Текст книги "Трагедия королевы"

XII. Пятое октября 1789 года

Рассвело. Наступило ветреное октябрьское утро. Солнце едва выглядывало из-за туч, словно боясь взглянуть на то, что делалось на улицах Парижа.

Там собиралась национальная гвардия, созванная по тревоге, так как еще с вечера по городу распространился слух, что вожаками движения на завтрашний день назначен второй акт революционной драмы.

«Народ чересчур спокоен, – шепотом сообщали друг другу обыватели, – говорят, что его надо побудить к дальнейшему движению».

«Народ становится чересчур спокойным», – таков был лозунг во всех клубах вечером четвертого октября, и этот лозунг исходил от Марата.

– Париж в опасности! – кричал он сам в клубе громким, пронзительным голосом. – Париж готов сложить руки, чтобы молиться и спать. Нужно пробудить его от этой летаргии, иначе явится монархия, наденет на спящий город ночной колпак и так напялит его ему на уши, что Париж никогда больше не проснется. Друзья, мы должны разбудить Париж! Париж не должен спать!

И Париж не заснул в эту ночь с четвертого на пятое октября, так как вожди движения постарались заставить его бодрствовать.

«В эту ночь булочники не должны печь хлеб! – объявили они. – Завтра утром парижане должны остаться без хлеба, чтобы они опять открыли глаза и не спали! Булочники не должны печь хлеб!»

Все клубы повторили это положение, и их эмиссары распространили его по всему Парижу. Всем булочникам было строго внушено:

– Кто завтра откроет свою булочную, кто даст своим покупателям другой ответ, кроме следующего: «В Париже нет больше муки, нам не из чего было печь хлеб», – тот будет считаться изменником и понесет наказание. Остерегайтесь!

Булочники испугались угрозы и не пекли хлеба. Утром пятого октября Париж остался без насущной пищи. Сначала женщины, получившие от булочников страшный ответ, в ужасе вернулись домой, чтобы сообщить своим мужьям и голодным детям, что запасы муки иссякли, хлеба нет, придется голодать. Затем это известие распространилось по улицам и переулкам Парижа.

Женщины и дети кричали это пронзительными, отчаянными голосами; мужчины яростно рычали это, сжимая кулаки.

– А знаете, отчего Париж должен голодать? – визжал чей-то голос на площади Карусель, где толпилась масса народа. – Знаете, кто виноват в нашей нужде?

– Говорите же, если сами знаете это! – крикнул грубый мужской голос.

– Слушайте, слушайте! – раздался голос башмачника Симона. – Наш друг Марат объяснит нам, почему мы сидим без хлеба и принуждены голодать!

– Тише, добрые люди, тише! – закричала огромного роста женщина с растрепанными волосами и дерзким лицом, продираясь сквозь толпу к тому месту, где на тумбе, опираясь на плечо Симона, стоял Марат. – Марат, друг народа, хочет говорить! Марат мудр и разумен! Марат любит народ!

Блестящие зеленые глаза Марата устремились на гигантскую женщину; он вздрогнул, точно от прикосновения искры, и странное выражение радостного торжества засветилось в его взгляде.

– Подойдите поближе, добрая женщина! – закричал он. – Я хочу пожать вашу руку, а вас прошу передать это рукопожатие всем добрым, трудолюбивым, благородным парижским женщинам от их друга, патриота Марата!

Женщина подошла к нему и протянула ему руку; никто не обратил внимания на то, что эта рука была слишком бела и нежна для руки продавщицы зелени и что на одном из ее пальцев блестел крупный бриллиант.

Один Марат заметил это и, сжимая руку женщины в своей костлявой руке, нагнулся к ее уху и прошептал:

– Ваше высочество, снимите с пальца кольцо и старайтесь не обращать на себя внимания: вас могут узнать.

– Узнать меня? – побледнев, спросила женщина. – Я не понимаю вас, господин Марат!

