Текст книги "Счастливая земля"

– Всех знаю, – ответила она. – Просто люблю скучать на мероприятиях.

Он кивнул и хотел отойти. Она захохотала: да, она тут впервые, хотя живет в Дании давно.

– Я хотела что-то изменить, – добавила она.

Звали ее Майя, и была она из Греции. В дверях объявился пьяный Мортен Рынке-Блинди и немедленно двинулся в их сторону, хватая пиво и ничего не оплачивая.

8

Майя курила электронную сигарету. Сказала, что в Греции курила обычные, как все, и решилась на перемену лишь перед самым переездом.

– Думала, что здесь меня за первый же бычок арестуют, – добавила она. – А тут – пожалуйста, все курят.

– Это удивительная страна. Очень контрастная. – Мортен льнул к ней, пробовал обнять. – Я тебе, конечно, с твоей Грецией завидую. Там, правда, сейчас не так весело.

– Ну, зависит от того, как посмотреть. У сигарет не такой вкус. Но к хорошему быстро привыкаешь. И море надоедает, и солнце. Пока ты ребенок, то все отлично, а потом уже не особенно. Кстати сказать, детство в Дании должно быть ужасным.

– Да черт его знает. Я из Торнвельда, на севере. Это маленький городок. Мы ловили рыбу с другими мальчишками. Пробовали ловить птиц. Самое прикольное было… Слушай, у нас там есть два маленьких кладбища. Мы туда шастали ночью и прятались среди могил, представляешь? Засранцы. А так сидели по домам, был телевизор да настольные игры. Потом переехал сюда. А ты почему приехала?

– Просто так. Я здесь просто так.

Бартеку припомнились другие могилы. Неожиданно Майя бросила на него отчаянный взгляд: сделай что-нибудь, помоги мне. Даже он это понял. Мгновение колебался, потом сказал:

– Как-то здесь нудно. Может, прогуляемся?

9

В «Сэвен-элевен»[10]10
  7-Eleven – формат небольших магазинов по всему миру, прозванный так за часы работы с 7 утра до 11 вечера; это же название носит и управляющая ими компания.


[Закрыть] купили вино. Бартек выдолбил пробку ключом; пил, заслоняя бутылку курткой, Мортен тоже. Майя бесстыдно пила посреди улицы, слегка расставив ноги и запрокидывая голову. Они кружили вокруг нее, заходили слева и справа, как дети. Ускользала, легкая, исчезала в улочках. Проходили книжные магазины, сервисы по ремонту компьютеров, небольшие забегаловки, где, несмотря на холод и поздний час, молодежь сидела снаружи, завернувшись в пледы. Из окон вторых этажей звучала музыка. Майя вырвалась вперед. Бартек попытался ее догнать, но лишь задел велосипед, упавший с треском.

Они добрались до длинной кирпичной стены. Майя поставила бутылку на тротуаре и сказала, что на той стороне кладбище – достаточно перелезть. Мортен пробовал протестовать, но она лишь засмеялась. Может быть, он соврал? Не важно, она все равно пойдет. Мортен словно бы сдулся, как шарик, но Бартек сложил ладони в замок и помог Майе перебраться.

10

– Когда-то я хорошо это умел, – сказал он.

Они побежали между могил. Бартек прорысил несколько десятков метров и присел за живой изгородью. Старый памятник разломало корнями. Фамилию покойного было уже невозможно прочесть, а кладбище в целом напоминало парк, полный подрезанных деревьев и старательно остриженных кустов. Могилы находились далеко друг от друга, за исключением тех, что складывались в круги. Он никогда тут раньше не был. Чувствовал, что ему не хватает свечей и цветов.

Прозвучал тихий свист. Бартек увидел Майю, прячущуюся под фигурой ангела. Она позвала его. Он подбежал, потом вместе двинулись в сторону каштана, что бросал толстую тень от уличного фонаря. Они пригибались. Майя взяла его за руку. Прижались к стволу и наблюдали, как Мортен Рынке-Блинди кружит между могил, подсвечивает себе зажигалкой и ругается.

– Ты глянь, он боится! Такой рыцарь, а страх его взял!

– Можем выскочить и крикнуть «у-у-у-у». Или еще что-нибудь глупое.

– Нет-нет. Пусть идет себе. Не хочу я его. О, холера, холера, не сюда!

