Текст книги "Дом падших ангелов"

– Сэр? – обратилась она к его спутнику. – Где вы родились?

– Детройт! – браво ответил тот.

Она еще раз кивнула и отошла. Лало уже готов был врубить двигатель и свалить оттуда, как вдруг придурок с соседнего сиденья решил добавить.

– Детройт! – заорал он. – Мичукан!

Блииииин.

Их препроводили в зону досмотра и тут же надели наручники. С родителями он не смог увидеться вплоть до суда за незаконный въезд. И с удивлением, как и все прочие, узнал, что вообще-то не является полноправным американским гражданином. Несмотря на все усилия, Лало таки опозорил семью, когда его в итоге депортировали.

Сейчас он жил в гараже у отца, после того как под покровом ночи перебрался через Тихуана-ривер, словно гребаный нелегал. В Тихуане жилось нормально, но ему нужно было вернуться, чтобы заботиться о папе. Как только явился Индио с новостью о том, что Старший Ангел болен, Лало рванул на север. Взяться за ум, наладить жизнь. Накопить деньжат. У него ведь самого теперь дети. Типа надо заботиться. Не мог он опять облажаться.

– Chale![115]115
  Хрен вам! (мекс., жарг.)


[Закрыть] – громко сказал он.

– Что? – переспросил Старший Ангел.

– Ничего, пап.

– Опять говоришь как гангстер?

– Я просто сказал «ни за что». Типа, нет.

– Нет – по какому поводу?

– Нет – смерти.

– Так почему не говорить по-испански? Почему не сказать «нет» на человеческом языке?

– Не будь расистом.

– Мексиканец не может быть расистом по отношению к мексиканцу.

– В этом я не разбираюсь. – Лало озирался, высматривая детей. – Я чикано. И говорю как чикано.

– Я тебе не объяснял, что слово «чикано» произошло от «чиканери»?[116]116
  Chicanery (англ.) – крючкотворство, сутяжничество.


[Закрыть]

Вот дерьмо, подумал Лало.

– Мы на месте, пап. – Он остановил кресло.

Долбаный конфликт культур.

* * *

Лало улыбнулся, видя, как люди выглядывают из-под тента, сооруженного, чтобы прикрыть скорбящих от дождя, – правило гласит, что все должны видеть капитана, Старшего Ангела, и что его солдаты наготове. А почему, черт возьми, нет? Жизнь прекрасна. И он горд, что катит своего отца в кресле-каталке по зеленому газону.

– Орел в гнезде, – констатировал Лало.

И отогнул ногой тормоз, чтобы папа никуда не укатился.

Старший Ангел, обернувшись, рассматривал новые брюки сына. Пиджак. Вот татуировки – это плохо. Проклятые наколки чоло[117]117
  Чоло – так называют в Мексике члена уличной банды. – Примечание переводчика.


[Закрыть] на руке.

Я хочу, чтобы на моих похоронах мальчик прилично выглядел, думал он о новом костюме сына. Хочу, чтобы Лало смотрел на фотографию и гордился, что был одет с иголочки. Понимал, что одевался как настоящий мексиканец, а не американец. И он будет помнить, что этот костюм ему подобрал его старик и что старик сам установил дресс-код для своих похорон. И будет благоговеть.

Вот чего всегда желал Старший Ангел – внушать благоговейный страх.

Могила – маленькая открытая шахта среди плоских надгробий, мозаикой разложенных по лужайке. Рядом с теми, кто остался, чтобы выразить уважение семье, отдельной тесной группкой – братья и сестра Старшего Ангела. Мэри Лу, Сезар, Младший Ангел.

Вражда и междоусобицы на время прекращены. Впрочем, они утешаются тем, что укоризненно качают головами, подмечая мелкие промахи друг друга. А потом устраивают тайные сборища на кухнях, дабы расчленить свои отсутствующие жертвы. Когда все кончено, те скорее напоминают истрепанные лохмотья старьевщика. Убеждения и альянсы сменяются, как времена года. Риторическое оружие всегда наготове.

Минерва стояла над могилой брата, смахивая с плиты листья и капли дождя. Словно таким образом могла защитить его сейчас. В изумрудном свете, под печальными листьями клена. В волосах тысячей бриллиантов поблескивали капли дождя.

Младший Ангел подошел, встал рядом, склонил голову.

– Минни, – начал он.

– Мой старший брат.

Надпись на камне гласила:

БРАУЛИО ДЕ ЛА КРУС

_1971-2006

– Почти десять лет, Tio.

Минни всхлипнула. Он протянул ей бумажный платок из запасов Мэри Лу для похорон.