– А я так очень хорошо понимаю герцога Филиппа Орлеанского, – еще тише прошептал Марат, заметивший, что сверкающие взоры Симона с любопытством устремлены на великаншу, – он хочет возбуждать и подстрекать народ, но не хочет компрометировать свое имя. Однако перед Маратом вам нечего скрываться, потому что Марат – друг вам; он уважит и сохранит вашу тайну.

– Чего вы там шепчетесь? – крикнул Симон. – Что же вы не начинаете своей речи, Марат? Ведь вы хотели нам объяснить, почему Париж голодает?

– Говорите же, брат Марат! – подхватила женщина. – И дайте мне еще раз пожать вашу руку от имени всех парижских женщин!

Марат, улыбаясь, протянул руку; женщина несколько мгновений продержала ее в обеих своих, потом затерялась в толпе, а на пальце Марата появилось бриллиантовое кольцо. Неизвестно, заметил ли он это, так как теперь все его внимание было обращено на толпу.

– Вы спрашиваете, друзья, отчего в Париже нет хлеба? – визгливо крикнул он. – На это ответить очень легко; оттого, что главный булочник Франции закрыл свои запасы, а сделал он это потому, что так велела его булочница, которая ненавидит народ и хочет, чтобы он голодал! Но так как сама она голодать не желает, то и спряталась со своим булочником и мальчишкой-сыном в Версале, где их провиант охраняется наемными солдатами. Что ей за дело, если парижане подохнут с голоду! Ее мальчишка ест пироги, а ваши дети сидят голодные! Итак, прежде всего вам следует принять меры, чтобы булочник, булочница и всё их отродье приехали в Париж и жили у вас на глазах; тогда вы узнаете, откуда они берут свой хлеб, и можете принудить их поделиться с вами!

– Уж мы сумеем принудить их! – с грубым смехом воскликнул Симон. – Вставайте же, братья, заставим булочника открыть нам свои запасы!

– В Версаль, в Версаль! – кричала великанша, вмешавшаяся в толпу рыбных торговок. – Пойдемте в Версаль, миленькие мои, скажем булочнице, что наши дети голодают! Пусть она даст им хлеба, не то заставим ее со всем отродьем и с булочником вернуться в Париж и голодать вместе с нами!

– Она завладела ключами от запасов! – крикнул Марат. – Это она не позволяет булочнику открыть для нас амбары!

– Все матери и все жены должны идти в Версаль и отнять у булочницы ключи! – ревела во весь голос великанша.

«В Версаль, в Версаль!» – пронеслось по всем улицам, и этот крик как будто обязывал женщин исполнить миссию – добыть хлеб для своих детей.

Словно ураган, крик носился по улицам, всюду находя отзвук в сердцах возмущенных, измученных, отчаявшихся и разъяренных женщин, голодных матерей голодных детей. Они толпами стремились на площади, а там их поджидали вожаки революции: Марат, Дантон, Сантерр, Шометт, ораторы клубов, и подстрекали их своими советами:

– Не давайте запугать себя и не давайтесь в обман, мужественные женщины! Спасайте от голода своих детей! Ваши мужья помогут вам, если придется разрушить Версаль! Только не робейте! Сам Бог за матерей, ищущих для своих детей хлеба!

И они не робели. Они устремились в Версаль, увлекая с собой всех встречных женщин и громко крича:

– В Версаль, в Версаль!

Напрасно парижский мэр убеждал их разойтись по домам, уверяя, что все булочные уже открыты, что запасов достаточно, что пекарям приказано печь хлеб; напрасно генерал Лафайетт, командир национальной гвардии, доказывал им ненужность и бесцельность их поступка, – толпа неудержимо стремилась вперед все с тем же криком:

– В Версаль! Заставим булочницу и булочника вернуться в Париж!

– Нам придется или допустить их в Версаль, или прибегнуть к силе, – сказал мэр, обращаясь к Лафайетту, – удержите их силой, генерал!

– Невозможно, господин Бальи! Как употребить силу против безоружных женщин? Ни один из моих солдат не послушает меня, потому что ведь это все – их матери, жены, сестры. У них только одно оружие – их языки, которыми они собираются покорить сердце королевы. Пусть идут! Только надо принять меры, чтобы король и королева не оказались в опасности.