Она прижала Бартека к земле. Мортен прошел совсем рядом, позвал их в последний раз и перелез через стену. Майя потянулась куда-то в корни и достала пожелтевший череп без одного зуба. Присматривалась к нему, лежа на спине.

– Смотри. Здесь когда-то была могила. Они сажают деревья на могилах, как язычники. Моя мама схватилась бы за голову, если б тебя вот так увидела. Бедняга, кем ты был? Как тут оказался? Расскажи мне. Или войди в меня и поживи немного, мой щербатый скандинавский мертвячок. Обожди, Бартек, может, челюсть тоже найдется.

– Перестань, пожалуйста.

– Опять «перестань». Еле отвязались от одного зануды, как уже и ты начинаешь доставать. Ладно, как скажешь. – Положила череп обратно. – Я просто не хочу еще ложиться спать. А вина нет. Пойдем в кафе.

– Там нас Мортен найдет. Можем взять такси и поехать в центр. Но я живу в десяти минутах отсюда. Давай купим джин и выпьем его у меня. – Бартек не верил, что говорит это, и почувствовал себя глупо. Майя отряхнула юбку.

– Да, собственно, отчего бы и нет?

11

В обеденный перерыв Мортен Рынке-Блинди лучился энергией. Стену в ресторанчике, где они ели на этот раз, заполняли бутылки вина.

– Успокойся, пожалуйста, – сказал Бартек. – Я глаз не сомкнул.

– И ничего?

– Ну, говорю же. Сменял одно на другое. Я свое в жизни уже отоспал. Пахнет от меня?

– Совсем немного. Ну, вы здорово напились, ага-ага. Рассказывай лучше. Что-то ты мне все-таки должен, в конце концов.

– Да ты просто привязался, вот и все.

– Слу-ушай, а кто ее привел к этому самому кладбищу? Кто пошел спать именно тогда, когда надо было?

– Смеешься, наверное.

– Да так оно все и было! Не хочешь, не говори, мне-то все равно, но как кредитор имею к тебе одну просьбу. Ты смотри не влюбись, потому что с этой гречанкой что-то очень сильно не так. Не знаю что, но точно. Так что прошу, на правах кредитора. Не влюбись. Мы для этого уже слишком старые.

12

Пятничным вечером они приготовили вместе обед: ножи, только что извлеченные из упаковки, лежали в ряд, ожидая своей очереди. Бартек поставил картофель в духовку и начал резать по очереди свиную вырезку, салями и курицу. Майя приготовила сыры и приступила к растиранию приправ. По кухне разнесся сильный запах розмарина. Они включили нагреватель для раклета[11]11
  Ракле́т (фр. raclette; от фр. racler – «скоблить, скрести») – швейцарское национальное блюдо, которое, как и фондю, готовится из расплавленного жирного сыра.


[Закрыть], и Бартек объявил, что вскоре надо будет подготовить стол. Майя разложила скатерть на кухонном полу, и там они и поели, запивая вином.

– Тебе бы пригодился кот, – заметила она с полным ртом. – Крутился бы здесь и доедал остатки. Я просто не представляю себе жизни без котов.

– Ну, живешь же как-то.

Мясо и сыр закончились. Майя растопила горький шоколад, макнула багет и начала его кормить. Рука у нее чуть дрогнула, и теплая бронзовая паста потекла Бартеку на подбородок. Девушка размазала ее в широкую улыбку, подчеркнула скулы, поцеловала в лоб и сказала, что он ужасно смешной.

13

Легли голыми на кровати у раскрытого лэптопа и ставили друг другу по очереди свои любимые песни. Майя не хотела и слышать о Греции: выбирала треки Linkin Park и Питера Гэбриэла. Бартек припомнил, как много значила для него музыка. Треки, что он считал серьезными, сейчас показались ему глупыми. Эти длинноволосые мужики в обтягивающих штанах. Эти оперные запевы. Синхронные движения на концертах. Он качал головой, пробовал напевать. Майя вырвала у него свою руку, которую он бессознательно взял.

– Перестань, пожалуйста, не сейчас.

– Что случилось?

– Всегда думаешь только о себе, разве нет? Наверняка даже этого не замечаешь. Каждый чего-то стыдится, и я, к примеру, ничего не могу с этим поделать.

