Текст книги "Необыкновенные приключения Синего человека"

ГЛАВА 5

Неясная надежда. – Празднество на борту «Дорады». – Праздник или панихида? – Капитан Анрийон переодевается в форму пьяного англичанина. – Таинственные приготовления. – На борту крейсера. – Военный совет. – Осужден, сам того не зная. – Последние минуты «работорговца». – Не понимая друг друга. – Ужасное прозрение. – Висельник. – Взрыв. – Агонияnote 63Note63
  Агония – состояние, предшествующее наступлению смерти.


[Закрыть].

Крейсер взял курс на Марахао. «Дорада» с опущенными парусами медленно тащилась вслед за военным судном.

Поль Анрийон, поначалу смертельно напуганный роковой встречей, понемногу приходил в себя, хотя положение казалось совершенно безвыходным. Их тянули силой, на привязи, как злоумышленников.

На что капитан надеялся? Через два дня в Марахао он представит местным властям и командованию крейсера неопровержимые доказательства своих коммерческих связей с Джеймсом Бейкером. Подозрение, павшее на несчастного Феликса Обертена, рассеется, и жизнь бакалейщика будет спасена.

Но только ли этой иллюзорной надеждой держался Поль? Прекрасно зная, насколько нещепетильны англичане, когда речь заходит о карательных мерах, мог ли он всерьез рассчитывать на то, что его друга не повесят в сорок восемь часов?

С другой стороны, возможность побега полностью исключалась. Только сумасшедшему могло прийти в голову тягаться в скорости с мощным паровиком, чья артиллерия била без промаха. В лучшем случае их попросту выбросило бы на берег.

Так на какое же невероятное стечение обстоятельств уповал Поль Анрийон?

Взглянув в глаза капитану, успокоился и второй помощник. Постепенно необъяснимая уверенность, что все образуется, овладела всем экипажем, от боцмана до последнего матроса, до юнги Ивона.

О! Если бы эти негодяи англичане не захватили с собой Феликса, безмятежность на борту «Дорады», как это ни покажется странным, была бы полной.

Но капитан парусника помалкивал. Он не произнес ни единого слова ободрения – пятеро англичан – охрана – могли понимать французский, – однако команда инстинктивно чувствовала его уверенность.

Более того. На «Дораде» вовсю пошло веселье, в котором приняли участие и английские матросы. Охранники даже слишком оживились, ненадолго ощутив свободу. На них не давила железная дисциплина военного корабля.

Поначалу французы и британцы злобно уставились друг на друга. Присутствие чужаков явно не радовало людей Анрийона. Но англичане, гораздо менее спесивые, чем их лейтенант, были настроены дружелюбно, и вскоре лед недоверия начал таять. Непрошеные гости всеми силами старались смягчить обстановку.

Перебросились парой слов на ломаном языке, угостили друг друга табаком. И вот уже победители громко хрумкают морковку, которую преподнесли им побежденные.

Затем Беник с гостеприимством настоящего бретонца тайком подсунул старшему из охранников стаканчик водки. Растроганный офицер с этой минуты смягчился и посматривал на боцмана все приветливее и приветливее.

Вскоре Беник как сквозь землю провалился. Он спрятался специально, чтобы набить себе цену, а может быть и для того, чтобы раззадорить англичан, которые все больше и больше хотели пить.

Уловка возымела успех. Англичане так исстрадались от жажды, что, как только пропавший француз вновь появился на палубе, напились в стельку. Сам гостеприимный хозяин не слыл завзятым пьяницей, однако выпить любил и частенько бывал под хмельком. В сложившейся ситуации он посчитал вполне естественным желание расслабиться. Тем не менее превыше всего Беник ставил дисциплину на корабле. Стреляный воробей, он понимал, что может понадобиться капитану в любую минуту и поэтому решил спросить разрешения у Анрийона.

– Ну и ловкач же ты, – отвечал тот, загадочно улыбаясь, – делай как знаешь! Но не теряй голову.

– Я-то ладно, а что с англичанами?

– Я бы не слишком огорчился, если бы к вечеру они были мертвецки пьяны.

– Дело простое. Через два часа будут готовенькими. А как с нашими?

– Не увлекайтесь! Знайте меру. Ты за все отвечаешь. Возьми что нужно на камбузеnote 64Note64
  Камбуз – кухня на судне.


[Закрыть].

– Благодарю, капитан.

И началась пьянка. Пили, как будто в последний раз в жизни, целиком отдаваясь удовольствию.

