Текст книги "Жёлтая магнолия"

Глава 8. Немного о столовом этикете

Просторная столовая плавно перетекала в открытую террасу с видом на лагуну и Гранд-канал. Тяжёлые портьеры, подхваченные бронзовыми держателями в виде цветков роз, притеняли комнату от яркого весеннего солнца.

Миа шагнула внутрь, с любопытством и опаской разглядывая обстановку. Не каждый день выпадает честь обедать в таком помпезном месте! Пол из зелёного мрамора, огромный камин, украшенный головами львов, и над ним семейный герб Скалигеров: розу обвивает змея, а сверху две алебарды, скрещенные между собой. На стенах штукатурка с вкраплениями менского кварца, который то и дело вспыхивает маленькими искрами, ловя солнечные лучи.

Но больше всего Дамиану впечатлил огромный стол, укрытый белоснежной крахмальной скатертью, и столовые приборы, в таком количестве, что голова шла кругом. Тарелка в тарелке и ещё в одной тарелке, огромная, как шляпа, а под ней плоская, как блин, и маленькая тарелка рядом, и ещё одна тарелка в форме ракушки-вонголе, а вилки и ложки… это же просто ужас! Стройный ряд серебряных вилок слева: двузубые, трезубые и даже с четырьмя зубцами, и ещё куча ножей справа. И бокалов – целая галерея, из хрусталя и муранского стекла. Три салфетки разных цветов продеты сквозь бронзовые кольца. Миа смотрела на это великолепие в ужасе: казалось, что ей предстоит не просто поесть, а разгадать головоломку из всех этих приборов на столе.

Когда дворецкий проводил её к столу и замер позади, отодвинув стул, у Дамианы сердце ушло в пятки. Потому что маэстро Л'Омбре уже был здесь и внимательно наблюдал за её замешательством. И Миа знала, что на любой её промах он будет лишь презрительно усмехаться.

Зачем он её сюда притащил?

Конечно, в пансионе её обучали и столовому этикету, на случай, если вдруг она будет прислуживать в приличном доме или станет экономкой. Но она не собиралась ни прислуживать, ни становиться экономкой и все занятия по этикету глядела в окно, думая о вольной жизни на лодке, и поэтому вечно путала вилки. К тому же в пансионе не было и половины тех столовых приборов, что она сейчас видела перед собой.

Да и плевать! Какая разница, что о ней подумает какой-то патриций!

– Прошу вас, монна Росси, – маэстро указал рукой на стул точно тем же повелительным жестом, не терпящим возражений, каким указывал бы собаке, где её место.

Она села, и мессер Оттавио пододвинул стул, отрезав путь к отступлению. И вот теперь она почувствовала себя совсем как на эшафоте. Белоснежная скатерть, начищенное серебро и фарфор, всё выставлено по линеечке, даже дотрагиваться страшно! А позади слуги, точно конвой, замерли вдоль стены. И хотя они молчали, но она ощущала их любопытные взгляды, скользящие по спине.

Видимо, все они недоумевают, с чего это вдруг цверре оказывают такие почести!

Маэстро сидел во главе стола, а она расположилась поодаль, и никак не могла понять, зачем вообще такой большой стол накрыли для двух человек. Глядя на то, как маэстро положил белую салфетку себе на колени, Миа уверенным жестом сделала то же самое, хотя пальцы предательски дрогнули.

А затем, как будто по приказу, которого она не услышала, слуги шагнули к ней и маэстро, убрали тарелки, похожие на шляпы, а вместо них поставили маленькие. И третий слуга завис над Дамианой с огромным блюдом, на котором лежали сочные пластины карпаччо с одной стороны, затейливая горка прошутто и брезаолы, словно полупрозрачное кружево – с другой, а посередине – тончайшие ломтики копченой оленины. И ещё нечто зелёное и белое, похожее на пюре, и нечто красное. И что это такое, Дамиана определить не смогла.

Слуга застыл, как изваяние, и Миа не знала, что делать, лишь ощущала, как внутри неё бурлят противоречивые чувства. В пансионе учили, как подавать блюда, то есть, как быть хорошей служанкой, а вот, как себя вести, когда ты в этой жизни по другую сторону? И ударить в грязь лицом совсем не хотелось именно потому, что маэстро ждал этого промаха, и наблюдал, откинувшись на спинку стула. Наконец он прервал молчание, повелительно обратившись к слуге:

– Лука, обязательно положи монне Росси немного оленины. Она великолепна, – а потом обратился уже непосредственно к ней, словно разъясняя: – Закуски, монна Росси. С этого всегда начинается обед. И что-то острое к ним, чтобы разыгрался аппетит.

