Текст книги "Допельгангер. Афганец"

Четвертое воспоминание

Павел никогда не добивался ничего рьяно. Но нельзя сказать, чтобы он плыл по течению. Судьба была к нему благосклонна, у него получалось то, что он делал. Если он ставил задачу, то выполнял ее. Он не старался ставить себе сложные или легкие задачи. С детства он знал, что мужчина должен жениться, у него должны быть дети, он должен работать. Как работал машинист отец. Как работала мать, диспетчер на сортировочной станции. Жизнь состоит не только из великих целей, великие цели складываются из множества маленьких задач и планов. И вот эти задачи и планы, Павел выполнял ловко и удачливо. Надо было учиться в школе. Он не был отличником, но и двоек у него не было. За все время была пара двоек, но это были столь уникальные события, что мать ходила в школу разбираться. Сам Павел и не помнил этих оценок и их причин. Только со слов матери. Одна из двоек была по математике, но причина оказалась в поведении. Вторая по физкультуре. Однажды, на непозволительный тон учителя, предложил учителю пойти куда подальше, после чего, гордо покинул урок. Учитель в бешенстве, даже прорвав страницу дневника, вдавил жирную пару, и приписал прогул. Потребовал пригласить родителей.

После школы у Павла уже была невеста. Милая девушка из заводских кварталов, хорошая и внешне и внутренне, покладистая, не истеричная и преданная. Странно, но она почти не осталась в воспоминаниях. Павел не раз пытался припомнить ее имя, но оно терялось и путалось. Он временами был совершенно уверен, что звали его невесту Елена. Но иногда ему казалось, что Елена это другая девушка, которую он встретил до… невесты. Потерялось только имя, лицо он ее помнил прекрасно. А вот имя не хотело цепляться, выкарабкиваться из закоулков памяти. И что интересно, в этом случае, с невестой, память вела себя совершенно противоестественно. Чем дольше и чаще возвращался к ней в своих мыслях Павел, тем образ ее становился все более размытым, а имя сомнительным. Каждый раз, думая о ней, Павел понимал, что от нее уже почти ничего не осталось.

Павел призвался в армию в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Ушел, можно сказать прямо из ПТУ, где учился на машиниста. И дальше начинался хоровод рваных, зачастую мало чем связанных и ненужных воспоминаний. Иные из них были ярки, будто происходило это только вчера, другие померкли, затерлись. Это не были провалы в памяти в полном понимании. Свою жизнь Павел мог рассказать подробно. Память начинала подводить, когда хотелось вспомнить подробно, точно воссоздать картину минувшего.

Он помнил коридоры. Помнил окна. Учебку и офицеров. Помнил комнаты и плакаты с наглядными пособиями. Одного сержанта помнил очень хорошо. Его торчащие уши, злые, маленькие глазки. Помнил запахи. Некоторые застряли в голове сильно. Стоило встретить в жизни подобный запах и возникало воспоминание.

Суета. Подъем. Сонные, напряженные лица. Ночная тревога и выдача боевого оружия. Самым сильным переживанием того времени было ощущение важности происходящего. Ты держишь автомат не потому, что тебе это разрешили, выдали для выполнения учебного задания, а когда это твой инструмент, твое оружие для достижения высшей цели. Когда он естественная часть тебя, потому что ты умеешь с ним обращаться. Потому что ты военный.

В ту далекую ночь все стали равны. В эту ночь, в эти переполненные эйфорией часы со старослужащим можно было говорить, как с равным. Все делали одно, общее дело.

К неуставным отношениям в армии у Павла было спокойное отношение. Он знал что они есть везде и всегда. Он был к ним готов. Есть устав, и есть люди. Так же как и закон на гражданке. Есть закон, а есть пляж и драка, где парни решают свои вопросы по своему, так как их положено решать.

