Текст книги "Приключения в стране львов"

Глава XVII

Гроб на яхте. – В тоске и тревоге. – Жертва эпидемии. – «Прощай, матрос!» – В период отсутствия двух друзей. – Что делала madame Барбантон, покуда «генеральствовал» ее муж. – Самоотверженность. – Раскаяние. – Фрикэ отдает медальон по назначению. – Он пустой! – Жандарм сознается в краже с благими намерениями. – Два выигрыша. – Отъезд домой.

Происходящее на палубе яхты представляло, действительно, драматическую, потрясающую картину.

В кормовой части на палубе выстроился в две шеренги экипаж в угрюмом безмолвии. Перед строем, ближе к рулю, был установлен узкий длинный ящик, прикрытый национальным флагом. То был гроб. Подле него стоял капитан.

Фрикэ и Барбантон обмерли, не видя monsieur Андрэ. Невыносимая тоска и тревога овладели ими обоими. Но через минуту оба облегченно вздохнули.

Страшный кошмар рассеялся.

О, эгоизм дружбы! Они увидели бледное лицо самого monsieur Андрэ, поднимавшегося по лестнице на палубу. Он едва мог ходить, но все-таки счел себя обязанным отдать покойнику последний долг.

Он жив!

Они готовы оплакивать того, кого уложила в гроб безжалостная смерть, но – слава Богу, что это не monsieur Андрэ. Это было бы ужасно!

– Неужели это она умерла, а я с ней и не помирился перед смертью? – проговорил жандарм тихо.

Андрэ подошел к гробу, снял шляпу и, обращаясь к матросам, произнес такую речь:

– Я счел своим долгом лично проводить в последний путь останки нашего рулевого Ива Коэтодона, унесенного эпидемией. Нам приходится хоронить на чужбине нашего бравого товарища, но его могила не будет забыта. Я позабочусь о том, чтобы она содержалась в порядке. Увы! Это все, что я могу сделать. На всю жизнь останется нам памятной несчастная стоянка в Сьерра-Леоне, и в своих сердцах мы воздвигнем жертве долга памятник, который будет прочнее пышных монументов с громкими надписями. Прощай, Ив Коэтодон! Прощай, матрос! Ты умер честной смертью. Мир праху твоему!

Капитан подал знак. Резко прозвучал свисток боцмана. Четыре человека подняли гроб и поставили на лодку, висевшую на блоках, вровень с поручнями штирборта.

Грянула пушка. Лодка медленно спустилась на воду вместе с гребцами, державшими весла на весу.

Вслед за тем спущен был большой баркас с капитаном и делегацией от экипажа для сопровождения гроба на английское кладбище.

Тут только Андрэ заметил Фрикэ и Барбантона.

– Наконец-то вы вернулись!.. И при каких печальных обстоятельствах!

– На яхте желтая лихорадка?

– Увы, да!.. И дай Бог, чтобы обошлось без новых жертв.

– Разве есть еще больные?

– Есть… не больной, а больная… Бедняжка!.. Барбантон, вас ждут с нетерпением. Идите скорее.

– Сейчас, monsieur Андрэ… Фрикэ, пойдемте со мной… Я… не знаю, что со мной делается при мысли… Ведь она все же носит мое имя… болезнь тяжелая…

– Она была в отчаянном положении два дня, но теперь ей гораздо лучше. По-моему, она на пути к выздоровлению.

– А если так, то я опять начинаю трусить. В женщину, которая перенесла желтую лихорадку и осталась жива, наверное, сам черт вселился.

– Не говорите глупостей, старый ребенок! Предупреждаю вас, что после перенесенного тяжкого потрясения вашу жену теперь трудно узнать. Она переменилась не только внутренне, но и внешне.

– Что вы говорите, monsieur Андрэ?

– Одну правду, друг мой. Желтая лихорадка появилась на яхте дней десять тому назад. Сперва все испугались, потому что сразу заболело два человека. Я был прикован к постели и мог лишь заочно давать указания относительно ухода за больными. Зато ваша жена – вот молодец! – превратила себя в сиделку, день и ночь дежурила при больных, отбросив всякую брезгливость. Все изумлялись ее мужеству, самоотверженности и твердости. Я положительно утверждаю, и это может засвидетельствовать навещавший нас доктор-англичанин, ее энергия лучше всяких лекарств помогала больным и поддерживала бодрость духа у остальных членов экипажа. Один из заболевших безусловно обязан ей своим выздоровлением. К несчастью, она четыре дня тому назад заболела сама, когда больной, которого она выходила, был уже вне опасности. За другим некому стало ухаживать без нее – и вот мы сегодня его хороним… Идемте же к ней скорее. Она о вас поминутно спрашивает, ваш приход может только ускорить ее выздоровление.

