Текст книги "Срок"

– Не участвуете в чем?

Он встал и поспешно засунул свои бумаги обратно в пластиковый портфель.

– Не участвуете в чем? – вскочив, крикнула я ему вслед. – Вернитесь, Тед. Не участвуете в чем?

* * *

Тед вернулся через несколько дней и выглядел еще более сонным. Он продолжал тереть глаза и зевать мне в лицо.

– Итак, – сказал он, – Даная и Мара наконец-то сломались.

– Они были убиты горем, каждая по-своему, – заметила я.

– Нет, сломались не в том смысле. Я имею в виду, что они заговорили.

– Это здорово! Они должны пережить свою потерю. Хорошо, что теперь они есть друг у друга.

– Я начинаю думать, что вы действительно ничего не знаете.

– Не знаю о чем? О том, что у него была передозировка? Я знаю.

– Дело не только в этом. Вас допрашивали.

– Да, но я не виновата.

– Туки, – произнес он очень мягко, – вы перевезли человеческое тело с подмышками, полными крэка, из Висконсина в Миннесоту, то есть за пределы штата.

– Но послушайте, коренные жители не признают границ штатов. И зачем мне было проверять его подмышки?

– Даная и Мара уже договорились и заключили сделку. Дело в том, что они клянутся, будто перевозка наркотиков в подмышках – ваша идея, а деньги, которые вы приняли, – ваша доля в будущей прибыли. Туки, мне очень жаль.

– Они хотят сказать, будто я обналичила чек, выданный в счет будущей прибыли от продажи наркотиков? Как думаете, насколько глупо я выгляжу?

Меня расстроило, что Тед не ответил.

– О, ради бога, Тед, никто меня не слушает! Я понятия не имела!

– Все вас слушают. Просто вы говорите то, что говорят все. Слова «я понятия не имела» слишком часто используются в качестве аргумента защиты.

* * *

Потом наступил период, подобный пустым страницам в дневнике. Я не могу сказать, что произошло за это время. Затем меня притащили на допрос. На нем-то из меня и выудили доказательства, которые упрятали меня в тюрьму. Моим камнем преткновения стала клейкая лента. На этот раз меня допрашивали мужчина со стальными глазами и неестественно темным загаром и стройная женщина с безгубой улыбкой.

– Ваши подруги говорят, что вы были вдохновительницей этой идеи.

– Какой?

– Транспортировка крэка, приклеенного к мертвому телу. Чем вы обесчестили этого беднягу. Вы довезли его до места, где жила ваша маленькая белокурая подруга. Она заплатила вам за доставку. Дала вам долю от последующих продаж. Потом сняла контрабанду и позвонила в похоронное бюро, чтобы оттуда приехали и забрали Баджи.

– Крэк? Там ничего такого не было. Я увезла тело Баджи для Данаи. Она была влюблена в Баджи. У них была благословенная любовь, предопределенная богами, понимаете, и она хотела, чтобы он был с ней. Какого черта, я ничего не знаю.

– Там были крэк и клейкая лента.

Клейкая лента. Кичливая всезнайка, я не нашла ничего лучшего, как спросить, была ли это серая клейкая лента. Допрашивающие отличались развязностью и цинизмом школьных футбольных тренеров. Они посмотрели друг на друга с бесстрастным, как у игроков в покер, выражением лица, а затем мужчина многозначительно изогнул бровь.

– Что? – не поняла я.

– Вы спросили о клейкой ленте.

Я сказала им, что не знаю, как реагировать на полученную информацию. Поэтому и задала иррелевантный вопрос. Это означает «не имеющий отношения к делу», если вы не поняли.

Мне возразили, что вопрос был не ирреверентным, а вполне уважительным.

– Я сказала иррелевантный.

– Как скажете. Можете догадаться почему?

– Может, лента была не серая?

– А какая?

– Понятия не имею.

– Вы уверены?

– А зачем еще мне спрашивать?