Со временем дедовщина стала раздражать, но не сама дедовщина, а некоторые представители в нее вплетенные. Конечно, молодых надо учить. Конечно, за глупость надо наказывать. Конечно, и детей хлещут ремнем за провинности их отцы. И никогда не бывает наоборот. Вот только одно дело наказать за проступок или глупость, совсем другое забить до смерти. Или инвалидности. В целом, мнение по поводу подобных инцидентов у Павла совпадало с мнением офицеров. Причины были разные, но вот отношение схожее. Офицерам вызванные чьей-то смертью или инвалидностью ЧП были без надобности. За это их не гладило по голове начальство. Так как мнение здесь сходилось у многих, то и результат был соответствующим. Те, кто портил другим жизнь, создавая ЧП, а заодно и калеча чью-то жизнь, оказывались в условиях затянувшихся «дембельских проводов». Для подобных личностей время получения благодарности от воспитанников офицеры старались продлить, задерживая их в части подольше. Семьдесят девятый год, для этих личностей и вовсе стал проклятым. Их провожали из рядов вооруженных сил СССР под аккомпанемент автоматных очередей и штык ножей. В отличие от других, им подобных, вернувшихся домой с ярким, впечатляющим бланшем, эти вернулись с посмертными медалями.

Именно в то время, об этом Павел часто думал, где-то, во времена учебки у него появилась странная способность. Может, появилась она раньше, но там он ее в себе заметил. Это была способность складывать все предлагаемые обстоятельства и принимать на их основе решение. Странным в этой особенности было то, что в отличие от обычных людей, способных к стратегии, у Павла эта способность работала самостоятельно. Решения словно выпрыгивали ниоткуда. В какой-то момент он вдруг понимал, что надо делать и тут же это делал. И осечек не было. Никогда.

Во взводе Павла были две интересные личности. Один был рядовым, как и сам Павел, с его призыва, вторая личность была сержантом. Сержанта Павел запомнил очень хорошо. Его нос, губы, непропорциональное лицо, слишком вытянуто и немного, будто скрученное вокруг оси. Голова у него была большая, похожая на огромное яйцо, которое кто-то надел на узкоплечее туловище и когда прикручивал, то немного свернул саму голову. И торчащие двумя лопухами уши. Сержант этот зверствовал особенно рьяно. Он орал и метал кулаки, когда надо и когда не надо. Если солдат падал, то сержант не унимался, он лишь входил в остервенение. Он пинал лежащего, целясь ударить по почкам, в лицо, в живот. Если не получалось, то он бил до тех пор, пока не получится, пока не попадет. Он умел доводить пацанов до слез. За глаза его называли просто – «фашист».

Рядовой, на которого обратил внимание Павел, был невысоким, крепким, но не мощным, парнишкой. С красивым, спокойным лицом, светлыми волосами и темными, блестящими глазами. Звали парнишку Булат. Всегда спокойный, неразговорчивый, хотя и не молчун. Иногда он смотрел с прищуром, прямо, неподвижно. Павел обратил внимание на этот взгляд. Однажды, когда шел по плацу. Булат стоял и смотрел в сторону главных ворот части. Стоял неподвижно, и только взгляд – живой, решительный, пристальный. Павел пошел дальше.

Однажды, когда «фашист» выдавал программу карательных действий за неудачно проведенные стрельбы, досталось и Булату. Чем именно привлек сержанта именно Булат Павел не помнил. Он лишь помнил, что сержант схватил Булата за грудки, выволок к двери и со всей силы, наотмашь двинул тому в скулу. Тут же подался вперед, чтобы начать катать по полу ногами, но наткнулся на грудь Булата, который к удивлению «фашиста» не упал, а на миг отшатнувшись, вернулся в вертикальное положение. Ярости сержанта не было предела. Он лупил Булата не останавливаясь. Пошла кровь. Нельзя было разобрать чья она, то ли это не выдержала кожа на кулаке сержанта, то ли кровоточило лицо Булата. Удары сыпались один за другим, слышалось разгоряченное дыхание сержанта, его матерные выкрики и оскорбительные слова. Он свалил-таки Булата на пол и стал бить ногами.

В отличие ото всех, кто попадал под раздачу «фашиста», только Булат не оставался на полу, стараясь переждать, когда злость сержанта пройдет. Булат постоянно пытался встать, и сержант, силы удара которого не хватало, чтобы сбивать его кулаками, просто валил строптивого солдата на пол и вновь бил ногами. Булат же, едва поймав равновесие, под градом ударов, находил опору и вновь поднимался на ноги. Самое главное, и это отметили все, Булат ни разу не издал ни единого звука. Так, словно боли он вовсе не чувствовал, а на пол его сметало ветром. Взгляд его не выражал эмоций, в нем не было ненависти. Все та же холодная, спокойная решительность.