– Это тем необходимее, генерал, что за этими женщинами непременно последуют толпы вооруженных мужчин. Торопитесь защитить от них Версаль!

– Мне не следует вести своих солдат в Версаль, – возразил Лафайетт, качая головой, – ведь вы знаете, на какой неразумный поступок побудила короля реакционная партия; весь Париж говорит о празднике, который королевская чета дала фландрскому полку, вызванному в Версаль. Король, королева и дофин присутствовали на празднике, где трехцветные кокарды топтали ногами и вместо них украшали себя белыми лентами. О национальной гвардии там отзывались с насмешками, пели роялистские песни и клялись королю и королеве исполнять их приказания. Мои солдаты возмущены, а офицеры требовали, чтобы я повел их в Версаль и наказал мятежный фландрский полк. Вы видите, что вести национальную гвардию в Версаль опасно.

– Но надо же что-нибудь предпринять для защиты короля! – настаивал Бальи. – Поверьте, что эти разъяренные женщины гораздо опаснее рассерженных гвардейцев! Пойдемте в ратушу, генерал, и посоветуемся со старшими офицерами и с городским советом.

Через час на улицах послышался барабанный бой, так как на заседании в ратуше было решено отправить национальную гвардию в Версаль под начальством Лафайетта, чтобы, с одной стороны, защитить королевское семейство от нападения народных масс, с другой – защитить Национальное собрание от нападения королевских войск. Но задолго до того, как гвардия выступила в Версаль, орда женщин уже отправилась в путь. Они двигались десятью отдельными колоннами, не менее тысячи женщин в каждой. Впереди каждой колонны шли несколько национальных гвардейцев и несколько вооруженных мужчин и поддерживали в толпе кое-какой порядок. По сторонам колонн также шли мужчины из народа, не дозволявшие уставшим или образумившимся женщинам возвращаться в Париж, говоря, что начатое должно быть доведено до конца, и возбуждая их мужество криками: «В Версаль, в Версаль!»

В Версале все было спокойно. Король отправился с несколькими кавалерами в Медон, на охоту, королева пошла в Трианон одна, совсем одна!

Где были все ее друзья, поклонники? Далеко, в чужих краях! Бежали от несчастья, которое простирало свои мрачные крылья над Версалем, над когда-то веселым Трианоном!

Как все было тихо и пусто! Мельница стояла безмолвная; открытое окно хлопало по ветру, но из него не выглядывало добродушное лицо мельника. Школьный дом также опустел: веселый учитель не писал более остроумных словечек на черной классной доске; он сочинял теперь памфлеты на королеву.

В рощах и на тенистых дорожках была разлита меланхолическая тишина. Ярко раскрашенные рукою осени деревья отражались в пруде; плакучие ивы купали в нем свои ветви; пара лебедей тихо плыла по гладкой поверхности и, завидя человеческую фигуру на берегу, торопливо махала крыльями, надеясь получить несколько крошек хлеба, которые часто бросала им белая рука королевы. Но сегодня она пришла с пустыми руками: все старые привычки были забыты, должны были быть забыты! Но птицы не забыли королеву: они беспокойно сновали у берега и ждали подачки; наконец, разочарованные, они уплыли, издавая печальные жалобные крики.

– Они поют лебединую песню моему счастью, – прошептала королева, следя заплаканными глазами за удалявшимися птицами, – они также оставили меня… Я одна, совсем одна!

Последние слова она сказала так громко, что разбудила искусственное эхо, которому прежде приходилось повторять только радостные возгласы и веселый смех.

«Одна, одна! – отозвалось за стенами башни Мальборо. – Одна! – прозвучало над водой. – Одна!» – прошумело в кустах.

«Одна!» – громко прозвучало в сердце королевы, и она упала в траву, закрыла лицо руками и громко зарыдала.

И вдруг издали донесся чей-то зов:

– Королева, где королева?