– Это очень странный вопрос.

– Не думаю. На мой взгляд, интересоваться – это нормально. Сейчас делают клейкую ленту разных цветов.

Снова многозначительно изогнутая бровь.

– Разных цветов, – повторил мужчина.

А потом задал вопрос, который привел меня в ужас:

– Если бы вам пришлось выбирать, какой цвет вы бы выбрали?

– Не знаю. Внезапно у меня во рту пересохло, – проговорила я. – Нельзя ли мне выпить воды?

– Конечно, конечно. Как только вы ответите на вопрос.

Я пробыла в той комнате очень долго. Они вышли и вернулись, но не для того, чтобы дать мне воды. У меня начались галлюцинации. Мне казалось, будто язык стал таким толстым, что я не могла полностью закрыть рот. На моих губах появилась отвратительная коричневая корка. Женщина держала в руке картонный стаканчик с водой. Она вылила передо мной немного воды, и все во мне устремилось к ней.

– Вы запомнили цвет ленты?

У меня было время все обдумать. Что, если я выберу какой-то определенный цвет и угадаю? И я решила выбрать все цвета сразу. Да. Таким образом, я не ошибусь.

– Это были все цвета, – объявила я.

Они кивнули, одарили меня острыми одобрительными взглядами и вместе сказали: «Бинго».

Кто вообще мог подумать, что клейкую ленту делают радужной? И почему ни с того ни с сего Мара использовала именно ее, чтобы приклеить крэк к подмышкам Баджи?

В тот день, когда судья Рагник приговорил меня к шестидесяти годам заключения, все в зале суда оцепенели от ужаса, но что касается меня, то я не могла стереть с лица озадаченного выражения. Оно у меня было такое же, как у Баджи. Однако многие в зале суда не удивились. Приговоры по федеральным делам всегда суровы. А наличие кокаиновой темы раздувало важность процесса до сумасшедших размеров. И наконец, у судьи была свобода действий – кража Баджи была отягчающим обстоятельством, и этот служитель закона был искренне потрясен тем, что я сделала. Он говорил о святости и неприкосновенности мертвых, о том, насколько они беспомощны в руках живых. Как его решение по данному делу может создать прецедент. Всплыл мой нелепый контракт с Данаей – черт бы побрал мою умную задницу. А кроме того, позвольте привести статистику. Нечего говорить, что она не в мою пользу. Так вот, среди коренных американцев процент тех, кто сидит за решеткой, самый высокий по сравнению с другими народами. Я люблю статистику. Она наглядно демонстрирует, что происходит с такой крошечной частью человечества, как я, в мировом масштабе. Например, только в Миннесоте заключено в тюрьму в три раза больше женщин, чем во всей Канаде, не говоря уже о Европе. Есть и другие статистические данные. Я даже не могу в них влезть. Вот уже много лет я спрашиваю себя, почему мы находимся на самом дне или на худшем уровне из всего, что поддается сравнению. Потому что я знаю: у нас как у народа есть величие. Но возможно, оно заключается в том, что не поддается измерению. Может быть, мы и были колонизованы, но недостаточно. Не обращайте внимания на казино или мое собственное поведение, большинство из нас не зарабатывают деньги на своей судьбе. Мы недостаточно колонизованы, чтобы стереть любовь предков. А еще мы недостаточно колонизованы, чтобы приспособиться к мышлению на доминирующем языке. Несмотря на то что большинство из нас не говорит на родном языке, многие из нас действуют, руководствуясь унаследованным от предков чувством этого языка. Присущей ему щедростью. В нашем анишинаабемовине[8]8
  Анишинаабемовин – язык индейцев оджибве, известен также как оджибвемовин и широко используется по сей день; принадлежит к алгонкинской языковой семье.


[Закрыть] присутствуют сложные формы человеческих отношений и бесконечные шутки. Так что, пожалуй, мы обитаем на изнанке английского языка. Думаю, это возможно.

