Текст книги "В трущобах Индии"

V

Ночное видение. – Ужас Сами. – Засада. – Английский шпион. – Пленники. – Военный суд. – Таинственное предупреждение. – Присуждены к повешению. – Последние часы Барнета. – Общество «Духов Вод.» – Завещание янки.

Не прошло и часа, как Боб Барнет, сидя на шее Ауджали, для которого было пустой игрой взбираться на самые крутые склоны, въезжал на плато озера Пантер в ту самую минуту, когда туда же подходили Сердар и Рама-Модели. У Сердара не хватило мужества делать упреки своему другу после того, что Боб рассказал ему; он был слишком счастлив тем, что вернулся друг, которого он считал потерянным, и тем, что Ауджали высказал столько ума в этом приключении.

– Теперь, когда мы снова вместе, – сказал он своим товарищам, – и нас ничто больше не задерживает здесь, мы должны подумать о том, чтобы не попасть в западню, которую англичане собираются нам расставить, о чем, к счастью, вовремя предупредил Рама.

– Что случилось? – спросил Барнет.

– То, чего мы должны были ожидать, – отвечал Сердар. – Английские власти Калькутты донесли о нас губернатору Цейлона, и последний собирается оцепить нас завтра на рассвете туземными войсками. Он очень ошибается, надеясь так легко захватить нас.

В эту минуту молодой Сами испустил крик ужаса; с испуганным взглядом с руками, протянутыми в сторону кустарников, которые росли по склону лощины, он стоял как окаменелый и не мог произнести ни единого слова, и между тем он был храбрый малый, иначе Сердар не принял бы его к себе.

– Что там такое? – спросил Сердар, более удивленный, чем встревоженный.

– Ну же, говори! – сказал Нариндра, тряся его за плечо.

– Там… там… ракшаза… – еле пролепетал бедняга.

В Индии, где вера в привидения и призраки мертвых мешает спать ночью людям низкой касты, суеверных по преимуществу, ракшаза играет почти такую же роль, какую играл в средние века «волк-оборотень» в деревнях Франции. Но так как воображение индусов сильнее нашего, то ракшаза в сто раз превосходит своего западного собрата; он не только бродит каждую ночь, нарушая покой людей, но принимает образы самых фантастических чудовищ и животных и крадет для собственного питания трупы умерших; он имеет кроме того власть менять свое тело на тело того, кого он хочет мучить, принуждая его бродить по джунглям и лесам в образе шакала, волка, змеи, а сам в это время, чтобы отдохнуть от бродячей жизни, принимает вид своей жертвы и селится в жилище несчастного вместе с его женой и детьми.

Верования эти разделяются всеми индусами, и лишь немногие из высших классов имеют настолько благоразумия, чтобы отказаться от этого суеверия.

– Ракшаза существует только в твоем бедном мозгу, – отвечал Нариндра, направляясь к чаще кустов и деревьев, указанных Сами.

Махрат был человек трезвый и с сильной волей, который, благодаря постоянному пребыванию с Сердаром, успел избавиться от глупых суеверий своей страны. Обойдя кусты и тщательно осмотрев все кругом, он вернулся через несколько минут обратно и сказал:

– Там ничего нет… тебе спать хочется, мой бедный Сами, ты вздремнул и тебе во сне что-нибудь представилось.

– Я не спал, Нариндра, – отвечал твердым, уверенным тоном молодой человек. – Сагиб рассказывал мистеру Барнету, что губернатор Цейлона хочет оцепить горы своими сипаями, когда ветки вот того кустарники раздвинулись и чудовищная голова, покрытая белыми полосами, показалась мне так же ясно, как я вижу тебя, Нариндра… Я не удержал крика, который ты услышал, и голова так же быстро исчезла, как и показалась.

Сердар стоял, задумавшись, и не произнося ни слова во время этого разговора.

– Не покрывают ли белыми полосами своего лица в некоторых случаях поклонники Кали, богини крови? – спросил он Раму-Модели, внимательно выслушав объяснения Сами.

– Да, покрывают, – ответил заговорщик пантер дрожащим голосом, потому что он, подобно своим соотечественникам, верил в привидения.

– В таком случае, – продолжал Сердар, не замечая, по-видимому, волнения Рамы, – если Сами видел действительно такую фигуру в кустах, это наверное был один из этих негодяев, которые только одни из всех индусов согласились предать своих братьев и служить англичанам.