Мария-Антуанетта вскочила и вытерла глаза: никто не должен был видеть, что она плакала.

Голос звучал все ближе, и королева пошла на него; она знала, что ее ждет новое несчастье, и шла ему навстречу. Из-за поворота дорожки поспешно вышел человек; королева посмотрела на него пытливым, вопросительным взглядом. Кто этот вестник несчастья? Он прочел этот вопрос в ее глазах, бросился к ее ногам и, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, воскликнул:

– Простите, ваше величество! Простите, что мешаю! Я Тулан, ваш верный Тулан, ваш преданный слуга! Меня послала госпожа Кампан.

– Я узнаю вас: это вы принесли мне известие об оправдании кардинала де Рогана?

– Судьба и нынче сделала меня зловещим вестником, ваше величество.

– Что случилось? Несчастье с королем или с детьми?!

– Нет, ваше величество!

– О, – свободно вздохнув, сказала королева, – так вы принесли мне счастливые вести! Да, я еще вспомнила! Это вы высказались в Национальном собрании за то, чтобы и личность королевы считалась неприкосновенной! Увы, к вашему голосу никто не присоединился… И теперь меня хотят оскорбить? Почему моя верная Кампан прислала вас за мною? Что случилось?

– Пока еще ничего, ваше величество, но рано утром я был еще в Париже, и то, что я видел, принудило меня спешить сюда, чтобы предостеречь ваше величество… Весь Париж в волнении… весь Париж идет на Версаль.

– Чего же они хотят? Напасть на Национальное собрание? Объясните, я ничего не понимаю?

Когда Тулан разъяснил, в чем дело, королева поспешно направилась ко дворцу. Она не простилась с Трианоном, а между тем видела его сегодня в последний раз! В парке близ дворца ее встретил министр внутренних дел Сен-При, и его бледное от страха лицо подтвердило слова Тулана.

– Ваше величество, дурные вести! – сказал он.

– Я знаю, – спокойно ответила королева, – господин Тулан известил меня, что из Парижа идет сюда толпа женщин, десять тысяч женщин. Вы видите, я иду, чтобы принять их. Господин Тулан, – обратилась она к молодому человеку, – я знаю, что могу положиться на вас и что вы помните свою клятву. Ступайте в Национальное собрание; я пойду во дворец. Каждый из нас исполнит свой долг.

Весь Версаль был в страшном волнении; все растерялись. Король еще не вернулся с охоты, и королева спокойно и без страха приняла на себя его обязанности. Прежде всего она послала шталмейстера маркиза Эбьера навстречу королю, чтобы поторопить его возвращение; министру внутренних дел Сен-При она поручила разместить отряд гвардейцев во внутренних покоях дворца. Она ободрила расстроенных дам и приласкала своих детей, испуганных суматохой и боязливо жавшихся к матери.

Во дворец приходили все новые вести, подобно буревестникам, возвещающим ураган. Рассказывали, что к женщинам уже присоединилось несколько тысяч гвардейцев, что у них есть две пушки, что все мужчины вооружены и что вся толпа распевает дикие, воинственные песни.

Королева слушала все это без малейшего страха. Женщинам, которые окружили ее с плачем и жалобами, она велела уйти во внутренние покои и увести детей, все двери закрыть и никого не впускать, кроме ее самой. Она горячо поцеловала детей и не оглянулась, когда дамы уводили их; она даже вздохнула свободнее, когда двери закрылись за ними.

– Теперь у меня хватит мужества перенести все, что угодно, – сказала она Сен-При, – мои дети в безопасности. Только бы король скорее вернулся!

Как раз в эту минуту вошел король. Мария-Антуанетта бросилась в его объятия и устало склонила к нему на грудь еще за минуту пред тем так гордо поднятую голову.

– О государь, дорогой мой государь! – воскликнула она. – Слава богу, что вы здесь! Теперь я ничего не боюсь! Вы ободрите всех, вы каждому скажете, что он должен делать! Париж идет на нас, государь, но Бог и Франция – за нас! Вы отстоите честь Франции и престола против мятежников!