Английским матросам строго-настрого приказали не покидать торговое судно, и за всю выпивку в мире они не оставили бы свой пост. Но пить на посту им никто не запрещал. Сопротивляться искушению не было сил. Как известно, сыны Альбионаnote 65Note65
  Сыны Альбиона – здесь: ироническое название англичан.


[Закрыть] славятся обжорством – языки развязались, разговор перекинулся на девочек…

Между тем пришло время прогулки чернокожих эмигрантов, по-прежнему томившихся в трюме. Тут-то и сказались результаты импровизированного празднества. Беник в точности выполнил приказание капитана. Он был немного навеселе, и только. Но англичане, пьяные вдрызг, будучи не в силах ворочать языками, все еще тянулись к своим стаканам.

– К погибели своей тянутся! – воскликнул боцман. И он знал, что говорил.

Когда наступила ночь, непроглядная экваториальная ночь, пятеро матросов, повалившись на палубу, заснули непробудным сном. Хоть из пушки пали!

С борта «Дорады» виделись сигнальные огни крейсера. Он медленно двигался вперед, то и дело выпуская из трубы сноп искр. Между двумя судами – непроницаемая тьма.

– Капитан, – торжественно доложил Беник, – все готово. Они спят как убитые.

– А ты?

– В полном порядке… Готов выполнить любое ваше приказание.

– Превосходно. Беник, я знаю, что могу полностью доверять тебе.

– Слово матроса. Можете рассчитывать на меня, даже если нужно достать луну с неба или взять англичанина на абордажnote 66Note66
  Взять на абордаж – здесь: сразиться с противником в рукопашном бою.


[Закрыть].

– Нам двоим придется попотеть.

– Жду ваших распоряжений.

– Для начала нужны две крепкие пустые бочки.

– Это можно.

– Кто у руля?

– Кервен – человек надежный. Доверяйте ему, как мне.

– Прекрасно.

– Надо связать винные бочки и бесшумно спустить в море.

– Нет ничего проще. Что потом?

– Сделай, как я говорю, а там посмотрим.

Через четверть часа накрепко связанные бочки покачивались на волнах позади «Дорады». На борту никто не заметил таинственных приготовлений, на первый взгляд абсолютно бессмысленных.

– Теперь, – продолжал капитан, – спустимся ко мне… Или нет; раздень-ка английского офицера и принеси мне его форму.

– Правильно ли будет оставить его на палубе в одной рубашке? – весело подхватил боцман.

– Так и быть, оставь ему тельняшку и панталоны.

– Как прикажете, капитан.

Анрийон спустился к себе, открыл потайной шкафчик, осторожно вынул оттуда продолговатый, негнущийся предмет, по форме напоминающий веретено, весом килограммов в пятнадцать и толщиной в человеческое тело, закрыл шкафчик и вынес предмет в коридор, так как в каюте он не помещался.

– Возьми… Тише! – приказал он Бенику, который возвратился с одеждой в руках.

– Хорошая вещь?

– Лучше не бывает!

Поль быстро переоделся, торопливо сбрил бороду, оставив лишь бакенбарды, надвинул пилотку на самые уши, приосанился и спросил:

– Похож я хоть немного на английского матроса?

– Вылитый, капитан! Клянусь вам.

– Хорошо! Теперь помоги мне перенести… это… этот предмет на палубу.

– Идемте, капитан.

– Осторожно, старина!.. Осторожно.

– Погасить свет в вашей каюте?

– После того, как уйду.

– Вы собираетесь покинуть «Дораду»?

– Нам нужно попытаться спастись.

– Конечно, капитан, но как же месье Феликс?

– Я не забыл о нем. Теперь я хочу спуститься вниз по веревке, к которой привязаны бочки. Как только свистну, опустишь меня.

– И все?

– Еще не все. Слушай и запоминай. Видишь эту коробку?

– Только чувствую, а видеть не вижу, слишком темно.

– Нащупай кнопку.

– Да, капитан. Я понимаю: здесь электричество…

– Не так громко!.. К этой коробке тянется шнур от бобины, которую я забираю с собой.

– Понимаю… стоит нажать на кнопку и…

– Да не ори же ты так!..

– Молчу! Мне все ясно.

– Сейчас половина восьмого. Прекрасно! В половине девятого, ни минутой раньше, ни минутой позже, нажмешь на кнопку. Слышишь: точно в половине девятого, если хочешь спаслись.

– Даже если вы не вернетесь?

– Даже если не вернусь!..

– Это все, капитан?

– Ты хорошо запомнил?