– Я иногда прихожу сюда поговорить с ним. Он был такой паршивец. – Она высморкалась. – Я даже ела стоя, представляешь? Завтракала. Когда еще в школу ходила. Так он, бывало, подкрадется и как гаркнет мне прямо в ухо, и мои «Чириос» разлетаются по всей кухне. – Минни рассмеялась. – Дурак, – сказала она надгробию.

– Прости, что я не приехал.

– Я рада, что тебя не было. Это было ужасно. – Она осмотрелась. – Не нужна тебе эта муть. Хорошо, что у тебя есть свой мир далеко отсюда. – Она помедлила, но все же сказала: – Прости, что по пьяни написала тебе.

Он погладил ее по спине:

– Я почувствовал себя особенно близким человеком.

Младший Ангел боялся Браулио. Мальчишка был тощим, но жилистым, как Брюс Ли. Иногда напоминал добермана, дрожащего от ярости перед прыжком.

– Там, где ты живешь, там красиво? – спросила Минни.

– Красиво, ага. И еще там живет Снежный человек.

– Ты всегда меня смешишь, Tio. – Она приобняла его одной рукой. – Иногда я ненавижу этот город.

– Переезжай в Сиэтл.

– Нет. Это родина. Здесь мое место.

Оба обернулись.

– Кто будет тут всем заправлять, если я уеду? – вздохнула она.

– То-то и оно.

– Хотя знаешь, что я тебе скажу, – жалко, что мой старший брат ушел. Самый старший. Они с папой сейчас сильно не ладят.

Младший Ангел смотрел непонимающе.

– Индио, – пояснила она. – Он… выбрал другой образ жизни.

– Ясно. – Хотя на самом деле ничего не ясно. Младший Ангел простил себя за то, что не помнит подробностей, если вообще знал о них когда-то. И не хотел знать.

Но Минни явно не собиралась оставлять его в покое. Она достала свой мобильный, открыла страницу:

– Глянь его Фейсбук.

Портрет в профиле – Мэрилин Мэнсон несколько лет назад, во всей красе, в наряде трансвестита с накладными грудями. Имя – Индио Джеронимо. Не зная, как реагировать, Младший Ангел выдавил:

– Э, ух ты.

– Правда? – возмутилась Минни. – Тогда почитай, что тут сказано.

Не-цисгендерный, не-гетеронормативный воин культурного освобождения.

– И это мой брат.

– Минни, не уверен, что понимаю, что все это значит. Но могу представить, почему твой отец не может с таким смириться.

– Думаешь, у папы с этим проблемы? Спроси лучше мою маму. Она ведет себя так, будто Индио для нее умер. Делает вид, что даже не скучает по нему. А потом мы с ней тайком встречаемся с ним поесть оладьев, но только чтобы папа не знал.

Он попытался осмыслить патриархальную мудрость, в итоге лишь тихонько присвистнул и смущенно откашлялся.

Откровенно говоря, Младший Ангел почти не замечал Индио. Он не считал этих двух мальчишек частью своей семьи. И когда Индио годами то льнул ближе, то держался в стороне, Младший Ангел не придавал этому значения. Плохой я дядя, упрекнул он себя.

Он наблюдал, как Минни подошла к своему мужчине, взяла его под руку. Он даже не помнил, женаты они или нет.

Младший Ангел занял свое место в дальних рядах. Эль Индио, думал он. Актер или модель. Волосы до задницы, вот все, что он помнил. Подарил мальчишке записи Боуи. Старший Ангел и Перла это не одобрили. А что, если именно он стал катализатором случившейся сексуальной революции? И если так, к лучшему или наоборот?

Семейное наследие. Бесконечная драма. Поэтому он и живет в Сиэтле. Семья. Все это слишком сложно.

* * *

«Прости меня, мама, – шептал Старший Ангел, обращаясь к матери. – Прости, что у меня не осталось слез для тебя. Я уже выплакал последние. Знаю, ты поймешь».

дождь

Скорбящие родственники сгрудились под навесом. Протискивались поближе к голубой урне с прахом, установленной на небольшом возвышении, норовили прикоснуться. Открытую могилу окружали роскошные венки. И несли еще и еще – чьи-то мужья плелись от часовни с охапками цветов в руках. Курьер UPS разбирал венки, доставленные из Мексики. И никакого священника.

Холмик влажной земли прикрыт куском синей парусины. Подошла Минни, вытирая слезы. Ангел никогда еще не видел ее такой красивой. Ее парень неловко переминался рядом, сложив ладони на ширинке, будто ему не терпелось в туалет.