– Сначала надо узнать, чего хотят эти люди, – уклончиво и нерешительно ответил король, – нельзя сразу встретить их угрозами, не переговорив с ними.

– Государь! – в ужасе вскрикнула королева. – Вступать в переговоры с мятежниками – значит признавать за ними какое-то право. Но ведь вы не захотите этого?

– Я посоветуюсь со своими министрами, – сказал король, указывая на входивших министров, которых привел Сен-При.

Но какой это был совет! Все что-нибудь предлагали, но все были, в сущности, совершенно беспомощны. Никто не решался взять на себя какую-либо ответственность, хотя каждый сознавал, что опасность возрастает с каждой минутой.

– Государь, – сказала королева, которая одна не потеряла присутствия духа, – вы должны спасать государство от революции. Борьба началась, и нельзя уклониться от нее. Призовите свои войска, станьте во главе их и позвольте мне быть подле вас! Мы не должны поддаваться революционерам, и если мы их не одолеем, то они проникнут во дворец королей через наши трупы. Государь, мы должны продолжать жить, как короли, или умереть, как подобает королям!

Но на этот призыв отважной женской души Людовик ответил сдержанно, даже боязливо, и, когда с улицы донеслись дикие крики приближавшейся толпы, совещание все еще не привело ни к каким результатам. Королева, бледная, но по виду спокойная, вышла в соседнюю комнату и молча прислушивалась к робким советам министров и к новым сообщениям, приносимым с улицы. Народная толпа уже наполняла Версаль. Национальные гвардейцы братались с мятежниками; королевским гвардейцам грозили, их оскорбляли; нескольких из них толпа стащила с лошадей. На площади перед дворцом прогремело несколько ружейных выстрелов.

Королева подошла к окну. Она увидела на парижской дороге облака пыли, лошадей, скачущих без всадников, которых толпа, по-видимому, убила; потом увидела черные, зловещие волны народа, двигавшегося с диким криком и воем. Кричащие, визжащие женщины с распущенными волосами грозно потрясали голыми руками; их глаза сверкали, губы произносили проклятия. Мужчины в разорванных блузах были с пиками, ножами, ружьями; среди них национальные гвардейцы об руку с блузниками и с разъяренными женщинами. Слышались шум, яростные крики, пронзительный хохот, угрозы! Толпа приближалась. Кулаки бешено заколотили в железную решетку. Послышались визгливые женские голоса:

– Мы хотим во дворец! Нам нужно поговорить с булочником! Если нет другой еды, мы закусим кишками королевы!

Мария-Антуанетта снова вошла в комнату короля. Ее лицо приняло суровое и упорное выражение; на губах играла презрительная улыбка, голова гордо откинулась назад.

– Государь, – сказала она, – они пришли. Бежать, как вы предполагали, уже поздно. Единственное, что нам остается, это – защищаться и спасти корону хоть для нашего сына, если нам самим суждено потерять ее.

– Есть еще выход: вернуть народ на путь долга, – кротко ответил король, – его обманули относительно нас, его восстановили. Надо попытаться уверить его в наших к нему чувствах.

Королева с минуту с ужасом смотрела в кротко улыбавшееся лицо короля, потом из ее груди вырвался громкий, горестный вопль; она отвернулась и пошла навстречу принцу Люксембургскому, капитану королевской гвардии, входившему в эту минуту в зал.

– Вы пришли доложить, что чернь завладела дворцом? – с гневом спросила она.

– Ваше величество, – ответил принц, – если бы это совершилось, я не был бы здесь: чернь войдет во дворец только через мой труп.

– Ах, – прошептала королева, – есть еще настоящие мужчины, есть еще храбрецы, которые защитят нас!

– Государь, я пришел за приказаниями, – сказал капитан королю, – когорты этих отвратительных мегер становятся все настойчивее, все бесстыднее. Тысячи рук ломятся сквозь решетку; в наших гвардейцев стреляют. Прикажете отразить нападение?