– Сагиб ошибается. Никто из них не посмеет так близко подойти к Срахдану, особенно в такое время, когда луна освещает это плато, где светло, как днем… Сами видел ракшазу… Вот! Вот! – продолжал Рама сдавленным от страха голосом. – Смотри туда… вот там!

Все глаза обратились в ту сторону, куда указывал Рама и заметили скоро среди группы карликовых пальм, находившихся в пятидесяти метрах от них, на покатости плато, странную и кривляющуюся фигуру, всю испещренную белыми полосами и как бы с вызовом поглядывающую на авантюристов.

Сердар с быстротою молнии прицелился и, выстрелив, спокойно опустил свой карабин и сказал:

– Человек это или дьявол, он получил, что ему следует.

Несмотря на то, что страх приковал его к месту, Рама не мог удержаться от жеста, выражающего недоверие, и шепнул на ухо Сами, который стоял, прижавшись к нему:

– Это ракшаза и пули не вредят ему.

В это время Нариндра, который бросился посмотреть в чем дело, крикнул с бешенством и в то же время с разочарованием:

– Опять ничего!

– Быть не может! – воскликнул Сердар, переставший понимать что-либо. И он в сопровождении Боба Барнета бросился к махрату, который бегал по соседним рощам, забывая о том, какую неосторожность он делает.

Было полнолуние. Свет луны заливал всю верхушку Соманта-Кунта и на том склоне, который был обращен к Пуанту де Галль, их не только могли заметить с королевского форта, но достаточно было небольшой зрительной трубки, чтобы с точностью определить место, где они находились.

– Худо кончится все это, – вздохнул Рама, который вместе с молодым Сами предусмотрительно поместился под покровительством Ауджали. – Стрелять в ракшаза! Никто, даже самый могущественный в мире не должен шутить местью злых духов.

В ту минуту, когда оба белые и Нариндра собирались уже бросить свои поиски, они заметили вдруг, как из чащи бамбуков в каких-нибудь двадцати шагах от них выскочил голый туземец и побежал по направлению к равнине. Нариндра, заметивший его раньше других, бросился, не спрашивая ничьего совета, преследовать беглеца; спутники его пустились в свою очередь ему на помощь.

Это был, очевидно, шпион, а потому с одной стороны весьма было интересно захватить его и постараться добыть от него необходимые сведения относительно планов англичан; с другой же стороны, пожалуй, напрасно было терять драгоценное время, чтобы получить подтверждение тому, что было уже известно от Рамы-Модели. Мысли эти сразу пробежали в голове Сердара, но все случилось с такой быстротой, что он несмотря на свою обычную осторожность, не успел обдумать, что будет благоразумнее, – дать ли шпиону возможность убежать или же поспешить поскорее к джунглям Ароундхарапура.

Он слишком поздно заметил ошибку Нариндры, чтобы поправить ее.

Последний спешил отрезать путь беглецу и направил его в сторону своих спутников. Внимательный и незаинтересованный в этом деле наблюдатель скоро заметил бы, что беглец, по-видимому, сам способствовал успеху этого плана. Он перестал вдруг спускаться по прямой линии, где ему на пути не предстояло никаких препятствий, и добежав до одного из нижних плато, описал нечто вроде полукруга, что привело его к тому месту, где множество кустарников, бамбуков и карликовых пальм должны были только мешать его быстрому бегу. Не успел он добежать до центра плато, как споткнулся и тяжело грохнулся на землю.

Нариндра, почти уже настигавший его, вскрикнул с торжеством и, бросившись к нему, прижал его к земле в ожидании прихода своих спутников… Но в тот же момент, когда те подбежали к нему, сцена сразу изменилась: из каждой рощицы, из каждой группы пальм, из-за каждого кустарника по знаку, данному пронзительным свистом, поднялся сипай-сингалезец, вооруженный ружьем со штыком, и наши авантюристы без оружия, – они оставили свои карабины на верхнем плато, – увидели себя окруженными в одну минуту целым отрядом в триста человек.

– Сдавайтесь господа! – сказал английский офицер, подвигаясь вперед среди железного круга, образованного скрещенными штыками. – Вы сами видите, сопротивление бесполезно.

Потеряв способность говорить от удивления, сконфуженные тем, что позволили поймать себя в такую ловушку, Сердар и его товарищи вынуждены были сознаться в своем бессилии.

