Текст книги "Лароуз"

– Отведи его в ванную, – сказала Нола.

– Тогда… Ну ладно.

Они обменялись вопросительными взглядами. Потом оба решили не класть его в кровать Дасти. Кроме того, Лароуз дважды спрашивал о матери и принимал объяснения. На третий раз, однако, мальчуган повесил голову и заплакал. Он еще никогда не разлучался с матерью. Теперь она ушла, и он был в недоумении. Мэгги гладила его по голове, подсовывала игрушки, всячески развлекала. Казалось, девочка смогла его успокоить. Она спала на старой бабушкиной резной двуспальной кровати. Там было достаточно места. «Я не могу с ней сейчас разговаривать», – сказала Нола, поэтому Питер просто принес чемодан и полотняную сумку с чучелами животных и игрушками в комнату Мэгги. Дочери он сказал, что у нее будет вечеринка с ночевкой. Питер помог Лароузу почистить его мелкие молочные зубки. Мальчик сам разделся и надел пижаму. Он был худее Дасти. На лбу волосы свисали мягким чубчиком и были немного темней, чем у Мэгги. Питер уложил его в постель. Мэгги стояла в нерешительности. Ее длинная ночная рубашка из белой фланели висела, словно колокол, вокруг лодыжек. Она откинула одеяло и залезла в постель. Питер поцеловал их обоих, пробормотал что-то и выключил свет. Закрыв дверь, он почувствовал, как сходит с ума, но горе ощущалось уже по-другому. В его сознании все смешалось.

Лароуз сжал мягкую куклу – неведомого зверька, с которым часто играл, подражая старшему брату, который любил устраивать представления с пластмассовыми фигурками из серии о супергерое. Его сшила Эммалайн. Грязный мех местами протерся. Один глаз-пуговка оторвался. В том месте, где шов разошелся, мать запихала выбившийся пух рогоза и прихватила прореху крупными стежками. Красный фетровый язык зверька износился так, что напоминал ленточку. Сперва дрожь, которую Лароуз долго сдерживал, была такой легкой, что ее трудно было заметить. Но вскоре она стала прокатываться по его телу широкими волнами, а потом появились и слезы. Мэгги лежала рядом с ним в постели, ощущая его несчастье, которое делало ее собственное несчастье таким сильным, что у нее готово было остановиться сердце.

Она перевернулась и спихнула Лароуза с края матраса. Он упал, таща за собой одеяло. Мэгги выдернула его из-под мальчика, и Лароуз, икнув, оказался на голом полу.

– Из-за чего ты плачешь, малыш?

Лароуз начал рыдать, тихо и безутешно. Мэгги почувствовала прилив черной злости.

– Хочешь к мамочке? К мамочке? Она ушла. Она и твой папуля оставили тебя здесь, чтобы ты стал моим братом, как Дасти. Но ты мне не нужен.

Когда Мэгги сказала это, она почувствовала, как черная злость улетучилась. Она сползла с кровати и нашла на полу Лароуза. Он молча лежал в углу, свернувшись в клубок, в обнимку с набитым пухом зверьком. Она прикоснулась к спине мальчика. Он был холодным и окоченевшим. Мэгги взяла свой спальный мешок и натянула на них обоих. Затем она обняла малыша, согревая своим теплом.

– Ты мне не нужен, – в страхе прошептала она.

Спустя несколько лет эта ночь стала для Лароуза драгоценным воспоминанием, то и дело всплывающим в памяти, и он лелеял его, ибо то была первая ночь, проведенная с Мэгги. Он вспоминал теплую фланель ее рубашки и ее объятия. Он верил, что в ту ночь они стали братом и сестрой. Он забыл, что она вытолкнула его из постели, забыл ее злые слова.

* * *

Вольфред посмотрел на девочку, этот завернутый в одеяло комок плоти. Маккиннон всегда был честен – для торговца, конечно, – и не проявлял никаких признаков морального разложения за пределами обычного: продажа рома индейцам запрещалась законом. Вольфред не мог поверить в то, что случилось, и поэтому снова отправился на рыбалку. Когда он вернулся с еще одной связкой рыбы, его голова была ясной. Он решил, что Маккиннон выступил в роли спасителя. Он избавил девочку от Минк и от положения рабыни в каком-то другом месте. Вольфред нащепал растопки и развел рядом с факторией небольшой костерок, чтобы приготовить рыбу. Он зажарил весь улов, и Маккиннон съел это лакомство с черствым хлебом, оставшимся с прошлой недели. Ничего, завтра Вольфред испечет новый. Когда он вернулся в дом, девочка сидела там же, где раньше. Она не шевелилась и не вздрагивала. Похоже, Маккиннон не прикасался к ней.