Он не сразу понял, о чем она говорит.

– Мои ладони. Только глянь. Я ведь красивая, разве нет? А ладони, как у мужика. У нас такие у рыбаков были. Большие, черные и страшные.

Он молчал, удивленный.

– Хуже всего, что все можно скрыть, только не их. Горб, стеклянный глаз, широкая кость, малый рост. Сегодня Бабу-ягу можно сделать божественной красавицей. Только с ладонями ничего сделать нельзя. Если кто-то хочет скомпрометировать какую-то звезду, то фотографирует ее ладони. Убитые. Хорошо, что я не звезда, правда?

Бартек не знал, что ответить. У Майи были небольшие короткие пальцы и ухоженные ногти с красным лаком.

14

Майя жила у Нёррепорт, в двух станциях на метро от него. Большинство иммигрантов покупали легкую дешевую мебель. У нее же в двух комнатах громоздились массивные шкафы и полки, набитые старыми книжками на датском языке. Матрас на большой кровати всегда визжал, когда они занимались любовью. Только кухня была другой, светлой и лишенной украшений: почти пустые шкафы, два ножа, микроволновка.

– Раньше я ела в городе, – сказала она. – Только ты мне напомнил, как прикольно бывает готовить.

Он уселся в белое кресло. Стены полнились фотографиями незнакомых людей и странными темными графиками, напоминающими гороскопы. Спросил, чье это.

– Уже были здесь, – ответила она. – Я должна их хранить, и за это даже выторговала скидку в аренде. Люблю старые вещи. Люблю тяжелые вещи. Люблю вещи, которые для кого-то имеют значение. Благодаря им всегда чувствую себя как дома.

15

– А эту узнаешь? – Она засвистела мелодию. Ему пришлось внимательно вслушаться, чтобы найти ответ. Джон Бон Джови, Blaze of Glory. Но ее интересовало уже другое.

– Смотри! Слоны, о боже, слоны!

Майя потянула Бартека аллейкой в сторону ограды. На территории, принадлежащей расположенному рядом зоопарку, но обращенной в сторону парка, раскачивались три индийских слона. Два искали тень, третий хоботом поднимал муть в мелководье озерца. Дети смеялись у ограждения, смеялась и Майя.

– Господи, я столько тут живу, а еще их не видела. Только подумать, слоны, так запросто, в парке? И это в Дании! Зимой им тут, должно быть, хреново.

Бартек заметил, что около детей остановилась Хелле в беговом костюме. Отдыхала. Их взгляды встретились на мгновение, и Бартек почувствовал укол стыда, которого не мог себе объяснить. Хелле ушла, не попрощавшись и даже не улыбнувшись.

16

Он не хотел посещать Христианию, и Майе пришлось долго его уговаривать. Вечернее солнце раскладывало холодные пятна света по облупившимся зданиям. Необычные ворота информировали, что они покидают Евросоюз. Туалетом служила металлическая выгородка со стоком внутри. Майя напевала мелодию, которую нужно было отгадать.

– Гага, Paparazzi, – нашел ответ Бартек.

Христиания состояла из нескольких десятков казарм, десятилетия назад заселенных хиппи. Казалось, дома растут прямо из грязи. С прилавков продавали вещи ручной работы. Они прошли мимо странных дверей с нарисованной большой белой божьей коровкой.

– Это здесь, – пояснила Майя. – Божья коровка распахнет крылышки, и тогда мы войдем на представление.

В полукруге киосков продавали арабскую еду. Дальше были расставлены столы, а на них гашиш, марихуана множества сортов и готовые косяки разной крепости и действия. Бартек все еще колебался. Майя потянулась за трубочкой гашиша за пятьдесят крон. Продавец не взял наличку, и велел положить требуемую сумму в картонную коробку.

Они уселись на деревянной скамье, закурили, как все вокруг. Рядом вертелись седоволосые артисты, одетые в джинсу, проплывали утомленные группы туристов. Пятерка молодых и агрессивных ребят стреляла глазами из-под своих бейсболок. Бартек начал их побаиваться, того гляди встанут и обидят. Сказал, что не курил сто лет, сам не помнит, сколько точно. Последнее было неправдой.

– Это было в те времена, когда у меня были друзья.

– Были, и что дальше?

