Текст книги "Срок"

Бумажные полотенца

После того как Катери отдала книгу и я принесла ее домой, зачастивший к нам дух придерживался обычного распорядка. Но вскоре я начала подозревать, что Флора приходит и ночью. Однажды, когда я вошла в магазин утром, то обнаружила груды бумаг и книги, лежащие криво, как будто в них кто-то рылся. Мне пришла в голову странная мысль: может быть, Флора пыталась найти свою книгу, ту, что отдала мне Катери. Я отбросила эту мысль. Но осторожные обыски не прекратились. Я привыкла приводить себя в порядок и пополнять запасы по утрам. Открывать магазин должна была Асема Ларсон.

Асеме двадцать два года, она изучает историю и язык оджибве в Университете Миннесоты. Она по большей части оджибве, ее дедушка наполовину сиссетонский дакота, а в остальном в ней течет норвежская и ирландская кровь. Она рассказала об этом однажды, когда мы разбирали мое происхождение. Но вчера она сказала, что заболела.

– Мои крови снова воюют друг с другом, – объявила она.

– О чем ты говоришь?

– Исторический детерминизм. Проявившийся физически, – продолжила Асема. – У меня сильные судороги. Извини, но не могла бы ты подменить меня в мою смену?

Я согласилась, а сегодня она вернулась.

– Как твой исторический детерминизм? – спросила я.

– Немного лучше, – ответила она. – Вчера я весь день пила чай из листьев малины.

– Хорошо, я по тебе скучала.

– О-о-о. Ты такая сентиментальная.

– Спасибо. На самом деле дел по горло. В магазине было оживленно. Разве вы, молодежь, ничего не знаете о спазмолитиках?

– Эй, если бы я действительно была привержена традиционной культуре, может, я и уединилась бы где-нибудь в лунном домике, почесывая спину длинной палкой, чтобы не осквернить себя.

– Не заставляй меня начинать.

– Ха-ха, – сказала Асема. – Ты знаешь мое мнение на этот счет.

– Как у тебя сложились языковые отношения с твоим стариком? – спросила я.

– Безумно хорошо. Мы с Хэнком разъезжали по общине на гольф-каре, доставляя еду.

Я заметила у нее на запястье нарисованный чернилами контур.

– Как будет на оджибве «татуировка»?

Асема взглянула встревоженно:

– Понятия не имею!

Некоторое время она бормотала о возможных вариантах, а затем написала Хэнку и на мгновение уставилась на телефон.

– Мазинижага’эбии’иган, – сказала она.

– Ужасно длинное слово.

– У оджибве все намного длиннее.

Она бросила на меня многозначительный взгляд, который я проигнорировала. По части татуировок Асема намного опережает Пенстемон. На левом плече у нее вытатуирован ястреб, ныряющий вниз, чтобы догнать голубых ласточек в районе запястья. Она копит деньги, чтобы голубые ласточки взлетали по ее правой руке и кормили птенцов в верхней части плеча. Таким образом, когда она сложит руки, на ней будет изображена история их спасения. Ее длинные каштановые волосы собраны в два детских хвостика над ушами. Она безжалостный критик. Готова осуждать все. Не только книги, но и историю, напыщенность американской политики, местных деятелей, музыку, белых, других индейцев, а также работу магазина. С некоторой надеждой я ожидала, что она упомянет о ежедневном утреннем беспорядке, так как открывала магазин несколько дней назад, но она молчала. Когда я спросила, все ли было на месте, когда она пришла на работу, Асема ответила, что я всегда по вечерам оставляю вещи в полном порядке.

Итак, наш призрак обладал способностью читать график работы персонала, и по какой-то причине я была объектом его внимания.

– Наши шелфтокеры[23]23
  Шелфтокер – карточка с рекламной информацией, символикой и названием издательства, размещаемая на полке рядом с товаром.


[Закрыть] в полном беспорядке, – заметила Асема, убирая книги, которые мы только что получили.