И все-таки подноготная одного английского слова облегчила мое отчаяние. В тюрьме временного содержания, где я сидела в ожидании приговора, мой словарь просветили рентгеном, оторвали обложку, поковырялись в прошивке, перелистали страницы. В конечном счете мне пообещали разрешить им пользоваться за хорошее поведение, на что я немедленно согласилась. Плохое поведение испарилось, когда приговор был оглашен. По крайней мере, настолько, насколько я могла себя контролировать. Случалось, что порой я срывалась. Я была Туки[9]9
  Человек, вызывающий раздражение (сленг).


[Закрыть], хотя иногда излишне. К лучшему это или к худшему, но факт оставался фактом.

Словарь, попавший мне в руки, был «Словарем английского языка “Американское наследие”», изданным в 1969 году. Джеки Кеттл прислала мне его вместе с письмом, где сообщила, что Национальная футбольная лига подарила ей этот словарь в качестве приза за эссе, которое она написала о причинах поступления в колледж. Она взяла этот словарь в колледж, а теперь доверяла его мне.

Срок сущ. 1. Ограниченный или установленный период времени, в течение которого что-то должно длиться, например, школьное или судебное заседание, пребывание на государственной должности или тюремное заключение. Пример: Срок вышел, вы свободны!

Впервые прочитав это определение, я поразилась примеру, выделенному курсивом. Это не просто предложение, подумала я. Срок вышел, вы свободны. Это самое красивое предложение из когда-либо написанных.

* * *

Я провела в ветхой, разрушающейся тюрьме восемь месяцев, потому что другие были переполнены. В Миннесоте было слишком много женщин, сделавших, как любили говорить приходившие ко мне психотерапевты, неправильный выбор. Поэтому мне не нашлось места в женской тюрьме Шакопи, которая в то время даже не была окружена настоящим забором. Я хотела, чтобы меня отправили туда. Но как бы то ни было, я сидела за федеральное преступление. Васека, ныне федеральная женская тюрьма общего режима, находящаяся в южной Миннесоте, еще не начала принимать заключенных. Поэтому меня перевели из Тиф-Ривер-Фоллз в местечко за пределами штата, которое я назову Роквилл.

Именно перевод туда привел к дальнейшим неприятностям. Перевод обычно организуют ночью. Я обнаружила, что единственные случаи, когда меня будили в тюрьме, приходились на те редкие минуты, когда мне снился по-настоящему хороший сон. Однажды ночью, все еще находясь в тюрьме, я как раз собиралась откусить огромный кусок шоколадного торта, когда меня буквально вырвали из сна. Мне велели надеть бумажные рубашку и брюки, а затем шаркать к автобусу-фургону в картонных тапочках. Все заключенные женщины были закованы в кандалы, и каждая из них сидела в отдельной секции. Когда я увидела, что мне предстоит войти в эту крошечную клетку, я упала в обморок. В то время у меня была смертельная клаустрофобия. Я слышала о святой Лучии[10]10
  Луция Сиракузская (в православной традиции Лукия Сиракузская, также известна как святая Лучия; ок. 283 – ок. 303) – раннехристианская святая и мученица.


[Закрыть], которую Бог сделал такой тяжелой, что ее нельзя было поднять. Я попыталась сделать себя такой же тяжелой, а также внушить этим транспортным гунам[11]11
  Гун – прозвище, данное английскими и американскими заключенными во время Второй мировой войны тюремным надсмотрщикам.


[Закрыть], что страдаю клаустрофобией. Я умоляла, как помешанная, и они обращались со мной соответственно. Двое мужчин потели, напрягались, били, толкали и затаскивали меня в клетку. Наконец им это удалось. Потом Баджи вошел в нее вместе со мной, дверь закрылась, и я начала кричать.