– Я уехал. Обещал себе, что буду поддерживать с ними связь, но не знал, сколько времени придется посвящать работе. И эти переезды. Франция, Бельгия, сейчас здесь.

– Что случилось?

– Я не понял, о чем ты.

– Ты обычно об этом не рассказываешь. Что стало с твоими друзьями?

Бартек подавился смехом.

– Слушай, я только что стал абсолютно уверен, что сюда придет Генри Роллинс и начнет нас учить обслуживать косилку. Какая красота.

Вдруг его охватил необъяснимый страх. Воздух стал холодным, больничным, люди тяжелыми, словно души в чистилище. Грязная тропка бежала вниз под крутым углом, к яме внутрь земли, которую заслоняли кусты, поломанная лавка, колесо от велосипеда и огромный кальян.

Майя засвистела, он отгадал тут же. California King Bed, Рианна.

17

Наступили сумерки. Майя повела Бартека между потрепанными зданиями с закрашенными окнами. На вершине горы гравия уселся юноша в черном и смотрел поверх голов людей. Бартеку казалось, что он в Чехии. Не знал, почему так казалось. Все тут были чужими, словно заводского выпуска куклы. Он хотел уйти, но Майя напомнила: представление, представление.

Они зашли в подъезд, раскрашенный в красный и светло-зеленый, поднялись по деревянной лестнице. Двери раскрылись, и внезапно они оказались между белых столиков, на которых стояли графины с вином. Ресторан. Бартек зашипел при виде официанта, направляющегося в их сторону, и потянул Майю на выход. Не сюда. Они стояли внизу, у дверей с божьей коровкой, и пили воду без газа.

Майя сказала, что придется подождать, пока божья коровка откроется, тогда они окажутся внутри. Бартека охватил ужас. Если действительно божья коровка раскроет белые деревянные крылья, то что может появиться у нее изнутри? Гнилой череп, огромный, как автомобиль, или охранник, который знает все тайны, и в том числе ту, самую страшную. Он дрожал и хватался за стены.

Было уже темно, когда крылья раскрылись. Охранник был невысоким человеком. Продал билеты по шестьдесят крон и впустил внутрь. Они уселись на тяжелых креслах из искусственной кожи, заказали вино. В полумраке актеры готовились к представлению.

18

Бартек боялся темноты. Его беспокоил мерный звук из динамиков. Хотел попросить Майю уйти отсюда, но ему не хватало смелости. Вокруг, на диванах и у столиков, сидели стройные юноши с волосами до плеч и в очках с черными оправами.

На сцену, темную до сих пор, упали два красных луча. С левой стороны выступила бледная девушка с обнаженной грудью и в золотой рогатой шапке. Напротив нее стоял юноша в цветной длинной мантии, украшенной треугольниками. Он держал копье. Между ними находилась ванна, а барабаны били как сумасшедшие.

Девушка понемногу раздела молодого человека. Татуированный крокодил полз по его животу в направлении сердца. Помогла юноше зайти в ванну, в которую он погрузился по плечи. Вода, благодаря освещению, была красной. Юноша положил копье перед собой. Девушка долго мыла его спину. Внезапным движением затолкнула его голову под воду, барабаны стали оглушительными.

Ладони юноши вцепились в борта ванны. Девушка держала крепко, до тех пор пока он не перестал двигаться. Шли минуты. Бартек поглядывал на восхищенную Майю. Продолжалось все это очень долго. По залу понесся шум. Зрители вставали, бармен нервным шагом направлялся в сторону сцены. Барабаны стихли, а юноша поднялся, как будто вздернутый петлей, весь в красном. Взгляд его был отсутствующим.

Поднял копье и метнул его вслепую. Зрители шарахнулись, а Майя схватила его без труда, словно только этого и ждала. Встала. Ее залил шквал аплодисментов.

Свет погас, представление закончилось. Актеры вскоре вышли к публике. Пили напитки, курили сигареты. Они оказались приятными людьми, а копье оказалось утяжеленным куском пластика. Майя хотела забрать его на память. Бартек, охваченный ужасом, источник которого он не мог объяснить, вымолил, чтобы копье выбросили.

19

Они лежали на постели, потолок был далеким и словно бы мокрым.

– Иногда я хотел бы знать, что же будет дальше, – сказал Бартек. – Даже если будет плохо. Было бы очень здорово ни за что не волноваться. Знаешь, я просто задумываюсь, что с нами будет.