– С ними работала Пен, – отозвалась я.

– Я доделаю.

Хотя Пен – наша самая дотошная сотрудница, Асему всегда раздражает то, как все, по ее мнению, через день катится под откос.

– Плюс нам нужен хороший пылесос, – заявляет Асема. – Меня сводит с ума, что все мухи, оставшиеся с лета, дохнут, а потом зимой из их яиц вылупляются новые, тоже дохнут, и в результате мух становится все больше и больше. Целое скопище.

– Скопище дохлых мух. Я знаю, о чем ты говоришь.

– Нам нужен маленький ручной пылесос, – продолжает Асема. – У нашего магазина проблемы с пылью.

– Меня приводит в восторг, когда такая юная девушка, как ты, говорит о проблемах с пылью!

– О, мама-медведица.

– Не называй меня так!

– Плюс оконные стекла. Мерзость.

Асема побрызгала водой с разведенным в ней уксусом на окна, вытерла их дочиста, а затем принялась за туалет.

– Дерьмо! – услышала я ее голос.

– В буквальном смысле?

– Нет, опять повсюду бумажные полотенца. Кто-то продолжает вытаскивать слишком много полотенец из дозатора, и они разлетаются по всему туалету.

– Подожди.

Я пошла к ней, чтобы помочь. Дешевые бурые бумажные полотенца были разбросаны по полу. Точно так же, как их всегда оставляла Флора – по небрежности или в спешке.

Форель с розовой мякотью

С утратой Флоры мы потеряли и дневной свет. С переходом на зимнее время наш график работы сместился, что всегда меня расстраивает. Утром снова было светло, но темнота наступала в самый приводящий в уныние час. Небо было черным, когда я закрыла магазин в шесть и голодная пошла домой. Запах бульона писту[24]24
  Писту – соус или паста из измельченного базилика, чеснока и сыра, используемые в провансальских блюдах.


[Закрыть] в течение последнего часа просачивался сквозь стены магазина, долетая из соседнего ресторана. Окна в домах, мимо которых я проходила, были похожи на маленькие декорации, освещенные мягким золотым светом. Сначала мы с Поллуксом терпеть не могли проходить мимо светящихся окон в этот час. В детстве мы жили в Миннеаполисе и были вечно голодны. Но теперь переехали в пригород внутри окружной дороги и привыкли заглядывать в окна, наблюдая за маленькими драмами и сценками домашнего уюта. Вот женщина, оживленно жестикулируя, выговаривает что-то ребенку, перегнувшемуся через перила лестницы. Вот мужчина уставился в монитор компьютера. Только что вошедший в комнату мальчик любуется новыми джинсами. Головы сидящих на диванах членов семьи на фоне ярких экранов с движущимися изображениями. Эти маленькие живые картины видны только в этот час – перед тем, как люди лягут спать. Снег еще не выпал, и в городе не по сезону тепло. Проходя по тихим улицам, я испытывала ностальгию, чувство мечтательного беспокойства, переходящего в отчаяние из-за того, что изменение климата слишком легко меняет наш мир и разрушает то, что ценно, нормально. Однако сам факт прогулки по красивой ноябрьской улице в тонком свитере, в котором не замерзнешь, был своего рода заразительным удовольствием.

Наш дом – один из немногих небольших коттеджей, оставшихся на нашей улице. Несколько ветвистых вязов все еще затеняют бульвар, и старомодный дворик густо зарос. На втором этаже есть одна полностью оборудованная ванная комната, а другая примыкает к крошечному кабинету/гостевой спальне за кухней. Мы встроили еще один крошечный туалет под лестницей, чтобы им воспользоваться, нужно согнуться и присесть. Поллукс для него слишком велик. Его дядя-строитель купил этот дом в конце 1990-х, когда рынок жилья упал. Дело в том, что ему хотелось жить рядом с озером. Входная дверь открывается в уютную гостиную, а кухонная зона отделена от нее тяжелым старым столом из красного дерева, купленным на одной из многочисленных распродаж, которые то и дело происходят в округе. У нас даже есть кукольный домик ручной работы – копия одного из пошедших с молотка домов, украшенный двухэтажными колоннами. Наш дом обставлен содержимым близлежащих домов, которые пустеют по мере того, как их жильцы переезжают или умирают. Кресла-качалки, бесконечные застекленные шкафы и резные кровати, диваны и потертые письменные столы. Перенесенные из чужой жизни в нашу, эти предметы мебели напоминают о бывших владельцах то случайной наклейкой с касаткой, то следами собачьих зубов на ножке, то, как мой собственный стол, открыткой с изображением Будды и иллюстрированной инструкцией по искусственному дыханию, приклеенными скотчем к ящику.