Вольфред поставил тарелку с хлебом и рыбой на грязный пол поблизости от нее. Она жадно все съела и вздохнула, переводя дыхание. Он поставил рядом с ней кружку с водой. Она выпила ее залпом, под конец издав тихий звук, напоминающий детский лепет.

После того как Маккиннон наелся, он залез на свое лежбище, сооруженное из жердей и медвежьих шкур, где привык напиваться, чтобы уснуть. Вольфред прибрался в фактории. Затем он нагрел ведро воды и присел рядом с девочкой. Он намочил тряпку и приложил к ее лицу. Когда спекшаяся грязь отошла, постепенно, одна за другой, показались ее черты, и юноша нашел их очень приятными. Губки у девочки были маленькие и пухленькие. Глаза смотрели приветливым взглядом. Брови расходились идеальными дугами. Теперь, когда ее лицо обнажилось, он уставился на него в смятении. Она была так изящна. Знал ли об этом Маккиннон? И знал ли он, что удар его ноги сколол уголок одного из передних зубов и оставил большой синяк на нежной, как лепесток, щеке девочки?

– Гиимиикаваадиз[18]18
  Ты прекрасна (оджибве).


[Закрыть], – прошептал Вольфред.

Он знал, как описать на оджибве ее внешность.

Юноша осторожно прошел к углу дома, где, как он знал, находилось то, что ему было нужно, и размешал в миске грязь. Потом он взял девочку за подбородок и осторожно вновь наложил глину на ее лицо, скрыв под ней поразительные линии бровей, идеальную симметрию глаз и носа, удивительный изгиб губ. Она была изящным ребенком одиннадцати лет.

* * *

– Прошлой ночью они спали на полу, – проговорила Нола. – Это должно прекратиться, объяснила я Мэгги. Если тебе так нравится пол, сказала я, могу предоставить его в твое полное распоряжение. Будешь стоять на нем в углу. Знаешь, она огрызнулась. Ладно, заявила я. Тогда ты наказана и не выйдешь из комнаты без моего разрешения. А малыш снова плачет. Прямо не знаю, что делать.

Она взмахнула рукой. Ее лицо было измученным и серым, а тело казалось иссохшим. Всю неделю она держалась, но теперь настали выходные, и Мэгги весь день провела дома.

– Выпусти ее, – попросил Питер.

– О, она уже и сама вышла, – сердито заметила Нола. – Сидит себе, завтракает.

– Почему бы тебе не разрешить им играть вместе? Они будут счастливы.

Питер и Нола уговорились всегда поддерживать решения друг друга, когда это касается детей. Но теперь все пошло наперекосяк, подумал Питер. Спустя несколько минут он застал Нолу тыкающей Мэгги головой в миску с овсянкой. Мэгги сопротивлялась. Когда Нола увидела Питера, то убрала руку с шеи дочери, как будто ничего не случилось.

Тяжело дыша, Мэгги уставилась на застывшую кашу. Мать не разрешала класть в нее изюм или сахар, потому что от них может быть кариес. Девочка подняла взгляд на отца. Он сел и, пока Нола стояла к ним спиной, переложил большую часть овсянки себе в тарелку. Потом жестами показал, что пора начинать есть. Мэгги взялась за ложку. Он взял свою раньше нее, зачерпнул овсянку и отправил себе в рот, состроив грустное лицо клоуна. Мэгги сделала то же самое. Они закатили глаза, а потом посмотрели на Нолу, словно голодные собаки. Лароуз последовал их примеру, хоть и не понимал, что происходит. Не оборачиваясь, Нола сказала Питеру:

– Прекрати эту фигню.

Питер крепко сжал свою ложку и пристально посмотрел в спину жене.

Питер думал, Нола сразу начнет выздоравливать, когда проблема будет решена. Он считал, что пора отправить Лароуза домой. Но он хотел, чтобы такое решение приняла жена. Вместо этого та принялась строить планы.