– Интересно. А я так вообще не задумываюсь. Есть как есть, и слава богу, что хорошо. Над чем тут думать?

– Я по-другому не умею.

– Знаю я тебя. Ты задумываешься, когда мы начнем жить вместе, прикидываешь, не пора ли уже заговорить на эту тему, не знаешь, как это сделать, но чувствуешь, что это твоя мужская обязанность. Абсолютно не нужно.

– Ну, что-то вроде.

– Вот именно. Почему ты не можешь принимать того, что есть, вот так, запросто? Ведешь себя так, словно чувствуешь себя виноватым за то, что делаешь то, что хочешь делать. Попробуй это понять, а если не поймешь, то хотя бы перестань бояться.

Он сел на кровати. Майя закопалась под одеяло.

– Я видел такие пары. Люди верят, что все само сложится, не разговаривают о том, чего хотят, что планируют. А потом – бах! – разъезжаются, становятся чужими, и сказать им друг другу нечего. Ну и как мне этого не бояться?

– А я видела пары, которые все себе спланировали. Еще чуть, и выбрали бы комнату в доме престарелых. И что? И чуждость, молчание, ровно все то, о чем ты говоришь. Нет никакого рецепта.

Она перевернулась на живот. Он не мог посмотреть ей в глаза.

– Нынче не те времена, когда идут по жизни вместе. Но куда бы ты ни пошел, было бы приятно, если б ты когда-нибудь вернулся. Или хотя бы помнил обо мне.

20

Бартек проснулся с похмельем и невыразимой тоской. Уселся на край постели и смотрел на Осло, стены отеля, что нуждались в ремонте, на скользкую террасу. Удивлялся тому, что рядом никого нет, потом удивлялся собственному удивлению. Он был в командировке, и шел дождь.

Ужин и немало выпитого вина как-то не зашли ему, и теперь он долго стоял под душем. Не мог избавиться от ощущения грязи под кожей. Тер мочалкой тело, но грязь осталась. На завтрак отвел себе пять минут и пошел к такси, волоча за собой чемодан.

В норвежском офисе крутились норвежцы. Девушка-логист расспрашивала, как все прошло. Бартек хотел понять, чего ей надо. Как конвейер доставал распечатку за распечаткой и обжирался в буфете. После обеда он уже не знал ни где он, ни что делает.

Помнил, однако, что надо купить сувениры.

В поезде, идущим в аэропорт, не мог найти билетный автомат, строго говоря, просто будку с щелью для карты. Кондуктор сказал, что здесь такого нет, но есть на вокзале. Он остановит поезд для Бартека, но тому придется поторопиться. Бартек оставил чемодан и рванулся вперед, лишь только двери открылись. Тут же заблудился. Встал посредине вокзала, растерянно озирался и приставал к прохожим. Ему показали билетный автомат. Побежал. Поезд все еще стоял на станции. На лице ожидающего в дверях кондуктора не было ни нетерпения, ни усталости.

21

Бартек принес сувениры из Осло: сушеную оленину и бутылку джеймисона, купленную в дьюти-фри. В ее квартире горел свет, но Майя не открывала. Дверь поддалась.

Немытые кастрюли, сгоревший тост в микроволновке. Он застал ее в постели, под одеялом, на измятой подушке. Она смотрела на него из-под полуприкрытых век. Было душно. Жирная муха уселась на край стакана с соком. Посреди комнаты лежали предметы гардероба, книги, компакт-диски, флешки, шарф и тому подобные мелочи. Все красное. Бартек присел рядом с Майей, начал выспрашивать, что случилось, может, кто-то умер, может, болезнь.

– Я просто очень устала, – ответила она. – Взяла день за свой счет. Может, и завтра не пойду.

Свежего сока? Еды? Может, лекарства? Или позвонить кому-нибудь? Она качала головой. Бартек сделал ей чай, вытер лоб и распахнул окно. Все перемыл, налил в ванну воды. Пошутил, что самое время для Майи искупаться.

– Ты наверняка прав. Но выброси все эти вещи. Я так устала их собирать. У меня в доме было слишком много красного. Я могла бы и раньше это заметить. Пойми, я к этому уже и притронуться не могу.