– Кто из вас двух тот, которого зовут Сердаром? – продолжал офицер, обращаясь к белым.

Сердару ничего не оставалось больше, как сыграть роль, достойную его: показать противнику бесстрашное достоинство и дать своим врагам доказательство мужества, равного его репутации. Он сделал несколько шагов к офицеру и просто сказал ему:

– Этим именем меня привыкли звать индусы.

Англичанин несколько минут смотрел на него с любопытством, смешанным с удивлением, так как подвиги этого человека окружили его легендарной славой даже у врагов.

– Вы мой пленник, – сказал он наконец, – дайте мне слово, что вы, находясь под моим надзором, не будете пытаться бежать, и я постараюсь смягчить данные мне суровые инструкции.

– А в случае отказа?

– Я буду вынужден приказать, чтобы вам связали руки.

– Хорошо, я даю вам слово.

– Прошу того же слова и у вас, – продолжал офицер, обращаясь к Бобу Барнету, – хоть не имею чести знать вас.

– Американский полковник Боб Барнет, – отвечал последний с гордостью,

– бывший генерал на службе раджи Аудского. Даю вам также слово.

– Хорошо, – сказал офицер, делая поклон, – как и товарищ ваш, вы свободны среди наших сипаев.

Что касается Нариндры, то по знаку командира отряда от последнего отделилось четыре человека и, обвязав индуса веревками, как колбасу, прикрепили его затем к длинной бамбуковой палке и в таком виде взяли его себе на плечи. По данному офицером знаку весь отряд двинулся по направлению к Пуанте де Галль, куда прибыл перед самым почти рассветом.

Пленников заключили в тюрьму Королевского форта и объявили им, что через несколько минут должно собраться заседание военного суда, чтобы судить их. Преступление их очевидно: соучастие с бунтовщиками и измена королевской власти, а потому на основании закона об осадном положении, действующего с самого начала восстания в Индии и Цейлоне, они подлежали суду, учрежденному для разбора дел, изъятых из общего судопроизводства, который для устрашения страны путем разных репрессий повелевал судить и приводить в исполнение какой бы то ни было приговор в течение первых двух часов после заключения. Неправедный суд этот, устроенный исключительно с целью разбудить в человеке спавшие до тех пор у него зверские инстинкты, объявлял кроме того, что в случае необходимости «достаточно трех простых солдат под предводительством более старшего, чтобы состоялось заседание суда, имеющего право жизни и смерти над каждым индусом, будь он бунтовщик или соучастник».

Таким-то образом Англия, устроив эту жестокую игру или вернее гнусное подобие правосудия, не постыдилась заявить, что ни один индус не был казнен без предварительного суда. Куда позже английские войска одержали победу и солдаты, утомленные резней, останавливались, чтобы сосчитать трупы. Они устраивали затем военный суд и произносили приговор, которым узаконивали только что происшедшую резню, присуждая к смерти двести или триста несчастных, переставших уже существовать.

Трудно довести до большого совершенства любовь к закону. Не думайте, пожалуйста, что мы преувеличиваем; факты эти и еще сотни других подтверждены самыми безупречными авторитетами: «В течение двух лет, уже по окончании революции, англичане наводнили кровью всю Индию, избивая стариков, женщин и детей с предвзятым исключительно намерением оставить такие страшные воспоминания, чтобы раз и навсегда отбить у индусов охоту стремиться к восстановлению своей независимости».

Каким ужасным зверем может сделаться англосаксонец, когда он боится что-нибудь потерять, – а он боялся на этот раз потерять Индию!

И подумать только, что люди эти в своих журналах обвиняли наших солдат в жестокости в Тонкине и в других местах… Никогда французская армия не согласилась бы даже в течение двадцати четырех часов после успокоения исполнять роль палача, которую английская армия исполняла два года.

Пусть мирно покоятся в пыли родной почвы сотни тысяч погибших индусов! По ту сторону Афганистана надвигаются постепенно на быстрых лошадках своих донские и уральские казаки. Киргизские всадники и номады Туркестана дисциплинируются под властью белого царя, и не пройдет и четверти столетия, как правосудие Божие, следующее за нашествием русских, отомстит за мертвых и накажет убийц.