– Я собираюсь приготовить для него торт, – сказала она, глядя на мужа затуманенным взглядом. – Со свечами, как на день рождения. Я поставлю их рядами, и пусть он постарается их задуть. Он сможет загадать сто желаний.

Она отвернулась. Врач прописал ей успокоительное. Она примет его на Рождество. Я стану печь Лароузу по торту каждый день, думала она. Только бы он перестал плакать, только бы прижался ко мне, как это делал Дасти, только бы стал моим сыном, моим единственным сыном, ведь другого у меня больше не будет. Какое-то упрямое, застарелое чувство обиды не давало Ноле сказать Питеру, что месячные у нее прекратились вскоре после рождения Дасти, и доктор не мог объяснить, почему. Питер не заметил никаких изменений, но вообще-то она всегда была скрытной, когда дело касалось здоровья. Эммалайн была единственным человеком, который об этом знал. Как у нее захватывало дух от того, что она доверила такой секрет именно сестре! Ее сердце сжималось. Это и стало, думала Нола, причиной тому, что ей принесли Лароуза. Эммалайн поняла.

Именно из-за того, что сестра знала ее так хорошо, Нола и ожесточилась против Эммалайн, отвернулась от нее и боялась.

* * *

Питер в конце концов отправился к Ландро. Он мог пойти пешком – тот жил всего в полумиле. На западе был Хупданс, на востоке и севере – резервация и являющийся ее центром поселок. На юге был Плутон, вымирающая маленькая община, в которой еще имелась школа. Именно в нее ходила Мэгги, и туда же предстояло пойти Лароузу, если ситуация не изменится. Въехав на пустую дорожку, ведущую к дому Айронов, Питер заглушил двигатель. Окна маленького серого дома были совсем темными. Сбоку прилепилась незаконченная терраса из фанеры и досок. Брезентовый полог был снят с изогнутых шестов парильни, стоящей позади дома. На дереве висела кормушка для птиц, сделанная из молочного пакета, на подъездной дорожке стоял ящик, полный банок для консервирования, а во дворе валялись разбросанные игрушки. Собаки, которая обычно вертелась поблизости, теперь не было видно. Айроны, скорее всего, уехали навестить родственников в Канаду или подались к одному местному парню, знахарю по имени Рэндалл, на семейное торжество. Дружа с Ландро, он знал, что его друзья практикуют индейские религиозные ритуалы. Как они называются, он не мог припомнить. Питер очень смутно представлял себе традиционные верования, которыми увлекался Ландро. Когда они были вместе, то предпочитали рыбачить или охотиться. Питер знал, насколько осторожно обращался с ружьем Ландро, и казалось невероятным, что он мог совершить такую ошибку. Питер оставил машину на подъездной дорожке и пошел за дом Ландро, в лес.

Он двигался по тропе, которая вела его к месту, где погиб Дасти. По пути туда он увидел того пса – с короткой шерстью и с рыжеватыми подпалинами. Он стоял спокойно, словно ждал его. Морда настороженная, желтовато-коричневого цвета. Уши приподнялись, когда пес вышел из кустов. Он изучал. Питер остановился, поражаясь его хладнокровию и тому, как животное смерило его взглядом. Пес исчез, когда Питер сделал шаг по направлению к нему. Не раздалось ни звука, как будто лес просто поглотил еще одно существо.

Ночные порывы ветра, сопровождавшие недолгий дождь, сорвали большую часть листьев. Еще сохраняя яркие краски осени, они слоями лежали на земле, усеянные бриллиантами капель. Утренние лучи так ярко освещали белую березку, что она едва ли не сверкала. Когда он проходил через дубовую рощицу, воздух потемнел. Наконец он остановился там, где стоял Ландро, прямо напротив места, где, верно, остановился олень. Непосредственно между ними стояло дерево, на которое, по словам Мэгги, она часто забиралась вместе с братом. Питеру и в голову не приходило, что его дети заходили так глубоко в лес и играли так далеко от дома. Но дерево с низко раздвоившимся стволом и изогнутыми ветвями было неотразимо. Одна ветка была сломана. Он подошел и провел рукой по колючему излому. Затем оголенный участок земли под нижней веткой заставил его встать на колени. Он положил на него ладонь. Вся трава вокруг была вытоптана. Питер лег на спину. Глядя вверх, он догадался, что перед смертью Дасти полез на дерево – он сидел на ветке, когда увидел огромного оленя. Пораженный, он упал прямо под выстрел Ландро. Питер читал заявление друга, и все, что тот написал, совпало с картиной, представшей его глазам.