Он поднял ее, раздел – тело Майи было словно опухшим. До ванны дошла своими ногами, оставила дверь приоткрытой, так, как он и просил. Как бы невзначай бросила:

– Pourqoi dois-je souffrir pour vos pêchés?[12]12
  В оригинальном романе автор не дает перевод фраз Майи. Но для тех, кому интересно, о чем говорит героиня, мы поместили перевод фраз в конец книги.


[Закрыть]

Бартек начал собирать красные предметы. Сложил их в мусорные пакеты, оставил в прихожей и ждал, пока Майя помоется. Прошел час, потом второй. Он окликал ее и каждый раз слышал в ответ, что все в порядке. Наконец заглянул в ванную. Майя сидела в ванне на корточках с опущенной головой и лила себе воду на спину. Застыла без движения. Насвистывала песню, которую он не смог узнать.

22

Майя не пошла на работу ни на следующий день, ни в следующие две недели. Сказала, что за десять лет у нее набрался почти год отпуска и что она может бездельничать сколько угодно; ей так был нужен отдых, les voix ne dorment jamais, pas même un chien enragé se tait.

Бартек заглядывал по утрам, спрашивал о самочувствии, уговаривал на сок и йогурт. Пробовал убедить показаться врачу, но она не хотела об этом и слышать. Лишь повторяла, что очень устала. Возвращался вечером, и, если было тепло, иногда удавалось уговорить ее на короткую прогулку. Если нет, ставил фильмы и сериалы, которые она равнодушно смотрела. Проваливалась в неглубокий нервный сон. Тогда он уходил.

Он подозревал, что девушка просыпается и ее тошнит, ругал себя за то, что не остается на ночь, как делал раньше, когда она была здорова. Он должен так поступить, но это было для него слишком трудно.

23

– Я пробил ее по твоей просьбе. – Мортен Рынке-Блинди курил тонкую сигарету.

Они стояли у офисного здания среди прочих курильщиков.

– Не обнаружил ничего подозрительного. Или она что-то скрывает, или тебе капитально не повезло, старик.

– Ты уверен?

– Я поковырялся в ее документах, проверил медицинские данные, поулыбался знакомому полицейскому, и, если собрать все вместе, то выходит, что мог бы вылететь взашей с работы за такие фокусы. Немного благодарности, ладно? Я внимательно все просмотрел. Майя выехала из Греции, когда ей не было и двадцати, меняла страны, но всегда работала у нас, со студенчества. Ну, были проблемы с зубами. Какая-то фигня с желудком. И это все. Ни разу не была под арестом, ни одной жалобы на нее. Довольно? Может, еще чего надо? Выписки с кредитных карт? Список любовников? Ладно, окей, прошу прощения.

Другие – отдельно, каждый в сфере собственного пространства. Подвижные азиаты, датчане со стройными мускулистыми телами, арабы в пиджаках, похожих на спортивные рубашки, веснушчатые девушки. Какофония смартфонов.

– Каждый раз, как найду женщину, что-то ломается, – признался Бартек. – Прямо не могу не чувствовать себя виноватым.

– Хочешь совет? Попустись, парень. Эта гречанка больная. Или чокнутая. Ни то, ни другое не твое дело. Ты не виноват ни в том, что она заболела, ни в том, что свихнулась. Она ждала дурака вроде тебя; как ты полагаешь, почему на все соглашалась, эти ее песни, почему, черт дери, она такая идеальная? Это игра, чтобы поймать тебя и загрузить своим безумием. Ты угробишь целый год, а может, и целую жизнь на то, чего не осилишь. Тебе кажется, что ты все примешь с честью, но это неправда. Ты даже не заметишь, когда тебе настанет конец. Она как вампир, я тебе говорю, не дай себя убедить, что ты за нее в ответе.

Сказал и ушел. Стеклянные двери заглотили Мортена Рынке-Блинди, словно он был их естественной частью.

24

Майя резала цуккини для мусаки. В первый момент он не узнал ее: она смеялась, на ней были выстиранные джинсы и отглаженная блузка. Тени из-под глаз исчезли, волосы благоухали. Он спросил, что случилось.

– А что должно было случиться? Ты голодный?

Квартира как новенькая, постельное белье сохло на балконе, работал телевизор. Майя попросила обождать в комнате, вернулась с горячей мусакой, на которой золотился расплавленный сыр. Ели молча. Она отставила тарелку и сказала, что извиняется.