– Как «Отче наш»!

– Итак, мой отважный Беник, пожмем друг другу руки.

– О! С радостью, капитан, – отвечал матрос, сильно сжимая в темноте ладонь Анрийона.

– Прощай, Беник!

– Прощайте! Удачи, капитан! – Голос его дрогнул.

С этими словами Анрийон ухватился за веревку и, перепрыгнув за борт, заскользил к воде. Устроившись на бочках, подал сигнал Бенику, и тот осторожно спустил вниз таинственный предмет. Больше боцман ничего не слышал. Усевшись на ящик, он рассуждал сам с собой:

– Да-а, положеньице… Что-то будет… При одной мысли об этом я весь дрожу и в горле пересыхает. Эх! Размочить бы, да ничего не прихватил. Еще целый час томиться, а потом… Беник, сын мой, прикуси свой язычок! А впрочем, все равно! Раз уж месье Феликс подстрелил сатанита…

* * *

Пока на «Дораде» разворачивались эти события, самое подробное описание которых не передало бы накала страстей в полной мере, на крейсере происходила трагедия. Героем ее был Феликс Обертен.

Едва прибыв на борт под охраной вооруженных матросов, он оказался запертым в темном чулане. У дверей поставили двух часовых. Полчаса спустя его вывели и препроводили в одну из кают. Там уже собрались штабные. Суровые и непреклонные, они торжественно расселись вокруг стола.

Феликс остановился перед этим импровизированным ареопагомnote 67Note67
  Ареопаг – орган власти в Древних Афинах, названный по месту заседаний на холме Арея. Здесь: ироническое название группы штабных офицеров.


[Закрыть], прямо напротив тучного старца с седыми бакенбардами, голым, как шар, черепом, угловатым лицом и стальными глазами – командующий собственной персоной возглавлял собрание.

– Ваше имя Джеймс Бейкер, – произнес он по-английски, – и вы подданный Ее Величества.

Не поняв ни единого слова, бакалейщик продолжал хранить молчание.

– Запишите, – председательствующий обратился к комиссару, исполняющему обязанности секретаря, – обвиняемый не отвечает. – Джеймс Бейкер, – снова начал он, – вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном международным морским правом. Вы снарядили невольничье судно, насильно поместили на нем две сотни негров и были задержаны на вами же оснащенном корабле. Случай, предусмотренный действующим законодательством, декретами и, наконец, Абердинским биллем. Таким образом, вы захвачены на месте преступления и не можете этого отрицать. Есть ли у вас какие-либо объяснения по этому поводу? Что вы можете сказать военному совету?

Произнеси командующий свою пространную тирадуnote 68Note68
  Тирада – длинная фраза, отдельная пространная реплика, отрывок речи, произнесенный в более или менее приподнятом тоне.


[Закрыть] на санскритеnote 69Note69
  Санскрит – литературный язык древней и средневековой Индии.


[Закрыть], она не стала бы менее понятной для Феликса Обертена. Из всего услышанного он уловил лишь имя Джеймса Бейкера и слова об Абердинском билле. Ясно было, что недоразумение продолжается и что из него упорно хотят сделать Джеймса Бейкера.

Не дрогнув под взглядом старого офицера, Феликс заговорил на хорошем французском:

– К великому сожалению, сударь, я не говорю по-английски; однако охотно объяснился бы на родном языке, ибо не сомневаюсь, что среди вас найдется кто-то, владеющий французским. Я французский подданный, негоциант из Парижа, еду по делам торговли – вынужден повторяться, хотя уже сообщил эти сведения офицеру, приведшему меня сюда. Я не снаряжал судна: ни невольничьего, ни какого бы то ни было иного. Я не знаком с Джеймсом Бейкером и не имею с ним ничего общего. И если, как утверждает матрос, которого я никогда раньше не видел, у нас и имеется некоторое физическое сходство, это еще не основание, чтобы принимать меня за него.

Председатель, в совершенстве владевший французским, слово в слово перевел все сказанное секретарю, чье перо проворно скользило по бумаге.

Затем сказал по-английски:

– Таким образом, вы полностью отрицаете, что являетесь Джеймсом Бейкером. Прежде чем приступить к допросу свидетеля, я обязан напомнить вам, что чистосердечное признание вины могло бы, возможно, спасти вашу жизнь. Но с того момента, как мы услышим правду из уст другого, когда свидетельство смиренного слуги Ее Величества, честного человека, сделает бессмысленным всякое запирательство, у вас не останется шансов. Предупреждаю: запоздалое признание не спасет вас. Итак, продолжаете ли вы все отрицать?