Младший Ангел понимал то, что, возможно, не осознавали остальные: именно Минни теперь становой хребет семьи. Минни, одетая в черно-синее, волосы спадают каскадом волн и локонов, ногти выкрашены в два тона. Она произносит «Dios te bendiga[118]118
  Храни тебя Господь (исп.).


[Закрыть], бабушка» перед урной с прахом. А ее мужчина смотрит на Минни ошарашенно, словно получил табуреткой по башке в драке. Взгляд Истинной Любви.

Старший Ангел наблюдал. И не мог вспомнить имени парня. Какого черта? Он ведь много лет с ним знаком. Потом понял, что вдобавок не помнит имени парня из телевизора. Того, чернокожего, из вечерних новостей. В очках. Как зовут мужа сестры Перлы, Лупиты, того pinche американца в рубахе цвета фуксии, он тоже не помнил. Черт побери. Бог, извини.

Он размышлял, внимательно изучая толпу собравшихся. Почти все девицы на высоченных каблуках. Они вязли в мокрой земле, накалывали на каблуки опавшие листья, как уборщики, собирающие мусор в парках. К соблазнительной лодыжке Лупиты чуть выше левой туфли прилипли целых три листа.

Некоторые дамы, чтобы не увязнуть в газоне, стояли на плоских могильных камнях. Ангел покачал головой, представляя, каково бедолагам-покойникам, глядящим снизу под их юбки.

Ла Глориоза держалась поодаль под собственным зонтом, в удобных черных туфлях без каблуков и в черном плаще от Burberry. Массивные французские очки. Слегка раздражена. Тихонько плачет. Она плачет обо всех них. О себе. В сотне ярдов от семейного участка находилась могила, которую она не осмеливалась навещать. Она даже не смотрела в ту сторону. Да, смерть Браулио – огромная трагедия, но он не единственный, кто погиб в ту ночь. И к той, другой могиле она повернулась спиной. Потом справилась с приступом вины и стыда за свою трусость. Посмотрела на Младшего Ангела. Она всегда считала его красавчиком. Мексиканки, напомнила она себе, женщины определенного возраста, не в силах устоять перед голубыми глазами. Закусила губу. Estupida[119]119
  Дура (исп.).


[Закрыть]. Разбитое сердце желает того, что ему совсем ни к чему.

Он заигрывал с ней, вспомнила Глориоза. Todavia lo tienes[120]120
  У тебя еще есть это (исп.).


[Закрыть], убеждала она себя. Чуть стянула плащ – формы, может, и стареющие, но все еще формы. Всякий раз, когда Глориоза оборачивалась, он поспешно отводил глаза, словно тайком наблюдал за ней. Что за ребячество. Любой другой мужчина посмотрел бы прямо в глаза, смущая и вгоняя в краску. А уж когда она покраснеет, смело подошел бы и встал рядом.

Ей хотелось, чтобы он заявил свои права на нее. Только сегодня. Чтобы ей не приходилось стоять тут в одиночестве и мокнуть под дождем, как жалкому щенку.

Бывали времена, когда все они готовы были упасть к ее ногам. А она небрежно отшвырнула бы любого. А сейчас он может лишь любезно предложить ей руку, чтобы проводить. Глориоза тряхнула волосами. На случай, если он опять ее разглядывает.

* * *

Средний братец Хулио Сезар и его джинн среди жен, Паз, стояли рядом с сестрой Мэри Лу: Сезар – караульным между враждующими женщинами. Демилитаризованная зона, а не человек. Братья всю жизнь дразнили его Дональд Дак – он ничего не мог поделать со своим голосом.

Смогут ли дамы продержаться всю церемонию, не затеяв свару, это большой вопрос. Как только Паз чуть наклонялась метнуть ядовитый взгляд в сторону старшей сестры Сезара, он отважно смещался чуть вперед и своим подбородком перекрывал линию обстрела. Его прелестная вторая бывшая жена стояла поодаль с их общими сыновьями и вообще на него не смотрела. А первая жена? На ранчо где-то в Дуранго[121]121
  Дуранго – штат в Мексике. – Примечание переводчика.


[Закрыть]. Старший Ангел, наблюдая эту картину, читал мысли, отчетливо написанные на лице брата: О чем я, черт побери, думал?

Поделом тебе, констатировал Старший Ангел. Я вот всю жизнь прожил с моей Флакой. И гордо вскинул подбородок.

Он уже купил двойной участок на кладбище, неподалеку от маминого. По другую сторону маленького клена, укрывавшего могилу от солнца. Рядом с Браулио. Они с Перлой будут лежать рядом. Так что под юбки ему заглядывать не удастся. На камне будет написано ФЛАКИТО И ФЛАКИТА, а ниже их имена и даты. Перла, кстати, хотела соврать насчет даты рождения, когда заказывали надгробие.