Павел помнил первое проявление своей способности складывать множество факторов в единое целое и принимать соответствующее решение. Он не прокручивал это в голове, не проводил долгого и скрупулезного анализа. Просто в один прекрасный день он понял, что сержант регулярно покидает часть. В одно и тоже время в пятницу. Все говорило о наличии у сержанта дел амурных. Так же Павел понял, что именно в это время в зоне видимости нет офицеров. Оставалось только доработать уже существующую реальность. Связать уже сложившиеся нити в единый клубок. Специально Павел ничего не думал, не размышлял, но когда его подозвали и сказали, что для него есть поручение в городе, что он должен взять еще одного солдата с собой, все вмиг сложилось само собой. В голове сразу была готовая модель действий. Павлу лишь осталось сказать:

– Есть, найти второго, – и побежать за Булатом.

Это называется сделать «темную». Когда ты зависишь от человека, когда ты не можешь ни поговорить с ним, ни напугать. Когда за ним настоящая сила. Как воздействовать, чтобы он не стал мстить. Как добиться результата, если ты в полной власти этого человека. Пожаловаться на него, не имеет смысла. Тут же станешь стукачем и шлангом. Жаловаться вообще нельзя. Пугать и угрожать бесполезно, сразу устроит такую кару, что закончится это инвалидностью. Как пресечь действия безумца, с которым еще надо скоротать ни один день и месяц. На помощь приходит «темная». Его надо пугать так, чтобы он не знал, кто именно это делает. А чтобы это дало результат, пугать надо сильно. А чтобы не надо было думать, как дать ему понять, над кем не надо измываться, пугать надо очень сильно. Пусть потом боится всех. Даже собственной тени. Сделать «темную» на территории части опасно. Суть случившегося будет понятна. А вот за стеной, совсем другое дело. Никто потом уверенно не сможет сказать, были это местные парни, которые не хотят, чтобы девочка из их района путалась с солдатом. Или просто хулиганы, которые не любят солдат. Была опасность, что он и сам не поняв, кто это был, не извлечет из случившегося урока. Но вот на этот случай, мозг Павла и привлек Булата. Павел сразу понял, что Булат сможет и быстро понять замысел и «темную» сделать доступной для понимания.

В тот день случилось ЧП. Сержант не вернулся в часть ни в обычное время, ни чуть позже. Побег это ЧП. Искали и в пределах части и снаружи. Искали взводом, затем ротой. Ситуация становилась критической. Явился командир части, провели построение и доскональный опрос всех, кто мог хоть что-то знать. Уже планировалась полномасштабная поисковая операция, когда позвонили из городской больницы. Сержант нашелся. Он не мог говорить, он не мог ходить, никого не узнавал, но командир части вздохнул с облегчением – солдат нашелся.

Все эти воспоминания учебки, ночной тревоги, зачитанного официального обращения к советскому правительству с просьбой о помощи дружественному государству, переброска в это государство, погрузка, выгрузка. Контроль территории. Усиление контроля. Засады, массовые минирования местности. Все это слилось в единую кашу, то светлую, если события происходили днем, то темную и холодную, если воевать надо было ночью. В памяти почти не осталось отдельных лиц душманов. Их лица сплелись в единую, общую картинку бородатой морды. Возможно, это было чье-то конкретное лицо, а может память создала из множества одно, универсальное. Этого Павел точно не мог сказать, это его и не беспокоило.

В самом начале война эта носила странный характер. Точных распоряжений, что и как надо делать не было. Была задача не давать противнику активизироваться. Контролировать дороги, не оставлять без внимания кишлаки. Вести охрану стратегически важных объектов. Но как именно все это делать, что предпринимать и как решать сложные или спорные вопросы, на этот счет ясных распоряжений не было. Сказано – не допускать движения транспорта предназначенного для помощи противнику. Но что это должен быть за транспорт и как надо не допускать, никто не уточнял. По-сути, решение организационных задач полностью легло на плечи самого младшего комсостава. Скажут командиру разведроты, что надо проверить ближайший кишлак, и разведчики идут проверять. Идут молодые мальчишки, двадцатилетние еще почти дети, не знающие ни ценности жизни, ни страха, ни сострадания. Идут вооруженные до зубов. Вчера на них сержанты отрабатывали удары в челюсть, а сегодня они идут проверять кишлак. Полгода назад эти парни дрались на свих городских и деревенских улицах, ходили стенка на стенку, кидались на противника с вывороченными из соседских заборов дрынами, а сегодня они идут с полным боекомплектом, с гранатами и грозными моделями гениального изобретения товарища Калашникова.