– Какая мысль! – возразил король. – Прикажу ли я напасть на женщин! Вы шутите, принц?

– Государь, – входя в зал, сказал де Ламарк, – эти женщины непременно желают говорить с вашим величеством и принести вам свои жалобы.

– Я выслушаю их, – сказал король. – Велите им выбрать из своей среды шесть депутаток и проводите их в мой кабинет.

– Государь, вы хотите дать аудиенцию революции? – воскликнула королева, удерживая его за руку. – Умоляю вас, не уступайте порыву своего благородного сердца! Не позволяйте грязным рукам этих фурий пачкать величие королевского достоинства! О, если мои мольбы что-нибудь значат для вас, не ходите! Пошлите одного из министров, чтобы он говорил от вашего имени, но не давайте аудиенции революции! Если это случится, – революция победит королевскую власть! О, не ходите! Не ходите!

– Но я уже обещал, я дал слово, Мария, – кротко возразил король, – эти женщины не должны думать, что я хотел обмануть их. Вот граф уже идет за мной.

Шесть женщин в грязных, запыленных платьях, с растрепанными волосами, ждали в кабинете короля. Они встретили его ожесточенными, мрачными взглядами, но его кроткий вид и ласковый голос произвели на них такое впечатление, что Луиза Шабли, уполномоченная, могла описать королю народную нужду и бедствия лишь в самых скромных и робких словах и просила его о помощи.

– Ах, дети мои! – сказал король. – Я не виноват в вашем несчастье. Завтра же прикажу выслать из Корбейля в Париж все запасы зерна и муки. Ах, если бы меня всегда слушались, если бы я мог за всем смотреть сам!.. Вы увидели бы, что ваш король любит вас, как отец – своих детей. Скажите своим товаркам, дети, чтобы они верили в искреннюю любовь своего короля и мирно разошлись по своим домам.

– Да здравствует король! Да здравствует наш отец! – закричали тронутые, умиротворенные женщины, выйдя из кабинета короля, но этот возглас не нашел в толпе сочувствия.

– Пусть король даст нам хлеба, тогда мы поверим в его любовь и вернемся в Париж! – кричали мегеры. – Напрасно булочник думает, что может накормить нас прекрасными речами!

– Если у него нет для нас хлеба, пусть даст нам на съедение свою булочницу! – крикнул блузник с пикой в руке.

– Чернь пришла требовать моей головы, – сказала Мария-Антуанетта, обращаясь к бледным, испуганным министрам и придворным, окружавшим королевскую чету, – но я научилась от моей матери не бояться смерти и буду ждать ее твердо и мужественно.

За стенами дворца бушевало море людской ярости; вожаки революции разжигали страсти, подстрекая толпу к новым проявлениям безумной ярости, возбуждая ее против «булочника» и «булочницы». Женщины плясали с факелами в руках под дикие песни мужчин, высмеивавшие короля и грозившие смертью королеве.

А в залах королевского дворца по-прежнему сидели министры, слуги короля, беспомощные, трусливые, испуганные. Среди всех советников короля был только один мужчина, и этим мужчиной была королева Мария-Антуанетта. Она одна сохранила присутствие духа и твердость, ободряла боязливых, утешала отчаявшихся. Она все еще пыталась побудить короля к какому-нибудь решению и не жаловалась, что это ей не удастся. Был один момент, когда ее лицо просветлело надеждой и радостью: это случилось, когда небольшая группа депутаток Национального собрания под предводительством Тулана явилась с предложением своих услуг, прося позволения остаться во дворце, охранять особы их величества. Но почти тотчас вслед за ними из собрания пришли два секретаря и потребовали возвращения депутатов в собрание под предлогом важности экстренного ночного заседания.

– Они нарочно отнимают у нас последних друзей, чтобы мы остались без всякой защиты, – прошептала королева.