Сердару не решились, однако, нанести оскорбление в лице суда из трех солдат, по самое горло начиненных виски; военный суд, перед которым он предстал вместе со своими спутниками, через четверть часа после прибытия своего в Пуант де Галль, состоял из президента-генерала и ассистентов-офицеров: приговор был произнесен заранее, их судили только для проформы. Боб Барнет, как американец, протестовал против суда, учрежденного для дел, изъятых из общего судопроизводства, и потребовал, чтобы его выпустили на поруки. Ему фыркнули в лицо и объяснили, что такое военный суд… Он не унывал и принялся доказывать свою неподсудность, просил отсрочки на две недели, чтобы иметь время…

– Бежать? – перебил его любивший пошутить президент.

– Случая не пропущу! – отвечал Барнет при общем смехе присутствующих.

Он потребовал затем адвоката, ему отказали; потребовал протокола, ему сказали, что нашли бесполезным писать его; поставил на вид, что он иностранец, потребовал своего консула, испробовал одним словом все обходы судейской процедуры, с которыми познакомился в бытность свою ходатаем по делам, заставляя этим судей надрываться от смеха, и достиг того, что его вместе с товарищами присудили к смертной казни через повешение на восходе солнца.

Чтобы не расстреливать, их судили, как лиц гражданского ведомства, обвиненных в заговоре против государственного строя. По окончании суда им объявили, что ввиду скорости, с какою солнце восходит в этой стране, остается всего десять минут для того, чтобы они могли приготовиться дать отчет в своей жизни перед Верховным Судьей.

Сердар с улыбкой выслушал этот приговор, как будто дело совсем не касалось его.

Когда осужденных привели в тюрьму, Боб Барнет продолжал волноваться по-прежнему. Он потребовал завтрак, ему сейчас же подали и он с обыкновенным аппетитом съел его; затем он написал пять или шесть писем: одно Барнету-отцу, которого уведомлял, что по случаю революции он лишился генеральского чина и будет повешен через семь с половиной минут; второе капитану Максуэллу, сообщая ему, что к великому сожалению своему ему удастся свести с ним счеты только в долине Иосафата в день Страшного Суда; отрезал пять или шесть прядей волос, разложил их по конвертам и передал одному из сторожей, чтобы тот немедленно снес их на почту.

Сердар тем временем спокойно ходил взад и вперед по тюрьме, когда через решетчатое окно к ногам его упала крошечная записка; он поднял ее и быстро пробежал глазами. В ней было всего несколько слов:

«Не бойся… мы здесь!

«Духи Вод».

Радостная улыбка осветил его лицо, но он сейчас же прогнал ее, не желая, чтобы кто-нибудь заметил это.

Название «Духи Вод» было присвоено себе членами многочисленного тайного общества, приверженцы которого были рассыпаны по всей Индии и Цейлону и цель которого была стремиться к ниспровержению власти чужеземцев в древней стране браминов; благодаря деятельности этого общества явилось то единодушие, с которым в один и тот же день и час перешли индусы на сторону революции. Сердар был душою и руководителем этого общества еще до начала восстания и не переставал быть его начальником даже и теперь, хотя с осуществлением всякого заговора узы, соединяющие всех членов, ослабели, само собою разумеется, ибо для успеха дела не оказывалось больше нужным хранить тайны собраний.

У них не было, разумеется, приверженцев среди местного населения сингалезов, между которыми и членами общества существовала рознь на почве религиозной ненависти, начавшейся после буддистских реформ; но на Цейлоне живет известное количество малабарских колонистов, составляющих третью часть всех жителей. Все они живут в городах, где занимают профессии купцов, банкиров, судохозяев, золотых и серебряных дел мастеров, кузнецов, токарей и резчиков, горшечников и т.д., потому все города, и преимущественно Пуант де Галль, Коломбо, Джафнапатрам почти исключительно населены индусами Малабарского и Коромандельского берегов.

Все они без исключения принадлежали к обществу «Духов Вод», и вот что произошло после ареста Сердара и его двух спутников. Арест видели молодой Сами и Рама-Модели с верхнего плато Соманто-Кунта, где они притаились в чаще бурао, готовясь каждую минуту бежать на спине Ауджали к долине Ауноудхарапура, если бы сингалезские сипаи вздумали подняться на верхние склоны горы. Но потому ли, что присутствие их было никому неизвестно, или аресту их придавали мало значения, офицер, командующий отрядом, удовольствовался, как мы видели, арестом главных пленников, которых поймали благодаря хитрой уловке шпионов.