Я слышала, как они говорили о том, чтобы вколоть мне дозу снотворного. Я начала умолять их об этом. Но поблизости не оказалось медсестры, чтобы сделать укол посреди ночи. Мы тронулись с места, и дела пошли еще хуже. Баджи злорадствовал, звездный шарф, завязанный узлом на макушке, все еще поддерживал его челюсть. Другие женщины ругались на меня, а парни из службы безопасности орали на всех нас. По мере того как мы катили вперед, дела становились все хуже. Как только адреналин, выработавшийся в результате панической атаки, попадает в организм, вы уже не можете остановиться. Мне рассказывали, будто интенсивность панической атаки означает, что она не может длиться вечно, но вот что я вам скажу: она может тянуться часами, как это было, когда Баджи начал шипеть на меня сквозь гнилые зубы. Не помню, что я делала в те часы, но, по-видимому, я решила покончить с собой, разодрав то, что могла из бумажной одежды, скомкав кусочки штанин и рукавов, набив ими нос и рот. По словам очевидцев, когда я замолчала, все испытали такое облегчение, что никто не захотел проверить мое состояние. Так что я могла умереть от кусков бумаги, если бы у одного полицейского вдруг не проснулась совесть. Если бы на той бумаге имелись слова, стала бы моя смерть стихотворением? Времени обдумать этот вопрос у меня было предостаточно.

Как только я очутилась в тюрьме, меня заключили на год в изолятор. Из-за моей попытки удавиться бумагой мне не разрешили читать книги. Однако я вдруг обнаружила, что у меня в голове есть целая библиотека, о существовании которой я сама прежде не подозревала. Там были все книги, которые я прочла, от начальной школы до колледжа, плюс те, которыми я была одержима позже. В моих извилинах хранились длинные сцены и отрывки – все, от «Рэдволла» до «Гека Финна» и «Выводка Лилит»[12]12
  «Рэдволл» – серия детских фантастических романов британского писателя Брайана Жака, опубликованных с 1986 по 2011 год. «Выводок Лилит» – сборник из трех произведений Октавии Э. Батлер. Три тома этой научно-фантастической серии («Рассвет», «Обряды взросления» и «Имаго») были собраны в томе «Ксеногенез». Сборник был впервые опубликован под нынешним названием «Выводок Лилит» в 2000 году.


[Закрыть]. Так прошел год, в течение которого я каким-то образом не сошла с ума, потом миновала еще пара лет, прежде чем меня перевели в новую тюрьму. На этот раз, по дороге в Васеку, я была опять закована в кандалы, но не заперта в тесной клетушке. Как бы то ни было, время, проведенное в Роквилле, излечило меня от клаустрофобии. Я отсидела семь лет в Васеке, а потом однажды меня вызвали в кабинет начальника тюрьмы. К тому времени мой настрой резко изменился. Я держала голову опущенной. Училась в колледже по программе дистанционного образования. Выполняла порученную работу. Так что же, черт возьми, я натворила? Я вошла в кабинет, ожидая какой-нибудь катастрофы, но услышала только два предложения, от которых у меня остановилось сердце: Время вашего пребывания здесь закончилось. Ваш приговор заменен.

Затем наступила тишина, похожая на раскат грома. Приговор заменен отбытым сроком. Мне пришлось сесть на пол. Я выйду, как только закончат с формальностями. Я не задавала вопросов на случай, если окажется, что они выпускают не того человека. Но позже я узнала, что совершенно недооценила Теда Джонсона. Он не сдавался. Да, он каждый год заставлял меня просить о помиловании, я это знала. Но не думала, что это к чему-нибудь приведет. Он подавал апелляцию за апелляцией. Он передал мое дело группе в университете Миннесоты. Я привлекла внимание из-за экстремальных взглядов Баджи и судьи. Тед Джонсон также получил признания от Данаи и Мары, которые теперь, отбыв свои короткие сроки, не видели смысла упорствовать и признали, что меня подставили. Он рассказывал о моей истории везде, где только мог.