И они навеки останутся рядом. А со временем созвездием угасших звезд вокруг них вечным сном уснут их дети.

* * *

Лало шагнул к Младшему Ангелу.

– Ты как, Tio? – шепнул он.

– Исполняю свой долг.

– Понятно.

– Твоя бабушка была добра ко мне. Говорила, бывало: «Я твоя мать номер два».

Краем рта Лало выдавил ухмылку и серию одобрительных щелчков: скитч-скитч-скитч.

– А я ведь даже не видел твою маму, а?

– Вроде нет.

– Она белая.

– Абсолютно. А ты как, в порядке?

– В полном, Tio. Все путем.

– Ну, глянь, какие дела! – с напускным пацанским оживлением воскликнул Младший Ангел.

– А то. А где твоя жена, Tio?

– Ушла.

– Ушла в смысле ушла? Или умерла?

– Ушла. А с ней вся моя мебель.

– Блин. Она белая.

– Ага.

– Друг, – сказал Лало, – в следующий раз бери цветную. Не бойся совершить расовое преступление. (Скитч-скитч-скитч.) Тупую и цветную! – подтолкнул его локтем Лало.

– Orale, – ответил Ангел, а что еще он мог сказать?

Лало хохотнул, и они по-приятельски стукнулись кулаками. Потом Лало подтянул рукав, демонстрируя татуировку ПАПА.

Младший Ангел понимающе кивнул:

– Надо бы и мне такое сделать.

– Твоя должна быть БРО.

Они помолчали, оглядывая печальное собрание.

– В этой семье, – заметил Младший Ангел, – определенно много разговаривают. Но я не могу понять о чем. И кто все эти люди? – Он показал Лало свой блокнот, чем страшно развеселил племянника.

– Разговоры, ага, – наконец выговорил тот, отсмеявшись. – Все, что нам остается, это разговоры.

И с этими словами Лало вернулся на свой пост телохранителя за спинкой инвалидного кресла.

* * *

Поднялась небольшая суматоха, толпа расступилась, и на авансцену вывалился бедолага Кеке Контрерас. Он до сих пор играл в Барби, почти все из которых были голыми, а некоторые и без голов. Кеке напялил подаренный кем-то чудовищного размера жилет. Коричневая фетровая шляпа, доставшаяся от какого-то доисторического дядюшки, поникла под дождем. Ему могло быть и тринадцать, и семьдесят. Глаза косые. Неопрятная всклокоченная бороденка. Кеке его прозвали, потому что он не выговаривал слово «крекер». А печенье этот малый любил. Но известен был в округе постыдной привычкой забираться к людям в дом и воровать «Лего». «Лего» Кеке любил даже больше, чем печенье «Орео» или безголовых Барби.

Он приблизился к урне с прахом.

– Бабуля, – объявил он, – ты была самой лучшей бабулей на свете. – Обернулся к толпе: – Правда?

– Правда! – отозвался хор.

– Я хорошо поступил?

– Отлично, Кеке! – выкрикнул Старший Ангел. – Мы гордимся тобой, mijo!

Кеке, воодушевленный, снял шляпу.

– Старший Ангел! – воскликнул он. – Ты самый лучший Старший Ангел на свете. Как жаль, что ты помираешь.

Оглушительная тишина. Кашель.

– Мы все умрем, Кеке, – проговорил Старший Ангел. – Но не сегодня.

Кеке заулыбался.

– Она была моя бабушка? – спросил он.

– Нет, Кеке, – ответила Ла Минни.

– Я твой кузен?

– Сосед, Кеке.

Кеке радостно вскинул вверх кулак. Потом вспомнил, что надо сделать вид, будто утираешь слезы, и уковылял прочь.

– Секси леди, – пробормотал он. – Пурпурная дымка[122]122
  «Секси леди» и «Пурпурная дымка» – песни Джими Хендрикса. – Примечание переводчика.


[Закрыть].

Младший Ангел наконец выдохнул. Еще одной катастрофы избежали. Семья – слишком большая ответственность. Спасает только тысячемильная буферная зона.

Настоящий внук подтолкнул вперед свою четырнадцатилетнюю дочь, и та сыграла на скрипке. Фракция vida loca[123]123
  Livin’ la Vida Loca – грандиозный шлягер мексиканца Рики Мартина, с которым он сначала покорил США, а потом и весь мир. – Примечание переводчика.