Устав от бессмысленного разговора, Феликс Обертен не отвечал.

– Введите свидетеля! Знаете ли вы этого человека? – Секретарь тут же записал вопрос, обращенный к старшему матросу Дику.

– Да, ваша честь! Это Джеймс Бейкер.

– Вы подтверждаете свои показания?

– Могу подтвердить под присягой: я его узнал.

– Хорошо, можете идти. А вы, – приказ относился к стоявшим здесь же матросам, – уведите обвиняемого.

Феликса препроводили в соседнюю комнату и оставили там ждать приговора.

В подобных случаях англичане скоры на руку, поэтому неудивительно, что решение было готово уже через четверть часа.

Так называемый Джеймс Бейкер вновь предстал перед судьями, и комиссар по-английски зачитал гнусавым голосом длиннющее обвинительное заключение, представлявшее собой выдержку из Абердинского билля. А затем и приговор.

Феликс нимало не сомневался в содержании прочитанного. Однако он и бровью не повел, хладнокровием своим удивив даже самого председательствующего, не слишком впечатлительного от природы.

– У вас есть два часа, чтобы приготовиться к смерти. Если желаете причаститься, корабельный капелланnote 70Note70
  Капеллан – священник.


[Закрыть] к вашим услугам. Кроме того, можете заказать обед.

Поняв, что его наконец отпускают, осужденный вежливо поклонился и как можно спокойнее произнес:

– Господа, имею честь приветствовать вас.

Члены совета были ошеломлены.

– Нужно признать, – говорил позже командующий, – что этот негодяй выказал редкое самообладание. Конечно же он англичанин! Жаль, что такие люди не умеют обратить во благо свои способности. Однако, джентльмены, вечером у нас казнь!

Вновь оказавшись в заточении, бакалейщик, потерявший счет причудам англичан, вскоре вынужден был принимать у себя странную процессию. Впереди шествовал человек с фонарем в руке, а за ним другой – краснощекий, свежевыбритый, с красным носом и широкой улыбкой на губах. Он запросто уселся рядом с осужденным и принялся что-то весело рассказывать… по-английски.

На этот раз парижанин не знал, смеяться ли ему или сердиться.

Но раблезианская физиономияnote 71Note71
  Раблезианская физиономия – здесь: добродушная, даже комическая. Французский писатель Франсуа Рабле (ок. 1494 – 1553 гг.) создал галерею персонажей такого рода в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль».


[Закрыть] посетителя, его радушие, приятные манеры, даже его костюм – сгубоштатский, состоявший из рединготаnote 72Note72
  Редингот – длинный сюртук особого покроя, первоначально созданный для верховой езды.


[Закрыть], жилета и черных панталон, – так разительно контрастировали с надменными, бесстрастными лицами офицеров, что узник вдруг повеселел.

– Вы, вероятно, – спросил он, – явились, чтобы уладить дело? Говорите ли вы по-французски?

– No! No! My boynote 73Note73
  Нет нет, мой мальчик! (англ.)


[Закрыть]. Впрочем, перейдем к делу, мой дорогой. Доверьтесь мне, откройте правду. Мой сан гарантирует вам соблюдение тайны.

– Ах, да все равно! Ваши соотечественники так бессердечны. Скажите, что им вздумалось?

– Теперь вы должны приготовиться к смерти.

– Сделать из меня работорговца.

– Ваше хладнокровие выдает в вас человека, способного достойно принять искупление.

– Сделать из меня англичанина!

– Рискованная профессия, должно быть, приучила вас к мысли о неизбежном конце.

– Вы кажетесь мне хорошим человеком. Не хочу оскорбить вас, но я их не переношу.

– Я не осуждаю вас. Мне от всего сердца жаль вас, и если слово участия способно как-то скрасить последние минуты, если присутствие священнослужителя поддержит вас.

– По выражению вашего лица я вижу, что вы полны добрых намерении. Но умоляю, скажите хоть слово по-французски. Быть может, у вас все полиглоты!note 74Note74
  Полиглот – человек владеющий многими языками.


[Закрыть] А мы совсем иные.

– Итак, my boy, шутки в сторону. Говорите на родном языке! Если вы хотели удивить меня, то преуспели в этом достаточно. Клянусь богом, никогда не видел такого остроумного висельника. Однако время дорого!

– Ого! Видали? Да ведь я ни черта не понимаю в вашей тарабарщине!