Теперь он лег на место, где жизнь Дасти утекла в землю, и закрыл глаза, прислушиваясь к звукам окружающего леса. Он услышал синицу, далекого поползня, каркнувшую где-то вдалеке ворону. Крикнув, услышал свой голос. А затем уловил шелест веточек, листьев. Падение сосновых иголок. Запах благовонных трав, табака, кинникинника[19]19
  Кинникинник – вещества, используемые североамериканскими индейцами в качестве заменителя табака или для смешивания с ним. Как правило, это высушенные листья сумаха и внутренняя кора ивы или кизила.


[Закрыть], приношений. Ландро тоже был здесь.

* * *

Ландро в настоящее время занимался тем, что делал каждые пару недель. Он помогал матери Эммалайн. Прежде чем стать тещей, та была его любимой учительницей. По сути, она спасла его, как всегда спасала людей. Она не числилась в списке его клиентов, но он все равно ей помогал. Он ездил в ее квартиру в Доме старейшин, просторном кирпичном здании в форме птицы-громовержца[20]20
  Птица-громовержец – по поверьям американских индейцев – сверхъестественное существо, которое вызывает грозу.


[Закрыть], очертания которой можно было увидеть, глядя вниз с самолета. Мать Эммалайн жила в хвосте. Никто не называл ее бабушка, кукум или тетенька. Ее имя было Лароуз, но никто к ней так не обращался. Ее называли так, как заведено в школе – миссис Пис.

Многие поколения учеников любили ее как учителя и не знали за ней ни единого греха, но миссис Пис утверждала, что совсем не безгрешна. Старушка любила рассказывать, что у нее было бурное прошлое, хотя она в конечном итоге и осталась верна Билли Пису, отцу Эммалайн. Обычно она благоговейно говорила, что пыталась броситься в его могилу. Вообще-то его кремировали, но об этом уже никто не помнил. Билли Пис был также отцом Нолы. Никто толком не знал, на скольких женщинах был женат Билли или что происходило в его культовой хижине много десятилетий назад. Дети Билли, а теперь уже и внуки, продолжали время от времени появляться в здешних местах, и, как правило, их имена вносили в списки племени.

Некогда миссис Пис была красивой женщиной с каштановыми волосами, длинными и шелковистыми, и с грустными глазами. Теперь волосы у нее поседели, но по-прежнему оставались длинными и шелковистыми. Она все еще была красива и выглядела счастливой. Она не подстригала и не завивала волосы, как большинство подруг, но заплетала их в тонкую косу, а иногда убирала в пучок. Каждый день она надевала новую пару серег из бисера. Она делала их эскизы сама – сегодня, например, на ней были небесно-голубые с оранжевыми серединками. Она занялась этим хобби, как и курением сигарилл[21]21
  Сигариллы – курительные трубочки, свернутые из табачного листа и начиненные резаным табаком, выглядящие как тонкие сигары.


[Закрыть], после того как вышла на пенсию и вернулась в резервацию. Сейчас она курила редко. По ее словам, именно бисероплетение помогло ей завязать. Увеличительное стекло на подставке всегда находилось на столе, потому что зрение у хозяйки было плохое. Когда она глядела на Ландро, толстые стекла очков придавали ей растерянно-потусторонний вид, служивший дополнением к необычной ауре их обладательницы.

Ландро вошел, когда она ему кивнула. Они обнялись и молча замерли, а затем отступили на шаг назад. Миссис Пис протянула к нему руки ладонями вверх.