Как только отряд скрылся из виду, Рама-Модели взобрался вместе с Сами на спину Ауджали и погнал его со всею скоростью, на какую тот был способен, к Пуант де Галль, держась лощины, которая была известна ему одному и шла по горе, сокращая спуск наполовину.

Он прибыл в город раньше отряда и тотчас же созвал к себе в доме группу друзей; он сообщил им о том, какой опасности подвергается Сердар, принесший столько незаменимых услуг их общему делу, а затем предложил составить совещание, чтобы выработать главные основы плана для спасения Сердара и его товарищей.

В Пуанте де Галль находилось восемьсот членов общества, которых решили немедленно уведомить о случившемся, поручив каждому из присутствующих передать это известие своим знакомым, которое поручил передать следующим. При таком количестве послов достигнуть цели можно было менее, чем в полчаса.

План, предложенный Рамой-Модели своим друзьям, был принят им с восторгом, и все они тотчас же рассыпались по городу, чтобы предупредить всех членов общества и исполнить первую часть плана. Что касается второй, то мы на месте действия сами увидим, каким образом скомбинировал ее заговорщик пантер для более легкого и быстрого успеха. Быстрого особенно, так как пушки Королевского форта, находившиеся в двадцати пяти шагах от экспланады, где должна была совершиться казнь, всегда стояли с открытым и начиненным картечью жерлом с самого начала восстания сипаев-индусов.

Что касается записки, полученной Сердаром, то ее передал сторож Тхава, приятель Рамы-Модели, бросив в камеру заключенных.

Как только Сердар прочитал ее, первою мыслью его было сообщить генералу, но тот был так поглощен исполнением классических обязанностей в таких случаях, как письма к родным, завещание, распределение прядей волос и других маленьких подарков на память, – священные обычаи, от которых осужденные на смерть никогда не отступают, – что боялся, помешав ему в этих интересных занятиях, вызвать какое-нибудь восклицание и тем внушить подозрение относительно планов, затеваемых для их спасения.

Честный Барнет писал с таким спокойствием, что беспристрастный свидетель этой странной сцены, где комизм так тесно соединялся с драматизмом, что их нельзя было отделить друг от друга, возымел бы самое лестное мнение относительно его мужества. Он решил пожертвовать своею жизнью и умереть, как джентльмен, не забыв ни одного из обычаев, установленных бесконечным рядом осужденных.

Особенно замечательно было его завещание; он не имел никакого решительно имущества, но как уйти из этого мира, не сделав никакого завещания!

Он взял последний лист бумаги и написал:

«Это мое завещание.

«Сегодня я, здравый телом и душою, готовясь умереть нежелательным для меня способом по вине этого негодяя Максуэлла – да будет на нем проклятие Божие – завещаю своей семье…»

Смущенный остановился он на этом слове.

– Что мне завещать своей семье, Фред?

– Свои последние мысли, – отвечал, улыбаясь, Сердар.

– Правда ведь, а я не подумал об этом.

И он продолжал:

«Завещаю своей семье мои последние мысли и четыре пряди волос, приложенные здесь. Передаю младшему брату своему Вилли Барнету все мои права на дворцы, рабов и огромные богатства, конфискованные у меня англичанами в королевстве Аудском, и разрешаю делать с ними, что он пожелает.»

«Я умираю американцем, как и родился им; я прощаю всех, кого ненавидел в этом мире, за исключением этого негодяя Максуэлла, без которого я, наверное, достиг бы самых верхних пределов старости».

Он прочитал все это вслух.

– Все, не правда ли, Фред?

– Превосходно! – отвечал Сердар, который, вопреки всей торжественности этой минуты, еле удерживался от того, чтобы не засмеяться.

Боб Барнет, довольный его одобрением, подписал завещание и запечатал, а затем встал и позвал одного из сторожей, которому и вручил запечатанный конверт.

В эту минуту в камеру вошел офицер, командующий взводом солдат, которые должны были вести осужденных к месту казни, и объявил, что наступила роковая минута.

– Нам забыли дать стаканчик виски и последнюю сигару, господин офицер,

– сказал Боб с сознанием собственного достоинства. – Неужели вам неизвестны эти традиции?

Офицер немедленно распорядился, чтобы ему дали то, о чем он просил.

Боб залпом выпил стаканчик виски и закурил сигару.

– Идем, – сказал он, – я готов.

Такое удивительное и истинно американское мужество поразило всех свидетелей этой сцены. Честный Барнет думал, что следует позировать для истории и позировал.