Затем Феликс добавил:

– Я умираю с голоду! Дайте мне поесть.

В ту же секунду, будто услышав пожелание, вошел матрос и поставил перед Обертеном миску с супом. Это был настоящий черепаховый суп.

– Вовремя! – радостно воскликнул заключенный. – Это, пожалуй, примирит меня с коварным Альбионом.

Не медля больше ни секунды, он принялся уплетать национальное блюдо с аппетитом человека, привыкшего питаться шесть раз в день и не евшего на протяжении многих часов.

Несомненно, если бы хороший аппетит служил доказательством чистой совести, капеллан мог бы убедиться в абсолютной невиновности осужденного, невзирая на приговор, вынесенный военным советом.

Пастор между тем продолжал беседовать сам с собой. И право же, очень жаль, что, увлеченный пережевыванием пищи, негоциант не подавал ему больше реплики. Иначе эта комедия абсурда с успехом была бы продолжена.

Наконец, утомленный бессмысленным разговором, его преподобие, нисколько не конфузясь, опрокинул стаканчик, а затем и второй, и третий. Вскоре он окончательно оставил попытки вернуть грешника на путь истинный. Бакалейщик же, насытившись и утолив жажду, ощутил ту невыразимую истому, какая обыкновенно венчает добрый обед. Но внезапно послеобеденный отдых нарушил глухой рокот, сопровождаемый скрежетом металла. Феликс подскочил на месте. Массивная дверь отворилась, и он увидел знакомый конвой и человека с фонарем.

– Пора! – произнес парижанин с комическим смирением. – Гостеприимство здешних хозяев становится навязчивым. Какого черта они не оставляют меня в покое после сытного обеда? Однако ничего не поделаешь. Приходится подчиняться.

Невозмутимые, молчаливые матросы вывели его на палубу.

– Брр! Ну и ветер здесь, наверху! Можно подумать, что меня собираются расстрелять! – Но когда руки связали за спиной, Обертен испугался не на шутку. Жемчужины пота выступили на лбу, и острая, внезапная боль кинжалом пронзила сердце. Бедняга машинально поднял голову, едва различил в свете фонаря веревочную петлю и тут только с ужасом осознал происходящее.

– Повесить! Меня! – завопил он, яростно отбиваясь. – Мерзавцы! Что я вам…

Закончить он уже не успел…

Горло сжала петля. Веревка медленно натянулась, заскрипел плохо смазанный ролик. Повешенный в последний раз напрягся в безнадежном усилии, дернулся, словно марионеткаnote 75Note75
  Марионетка – кукла, приводимая в движение шнурками или нитями.


[Закрыть], и затих…

Англичане, для которых казнь через повешение столь же заманчивое зрелище, как боксерский поединок, хором закричали «Ура!». Прошло не более четырех-пяти секунд. Внезапно раздался страшный взрыв. Он не походил на артиллерийский залп и шел, казалось, из глубины моря. Мощный столб воды поднялся у правого борта, сотрясая все судно, и с неимоверной силой обрушился на палубу. Крейсер закачался, как дырявая посудина. Что-то хрустнуло. Судно на мгновение застыло, подобно смертельно раненному зверю, и стало быстро тонуть.

Крики радости сменились воплями ужаса. Неописуемая паника овладела экипажем, который уже не слушал приказаний.

– Тонем!.. Тонем!..

Напрасно командующий пытался спустить шлюпки. Времени не осталось даже на такую простую операцию.

Те, кто перед лицом катастрофы все же сохранил присутствие духа, вспомнили о «Дораде». Они бросились в воду, надеясь доплыть до парусника.

Командующий также сообразил, что это единственный выход, приказав эвакуироваться. Крейсер вот-вот должен был уйти под воду, унеся с собой тех, кто не успел покинуть его. И тут обнаружилось, что тросnote 76Note76
  Трос – толстая веревка.


[Закрыть], соединяющий их с парусником, обрезан.

В этот момент, пользуясь всеобщей паникой, человек в костюме английского моряка взобрался на корму. Вода текла с него потоками. В сутолоке он, словно дикий зверь, прокрался к грот-мачте и вдруг истошным голосом вскричал:

– Я пришел слишком поздно! О! Бандиты, они заплатят мне за него!..