У двери он разулся. Она принялась кипятить воду для чая. Ландро достал стетоскоп и тонометр, но она велела их убрать. Она чувствовала себя прекрасно. В Доме старейшин имелась машина для чистки ковров, и половина ее квартиры, покрытая пепельно-серым ковром, требовала ухода со стороны Ландро. На данный момент он оставил ковромоечную машину, в которую была вставлена емкость с жидким мылом, возле входной двери. Несмотря на все еще случающиеся редкие приступы, загадочные боли Лароуз почти исчезли после смерти Билли Писа. Невралгия, мигрень всего тела, остеопороз, проблемы позвоночника, системная красная волчанка, радикулит, рак кости, синдром фантомной конечности – хотя все ее конечности были на месте – эти диагнозы ставились и отменялись. Ее медицинская карта была толщиной в фут. Она знала, конечно, почему боли покинули ее и редко возвращались. Билли был жесток, себялюбив и умен. Его любовь мало чем отличалась от ненависти. Это была тяжелая ноша. Иногда его насмешки все-таки проникали к ней из мира духов. Люди думали, что она осталась верна памяти Билли Писа, ибо обожала его. Она позволяла им говорить что угодно. На самом деле он научил ее всему, что можно узнать о мужчинах. Она не нуждалась в новых уроках.

Ландро, который, будучи мужчиной, верил в трагическую историю влюбленной учительницы, проявлял к ней заботу, будучи убежден, что она мужественно смотрит в лицо всему, что творится в мире. Однако сегодня он с тревогой увидел, что ее взгляд погас, стал пустым, и она явно хотела поудобней устроиться в своем откидывающемся кресле. Возможно, у нее начался очередной приступ из-за того, что он сделал.

– Не беспокойся обо мне, – сказала она. – Это займет немало времени, да? Ты хороший мальчик, и я благодарна, что ты пришел помочь мне в такой момент.

– Я не могу просто сидеть, ничего не делая, – возразил он и попытался уговорить ее на одну или две дозы опиата.

– Это делает меня невменяемой.

Она взглянула на него через толстые, как бутылочное стекло, линзы. Глаза были полны слез.

– Вы, наверное, с нетерпением ждете, когда я закончу с вашими коврами? – спросил он, и его собственные слова показались ему не то смешными, не то жалкими. Но она не обратила внимания на то, что он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ты даже не представляешь, какое наслаждение я от этого получаю, – ответила она. – Начинай.

Он выпил чай и принес машину для чистки ковров.

Ландро передвинул с ковра откидывающееся кресло, этажерку и телевизор со столиком, на котором тот стоял. Он залил воду в бак, развел в ней жидкое мыло и приступил к чистке. Машина издавала мурлыкающие, клокочущие звуки. Он двигал ее взад и вперед. Урчание было низким и завораживающим. Неудивительно, что миссис Пис прикрыла веки, и на ее лице появилась блаженная улыбка. Когда он закончил, она открыла глаза и встала, чтобы деловито пройтись вдоль краев еще мокрого ковра. Он поставил ковромоечную машину подальше и сел, чтобы съесть кусок кофейного торта с джемом из коринки, которым она его угостила. Затем она ответила на телефонный звонок и сказала, что ей надо помочь Элке закапать глазные капли. Она вышла, и в коридоре раздались удаляющиеся звуки шагов ее обутых в шлепанцы ног.

Когда дверь закрылась, Ландро пошел в ванную. Он проверил аптечку, как делал всегда, желая убедиться, что запас лекарств достаточен, а срок их годности не истек. Две баночки были пусты, и Ландро поставил их на стол. Когда Лароуз вернулась, он сказал, что зайдет в аптеку больницы и возьмет новые.

– Прежде чем уйдешь, – сказала она, – посмотри-ка сюда.

Лароуз открыла шкаф. Там лежали аттестаты, ломкие от времени школьные ведомости, вырезки со стихами, стопки старых писем, восходящие ко временам первой в их роду женщины по имени Лароуз. За них Эммалайн называла мать «историческим обществом». Миссис Пис взяла с нижней полки большую черную видавшую виды жестяную коробку. На ее крышке были нарисованы три увядшие розы. Знакомые дарили ей вещи с розами из-за ее имени, и, наверное, то же самое происходило с ее матерью, потому что коробка была очень старой. Миссис Пис держала в ней бумаги нестандартного размера – афоризмы, газеты, фотографии, истории собак, свои собственные сочинения. Ее почерк, завитки ее имени, наполняли Ландро воспоминаниями о той поре, когда Эммалайн была совсем юной.

– На что именно я должен смотреть?