Я написала Теду Джонсону, поблагодарив его за то, что он дал мне шанс на свободную жизнь. Мое письмо не дошло до него, потому что он был теперь в мире, где нет адресов. Он умер от обширного инфаркта.

В ту ночь, когда я узнала, что выхожу на свободу, я не смогла уснуть. Хотя я мечтала об этом моменте, реальность наполнила меня смесью ужаса и эйфории. Я поблагодарила своего крошечного бога.

Когда я находилась в изоляторе и сидела на кровати в состоянии полного беспамятства, меня посетил крошечный дух. В языке оджибве есть слово «манидунс» – насекомое и крошечный дух. Однажды мне на запястье села переливающаяся зеленая муха. Я не двигалась, просто смотрела, как та поглаживает похожее на драгоценный камень брюшко лапками-ресницами. Позже я узнала ее название. Это была всего лишь зеленая мясная муха, Луцилия сериката. Но в то время она была эмиссаром всего, что, как я думала, никогда больше не будет моим – обычной и в то же время необыкновенной красоты, экстаза, удивления. На следующее утро она исчезла. Улетела обратно на мусорную кучу или на чей-то труп, подумала я. Но нет. Она размазалась по моей ладони. Я прихлопнула ее во сне. Я облажалась. Конечно, я потеряла всякое чувство иронии, потому что жила в мире жестких клише. Но в полной отчаяния рутине любое отклонение от нее – это сияющий сигнал. В течение нескольких недель после того случая я горячо верила, что этот маленький дух был зна́ком того, что я когда-нибудь выйду на свободу. И вот я убила его.

И все же боги смилостивились.

Я вышла за тюремные ворота в комбинезоне с рисунком подсолнуха, белой футболке и мужских рабочих ботинках. Словарь все еще был при мне. Меня приютила социальная гостиница, пока в конце концов я не нашла себе скромное жилье.

В период с 2005 по 2015 год телефоны эволюционировали. Первое, что я заметила, – люди теперь ходили, уставившись в светящийся прямоугольник. Я тоже хотела заполучить такой. Но для этого мне требовалось устроиться на работу. Хотя теперь я могла управляться с промышленной швейной машиной и печатным станком, самым важным навыком, который я приобрела в тюрьме, было умение читать с убийственным вниманием. Тюремные библиотеки были завалены пособиями по любому ремеслу. Сначала я читала все, даже инструкции по вязанию. Время от времени случались неожиданные поступления пожертвованных томов. Я прочитала все «Великие книги мира», все произведения Филиппы Грегори и Луи Ламура. А еще Джеки Кеттл каждый месяц добросовестно присылала новую книгу. Но я мечтала выбрать книгу в обычной библиотеке или купить ее в книжном магазине. Я разнесла свое так называемое резюме, лживое насквозь, по всем книжным магазинам Миннеаполиса. Ответил только один, потому что Джеки теперь там работала закупщицей и менеджером.

Ее скромный магазинчик располагался в приятном районе, напротив кирпичного здания школы. За его бронированной синей дверью находилось пахнущее душистыми травами пространство площадью около восьмисот квадратных футов, заставленное стеллажами, наполненными книгами, между которыми стояли разделители: «Художественная литература коренных народов», «История коренных народов», «Поэзия коренных народов», «Языки коренных народов», «Мемуары» – и так далее. Я поняла, что мы куда более гениальны, чем мне казалось. Владелица сидела в находящемся на задворках магазина узком кабинете с высокими окнами, сквозь которые проникали лучи мягкого света. На Луизе были винтажные овальные очки, а в волосах виднелась заколка, украшенная бисером. Я знала ее только по ранним фотографиям на обложках ее книг. С возрастом лицо и нос стали чуть шире, щеки более округлыми, в волосах появилась седина. И вообще прожитые годы, казалось, сделали ее терпимей к чужим мнениям, которые ей не нравятся или с которыми она не согласна. Владелица магазина призналась, что он убыточен.