Внезапно крики усилились; снова раздались ружейные выстрелы; послышались бряцание оружия, лошадиный топот; потом прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый криками и стонами раненых. Король, удалившийся со своими советниками в кабинет, бросился к королеве. В зале никого не было. Красный свет факелов проникал через окна, рисуя на стенах тени человеческих фигур с поднятыми руками и грозящими кулаками. Шум и крики все возрастали. Не найдя нигде королевы, король взбежал по лестнице, которая вела в покои «детей Франции», и вошел в спальню дофина. У кроватки спокойно спавшего ребенка он увидел неподвижную фигуру королевы.

– Мария, – сказал взволнованный король, – я везде ищу вас!

Она указала на спящего малютку:

– Государь, я нахожусь на своем посту.

Взволнованный король подошел к ней и, обняв ее, произнес:

– Останься со мной, Мария, не покидай меня! Влей в меня твое мужество, твою решимость!

Королева с тяжелым вздохом покачала головой, но не сказала, что не верит больше в мужество короля, не сказала, что больше ни на что не надеется.

В это время в спальню вошли приближенные королевы, гувернантка дофина и несколько кавалеров из свиты короля: оправившись от страха, все они вспомнили свой долг и явились подтвердить королю и королеве свои обеты верности. Кроме того, они сообщили королю, что в положении дел произошла некоторая перемена. Из Парижа пришли национальные гвардейцы, встреченные ликованием толпы. Генерал Лафайетт вошел во дворец, чтобы предложить королю свои услуги, и просил у их величеств аудиенции.

– Пойдем, Мария, – сказал Людовик, тотчас просветлев, – примем генерала! Дело, как видишь, вовсе не так плохо, как ты думала. У нас еще есть верные слуги.

Королева молча последовала за супругом в зал, где ждал Лафайетт, окруженный министрами и придворными. При появлении королевской четы он пошел ей навстречу, почтительно поклонился и с веселой самоуверенностью сказал:

– Государь, я явился сюда, чтобы охранять ваши величества, а также Национальное собрание от всех тех, кто осмелился бы угрожать вам.

– Уверены ли вы в верности и преданности своего войска? – спросила королева, смотря на Лафайетта своими пламенными глазами так пристально, точно хотела прочесть самые сокровенные его мысли.

Но ее взгляд не смутил веселого настроения генерала.

– Я знаю, ваше величество, что могу положиться на верность своих солдат, – спокойно ответил он. – Они преданы мне всей душой, и если я прикажу им охранять короля и королеву и оберегать их от малейшего оскорбления, то они исполнят мое приказание.

Королева пропустила мимо ушей оскорбительный смысл этих хвастливых слов и сделала вид, что поверила им. Лафайетт еще раз подтвердил ей, что с его приходом всякая опасность миновала, что он займет караулы своими гвардейцами, которые также восстановят порядок в Версале и на площади, где расположилась лагерем буйная толпа.

Лафайетт ручался и за свою гвардию, и за воюющих женщин, и за ругающихся мужчин! И король поверил его уверениям; в конце концов поверила им и Мария-Антуанетта.

Король отправил свой собственный конвой в Рамбулье, оставив во дворце только дежурных. Солдаты Лафайетта оцепили дворец. Генерал обошел караулы, а затем, как будто все было вполне спокойно и безопасно, отправился в замок Ноайль, чтобы там спокойно провести ночь и отдохнуть от тревог минувшего дня.

Король удалился на свою половину, и не успели камердинеры, раздевавшие его величество, выйти из комнаты, как громкое, равномерное дыхание, раздавшееся за шелковым пологом постели, возвестило им, что король погрузился в глубокий сон.

Королева также легла в постель, ласково уговаривая своих камер-фрау поскорее отправиться на покой. Скоро в Версальском дворце воцарилась глубокая тишина. Король и королева спали.

Но в пустых, темных залах отдавались крики, шум, проклятия по адресу королевы, доносившиеся с площади. Во дворце спали, но не спал мятеж, не спала людская ненависть, и дикие, жестокие мысли об убийстве змеились вокруг дворца королей Франции. Как быстро должны были они перейти в действительность!

Спи пока, Мария-Антуанетта! Наслаждайся последним часом спокойствия и безопасности!