[Закрыть] поверить не могла, что девчонка из наших играет на скрипке. Они одобрили. Это было чертовски неплохо. Папаша пихал девчонку в музыку, потому что хотел пристроить в какую-нибудь группу марьячи. Но сама она мечтала играть классику и сумела пробиться в школьный оркестр. Она покрывалась мурашками от Дебюсси, а не от Селены[124]124
  Имеется в виду Селена Гомес, популярная американская певица и актриса. – Примечание переводчика.


[Закрыть]. Парни-vatos хвостом за ней ходили. Только хипстеры из колледжа иронично усмехались и глумились над каждой фальшивой нотой.

– Великолепно, mija, – крикнула Минни.

Публика аплодировала.

Несколько мужчин выступили вперед и спели душераздирающую балладу, от которой у всех встал комок в горле. Всем хотелось отвести взгляд. И все уставились на дождь. И держались за руки.

– Ну что за мрачное дерьмо, – буркнул Лало, который не выносил слез.

Старший Ангел завертел головой, разыскивая младшего брата.

Молодежь стояла в Новой Американской Позе: головы склонены, руки сложены на груди, с виду молящиеся монахи, но на самом деле строчат в своих смартфонах. Украдкой делают селфи и постят в социальных сетях: Я НА ПОХОРОНАХ ABUELA[125]125
  Бабушка (исп.).


[Закрыть]. Люди с именами Ла Вера или Вьехо Медведь отвечали комментариями типа О, ЧЕРТОВСКИ СОЧУВСТВУЮ, MIJA!:(

Старший Ангел нашел взглядом Младшего. Тот тоже уткнулся в телефон.

* * *

16:48

Дома. Как так получается, что ты завершил целую эпоху и похоронил столетие жизни, а к ужину успел вернуться домой? Старший Ангел не мог смириться с этой подставой, на которую все они натыкались. Смерть. Какой идиотский розыгрыш. Каждый старик подходит к финальной черте, которую не видят слепые младенцы. И внезапно все стремления, поиски, страсти, мечты, страдания, труды, надежды, томления, скорби ускоряют обратный отсчет на пути к неизбежному наступлению тьмы.

Когда у тебя было впереди семьдесят лет, ничто не имело значения, хотя сам ты, наверное, считал свои переживания очень важными. Но не чувствовал жгучей потребности предпринимать какие-то действия. А потом приходит день рождения, в который ты думаешь: У меня осталось в лучшем случае двадцать лет. И эти годы тоже ускользают во тьму, до следующей мысли: У меня есть пятнадцать лет. Десять. Пять. А жена твердит: «Живи спокойно, не тревожься. Да ты прямо завтра можешь попасть под автобус! Никто не знает, когда наступит конец».

Но ты знаешь, что она точно так же, лежа в ночи рядом с тобой, подсчитывает оставшиеся годы, даже если сама не желает в этом признаться. Волнуется, что каждый приступ боли слева в груди может стать тем самым последним инфарктом. А потом оказывается, что у тебя больше не осталось никаких лет. Только дни.

И вот она, награда: осознать в самом финале, что каждая минута стоила того, чтобы сражаться за нее до последней капли крови и страсти. И большая их часть спущена в унитаз незамеченными. Он видел шестьдесят девять рождественских рассветов. Да черт их побери! Извини, Бог. Этого недостаточно. Совершенно недостаточно.

А ты заполняешь свои часы суетой. Как сейчас. Дом будто раздувается, как резиновый, как в старом мультике: музыка и пыль прорываются в трещины стыков качающихся, пляшущих стен.

Старший Ангел инспектировал свои владения.

* * *

Дети заплатили за свой собственный отдельный навес: контора, организующая свадьбы, натянула над крыльцом и частью двора белое виниловое покрытие на алюминиевых стойках. Она же установила длинные складные столы. И складные стулья. На оставшемся свободном пространстве – маленькая сцена с колонками усилителей для торжественных поздравлений и импровизированных декламаций. Под голубым пластиковым балдахином.

Машины запрудили весь квартал, но тут народ вечно толпился семьями, так что сразу не скажешь, кто здесь явился в гости к Старшему Ангелу, а кто завис, пересматривая лучшие эпизоды НФЛ, или пришел к родне на праздничное тамале[126]126
  Тамале – национальное мексиканское блюдо, фаршированная кукурузная лепешка, приготовленная на пару в кукурузных листьях. – Примечание переводчика.


[Закрыть]. Половину подъездной дорожки занимал минивэн. Старшего Ангела ввезли в дом через гараж – Лало был недоволен, потому что ворота гаража были одной из стен его спальни и, когда эта стена поднялась, его постель и прочее барахло оказались на виду у всей улицы. Впрочем, на дорожке обычно стояла пара трейлеров, так что никто не разглядел его маленькую империю. Хотя постеры «Чарджерс» свалились на пол.