– Со мной впервые такое случилось. Думаю, что я переутомилась. Но я превозмогла, победила это. – Она смеялась. – У меня столько энергии, что могла бы, веришь, вообще не ложиться. С утра убиралась. Я ведь должна тебя поблагодарить, правда? Слушай, ну я как-нибудь это отработаю.

– Ты звонила в офис?

– Да! Конечно, да, но я не об этом. Я сейчас про нас. У меня в памяти только смутные проблески, как я шатаюсь тут, как лежу. Мало кто из парней вынес бы это. Мало кто, потому что, знаешь, женщинами сейчас только пользуются. Людьми только пользуются, как ты считаешь?

– Возможно.

– Но только не ты. Пойдем отсюда. Пойдем куда-нибудь, лишь скажи мне, что тебе нужно.

Бартек сказал. Она вдавила его бедрами в кровать.

25

Бартек не любил напиваться, но с Майей было другое дело. Они пошли на набережную, где густо стояли корабли, а молодежь танцевала каждым субботним вечером. Шум голосов лавой выплывал из кофеен. Они уселись у самой воды, каждый с бутылкой вина. На дне лежали ржавые велосипеды.

Майя напевала песни, а он отгадывал. Он попробовал перевернуть это развлечение, и Майя подавилась от смеха, хотела знать, почему он такой бестолковый: отгадывает, но сам не умеет загадывать загадки.

– Я всю жизнь слушал металл, – сказал он. – А потом вообще перестал слушать музыку. Только то, что в фитнес-клубе по радио или телевизору.

– Не знаю почему, но это очень грустно, – продолжала она смеяться. – Я много думала о том, что ты говорил. Сначала давай куда-нибудь съездим. Я продлю свой отпуск. Можно было бы скататься в Скандинавию, на три, может, даже четыре недели. На твой выбор. Мы бы спали в горных домиках, ходили по лесу. Ну, знаешь, все те глупые вещи, которые делают влюбленные.

– Ну, мы уж точно не очень умные. – Бартек отставил пустую бутылку. Спросил, сходит ли она с ним в магазин за новой, но она отказалась: лучше подержит место, сейчас столько желающих сидеть у воды. Уходя, он бросил: – Лишь бы никто тебя у меня не украл!

Он прорвался через толпу, вернулся с вином и нашел Майю так же, как ее и оставил, глядящей на велосипеды на дне. Она плакала и сжимала коленями ладони. Позволила обнять себя, и в какой-то миг он думал, что она уснет на его плече.

26

– Не смейся надо мной, но мне иногда кажется, что я живу во многих жизнях. Это страшно, в самом деле ничего приятного. Вижу себя закрытой с какой-то старой бабой в странной квартире, ну то есть, значит, нет, квартира сама по себе вовсе не странная. Она странная, потому что я в ней, а не должна бы там быть. Мы ловим взгляд друг друга, ворчим на языке, которого я не понимаю, и все же чувствую его превосходно, все злые эмоции, которые меня пугают. Во мне какая-то непонятная злость, какое-то неудовлетворение, трудно понять, но охватывает меня всю и сжигает. Происходит это часто, когда я просыпаюсь. В другой раз я жду кого-то и этот кто-то не приходит, и это очень странно: он рядом со мной и все же его нет. Чувствую на себе взгляд Бога, а ведь Бога нет, мы знаем об этом, правда, что-то разжигает меня изнутри, вот здесь, в паху, в нижней части живота, будто я должна родить гладкую сахарную голову, и холодно, и тепло одновременно, но живот не поддается, я женщина из камня, и внутри у меня лава. А хуже всего слепое чудовище. Оно гигантское, и я вижу его на границе сна. У него вытесанное тело и маленькая голова, настолько мелкая, что глазам негде поместиться, только пасть, полная черных зубов, и вместо губ струпья. Я должна тащить его за собой, а оно кусает. Даю ему воду и хлеб, а оно за это пытается грызть мою руку. Никогда не засыпает, только крутится на земле, воет жалобно над собой и проклинает весь мир. Его бешенство меня пугает и делает беспомощной; иногда я радуюсь, что оно слепое и мне не приходится видеть его взгляд. И еще иногда, очень редко, мне снится, что я рождаюсь не как другие люди, а возникаю из какой-то магмы, из темноты, меня кто-то лепит под ритм возгласов и топота. Потом это исчезает, вижу маму и братьев, плаваю в море, они стоят на берегу, а берег далеко-далеко.