Они хотели попробовать, как действуют автоматы, они никогда не видели, как пули рвут человеческую плоть, они алчно наблюдали, как скрюченные мышцы агонизирующего тела хватаются за последние капли жизни, как люди превращаются в холодное, безопасное мясо. Они и не думали, что человека действительно возможно убить с одного удара, и в тоже время это непросто, если не знаешь куда бить. Они тренировались метать ножи. Штык ножи были самым бесполезным изобретением военной промышленности и все наточили себе огромных, тяжелых кинжалов из рессор. Эксперименты показали, что и ножом убить не так-то просто. Сотни экспериментов пришлось поставить, чтобы найти хитрые места на человеческом теле, от удара в которые человек не только становится безопасен, он даже падает на землю уже мертвым. Нет такого мальчишки, который ни разу не подумал бы о том, куда надо бить, как надо втыкать нож, как его надо метать, чтобы точно и сразу. Как здорово идти в атаку одной командой, а потом курить сигарету на двоих. А до чего завораживающе смотрятся трассеры ночью. И кто бы мог подумать, что из-за них тела жарятся изнутри и загораются.

Как чудесно, когда у тебя есть друг, от которого нет секретов и все твои тайные желания и мысли можно с ним обсудить. А можно и попробовать все самое запретное. Ведь когда люди откровенны, то нет ничего запретного. Все, что естественно – не безобразно. И разве это грех, или в этом есть что-то ненормальное, если девятнадцатилетний парень, который еще неделю назад искал случай уединиться, для того чтобы снять напряжение пониже живота, сейчас видя девочку бредущую по кишлаку, или идущую с кувшином к ручью, возжелал бы ее, покраснел бы от прилившей крови, почувствовал пульс в висках. Мальчишка, который делает огромное дело, от имени самой большой, самой сильной страны, именно он выбран для миссии планетарного масштаба – помочь нейтрализовать враждебные силы в целой стране. Ему это поручили. Он может с этим справиться. Он может все. Именно он сила. Огромная, непобедимая, несокрушимая и страшная. Умеющая убить одним ударом.

И они убивали. И брали девочек. Сносили враждебные укрепления и кишлаки. Давили виноградники грохочущими БМД, заодно перемалывая гусеницами и виноградарей. Ураганным огнем останавливали вражеские колонны из автобусов с женщинами и детьми. Сметали все на своем пути.

Это случилось при странных обстоятельствах. Роту, где служил Павел, было решено переформировать. Полного отчета никто солдатам не давал, просто сообщили, что родина заметила, что данная рота действует особенно эффективно и самоотверженно и славные бойцы должны пройти небольшой дополнительный курс политической подготовки. Что именно им суждено стать примером для других бойцов, как надо действовать и сражаться с империалистической никогда не дремлющей гидрой. Для прохождения курса все будут отправлены в расположение штаба командования.

В Кабуле солдат по очереди принимал тихий человек с добродушным лицом. Лицо было мягкое, и тихое. И голос тоже негромкий. Убаюкивающий, очень вежливый. Встречал каждого бойца на пороге. Движением руки человек приглашал очередного бойца присесть перед ним, затем полистав папку с личным делом, человек этот задавал самые обычные вопросы: Интересовался местом рождения, родителями, учебой в школе, оценками, причиной выбора рода войск и прочие разговоры ни о чем и обо всем. Разговор с Павлом протекал в том же духе, что и со всеми до него. Павел открыл дверь и спросил:

– Разрешите?

– Павел Алексеевич?

– Так точно.

– Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь.

Мужчина тщательно выговаривал каждую букву, когда произносил имя собеседника. На вид этому человеку было не меньше сорока лет, а может уже даже ближе к пятидесяти. Но в его словах не ощущалось насмешки. Он искренне с уважением обращался к солдату вдвое моложе его по имени отчеству. Слухи о том, что у кого-то возникали проблемы из-за неправильного отношения к местному населению ходили среди солдат. Но это всегда были лишь слухи. Их даже не обсуждали подолгу. Обычная словесная жвачка. Трудно было себе представить, что нужно сделать, чтобы это было воспринято, как плохое или неправильное отношение к местному населению. Точно было известно, что массовые убийства, пытки, насилие над военнопленными ничем сверхъестественным не считалось. Возможно, если бы кто-то из вырезанного кишлака остался жив и дополз до высшего начальства, из последних сил пожаловался на то, что всю его семью и населенный пункт сровняли с землей, то были бы последствия. Возможно, кого-то наказали бы, за то, что враг смог уйти от опытного подразделения. Может даже наказали бы все подразделение. Но Павел был уверен, что никто не уходил. Даже девочки которых привозили по заказу офицеров, после того, как их изнасилуют обязательно расстреливались.