Это был классический южнокалифорнийский дом в стиле «ранчо», построенный в 1958-м. В мексиканском районе к югу от Сан-Диего, между Нэшнл-Сити и Чула-Виста. Ломас Дорадас. Раньше тут жили моряки – матросы-англичане, ветераны разных войн и докеры с верфей Нэшнл-Сити. Рыбаки-баски, добывавшие тунца. Постепенно сюда стали переселяться филиппинцы, а потом они уступили место raza[127]127
  Raza – cамоназвание мексиканцев, подчеркивающее этническую уникальность. – Примечание переводчика.


[Закрыть].

На всех окнах решетки, которые пугали посторонних и которых никто из местных фактически не замечал. Ни одна из бабулек на улице не желала, чтобы в дом забрался какой-нибудь мифический пачуко[128]128
  Пачуко – юный гангстер. – Примечание переводчика.


[Закрыть] и уволок ее коллекционные тарелки «Франклин Минт». Джон Уэйн и ангелы с огненными мечами, защищающие белокурых деток, украшали стены кухонь по всей улице.

Пальмы. Бежевые стены, местами раскрашенные под кирпич. Крытые битумом кровли. Каждый дом площадью 1250 квадратных футов. Пять типовых проектов, ради разнообразия все развернуты под разными углами. Лантана и герань, вездесущие колибри и кактусы. Перед домом Старшего Ангела на тощем газоне клонилось дерево юкки, обложенное по кругу камнями.

В каждом доме четыре спальни, гостиная, две ванные и удобная кухня-столовая, из которой раздвижная дверь ведет на задний двор размером в четверть акра. А уж там возникали мириады гаражных королевств, по мере того как безработные детки возвращались домой к Маме.

Америка, pues.

У Старшего Ангела на задний двор выходила каменная терраса, крыша которой вздымалась выше самого дома. Чахлый засохший плющ, редкие пятна алленрольфии и одинокий психоделический кактус нопаль, разросшийся до размеров диковинного доисторического дерева. Если подняться над кактусом и посмотреть на юг, то можно увидеть, как мерцают огни на радиобашне Тихуаны. В темноте даже Тихуана выглядит россыпью бриллиантов.

За все это Старший Ангел щедро заплатил.

Там во дворе стоял еще один дом, по виду и размеру как гараж. Его называли мастерской Старшего Ангела, но уже много лет никто туда не совался. На двери висел здоровенный замок. Раньше они время от времени выращивали цыплят на заднем дворе, и задняя стена мастерской была стенкой курятника, где они соорудили насесты и гнезда, чтобы куры откладывали там яйца в сено. Каждый день свежие яйца. А Перла запросто, не моргнув глазом, рубила головы цыплятам – и сразу в кастрюлю. Пока соседи не нажаловались, и тогда власти вмешались и разломали курятник.

С тех пор Лало прозвал соседей «куро-стукачи».

Перла сидела за столом на террасе и растирала ноющие колени. Свора ее собачонок крутилась вокруг, как ожившие эмпаньяды, нажравшиеся мета. «Ay, que perritos»[129]129
  Ах вы щенки (исп.).


[Закрыть], – усмехалась она. Порода чивини. Помесь чихуахуа и таксы. Минни называла их «голыми кротами», она часто водила своих детей в зоопарк и разбиралась в таких вещах. Минни бывала даже в художественном музее.

Перла наблюдала, как собачки то и дело поднимаются на задние лапы и пританцовывают вокруг лодыжек рабочих.

Ей не хотелось остаток дня вспоминать о кладбище.

– Mija, – позвала она Минни. – Минерва! Café, si? Por favor, mi amor[130]130
  Кофе, ладно? Пожалуйста, моя дорогая (исп.).


[Закрыть].

Минерва, мысленно фыркнула Минни. Почему ей досталось такое идиотское имя?

– Уже, ма! – отозвалась она. – Сейчас несу!

– Que?

Перла жила в Соединенных Штатах всего лишь сорок один год – не могла же она зубрить английский ночи напролет.

– Gracias, mija.

К примеру, если Перла решала ласково назвать свою дочь honey, милая, она по-прежнему делала это на испанский манер – la honis. В ее представлении «honey» начинается с мексиканского j и заканчивается долгим е. La jo-nees.

Перла тихонько вздохнула, обращаясь к Мадонне Гваделупской. Она знала, что настоящие молитвы, молитвы женские, не нуждаются в словах. Неужели мать по одному вздоху не поймет свою дочь? Молитва ее такова: Этот праздник – слишком тяжкое бремя. Дева лишь кивнула в ответ. Она-то все знала про то, как мужики могут морочить голову.