– Я могла бы помочь, – ответила я.

– Как?

– Продавая книги.

У меня в ту пору был самый устрашающий вид, и я говорила с полной уверенностью, основанной на опыте давних продаж. Сбросив комбинезон с подсолнухом, я создала великолепный брутальный образ – густая черная подводка для глаз, кровоточивая рана губной помады, руки тяжелоатлета и широкие бедра. Мой повседневный наряд состоял из черных джинсов, черных кроссовок с высокими берцами, черной футболки, кольца в носу, пирсинга на брови, обтягивающей черной банданы, удерживающей волосы. Кто бы осмелился не купить у меня книгу? Луиза все это восприняла и кивнула. У нее в руках было мое резюме, но она не задала мне ни единого вопроса.

– Что вы читаете сейчас?

– «Альманах мертвых»[13]13
  «Альманах мертвых» – роман Лесли Мармона Силко, впервые опубликованный в 1991 году.


[Закрыть]. Это шедевр.

– Так и есть. Что еще?

– Комиксы. Графические романы. Э-э, Пруста?

Она скептически кивнула и словно просканировала меня взглядом.

– Сейчас мрачное время для маленьких книжных магазинов, и мы, вероятно, закроемся, – проговорила она. – Вы хотите получить работу?

Я начала с вечерней смены и постепенно добавляла часы. Я снова подружилась с Джеки Кеттл. Та прочитала все, когда-либо написанное, и научила меня продавать книги. У прежней Туки имелись свои представления о возможностях розничной торговли. Но я устояла перед искушением заимствовать деньги из кассы, узнавать информацию о кредитных картах и присваивать товары, продаваемые в дополнение к основному ассортименту, даже клевые украшения. Иногда мне приходилось кусать пальцы. Со временем сопротивление вошло в привычку, и желание грешить уменьшилось. Я добилась повышения зарплаты, потом еще одного. У нас всегда были льготы, в том числе книги со скидкой и издания для продвинутых читателей. Я жила по дешевке. Разглядывала витрины магазинов, вместо того чтобы тратить в них деньги. Бродила. После работы ездила на автобусе туда-сюда, останавливалась, где хотела, и снова трогалась в путь, объездив Города[14]14
  Миннеаполис и Сент-Пол принято называть просто «Города», поскольку они образуют единый конгломерат, расположившись практически друг напротив друга на противоположных берегах реки Миссисипи.


[Закрыть] вдоль и поперек. Все изменилось там с тех пор, как я была ребенком. Мне казалось захватывающим ехать по улицам, не имея ни малейшего представления о том, куда направляюсь, и попадать в районы, населенные удивительными людьми. Женщины в развевающихся одеждах цвета фуксии и в фиолетовых головных платках бродили по тротуарам. Я видела представителей народности мяо[15]15
  Мяо (мео) или хмонги – группа народов в южном Китае, северном Вьетнаме, Лаосе, Таиланде и Мьянме общей численностью около 11 млн человек.


[Закрыть], эритрейцев, мексиканцев, вьетнамцев, эквадорцев, сомалийцев, лаосцев. А также отрадное множество чернокожих и моих соплеменников – коренных американцев. Вывески магазинов на разных языках, начертанные плавным шрифтом, а затем особняк за особняком – нарядные, ветшающие, пришедшие в упадок, с запертыми воротами под парящим пологом деревьев. Затем шли заброшенные районы – железнодорожные станции, акры асфальтированных площадок, мрачные торговые центры. Иногда я замечала крошечный ресторанчик, который мне нравился, тогда я слезала на следующей остановке, заходила внутрь и заказывала суп. Я устроила для себя настоящую дегустацию супов мира. Самбар. Менудо. Эгуси с фуфу. Ахиако. Борщ. Баварский суп с печеночными кнедлями. Гаспачо. Том ям. Солянка. Несселсоппа. Гамбо. Гамджагук. Мисо. Фо га. Самгьетанг. Авголемоно. Я вела в дневнике список супов, где рядом с каждым названием писала цену. Все они были удовлетворительно дешевыми и очень сытными. Однажды в кафе я слышала, как сидевшие рядом со мной мужчины заказывали суп из бычьего пениса. Я тоже попыталась заказать его у официанта, но тот грустно посмотрел на меня и сказал, что они готовят только один пенис в неделю, и суп быстро заканчивается.