* * *

Крейсер затонул на расстоянии одного кабельтова от «Дорады». Еще некоторое время в водовороте видны были люди и всякая мелочь, недавно валявшаяся на палубе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОХОЖДЕНИЯ ВИСЕЛЬНИКА

ГЛАВА 1

Диаманта. – Пестрая толпа. – Балаган. – Зазывала. – Синий человек из пучины морской… – Спектакль, который дал больше, чем было обещано. – Гвоздь программы. – Он ест сырую курицу. – Бунт. – Патруль и верховный судья. – В тюрьму! – Инкогнитоnote 77Note77
  Инкогнито – лицо, не открывающее своего имени.


[Закрыть] Синего человека раскрыто.

Первого января 1887 года в городке Диаманта царило необычайное оживление. Местные жители вообще славятся своим темпераментом, а в этот день ими овладело какое-то особенное волнение. Новогодние ли торжества вызвали его? Или шахтеры отыскали алмазную жилу? А может быть, сгорел банк? Или убили нового управляющего шахт и стащили сейф с бриллиантами?

Шумная, говорливая, подвыпившая толпа устремилась по единственной – шириной в пятьдесят метров – улице города к просторной площади, посреди которой высились унылые, облезлые пальмы, сожженные немилосердным южным солнцем.

Негры в высоких шляпах, рединготах и белоснежных панталонах, обутые в лаковые лодочки, на бегу курили огромные, как банан, сигары; китайцы с косичками-хвостиками с любопытством вытягивали шеи; евреи с бараньим профилем, в непомерно больших очках отважно пробивались сквозь толпу; лимоннолицые португальцы с щегольскими зонтиками ускоряли шаг; и опять негры, едва одетые, прикрытые лишь куском ткани; мулатыnote 78Note78
  Мулаты – потомки от смешанных браков негров с представителями европейской расы.


[Закрыть], мамелюкиnote 79Note79
  Мамелюки – гвардейцы турецких султанов, набиравшиеся с XIII в. из рабов тюркского или кавказского происхождения.


[Закрыть] и индейцы – все спешили, толкались, кричали, стонали, визжали, ревели. Все во что бы то ни стало хотели попасть на площадь.

Дома опустели. Но что это были за дома! Жалкие, закопченные лачуги, крытые брезентом, а то и просто тряпьем или остатками консервных банок. Всей мебели – гамакnote 80Note80
  Гамак – подвесное тоже из скрученных веревок.


[Закрыть] да пустой ящик. Тут же шахтерский инструмент.

Сразу бросалось в глаза почти полное отсутствие женщин и детей.

А все потому, что Диаманта (не следует путать ее с Диамантинойnote 81Note81
  Диамантина – город на юго-востоке Бразилии окружной центр провинции Минас Жерайс население 20000 жителей (Примеч. авт.).


[Закрыть]) возникла совсем недавно, сегодня, возможно, это название еще ни о чем не скажет географу. Но зато оно слишком хорошо известно бразильской налоговой инспекции. Появлением своим городок обязан богатейшему месторождению алмазов. Искатели счастья моментально слетелись сюда, словно пчелы на мед. Отовсюду стекались в Диаманту бродяги со своим нехитрым скарбом, киркой, лопатой, лотком да парой сильных рук.

Мало кто, не считая негров, привез с собой семьи: китайцы оттого, что бразильские законы, как и законы Соединенных Штатов, запрещают «ввоз» китайских женщин, индейцы оттого, что убеждены место женщины дома, у очага. Плохо ли, хорошо ли, но, прибыв на место, все они кое-как отстроились, нимало не заботясь даже об элементарных удобствах. В самом деле, что значит для человека, гонимого к наживе алмазной лихорадкой, – а она, пожалуй, посильнее золотой, – что значит для такого человека домашний уют? Одержимый единственной мечтой, он уходит из дома на рассвете, возвращается поздней ночью, разочарованный или вдохновленный, и засыпает как убитый. Что значит для него дом?

В толпе на площади было много торговцев. У этих жилища посолиднее и побогаче, чем у шахтеров. В большинстве своем евреи, предпочитавшие торговлю тяжелому труду, хорошо знавшие, что рано или поздно накопят несметные богатства и выкарабкаются из сегодняшней нужды. Они забили лавки мануфактурой и всевозможной выпивкой, дьявольским зельем, способным выманить у клиента последнее и заставить его пойти на самую невероятную сделку.

Старая нормандская поговорка гласит: «Один хитрец из Вираnote 82Note82
  Вир – город во Франции в департаменте Кальвадос.


[Закрыть] стоит двух из Донфронаnote 83Note83
  Донфрон – город во Франции в департаменте Орн.


[Закрыть], за каждого из которых не жаль отдать четыре тыквы из Конде-сюр-Нуаро"note 84Note84
  Конде сюр Нуаро – город во Франции в департаменте Кальвадос.