Мы с Поллуксом притворялись, что у нас обоих выдался тяжелый день и нам нужно рухнуть на разные стороны дивана. Принимая во внимание сверхъестественное присутствие Флоры, о котором я не могла забыть, расставляя книги по полкам, проверяя инвентарные записи и обзванивая клиентов, можно было не сомневаться, что у меня день выдался действительно напряженный. Но я почти уверена, что с Поллуксом все обстояло иначе. Он был на рыбалке. После смерти матери моего сонного потаватоми с серебряным конским хвостом воспитывала горячо любимая им Ноокомис, бабушка Ноко. Потому что отец мог оставить его одного в квартире на целую неделю. А однажды потерял его в лесу. Потом забыл в торговом центре. Наконец, оставил его с другом, у которого случился сердечный приступ, и он умер, пока Поллукс ползал по его ногам. Ноко взяла Поллукса под опеку, и они переехали в северную Миннесоту. Впоследствии она вышла замуж за индейца-оджибве. Дела у них пошли лучше. Поллукс ходил в обычную среднюю школу, а затем начал карьеру боксера. Как только он бросил бокс, начал работать в полиции племени. Сразу после моего ареста он уволился из полиции и вернулся в Города. Дядя Поллукса взял его в свою строительную компанию, а затем оставил ее вместе с домом ему в наследство. В начале 2008 года, перед самым кризисом, Поллукс продал строительную компанию и два новых дома. На вырученные деньги он купил акции, когда рынок резко упал. Какой индеец играет на фондовой бирже? Однажды я задала ему этот вопрос. Он прямо сказал: «У белого человека беда с мозгами. Я просто пользуюсь своим преимуществом». Акции восстановили прежнюю стоимость и даже превысили ее. Сейчас они приносят скромный доход. Поллукс делает дизайнерскую мебель в гаражной мастерской. На деньги, вырученные от продажи мебели, он покупает принадлежности для своих церемониальных нарядов и украшений из орлиных перьев. А еще он подал заявление и теперь ждет, когда Служба охраны рыбных ресурсов и дикой природы пришлет ему орла. Он прождал птицу большую часть года. Поллукс посещает множество церемоний оджибве в качестве ошкаабеви, то есть помощника. Мы можем – почти – позволить ему разгуливать с ручным барабаном, а мне работать в книжном магазине.

У нас нет собственных детей, но мы воспитывали племянницу, дочь брата Поллукса, пока та не выросла. Принято считать, что дети однополых братьев и сестер бывают очень близки со своими тетями или дядями. Поллукс называет ее дочерью, а она его папой.

– У меня вести от Хетты, – сказал Поллукс.

Мое сердце подпрыгнуло. Я тоже привязалась к Хетте и думаю о ней как о нашей дочери, хотя и не нравлюсь ей. Поллукс увидел выражение моих глаз.

– Не паникуй, с ней все в порядке. Она не согласилась на эту роль.

– Ах, слава богу, роль казалась мне такой поверхностной.

Хетта бросила Институт искусств американских индейцев и работает официанткой в Санта-Фе[25]25
  Санта-Фе – город на юге США, административный центр штата Нью-Мексико.