27

Они поехали за город, на берег моря, и Бартек ловил рыбу прямо со скал. Майя разложила на пледе выпечку, сыры и вино в тетрапаке. Села и смотрела на воду.

– Я помню его с дома. Море никогда не забыть. Я иногда задумываюсь, что было бы, если б я нашла в себе смелость и впрямь поплыла на каком-то корабле куда-то туда, вдаль.

Бартек дернул удочку. Вытащил рыбу с блестящей чешуей, схватил нож и убил ее ударом рукояти. Ответил, что он всегда жил в городе и не знает ничего иного.

– Иногда мне кажется, что есть только город, – сказал он. – А иногда – что только я.

На обратной дороге они по ошибке заехали в деревню, где на плетнях висели ржавые инструменты. Майя остановила машину и попросила немного пройтись, может быть, польет, может, стоит подождать дождя.

– Люблю дождь. Мне не хватает церквей. Иногда мне кажется, что я чем-то заслонена. Хотела бы, чтоб ты сорвал с меня эту завесу. Только боюсь, что под ней ничего нет, что я и есть всего лишь эта завеса. Именно.

28

Бартеку снились подземные камеры и грандиозные машины. Медленно крутились шестерни, трещали тросы, а деревянные крепи ходили по потолку. Он несколько раз просыпался и тут же засыпал обратно. Когда сел на кровати, не понимал, где находится. Был день, и было темно.

Платяной шкаф оказался посреди комнаты. Поменяли места также прикроватная тумбочка и стеллаж. Бартек встал. Кухонная мебель лежала грудой. Во второй комнате на стенах остались темные пятна от мебели. Сама мебель баррикадой заслоняла окно. Он шел по стеклу из разбитых фото и картин.

Он выбил двери в ванную. Обнаженная Майя сидела на корточках в ванне с окровавленным животом.

– Я не знаю, как это вышло, – сказала она. – Я проснулась, и уже так было. Ты достаточно умный, чтобы догадаться. Сможешь ей помочь? Oh bitte, bitte, helfen Sie uns alle!

Полоснула себя ножом, длинно и неглубоко. Он схватил ее за запястья. Начали бороться. Майя кричала:

– Deixe-me sozinho! É tudo culpa sua! Vomitar sobre una prostituta sagrada! Dlaczego, matoły, pozostawiliście go tam? Отпусти меня, черт побери!

Он вытащил ее из ванны и поволок в комнату. Спрашивал, что происходит, зачем она это сделала.

– Et quid putas puer? Уходи отсюда! Я хочу быть одна! Она жели да буде сама! Все было в порядке, пока ты не появился! А теперь смотри, как оно здесь, слышишь? Посмотри на меня! Respice ad me!

Он смотрел. Они сидели друг напротив друга, пока Майя не смолкла и не позволила себя обнять. Шипела, когда мазал ей живот йодом. Раны были неглубокие. Укрыл ее пледом и проводил в постель. Смотрел, как она засыпает. Вычистил ванну, начал расставлять мебель по местам, но получалось не очень. Все было очень тяжелым, и он не понимал, каким образом Майя с этим справилась.

Застал ее проснувшейся. Она насвистела жуткую мелодию и попросила угадать ее. Он не сумел, да и не хотел.

29

Психиатрический центр Амагер располагался между морем и каналом, прямо напротив парка. Бартек остановил машину на паркинге перед серым зданием и помог Майе выйти. Последний отрезок пути она преодолела самостоятельно. Он решил, что девушка старается, что хочет как можно скорее оставить худшее позади. Массивный дом стоял среди зелени.

Доктор Элсе Хансен оказалась милой, чуточку нервной женщиной за шестьдесят. Позволила Бартеку остаться, хоть он и не был членом семьи. Они расположились в кабинете, напоминающем детскую. На кремовых стенах висели картины в тон. Элсе Хансен поигрывала обернутой вокруг шеи шалью. Он рассказал обо всем, что произошло в последнее время.

– Скажите, вы чувствуете беспокойство, страх без ясной и четкой причины?