[Закрыть]. Так вот один португальский еврей стоит всех хитрецов из Вира вместе взятых. Не в обиду будет сказано жителям Кальвадоса. Хотите убедиться в этом, отправляйтесь на берега реки Граиаху, что в двухстах пятидесяти километрах от острова Марахаоnote 85Note85
  Остров Марахао – большой остров в Атлантическом океане у северных берегов Бразилии.


[Закрыть]. Как ни посмотри, а путешествие стоящее. Повезет – останетесь с наваром, если, конечно, в состоянии обойтись без водки.

Но вернемся на площадь в Диаманте, куда сбежалась оголтелая толпа.

Кроме непробудного пьянства да карт, других развлечений местных жителей не было. Но с пустым кошельком за игру не сядешь, с дырявым карманом не выпьешь. Проигравшиеся частенько теряли работу, а безработные погибали от жажды.

И вот неизвестно откуда ворвался в беспросветную жизнь городка некий барнумnote 86Note86
  Барнум – американский предприниматель разъезжающий с цирком.


[Закрыть]. За умеренную сумму в двести пятьдесят реисовnote 87Note87
  Реис – португальская и бразильская мелкая монета равная шестидесяти четырем сантимам.


[Закрыть] он обещал зрелище несказанное, невероятное, сногсшибательное.

Барнум появился ночью, десяток мулов тянули его поклажу. Под открытым небом вмиг раскинулся звездный шатер, пред ним – на двух бочках – небольшое возвышение – эстрада. Картину довершало громадное полотно, на котором неумелой рукой были изображены всяческие чудеса.

Словом, к утру на площади высилось довольно безвкусное сооружение, ужаснувшее бы самого непритязательного зрителя. Неискушенная местная публика тем не менее зачарованно разглядывала аляповатое узорочье балагана. Барнуму без труда удалось опустошить карманы наивных зевак. Последние же сгорали от нетерпения и едва ли не приступом брали сцену.

Надо правду сказать, подобного шахтерам видеть еще не приходилось.

Импресариоnote 88Note88
  Импресарио – агент организующий зрелище.


[Закрыть], однако, не торопился. То ли он был сторонником тезиса «Хорошенького понемножку» отпуская удовольствия дозами, то ли просто набивал цену.

Между тем оркестр наполнил площадь душераздирающими звуками. Тромбон заголосил выпью, кларнет заквакал, охотничий рожок заулюлюкал, давя на ушные перепонки, а цимбалы загрохотали так, будто сама грозовая молния вела свою партию в этой невообразимой какофонии.

Барнум, наряженный мушкетером, метался по эстраде, жестами воодушевляя музыкантов в костюмах английской армии, размахивал дирижерской палочкой, то и дело задевая рукой размалеванную ткань, которая хлопала и раздувалась.

Чего только не было на этом фантастическом полотне: двуглавые бараны, шестиногие быки, курящие трубку тюлени; рогатая обезьяна в костюме маркиза брила овцу, горбатый жираф облизывал луну, крокодил сидел за столом с салфеткой вокруг шеи; а еще бабочки, огромные, словно двустворчатые ворота, неимоверных размеров лягушки и так далее, и тому подобное. Посреди сего вертепаnote 89Note89
  Вертеп – трущоба, притон.


[Закрыть] был изображен человек-чудовище – повелитель этой нечисти.

При взгляде на него добродушные лица негров расплывались в улыбке. Вскоре они уже безудержно хохотали, обнажив сверкающие белизной зубы. Китайцы гоготали, издавая звук, напоминавший звон надтреснутого колокола. Белые аплодировали, как в театре. Даже у индейцев, обычно спокойных и медлительных, загорались глаза.

И действительно, в нарисованном человеке ощущалось что-то особенное, непередаваемое. Невозможно было определить, к какой расе он принадлежал. Ни белый, ни черный, ни желтый, ни красный, но – синий!.. Ярко-синий, под цвет оперения длиннохвостых попугаев. Он был такой же синий, как негр бывает черным. Резко-синий цвет резал глаза.

Мушкетер подал сигнал. Музыка моментально смолкла. Все услыхали охрипший голос. Говоривший будто бы продолжал только что прерванную речь.