[Закрыть]. Ее часто просят сняться в фильмах или видео, особенно когда город переполнен художниками и коллекционерами, посещающими Индейский рынок[26]26
  Индейский рынок Санта-Фе – ежегодный арт-рынок, который проводится в выходные дни, следующие за третьим четвергом августа. Это мероприятие привлекает в город около 150 тыс. человек со всего мира. Его организует Юго-Западная ассоциация индейских искусств, демонстрируя работы лучших художников коренных американцев из племен по всей стране.


[Закрыть]. Я боюсь за нее, потому что она невероятно яркая, упрямая и немного дикая. Она дружит с Асемой.

– Сомневаюсь, что ее пригласили сниматься в порнофильме. Как бы то ни было, от роли она отказалась! Не волнуйся. Если бы она согласилась, я бы съездил за ней и привез домой.

Хетта не разговаривает со мной вот уже почти восемь месяцев, но, по крайней мере, общается с Поллуксом.

– Я знаю, ты так бы и поступил. Я ужасная мать.

– Не начинай, – погрозил пальцем Поллукс. – Вот, посмотри: я поймал шесть форелей.

Осень была такой теплой, что несколько ручьев все еще были открыты для ловли. Поллукс рыбачил с приятелем примерно в часе езды от дома, в Висконсине, и обычно приносил домой выпотрошенную одиннадцатидюймовую форель в мешке на молнии. Улов всегда был идеальный, и я заподозрила, что муж наведывается в один из тех туристических прудов с форелью, где установлены садки с рыбой, которую специально приставленные работники разделывают, как только та бывает выловлена, но он клянется, что это не так. Он спросил, что произошло в магазине. Я рассказала Поллуксу о книжном клубе женщин в кардиганах с практичными стрижками, которые купили книгу Марлона Джеймса «Черный леопард, красный волк» и полны решимости существовать в лихорадочно-мечтательной ауре ее повествования. С трудом сдерживая волнение, они читали друг другу понравившиеся отрывки.

– Какие-нибудь еще новости от Хетты?

– Больше никаких.

Я знала, что это неправда. И все же я откинулась назад и закрыла глаза. Мы с мужем давно договорились, что Поллукс готовит мясо, а я рыбу. Фирменные супы мы стряпаем по очереди. Я думала только о том, как буду готовить форель, а остальные мысли выбросила из головы. Надо выйти в сад и нарвать побольше петрушки, орегано, эстрагона и розмарина, которые уже должны были замерзнуть, однако прекрасно себя чувствуют под легким покрывалом сосновых иголок. Я мелко нарежу травы, нафарширую ими рыбу, добавлю чеснок, обжарю форель на сливочном масле. Морская соль, вино. Ах какою восхитительной она будет, эта форель с розовой мякотью, все еще сверкающая, словно река.

Так и оказалось.

После ужина мы отправились на прогулку. Яркий луч моего налобного фонарика прорезал пенисто-серую городскую тьму. Это была негустая, человеческая темнота, совсем не похожая на разрывающую сердце черноту севера. За спальней наш двор спускался под уклон у высокой белой канадской сосны. Двор заканчивался тупиковым переулком, скорее грунтовой тропой. Спустившись по тропе и перейдя бульвар, вы неожиданно попадали в таинственный лес из ясеня, сибирского вяза, клена, самшитовой бузины, ежевики, крушины и лопухов – страну потайной красоты. Велосипедная и пешеходная тропа прорезала колышущийся полог тополей и берез, а затем сворачивала на полосу восстановленной прерии, которая излучала травяной свет и все лето гудела от насекомых. Там, внизу, ночную тишь иногда нарушал далекий грохот неуклюжего товарного поезда. Чтобы попасть в лес, мы пересекли строительную зону. Город решил провести скоростной трамвай по покрытой листвой велосипедной дорожке. Однажды наши улицы с коттеджами, многие из которых некогда были пансионатами, превратятся в многоквартирные дома, а дикие леса будут приручены и благоустроены.

Или, возможно, со временем они станут еще более заброшенными.