– Павел Алексеевич, – вздохнув, произнес мужчина, полистав папку с личным делом, – что вы знаете о сержанте Слепневе?

Этот вопрос был последним, что мог ожидать Павел. Все нутро его напряглось. Теперь он уже всерьез почувствовал себя неуютно. Сержант из учебки, по прозвищу «фашист» носил именно такую фамилию. Неприятно защекотали поры по всему телу, по спине пробежал холодок.

– Павел Алексеевич, – мужчина поднял глаза на Павла, – вы поняли мой вопрос?

– Так точно, – ответил Павел, судорожно соображая, что лучше ответить и где тут подвох.

– Вы знаете сержанта Слепнева?

– У нас в части был сержант Слепнев… – неуверенно протянул Павел.

– По прозвищу «фашист»?

Павел потерял дар речи. Во-первых, откуда этому штабному товарищу было знать заочное прозвище Слепнева. Во-вторых, в советской стране не принято официально произносить подобный эпитет применительно к человеку, тем более защитнику отечества. И хотя Слепневу не довелось стать на защиту родины, но в советской армии он все же служил.

– Вы знаете, что случилось со Слепневым? – продолжал мужчина задавать вопросы спокойным, ровным голосом.

– Драка, – Павел сглотнул ком, – подрался с кем-то.

Мужчина не стал комментировать ответ, лишь ненадолго поднял глаза на Павла и вновь углубился в чтение бумаг.

Именно тот разговор с мужчиной, в опрятном костюме, блестящей сквозь редкие волосы, круглой головой, запомнился Павлу Алексеевичу очень ясно. Так, словно это было вчера. Даже голос. Мягкий, немного словно заискивающий, но не раболепствующий, а как-то очень душевно, на равных. Почти семейно, мило звучал его голос. Запомнилось лицо, глаза, полные, лоснящиеся щеки. Его короткопалые руки, без вен и каких бы то ни было следов тяжелой работы или увлечения физическим трудом. Кожа нежная, ухоженные ногти.

– Павел Алексеевич, вы прошли подготовку младших командиров и специалистов, но не отличились ни как отличник подготовки, ни как самый отстающий. Вы считаете себя средним человеком?

– Не могу знать, – отчеканил Павел, все настороженней всматриваясь в своего собеседника.

– А как вы в школе учились?

– Нормально, – пожал плечами Павел.

Мужчина пошевелился на стуле, поправляя позу, стул тихо заскрипел. Достав из кармана носовой платок, мужчина промокнул лоб и щеки.

– Скажите, Павел Алексеевич, вы часто принимали участие в драках? Вот у меня есть информация, что в вашем родном городе, на берегу реки была массовая драка. Там и пострадавшие были. Вы не принимали участия в таких драках?

– Дрался пару раз на улице, – неуверенно тянул Павел, все меньше понимая, куда идет этот разговор с добродушным человеком. – Кто в детстве не дрался…

– Павел Алексеевич, как вы оцениваете свое присутствие в этой стране? Вы даете себе отчет в том, что являетесь представителем нашей великой, героической родины?

– Так точно.

– Скажите, что случилось с сержантом Слепневым.

Павел не попадался на провокации офицеров в учебке ни разу. Все милые и заискивающие беседы всегда сводятся к одному – найти и обозначить шланга, который не хочет служить, а хочет, чтобы кто-то служил за него. Не хочет преданно и самозабвенно принимать тяготы военной службы, а пытается сочкануть и сбросить груз ответственности на сослуживцев. Все добродушные разговоры – всегда провокация. Впервые Павел почти верил искренности говорящего с ним человека. Что-то было в этом мужчине простое и непосредственное. Он не был красивым или обаятельным, он не пытался втереться в доверие. Он сам был доверчивым и внимательным. Опыт и сила характера удерживали Павла не заговорить с этим мужчиной так же тихо и задушевно, как и он.