– Да верно ли это, monsieur Андрэ? – переспросил жандарм, к которому вернулись прежние опасения.

– Даю вам честное слово. Она только того и боялась, что умрет, не помирившись с вами.

– Если так, monsieur Андрэ, – идемте. Но только я гораздо меньше трусил, когда первый раз шел в атаку.

Андрэ, у которого сломанная нога только что начала заживать, оперся на руку Фрикэ и сошел вниз. Там он подошел к приотворенной двери в одну из спален. Из двери высунулась хорошенькая головка юнги, исполнявшего, очевидно, при больной должность сиделки.

– Она спит? – спросил Андрэ.

– Ее разбудил пушечный выстрел, – отвечал юнга.

– Войдемте в таком случае… Сударыня, я к вам с хорошими вестями.

– Что мой муж?

– Вернулся, Фрикэ отыскал его.

– Пришел бы он сюда.

– Он уже здесь… Ну, мой друг, подходите, не будьте ребенком.

– Monsieur Андрэ, у меня ноги подкашиваются, – отвечал глухим голосом жандарм, входя в комнату. Сзади его подталкивал Фрикэ, а Андрэ тянул за руку.

Больная сидела на постели, вся обложенная подушками. Барбантон увидел бледное, худое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. К нему тянулась худая рука… Кто-то рыдал…

Барбантон бросил на жену растерянный взгляд, машинально взял ее руку, откашлялся, поперхнулся и – не произнес ни слова.

На этом лице, так изменившемся после сильных страданий, он не находил прежних жестких, бездушных черт, которые так его раздражали. Куда девались тот пронзительный взгляд, плотно сжатые в сарказме губы… Да, Андрэ сказал правду: внешне перемена была полная.

Ну, а в нравственном плане? Судя по началу, можно было надеяться, что произошла и моральная перемена.

Больная заговорила первая – тихим, ласковым голосом:

– Друг мой, я уж и не думала с вами увидеться… Такая страшная болезнь! Вот мученье-то было!.. Мой друг, я вас не понимала. Я с вами очень дурно обходилась. Можете ли вы меня простить?

Барбантон стоял с покрасневшим носом и с мокрыми глазами и жестоко теребил свою бородку.

– Сударыня… друг мой… дитя мое… Я – старый дурак. Больше ничего. Сказать нужно прямо. Я хотел вести дом по-военному, по-жандармски. В чувствах я разбирался не больше австралийского дикаря. Вы взбунтовались против деспотизма – и правильно сделали. Я ведь тоже вас не понимал… а потом уже было поздно.

– До чего вы добры! Вы себя же обвиняете, взваливаете на себя несуществующие вины!.. Ну, будь по-вашему. Скажу вам одно: я решила начать новую жизнь, если избавлюсь от этой болезни.

– Но ведь опасность миновала… Мне так сказал monsieur Андрэ.

– При этой болезни бывают внезапные рецидивы. Потом… хотя я и очень рада, что вы вернулись, но меня теперь тревожит, что вы можете тоже заболеть.

– Об этом не тревожьтесь, сударыня, – сказал Андрэ. – Фрикэ и ваш муж закалились, совершив путешествие по болотам. Здешние микробы на них не подействуют. С другой стороны, нами приняты всевозможные гигиенические меры, так что едва ли можно ожидать дальнейшего распространения эпидемии. Наконец, мы сейчас уходим из этих мест на юг, машина уже разводит пары, и свежий воздух открытого моря сразу рассеет все вредные миазмы… Сударыня, мы сейчас оставим вас наедине с вашим супругом. Вам, вероятно, о многом нужно поговорить с глазу на глаз. Пойдем, Фрикэ.

– Сейчас, monsieur Андрэ. Но я сперва должен отдать госпоже Барбантон отысканную мною вещь, которой она несомненно обрадуется.

Парижанин вынул из кармана кожаный мешочек, из которого высовывались концы оборванной цепочки.

Он открыл этот мешок и достал из него знаменитый медальон.

– Вот эту вещь я вытащил из желудка змеи в тридцать пять футов длиной. Змея нечаянно проглотила ее вместе с вором, укравшим вещь. Я не открывал медальона, не желая быть нескромным. Да и запирается он, вероятно, с каким-нибудь секретом. Впрочем, это не важно. Не угодно ли вам, сударыня, удостовериться, тут ли билет?

Горячо поблагодарив юношу, который, в сущности, возвратил ей и семейное счастье, и состояние, madame Барбантон дрожащими от слабости руками открыла медальон и простонала от разочарования.