– Им он достался, – уныло произнесла я, указывая на стол, за которым сидели несколько щуплых, но в то же время пузатых мужчин.

– Им это блюдо нужно, – заметил официант вполголоса. – Оно полезно при похмелье и сами знаете для чего. – Он согнул руку в локте и сжал пальцы в кулак.

– Ах, это.

– Их посылают сюда жены.

Он подмигнул. Но вместо того чтобы подмигнуть в ответ, я одарила его убийственным взглядом. Я хотела, чтобы у него подкосились колени. Этого не произошло, но бесплатный суп был превосходным.

Однажды я вышла у кафе «Трудные времена» и по дороге к нему остановилась у разместившихся прямо на тротуаре рядов, торговавших всякой всячиной на Сидар-авеню в миннеаполисском районе Риверсайд. В глубине предназначенных для альпинистов Среднего Запада рядов был огорожен цепочкой участок, заставленный байдарками и каноэ. Они были ярко-голубыми – такими голубыми, что едва не светились – и еще счастливо-красными, с желтыми бирками. Когда я шла к заднему входу, чтобы поискать там уцененную парку, выставленную на продажу в августе, почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась.

Эти широкие плечи. Квадратная голова. Он выделялся на фоне стайки пастельных лодок с мотором. Его ноги стали стройнее, и на нем была пара светящихся белых кроссовок. Он казался черным силуэтом на фоне солнца, светившего из-за его спины. Искривленной, израненной тенью, каковой был с давних времен, еще до бокса и работы племенным копом. Он вышел на свет и вспыхнул в солнечных лучах. Простодушный, глупо улыбающийся, домашний. Поллукс обнял меня, как большого ребенка, и отступил. Он прищурился и со странной силой уставился на меня.

– Ты на воле?

– Давай просто скажем, что я не в тюрьме.

– В бегах?

– Нет.

– Тогда скажи это.

– Что именно? Как поживает моя индейская совесть?

– Нет, другое.

– Тогда что?

– Скажи, что выйдешь за меня замуж.

– А ты возьмешь меня в жены?

– Да.

Срок вышел, вы свободны!

Теперь я живу своей жизнью, как обычная женщина. Работа с фиксированными часами, после которой прихожу домой к обычному мужу. У меня даже есть обычный маленький домик с большим, хотя и нестандартным, двором, красивым, но запущенным. Я живу так, как живет человек, который перестал бояться ежедневного хода времени. Я живу тем, что можно назвать нормальной жизнью, только если вы всегда ожидали именно такой жизни. Только если вы считаете, что имеете на нее право. Работа. Любовь. Еда. Спальня, перед окном которой растет сосна. Секс и вино. Зная то, что знаю об истории моего племени, помня то, что могу вынести, вспоминая о своей собственной, я могу назвать ту жизнь, которой живу сейчас, жизнью поистине райской.

С тех пор как я поняла, что эта жизнь должна быть моей, я хотела только одного – чтобы ее драгоценная рутина длилась вечно. Так оно и было. Несмотря ни на что. Однако порядок ведет к беспорядку. Хаос крадется по пятам наших слабых усилий. Нужно всегда быть начеку.

Я усердно работала, наводила порядок, подавляла внутреннюю тревогу, оставалась спокойной. И все же беда нашла мой дом и выследила меня. В ноябре 2019 года смерть забрала одну из моих самых докучливых клиенток. Но та не исчезла.