Эти земли – родина индейцев дакота, территория народа Облачного Человека[27]27
  Облачный Человек (ок. 1780–1862/1863) – вождь индейцев дакота. Основал сельскохозяйственную общину Хеяте Отуве на берегах Бде-Мака-Ска в 1829 году после того, как на три дня попал в снежную бурю. Белые поселенцы рассматривали деревню как прогрессивный шаг на пути к ассимиляции, однако члены общины вели явно дакотский образ жизни.


[Закрыть]. Его деревня находилась где-то рядом с Бде-Мака-Ска, озером Белой Земли. Местность была болотистая, здесь в изобилии рос дикий рис. В его угодья аккуратно вклинивались кукурузные поля индейцев. По болотам пробирались лоси. Может быть, волки обитали там, где сейчас находится наш двор. Медведи расхаживали по дубовой роще, объедаясь желудями. Сегодня вечером мы шли тихо, прислушиваясь к крикам сов.

В шепчущей темноте я размышляла о дакота, народе Асемы со стороны ее отца. Они бежали отсюда в 1862 году, когда штат Миннесота предложил скаутам-добровольцам вознаграждение в двадцать пять долларов за скальп индейца. Возможно, ее предки до Дакотской войны[28]28
  Дакотская война, известная также как Восстание сиу, – вооруженный конфликт между США и санти-сиу. Конфликт начался 17 августа 1862 года на реке Миннесота на юго-западе штата Миннесота и завершился казнью 38 индейцев санти-сиу 16 декабря 1862 года в городе Манкейто.


[Закрыть] были связаны с этим участком земли или с землей под самим книжным магазином. Я вгляделась в деревья, тонкие кончики ветвей шуршали на легком ветру. Кустарник вокруг нас был полон царапающими таинственными шумами. Сюжеты многих книг и фильмов перекликались с моими тайными встречами с Флорой. Места, посещаемые беспокойными духами индейцев, походили одно на другое. Как правило, это были отели, где кости аборигенов лежали под цементными фундаментами и полами – аккуратные, обладающие сверхъестественными способностями останки, символ тревоги американцев по поводу их жестокой истории. Многое из происходящего со мной уже случалось в художественной литературе. Неупокоеные индейцы. А как насчет таких же поселенцев? Беспокойных фанатов? По словам Пенстемон, магнетизм земли направляет многие действия обитателей невидимого мира. Возможно, сам книжный магазин располагается на клочке земли, где пересекаются магические линии. Их невидимые руны соприкоснулись во время какого-то… сдвига, возможно, космического… солнечной бури – в общем, чего-то, изменившего реальность. Возможно, родственники Облачного Человека недовольны мной из-за того, что я сплю с потаватоми.

Я схватила мужа за руку и спросила, знает ли он традиционных врагов потаватоми.

– Мы были крутыми парнями, разжигающими огонь, – ответил он, – а потому нравились людям.

Название людей будаве, которые, возможно, позднее стали потаватоми, на языке оджибве означает «разжигающие огонь». Некоторые старейшины считают их индейцами, искони добывавшими огонь.

– Может быть, твои предки были поджигателями, – предположила я. – Иначе почему бы они прославились тем, что может сделать каждый?

– О, мы были особенными. Мы могли разжечь огонь голыми руками.

Он остановился, сильно потер руки и взял мое лицо в горячие ладони. Мы стояли на небольшом участке земли прямо рядом с пешеходной тропой. Мой налобный фонарик светил ему прямо в глаза. Я подняла руку и нажала кнопку выключателя. Мы замерли во вздыхающей темноте города. Я прислонилась к нему. Позволила себе вплыть в Поллукса. Я чувствовала биение его сердца у своей груди, чувствовала, как пробираюсь по тропинкам внутри него, без света. Если бы я шагнула с обрыва в его сердце, он бы меня поймал. Вернул бы меня на солнце. Я вспомнила о том, как Поллукс стоял на фоне сияющих разноцветных байдарок, о его черном силуэте и о солнце, светящем из-за спины.