Сестры помогали, конечно. Лупита, Глориоза. Они всегда были рядом с ней и с Ангелом. На праздниках, похоронах, свадьбах, родинах, крестинах, днях рождения. За чашкой кофе. После разводов. Заходили на ужин или на завтрак, распить бутылочку или поиграть в домино.

Перла наблюдала за суматохой – как мелюзга носится по двору с кротособаками чивини. Лупита шустрила на кухне. Ла Глориоза опаздывала – это она должна была обуздать детвору и направить их буйство в нужное русло. Глориоза была directora de eventos[131]131
  Распорядитель мероприятия (исп.).


[Закрыть]. Вся жизнь – как танец. Она всегда опаздывала. Ла Глориоза – да, если ты блистательна, можешь делать все что пожелаешь. А мир может подождать.

Перла закурила. Она бросала уже лет пятьдесят. Пожала плечами. Подумаешь, даже Ла Глориоза иногда покуривает.

Прищурилась.

Кто все эти детишки? Внуки. Правнуки. Племянники. Внучатые племянницы. Соседи. В углу околачивается какой-то высокий чернокожий мальчишка.

– Mijo! – позвала она Лало. – Хуан! Нет, Тонио! Нет! Диго, Тато. Como te llamas, pues. Ven![132]132
  Как там тебя, ну. Иди сюда! (исп.)


[Закрыть]

Она никак не могла вспомнить имя, ну и ладно.

Лало в гараже пересматривал старые видеокассеты Старшего Ангела. У него там настоящая видеотека в картонных коробках. Сейчас как раз включил ужастик середины 80-х – «Каннибалы-гуманоиды из подземелий». Поставил на паузу. Выкатился из гаража и потрусил к матери. Он сменил костюм на пуловер «Чарджерс» и широченные шорты «Гангста». Черные «конверсы» на босу ногу. По пути бросил маленькому жирному пацану:

– Yo, mijo, не будь уродом!

Склонился над Перлой, чмокнул ее в макушку:

– Я Лало, ма. Не Тато. Что случилось?

Минни принесла кофе.

– Вали отсюда, яйцеголовый.

– Моя не есть яйцеголовый. Следи за языком, куколка.

– Ну так себе яйцо, всмятку, – уточнила Минни.

– Сейчас врежу.

Перла по-испански спросила:

– Кто вон тот негр?

– Это твой племянник, мам, – ответил Лало.

– Что у него на голове?

– Бейсболка «Падрес».

– Как его зовут?

– Родни.

Минни поставила перед матерью чашку кофе.

– Подвинься, бильярдный шар. – И погладила Лало по бритой голове.

– Куколка, – грозно предупредил он, – смотри, чтоб никто не подрезал твои стринги.

– Заткнись, сопляк. Дурак.

– Жизнь удивительна, Минерва, – сообщила дочери Перла. – И полна чудес. Я видела привидение.

– Круто, мам. – И Минни поспешила обратно в кухонное рабство. Несколько ошарашенная, но со стариками всегда так. Мало того, что папа несет бред, так теперь еще и мама туда же.

– Не будь задницей, Минни! – крикнул вслед Лало. Татушка ПАПА НАВСЕГДА по-прежнему чесалась.

– Pobre[133]133
  Бедный (исп.).


[Закрыть] Родни, – вздохнула Перла. – Ему неуютно здесь?

– С чего это? Он же у нас, этот чокнутый Родни. Он тут всегда, мам.

– Я никогда не была достаточно белой для семьи твоего отца, – сказала Перла. – Она тоже не была белой, Мама Америка. Смуглая, como café con leche[134]134
  Как кофе с молоком (исп.).


[Закрыть]. Но белее меня. O si, mijito. Я слышала, как она называет меня индианкой. Я же не глухая, а! – Она отхлебнула кофе. – Слишком горячий. Кто варил? Да ладно. Я никогда не нравилась твоей бабушке. Она считала меня женщиной низкого сорта. Называла меня проституткой.

Лало не знал, что на это сказать.

– Блин, – пробормотал он в итоге и вернулся в гараж смотреть кино.

Пытался отключиться от всего. Час назад звонил его сын. Они знают, кто это сделал.

– Сделал что? – спросил Лало.

– Замочил дядю Браулио.

– Да ладно.

– Зуб даю, пап, – сказал сын. – Че будешь делать?

И Лало сказал:

– Я?

* * *

17:00

Младший Ангел припарковался дальше по улице. В водосточных канавах было сыро, но под привычно палящим солнцем все выглядело пыльным. Трава пожелтевшая, а стены выцветшие. Сам он вырос в белой части города. Ребята в школе думали, что он француз.