Она протянула ему листок – экземпляр стихотворения «Непокоренный»[22]22
  Invictus, или «Непокоренный» – стихотворение английского поэта Уильяма Эрнста Хенли (1849–1903).


[Закрыть]. Его заучивали наизусть многие поколения ее учеников.

– Сохрани.

– Я до сих пор его помню. Это просто жестокая сила обстоятельств, вот и все, – ответил он.

– Очень жестокая, – подтвердила она и дала ему еще один листок.

Он посмотрел на лист бумаги, вырванный из тетради для школьных прописей. Он помнил такие. На их обложке красовался индейский вождь. Листок был весь исчеркан рукой Ландро, он узнавал свой почерк, но не мог вспомнить, когда это написал и зачем. «Я не буду убегать», – обещал он снова и снова.

– Я заставила тебя написать эти слова на десяти страницах, но сохранила лишь эту, – пояснила Лароуз.

Она положила тонкую маленькую руку ему на плечо. От ее пальцев мгновенно распространилось тепло.

– Я не убегу, – сказал он.

Они сидели вместе на диване, держась за руки.

Прежде чем уйти, Ландро дал миссис Пис две пластиковые баночки, набрал телефон аптеки, и она прочла фармацевту их номера. Потом передала баночки Ландро, чтобы тот поставил их обратно в аптечку. Она знала, что зять от чистого сердца помогает с лекарствами. Остальные флаконы он оставил на прежних местах. В отличие от многих своих друзей, она вела тщательный счет таблеткам. Но старики бывают такими невнимательными.

Пикап был нужен Ландро, чтобы возить тюки сена и шесты для типи[23]23
  Типи – повсеместно принятое название для традиционного переносного жилища кочевых индейцев Великих равнин. Этот тип жилища использовался также оседлыми племенами окраин степи в период охоты. В позднее время его часто применяли и в лесных регионах. Часто типи называют вигвамом.


[Закрыть]. Он также годился для езды по бездорожью и просто для того, чтобы чувствовать себя мужчиной. Но он заставил Эммалайн ездить на пикапе на работу, потому что так было безопаснее, а сам садился за руль своей волшебной «короллы» – абсолютно неубиваемого, практически вечного автомобиля. Они унаследовали «короллу» от матери Эммалайн, когда та переехала в дом престарелых. Если не считать полагающегося техобслуживания, которое Ландро мог делать сам, автомобиль ни разу не нуждался в ремонте. По сравнению с другими машинами, которыми он владел в разные периоды жизни, этот автомобиль казался нереально надежным. Он был тускло-серого цвета, сиденья протерлись, обивка пребывала в плачевном состоянии. Ландро не смог отодвинуть водительское сиденье назад достаточно далеко, чтобы как следует втиснуть свои длинные ноги, но он любил водить это чудо. Особенно ему нравилось гонять по первому снегу после того, как он ставил зимние шины. Ему нравилось с рычанием проноситься по проселочным дорогам, навещая пациентов.

Один из них, Отти Плюм, потерявший ногу из-за диабета, жил со своей женой Баптистой в нескольких милях от города, на сказочно красивом берегу озера. Бап не хотела помещать мужа в реабилитационный центр, поэтому Ландро приезжал, чтобы позаниматься с ним лечебной физкультурой, помочь принять душ, сходить в туалет, подсчитать таблетки, сделать уколы, покормить, удалить волосы в носу и в ушах, подстричь ногти, сделать массаж и обменяться местными сплетнями. Он также возил Отти на диализ и оставался с ним во время этой процедуры.

Бап открыла дверь, когда Ландро постучал.

– Я не знала, что ты приедешь.

– Жизнь не остановится даже после того, что я сделал, – отозвался Ландро, и то, что он сам завел речь о случившемся, успокоило Бап.

Она обернулась и крикнула в другую комнату:

– Он явился, Отти!

После этого хозяйка осталась стоять рядом, хотя обычно уходила хлопотать по своим делам, пока Ландро занимался Отти. Ландро понял, что они обсуждали его и что Бап наблюдала за ним, желая потом рассказать своим родственникам, как Ландро себя вел. Как произошедшее отразилось на нем. Эммалайн говорила, что ему будет непросто вернуться к прежней работе. О нем будут судачить до конца его дней. Он будет жить с этим. И ничего не сможет поделать. «Этого не изменит даже Лароуз», – заявила она.