– Да-да, дамы и господа, человек, изображенный на этом блистательном полотне, – казалось бы, лишь плод воображения. Вы скажете (и я не стану разубеждать вас), что синего человека не существует, художник преувеличил. И вы правы… почти правы. Потому что этот синий человек уникален. Он единственный в мире, единственный, как солнце, что светит всем нам, как

Великий Моголnote 90Note90
  Великий Могол – титул государя знаменитой тюркской династии, основанной султаном Бабуром.


[Закрыть] или Великий Лама!note 91Note91
  Великий Лама – глава религии ламаизма в Тибете.


[Закрыть] И вы убедитесь в этом. Даю слово! Слово Рафаэло Гимараенса! Но это еще не все. Синий человек родился в морских глубинах и прожил там тридцать лет без воздуха. Однако он разговаривает, поет, пишет, танцует, играет на музыкальных инструментах, не хуже земного человека. Он ест сырых цыплят, умеет считать до десяти и даже до двадцати на пальцах. Он не знает по-нашему ни слова, но свободно изъясняется на никому не понятном языке. Впрочем, во всем этом почтенная публика убедится сама.

Возвращаясь к цвету его кожи, предупреждаю тех, кто посчитает его ненатуральным: отбросьте подозрения! В том, что цвет несмываем, вы сможете убедиться, помыв его мылом, водкой или маслом. Итак, вы убедитесь, что никакого подлога нет и что Рафаэло Гимараенс, законный владелец этого чуда, – честный человек. И вы оцените по достоинству Рафаэло Гимараенса, ибо он за столь мизерную плату, преодолев усталость и опасности, пришел к вам, чтобы развлечь, дать вам отдых, показать сие невиданное создание матери-природы!

Помните, что Синий человек не дикий зверь, в его жилах течет человеческая кровь. Забудьте о жестокости. На всякий случай, однако, я посадил его на цепь во избежание малейшей угрозы вашей безопасности.

Внимание, мы начинаем! Музыка!

Грянул оркестр, и сеньор Гимараенс, величественным жестом приоткрыв занавеску, пригласил желающих войти.

Шествие началось. Первыми впустили белых – по месту и почет. Над большой чашей для монет замелькали белые перчатки. Евреи, пошарив в своих кошельках, с сожалением расставались с их содержимым. Негры, в простоте своей, не ведавшие разницы между своим и чужим, платили за неимущих соплеменников, делясь с ними по-братски. Китайцы, обскакавшие всех в своей жадности, собирались человек по пять-шесть и посылали кого-то одного посмотреть, стоит ли зрелище таких расходов. Индейцы расплачивались золотым песком или краденой алмазной крошкой.

Так как сеньор Гимараенс и не думал давать сдачу, никто не осмеливался возражать. Таким образом, чаша наполнилась очень скоро. Толпа на улице заволновалась, но тут же успокоилась в ответ на обещание повторить представление еще раз.

Занавес опустился. Музыка смолкла. Барнум исчез. Театрик опустел.

Но внезапно раздался резкий свисток, и полотно вновь взвилось.

На площади воцарилась мертвая тишина. На сцене стоял Синий человек, прикованный цепью, словно дикий зверь. На нем не было ничего, кроме панталон. Оголенный мощный торс выдавал недюжинную силу.

Дон Рафаэло Гимараенс не ошибся в расчете. Невероятно: человек на эстраде совершенно синий, синий с головы до пят, как будто бы он выкупался в индиго! И если, как утверждает барнум, это его природная масть, то за собственные деньги зритель имеет право в этом убедиться!

Оторопевшая было толпа пришла в неистовство. Пронзительные крики, топот, смех, аплодисменты раздались со всех сторон. Теперь наконец зрители были удовлетворены.

– Итак, дамы и господа, – снова начал Гимараенс свою высокопарную речь, – обманул ли я вас? Стоило ли лицезрение Синего человека небольшой платы? Однако это лишь начало! Теперь моя очередь выполнять обещания. Сейчас вы станете свидетелями небывалых экспериментов. Желает ли кто-нибудь из многоуважаемой публики принести воды или любой иной жидкости и помыть Синего человека? Вы имеете полную возможность проверить истинность моих слов! Вы, сударь, – обратился он к грузчику-негру колоссального роста, – вы желаете попробовать?

Мужчина, слегка смутившись, все же утвердительно кивнул и взял у одного из музыкантов таз и тряпку не первой свежести. Намочив ее, он взобрался на сцену и подошел к Синему человеку, намереваясь как следует его потереть.

Несчастный, до сих пор, по крайней мере с виду, казавшийся равнодушным, опустив глаза, застыл в страдальческой позе, но вдруг яростно завопил и встал в боксерскую стойку перед озадаченным негром.