Медальон был пуст. Фрикэ и Андрэ громко вскрикнули. Барбантон остался невозмутим.

– Ну, что же! – сказала больная, быстро сделав выводы. Билет потерян, значит, выигрыш пропал. Лучше не думать об этом. Хотя все-таки жаль: ведь он обеспечивал нам безбедное существование. Ничего, мы будем оба работать – не правда ли, мой друг?

– Элодия, вы превосходная женщина. Уж как мне понравилось то, что вы сейчас сказали – вы и представить себе не можете. Конечно, мы будем работать, если захотим. А не захотим – будем жить на свои доходы. Вам это знакомо?

Он неторопливо вынул из кармана довольно-таки потертый бумажник, из бумажника также неспешно достал сложенную вчетверо бумажку и подал жене.

– Как!.. Билет!..

– 2421. Мой метрический номер, если вы не забыли.

– Вот здорово так здорово! – вскричал Фрикэ. – Как же так, жандарм: билет у вас, а вы все время молчали?

– Я о нем совершенно забыл. Дело было так. Попав к Сунгойе после моего побега отсюда, я узнал, что этот неделикатный негр украл у вас медальон. Будь я на службе, я бы его преспокойно арестовал, но теперь нужно было действовать иначе. Не оставлять же такую ценность у этого скота! На другой же день я напоил Сунгойю до положения риз, чем он был очень тронут и тут же произвел меня в генералы, а я, воспользовавшись его состоянием, открыл медальон, вынул билет и закрыл опять. Вор вора обокрал! Конечно, это был неблаговидный поступок, в особенности со стороны человека, служившего в жандармах, но, принимая во внимание обстоятельства… Наконец, я действовал с самыми гуманными намерениями. Я собирался передать билет вам вместе с моей доверенностью.

– Правда?

– Честное слово. Когда мы прибыли на Фритаунский рейд, я хотел отдать его Фрикэ, прежде чем мы расстанемся, но при виде желтого флага и знаков траура на яхте я обо всем позабыл.

– Теперь все объясняется, – заметил Фрикэ. – И за разбитые горшки пришлось поплатиться одному Сунгойе… Но вы-то, генерал, каков – и везет же вам, однако!

– Правда, Фрикэ, мне повезло, но это в первый раз в жизни и, вероятно, в последний. Мы с женой оба выиграли по одному и тому же билету. Вы, дорогая Элодия, выиграли приличный денежный куш, а я – добрую жену. Разумеется, из нас двоих я богаче, – прибавил с несвойственной ему галантностью бывший жандарм.

От желтой лихорадки все-таки не все умирают. С ней возможна борьба. Но течение этой болезни обычно бывает очень капризно. И лучшее средство – как можно скорее бежать из очага заразы и переместиться куда-нибудь в более холодный климатический пояс или в гористую местность. Само собой разумеется, что главную роль тут играют всевозможные гигиенические меры, в особенности же полное уничтожение всего, с чем контактировал больной.

В борьбе с этой болезнью надо уметь сохранить хладнокровие, самообладание и сосредоточить свое внимание на сопротивлении, чтобы не оставалось времени и возможности предаваться унынию и страху.

В ожидании возвращения матросской делегации с похорон, Андрэ распорядился произвести самую тщательную дезинфекцию яхты сверху донизу, а как только делегация вернулась, «Голубая Антилопа» сейчас же вышла в море, взявши курс на мыс Доброй Надежды.

На следующий же день после отплытия открылся новый случай заболевания, но с таким благоприятным течением, что матросы успокоились. Они нашли, что эпидемия решительно ослабевает.

От Фри-Тауна до Капштадта около четырех тысяч пятисот километров.

Это расстояние «Голубая Антилопа» прошла без всяких приключений в десять дней и по прибытии в Капштадт подверглась восьмидневному карантину. На подобное распоряжение английских санитарных властей не приходилось роптать: оно было вполне уместно и оправдывалось обстоятельствами.

Барбантоны сияли от счастья, точно молодые, которых только что повенчали. У жандарма не было больше никаких причин продолжать охотничий вояж на «Голубой Антилопе». Madame Барбантон плаванье тоже больше не интересовало. Было условлено, что в Капштадте они сядут на первый же пароход, отходящий в Европу.

Прощание вышло очень трогательное. Все члены экипажа, от капитана до юнги, дали супругам слово навестить их в Париже. Барбантон заверил всех в том, что это будет для него настоящим праздником и что он угостит матросов на славу.

Пополнив запасы провизии, яхта в одно прекрасное утро вышла в море в неизвестном направлении.

Вполне возможно, что мы еще встретимся с нею.