Но дом его находился здесь – квадратная коробка площадью 1200 футов. Бугенвиллеи. На подъездных дорожках брошенные скутеры и трехколесные велосипеды. Баскетбольные кольца на стенах гаражей. Однородный классовый слой, назидательно заговорил в нем преподаватель. Музыка вот только разная.

Он шел по улице и чувствовал себя словно под прицелом видеокамеры. Или будто из каждого окна подсматривали любопытные. Глядят на «краун вик» и думают: свинья! Он понурился, опустив плечи, как будто мог стать меньше ростом, а еще лучше – невидимкой.

Кто этот gabacho?

А, это тот гринго-мекс.

С виду типичный наркоша.

Он всегда чувствовал себя неловко, запросто входя в дом Старшего Ангела и Перлы, как делали все остальные. Как будто еще не заслужил членства в их клубе. Но если он стучал или звонил в звонок, его непременно бранили. Разве брат стучится? Поэтому он собрался с духом, решительно отодвинул тяжелую решетку и шагнул внутрь. Вокруг большого стола в гостиной собрались люди. Бейсбольные кепки с названиями команд. Сигареты.

Только что появилась Ла Глориоза, она стояла в алькове, освещенная солнцем сзади, руки на бедрах. Золотистая юбка словно подсвечивала смуглые лодыжки. Контуры ног, затянутых в колготки, отлично видны сквозь ткань юбки. Распущенные по плечам волосы мерцали искорками – точно блики на чернильном море.

Она заметила его. Он улыбнулся. Она была великолепна, как ацтекская богиня, нарисованная на бархате, в лавчонке с тако. И мускулистая.

– Mi amor[135]135
  Любовь моя (исп.).


[Закрыть], – сказал он.

– Ay, tu[136]136
  Ай, ну тебя (исп.).


[Закрыть]. – У Ла Глориозы не было времени на глупости. Она резко вскинула голову, движением подбородка прогоняя его. Кудри взметнулись – поставила на место.

Он ответил коротким недоуменным движением бровей.

Голова опустилась, кудри рассыпались по плечам – примирение возможно. Она взглянула исподлобья, как волчица. Он вспыхнул, глаза влажно блеснули.

Ее левая бровь медленно приподнялась и замерла. Он смотрел на ее ключицы. Потом ниже, но в рамках приличий. Медленно подняв взгляд, встретился глазами с ней. Улыбнулся краем рта.

– Не дури, – сказала она.

Со двора вошла Перла за добавкой кофе.

– Es mi[137]137
  Это мой (исп.).


[Закрыть] малыш! – воскликнула она, проковыляв к Младшему Ангелу, и ласково погладила его по лицу. Смерила взглядом их обоих и решительно заявила: – Даже не думайте.

Ла Глориоза скорчила ему рожу, наморщив нос, и, скрывшись за буфетом, принялась грохотать чем-то в раковине. С деланым раздражением. Родись он с гребешком на голове, перья уже встопорщились бы и он упорхнул бы на поиски самого красивого прутика для нее.

– Tu hermano esta en su cama[138]138
  Твой брат в своей постели (исп.).


[Закрыть]. – Перла махнула в сторону комнаты, где отдыхал Старший Ангел. – Все время в кровати.

– Он, наверное, жутко устал.

– Siempre. Pobre Flaco[139]139
  Всегда. Бедный Флако (исп.).


[Закрыть].

Она озиралась, покачивая висящей на пальце кофейной чашкой. Младший Ангел забрал у нее чашку, подвел Перлу к маленькому алюминиевому столику и усадил.

– Я принесу.

– Спасибо. Leche[140]140
  Молоко (исп.).


[Закрыть], пожалуйста. Y azucar.[141]141
  И сахар (исп.).


[Закрыть]

– Si.

– Сахар, побольше сахару.

Ла Глориоза отскребала вчерашние кастрюли, стоя спиной к нему. Подойдя вплотную и наклоняясь за кофейником, он тихонько втянул ее запах. Она почувствовала, как он льнет к ней, голубая электрическая молния полыхнула у ее шеи, но Глориоза не подала виду.

Он положил ладонь ей на спину:

– Позволь.

Глориоза подпрыгнула.

– Мне шестьдесят лет, – прошипела она.

– Шестьдесят – это новые сорок, – ответил он. – А мне за пятьдесят. Так что ты моложе меня.

Ей пришлось задуматься.

Кофейник громко булькнул.

– Не шути со мной, – сердито прищурилась она.

Кофе кипел. А он стоял так близко к ней, что чувствовал тепло ее тела. От нее пахло миндалем и ванилью.