Но Ландро знал, что это не совсем правда. Лароуз уже изменил его историю.

– О, я рад, что ты здесь, – признался Отти.

Его круглое бронзовое лицо херувима, на котором лежала печать перенесенных страданий, оживилось. Некогда мощный борец, Отти еще не совсем размяк. Но многие фунты его прежних мускулов теперь превратились в подобие тюленьего жира. Большинство его родственников уже умерли от осложнений сахарного диабета.

– Я только что указал Бап, что жизнь не остановилась.

– Жизнь не остановилась, пока она продолжается, – заметил Отти. – Я тут на днях чуть было не распрощался с собственной. Упал с чертовой табуретки.

– Господи, Отти, – всплеснула руками Бап.

– Давайте займемся делом, – предложил Ландро и покатил кресло Отти по короткому коридорчику.

Племя оборудовало ванную комнату всеми приспособлениями, полагающимися инвалиду, и у Отти было специальное кресло для того, чтобы принимать душ. После того как Ландро помог Отти на него сесть, он потер своему подопечному спину и окатил его из ручного душа. Дверь скрипнула. В образовавшуюся щель просунулась рука Бап со стопкой чистого белья. Когда они появились на кухне, их ждали приготовленные на яичном порошке блинчики с черникой и поддельным кленовым сиропом. Ландро почувствовал знакомый химический привкус яичного порошка и аспартама[24]24
  Аспартам – подсластитель, заменитель сахара, пищевая добавка E951.


[Закрыть], прикидывающегося кленом. Это было хорошо.

– Ну так как же идут дела? – осведомилась Бап, отодвигаясь от стола.

Она была небольшой, дородной женщиной, которая до сих пор любила рассказывать, как чертовски ревновала мужа к другим женщинам. Их приходилось буквально отгонять от ее дорогого Отти. Ради него она постоянно носила макияж. Тени разного цвета на каждый день недели. Например, фиолетовые во вторник. Она перехватила волосы на затылке резинкой, а ее челка нависала на лоб, почти закрывая выщипанные нитевидные брови. Ее ногти были покрыты невинным розовым лаком. Один палец она поднесла к губам.

– Может, я не должна ничего говорить. Держать рот на замке?

– Нет, – ответил Ландро. Эммалайн была ее двоюродной сестрой. – Мы одна семья.

– Эммалайн сильная женщина, – вздохнула Бап.

– Очень сильная, – согласился Ландро. Его голова начала гудеть. – Я хочу создать фонд, понимаете? Когда раны начнут заживать и наши семьи выйдут из кризиса.

Бап и Отти кивнули опасливо, как будто их могли попросить внести вклад.

– Каждый создает сейчас фонд, – заметила Бап.

– Я понимаю, – сказал Отти, – что время сейчас печальное. Но когда я уйду, то хочу, чтобы мой фонд стал фондом высоких каблуков для женщин из резервации. Мне очень нравится, когда Бап наряжается для меня и занимается своими делами. Хотелось бы посмотреть на пташек, которые бы так же цокали каблучками при ходьбе. От этого я схожу с ума, черт меня побери.

Бап взяла руку Отти:

– Тебе не нужен никакой фонд, моя куколка. Ты не умрешь.

– Разве только частично, – ответил Отти.

– Ненавижу диабет, – произнес Ландро.

– Мы должны подготовить Отти к должности председателя фонда, – сказал Бап. – Проверьте-ка его сахар.

– Уже сделано, – отозвался Отти.

Ландро не сказал, что измерил уровень сахара у Отти, когда почувствовал запах блинчиков, по опыту зная: углеводы все равно проникнут в его кровь, сколько бы искусственного подсластителя Бап ни использовала, оберегая мужа. Ландро иногда думал, не начнет ли Отти когда-нибудь галлюцинировать от аспартама. От этого дерьма всего можно ожидать. Они с Отти уже сидели в машине, а сложенная коляска лежала в багажнике, когда Ландро понял, что умудрился сбежать, так и не ответив на вопрос Бап о том, как идут его дела. Отти изменил ход разговора, заведя речь о своем посмертном фонде для обладательниц высоких каблуков.