– Сержант Слепнев подрался. С местными из-за девчонки, – сказал Павел, – так все говорили.

– Скажите, как у вас складывались отношения со Слепневым? Вы дружили?

– Как и со всеми в части.

– Так же как и с Булатом Валуевым? У вас со всеми были одинаковые отношения?

– С кем-то больше общаешься, с кем-то меньше, – Павел помолчал, понимая, что ответил хорошо и добавил: – Но со Слепневым я общался больше. Валуев, он был не очень разговорчивым.

– Скажите, Павел Алексеевич, – продолжал мужчина совершенно не меняя интонации: – В тот день, когда Слепнев подрался, вы тоже были за пределами части?

– Я, – Павел осекся, – я так сразу не вспомню.

– Павел Алексеевич, как вы оцениваете свое участие в этой операции по помощи дружественному государству? Вы считаете, что являетесь достойным сыном своего отечества? Вы заслуживаете здесь быть? – В этот момент мужчина поднял глаза и посмотрел на Павла прямо. Это не был заготовленный пронзительный взгляд или еще какой-то вариант психологического воздействия. Просто он задал вопрос, а Павел слишком долго не отвечал и мужчина поднял глаза. Все было совершенно естественно, но Павел знал, он был уверен, что весь разговор сводился именно к этому вопросу. Павел ждал вопроса и тот наконец прозвучал. Вывод напрашивался сам собой – похоже, встрял в неприятности. Слабо укладывалось в голове, что за какого-то тупого сержанта могут тянуть в КГБ, а этот мужичек ни с кем другим не ассоциировался. Оставалось предположить, что у сержанта высокопоставленные родители. Или сержант только повод для разговора. Но на повод он вообще не тянул со своей кривой головой. Оставалось – родители.

– Я являюсь достойным сыном своего отечества, – ответил Павел и сам не заметил, как в голове его появились нотки надрывного возмущения. Что бы не должно было случиться, во что бы не случилось влипнуть, он знал точно одно. Он учился в школе и к нему хорошо относились учителя, его уважали во дворе, он служил, как все и он был точно лучше и достойнее неуравновешенного садиста сержанта.

– Рад это слышать, – вновь абсолютно спокойно произнес мужчина и опустил глаза к папке.

– Павел Алексеевич, я думаю, что нам надо будет еще поговорить. Наверняка вы устали с дороги, пойдите, отдохните.

– Разрешите идти? – Павел поднялся.

– Идите.

Павел вышел из кабинета, сразу за дверью его встретил детина на пол головы выше. Мужчина был в казенном обмундировании, как и Павел, но не срочник, на вид ему было лет сорок. Мясистый, одутловатый. Едва Павел появился из дверей, он подошел и скомандовал:

– За мной.

Они пошли по коридору. Спустились по лестнице, отворив тяжелую, железную дверь, оказались в подвальном помещении, прошли по коридору. Здесь был еще один воин, тоже возрастной. Он заблаговременно открыл одну из дверей, и Павла проводили в маленькую комнатку, с кроватью в центре. Окон в комнате не было. За Павлом закрыли дверь, повернулся замок и все стихло. Павел почувствовал себя неуютно. Странно все было и непонятно. Но он уже давно научился не задавать себе вопросов, на которые нет ответов. А здесь все вопросы ответов не имели. Сев на кровать, стал ждать, что будет дальше.

Ждать пришлось долго. В комнате было душно и сыро одновременно. Неуютно. Поначалу напряженное размышление, попытки вспомнить какое-то событие или случай, который мог бы стать причиной присутствия здесь, сменились тоскливым ожиданием. Полежал. Походил от стены к стене, снова сел. И так тянулись минуты, затем часы. Стены давили на мозг. А мозг в ответ не выдавал никаких сентенций. Решений не приходило, и Павел впал в апатию. В какой-то момент его стал морить сон. Уже трудно было сказать, сколько прошло времени. Ощущение времени потерялось. Лежал, смотрел в потолок, разглядывая трещины, какие-то грязные точки и нитки паутинок. Сон надвигался медленно. То накрывал, то внезапно отпускал. Тяжело и вязко погружалось сознание в состояние отдыха. Даже не заметил, когда все же задремал.