– Ты веришь в призраков? – спросила я.

– Ты же знаешь, что нет. Или, во всяком случае, знаешь, что я о них думаю.

– Я надеялась, что ты передумал.

– Нет.

– Ну, если бы ты передумал и призраки существовали, кого бы они навестили в первую очередь? Стали бы они навещать нормальных людей? Хороших? Или таких, как я?

Поллукс включил свой налобный фонарик, схватил меня за плечи и поставил перед собой. Я прикрыла глаза рукой.

– Выключи свет, слышишь?

– Я просто хочу посмотреть, с кем разговариваю. Что это за «такие, как я»?

– Люди, которые бесчестят мертвых.

– Он уже был обесчещен, – возразил Поллукс.

– Знаю. Он был хорьком. Но я все равно сожалею о том, что сделала. И больше всего раскаиваюсь, что не проверила подмышки Баджи.

Поллукс взял меня за руку, и мы молча пошли домой.

Я знаю, он думал, что у людей, которые видят призраков, проблемы с головой. Они верят во всевозможные вещи, которые его раздражают. Вредоносные огненные шары, например, или странные существа, которых он даже не считал уместным обсуждать. Я не могла смириться с тем, что Поллукс может посчитать меня чокнутой, во всяком случае, по части призраков.

Когда мы вошли в дом и сняли пальто и перчатки, он заговорил:

– Ты должна перестать думать о призраках, Туки. Ты уже не та чудачка, которая похитила старину Баджи. Ты интеллигентный книжный червь, знающий тысячу способов приготовить рыбу.

– Спасибо, нинаабем[29]29
  Нинаабем – муж, супруг (оджибве).


[Закрыть], – поблагодарила я. – Но что, если? Что, если бы меня побеспокоил призрак?

Поллукс бросил на меня раздраженный взгляд, которого я так боялась, но потом смягчился:

– Будем считать, что это говорю не я, ладно? Так вот, если бы это когда-нибудь случилось, моя бабушка посоветовала бы поговорить с призраком, попросить его не беспокоить тебя, окурить место его появления шалфеем и можжевельником, оставить для него табаку, немного утешить беднягу, поладить с ним.

– О’кей, – отозвалась я. – Спасибо. Я собираюсь лечь спать пораньше.

Поллукс поцеловал меня в макушку и закрыл дверь спальни. Он знал, что иногда мне нужно уединение. Я разделась и голая забралась в нашу кровать королевских размеров с поролоновым матрасом и натянутым сверху наматрасником. С тщательно подобранными подушками из магазина уцененных товаров. С дешевыми белыми – ну, очень белыми – простынями и наволочками. Забираясь в нашу постель, я испытываю радость и облегчение человека, входящего в тайное измерение. Здесь я буду бесполезна. Мир может продолжать вертеться без меня. Здесь меня будет удерживать любовь.

И все же довольно часто в этом идеальном убежище мое сознание отказывается отключаться. Джеки, страдающая бессонницей, сказала мне, что и с ней случается то же самое. Она говорит, у нее повышенная бдительность, которая сопротивляется потере сознания. Я лежала без сна и думала о Флоре. Я окурю весь магазин. Отмечу привычный маршрут ее перемещений по нему. Мне казалось, что они подчиняются некой закономерности. В конце концов Поллукс зашел в спальню, залез под одеяло и сразу же отключился. Я не боролась с бессонницей. Я слушала, как дышит муж, пока он не погрузился в глубокий сон и не начал похрапывать, лежа рядом. Товарный поезд медленно тащился по лесу в конце бульвара. Перекликались совы, затявкала лиса. Люди проходили по улице, пьяно смеясь. Вдалеке послышались сирены. Порыв ветра заставил ветки белой канадской сосны зашуметь – мой любимый звук. Я начала чувствовать одинокую напряженность, дрожь бытия, переходящего в небытие. Наконец я забеспокоилась о деньгах, и мой мозг сдался.