– Спасибо, – сказал он, повернувшись к Отти.

– За что?

– Я не знал, что ответить Бап на ее вопрос, как у нас дела. Мы с женой как раз на той стадии, когда просыпаемся, вспоминаем и хотим снова уснуть.

– Думаю, ты больше никогда не станешь охотиться.

– Сжег ружье. Ну ту часть, которая сгорела.

– От этого никому не станет лучше, – вздохнул Отти. – Где ты теперь добудешь столько протеина, чтобы твои дети росли большими и сильными?

– Будем ставить силки, – ответил Ландро. – Жарить мелкую дичь.

– Почти как моя диета, – хмыкнул Отти. – Могу подкинуть еще таблетки, какие захочешь.

Ландро не ответил.

– Но я буду скучать по твоей оленине, – продолжил Отти. – Думаю, тебе непросто будет от нее отказаться. Если к ней привыкнешь, то уже никуда не денешься.

– Бывает и так, – заметил Ландро. – Может, позже раздобуду для тебя где-нибудь. Но лично я в ней не нуждаюсь.

Увы, это было не так.

* * *

В баре на заправочной станции Уайти продавались куриные крылышки, желудочки и ножки, жаренные во фритюре, пицца и горячие турноверы[25]25
  Турновер – кондитерское выпечное изделие из слоеного теста с разнообразными начинками, сладкими и солеными.


[Закрыть]. Ромео Пуйят увидел, как Ландро подъехал к заправке и припарковался за ней, у зарослей бурьяна. Ромео был тощий человек с близко посаженными, пронзительными глазами, который ходил, сгорбившись и подволакивая ногу. Правую руку он всегда близко прижимал к телу – она была сломана во многих местах, и в ней сидело несколько скреплявших кости штифтов. Его правая нога находилась в не лучшем состоянии. Но, несмотря на это, он мог ходить довольно быстро. Думая, что Ландро останется в баре перекусить, Ромео схватил шланг и ярко-красную пластиковую канистру. Он бойко проковылял к машине Ландро и установил свое нехитрое оборудование. Ромео давно набил руку на такого рода проделках, так что бензин скоро потек через резиновую трубку из бензобака Ландро в канистру.

Ландро вышел из магазина, неся в руке небольшую картонную коробку. Его глаза сузились, когда он увидел Ромео. Причины ненавидеть друг друга появились в жестокие времена их детства. Они оба перестали общаться еще в школе-интернате. Однажды ночью Ромео даже пытался убить спящего Ландро. В ту пору им едва перевалило за двадцать. Так случилось, что у Ландро было при себе много денег. Поскольку именно они послужили главной причиной, Ромео было обидно, что Ландро перестал доверять ему после того инцидента. Правда, нужно сказать, с тех пор Ромео больше не покушался на жизнь своего бывшего однокашника.

Ромео выдвигал не совсем правдоподобную версию, будто Ландро похитил у него первую любовь, Эммалайн, которая, похоже, на самом деле никогда не любила Ромео. Тот нехотя согласился на то, что Ландро и Эммалайн без колебаний приютили его сына Холлиса, в свое время ставшего большим сюрпризом для отца. Ромео говорил себе, что этот поступок принес им большую выгоду, потому что Холлис был первосортным мальчуганом. И все-таки он вынужден был признать, что они не поскупились на его содержание. Но теперь главная его претензия состояла в том, что Ландро не хотел с ним делиться. Как человек, занимающийся личным уходом, Ландро, конечно, был хорошо известен в больнице и, несомненно, имел доступ к обезболивающим. Почему бы ему не услужить старому другу? Облегчить его страдания? Да, у Ромео имелся и собственный рецепт, но на слабый обезболивающий препарат, который ему порой приходилось продавать, чтобы купить что-нибудь получше.

Ландро прошел к своему автомобилю.

– Ну и ну, – произнес Ромео, смотря вниз на бензин, текущий по трубке. – Давно не виделись.

Ландро не слишком обрадовался, глядя, как старый одноклассник ворует его бензин. Впрочем, он давно решил: любой ущерб, который причинит ему Ромео или кто-то еще, объясняется исключительно его невезучестью. Поэтому он не стал устраивать однокласснику разнос, а только сказал:

– Мне надо ехать. Мои сырные палочки остывают.