Сработала привычка просыпаться от команды на подъем. В этот раз команды не было и потому дрессированные реакции запаздывали. Распахнув глаза, Павел не мог сообразить ни, где находится ни, что происходит. Его стащили с кровати. Сильные руки поставили на ноги, и тут же он получил удар в живот. Затем еще и еще. Его били, что было не в первой, но впервые это делали умелые руки и ноги. И первый раз это происходило в полной тишине. Те самые двое, которые проводили его в эту комнату, сейчас лупили по спине, почкам, в живот. Каждый удар отзывался вспышками острой боли. Эти двое не промахивались, каждый удар давал эффект. Удары били сильные, но на краю дезориентированного сознания, Павел понимал, что если бы хотели, то могли бы и сильней.

Закончили они, так же как и начали. Удары прекратились, оба мужика развернулись и вышли из комнаты. Щелкнул замок. Павел шевельнулся, чтобы встать, но не тут-то было. Он понял, как хорошо обучены эти ребята. Притом, что они ни разу не ударили его в лицо, он не был в состоянии встать. На каждое движение все тело отдавало острой болью. Сначала подумал, что порвали что-то в организме. Некоторое время лежал, просто боясь пошевелиться. Мысль позвать на помощь и сказать, что похоже переборщили, улетучилась быстро и безвозвратно. Мысли о том, чтобы жаловаться или давить на жалость, уже давно были спроважены из головы бравыми сержантами из учебки. Когда жалуешься, бывает только хуже. Надо надеяться, что само заживет.

Спустя не меньше часа, Павел смог приподнять свое тело и едва сдерживая стон, на руках подполз к кровати. Еще минут десять понадобилось, выбирая самые безболезненные положения, забраться на кровать и лечь. Боль отпустила, стало слышно собственное разгоряченное дыхание. Низ спины ныл изматывающе. Тянущая боль ныла и дергала куда-то в плечо. Павел старался лежать, не шевелясь, надеясь, что таким образом боль уйдет быстрей, но она не отступала. Неосознанно он, то тянул плечо, то немного шевелился в пояснице. Ничего не помогало. Боль ныла и дергала неустанно.

Опять тянулись минуты и часы. Опять Павел ждал, сам не зная чего. Он лежал на кровати, но потолок его больше не интересовал. Ему вдруг стало обидно. Даже навернулись слезы. Дыхание то гасло, то взрывалось судорогой в середине груди, и он со свистом вдыхал сырой воздух.

Боль начала отпускать внезапно, когда он уже не думал об этом, когда стал воспринимать ее как часть себя. Уже получалось отвлечься на мысли о доме, о девушке, которая осталась дома ждать своего парня, своего защитника. Он подумал о ней, и стало легче. Момент, когда боль ушла, он не заметил, он понял, что это случилось уже позже. Боль стихла одновременно с отключившимся сознанием. В этот раз Павел заснул быстро и глубоко. Но вновь он не смог поспать долго.

Во второй раз бить его начали, не поднимая с кровати. Вспышки боли стали побудкой. Даже решил, что первые травмы прогрессируют. Или не удачно повернулся и спровоцировал боль. Но, едва открыв глаза, понял, что его снова лупят старые знакомые. Павел пытался что-то сказать, спросить, призвать к вниманию и благоразумию, но после нескольких точных ударов, он уже не был в силах произнести ни слова. Он вновь был на полу, вновь на нем отрабатывали точные, выверенные удары. В этот раз его били уже не так сильно. В этот раз это продолжалось дольше. Суета и надрывное сопение, это все, что наполняло комнату. Затем вновь щелкнул замок.

В этот раз Павел не стал ползти к кровати. Он замер как был на полу, ожидая, когда тело перестанет гудеть и пульсировать. Подтянул к груди ноги, закрыл глаза. Его трясло, но он прилагал все силы, чтобы не потерять самоконтроль. Он знал, где он, он знал, что он приписан к воинской части, что его ждут, что его не станут тут просто убивать. Пытаются запугать. Никаких страшных преступлений, более страшных, чем все другие в его возрасте он не совершал. В его семье не было врагов народа. Никто не покидал Союз, уехав по туристической путевке. Оставалось предположить, какую-то ошибку. Или дополнительную проверку. Возможно, война в Афганистане закончилась и сейчас все в таких же комнатах готовятся к подписанию какого-нибудь секретного документа или расписки.