Будто у патрициев не бывает аппетита перед обедом!

– Какой будете соус? – тихо спросил слуга, подцепляя тончайшие, почти прозрачные ломтики специальными щипцами и виртуозно укладывая их на её тарелку.

– Э-э-э… а какие есть? – спросила Миа, глядя на длинный ряд соусниц из изящного фарфора на подносе над которым замер второй слуга.

– Демиглас, саба, ремулад, гремолата, ягодный, мятный базилик, мускатный перец…

Он что-то перечислял и дальше, но Миа поняла, что… ничего не поняла.

О, Серениссима! Да тут соусов больше, чем она вообще блюд пробовала в своей жизни! И как это можно всё запомнить, что к чему и что с чем?

– Э-э-э, тот, что подойдёт к… оленине, – наконец ответила она тихо.

– Ягодный «Чилледжьо»?

Миа молча кивнула. Ягодный так ягодный, да хоть из глины, пусть уж быстрее от неё отстанут! Слуги поколдовали ещё над её тарелкой, отступили и снова замерли позади.

Они что, так и будут стоять и наблюдать, как она ест? Это же просто кошмар!

– Что вы так смотрите на тарелку, монна Росси, будто перед вами нечто ужасное?

– Нет, маэстро, я просто думаю, не ошиблась ли я с выбором соуса, – ответила она, беря в руки такую же вилку, как и хозяин дома.

– Это вилка для рыбы, монна Росси, – ответил маэстро с усмешкой и положил свою на стол.

– Ах, и в самом деле, – пожала она плечами, – я такая рассеянная сегодня!

Вот же скользкий осьминог! Специально издевается!

Слуги снова шагнули к столу, наполняя бокалы. Какие-то водой, какие-то вином, и, когда они снова отступили, маэстро поднял свой бокал и произнёс с напускной нотой сожаления в голосе:

– За то, чтобы ваше пребывание здесь, монна Росси, не было ни длинным, ни обременительным… для всех нас.

– Даже соглашусь, – ответила она и выпила почти половину бокала.

Маэстро же сделал только пару глотков и посмотрел на её бокал, кажется, осуждающе.

Ну и плевать! Они все считают её грязной цверрой с самого дна Альбиции, которая явилась сюда без приглашения, так чего из кожи вон лезть? Она никогда не станет «чем-то похожим на синьору», как бы ни старалась.

– К ужину принято переодеваться, монна Росси, – произнёс маэстро будто невзначай и, вооружившись другой вилкой и ножом, принялся неторопливо отрезать кусочки оленины. – Но это вам так… на будущее.

– На какое будущее, маэстро? – не выдержала Миа и отставила бокал подальше. – Думаете, шестьсот дукатов вашего брата превратят меня в синьору и откроют мне золотые врата в другой мир? Где для меня есть будущее с переодеваниями к обеду и ужину? У меня три юбки, маэстро, на все случаи жизни, и называются они не «Завтрак, обед и ужин», как вы, верно, думаете, а немного иначе. «Рыба, уголь, мытьё полов», «Клиенты-покупатели», «Свадьбы, похороны, именины», если точнее. Но если вы доплатите мне к шестистам дукатам что-то сверху, я, конечно, буду переодеваться столько раз, сколько пожелаете! – она взмахнула вилкой и подумала, что это, наверное, неприлично по этикету, но… и наплевать.

Она не обязана следовать этому дурацкому этикету! За это ей точно не платят.

– Какая меркантильность, – усмехнулся маэстро, откладывая вилку.

– Разве это плохо? Для нас – это способ выжить. И если патриций хочет, чтобы я ему угодила – пусть платит, – пожала она плечами.

– И в чём заключается это угождение? – спросил маэстро, глядя на неё исподлобья.

– Ну, вот хоть бы как вам: не опаздывать, надевать разные платья…

– А вам разве не нравится просто так, без оплаты, не опаздывать и надевать разные платья?

– Мне не нравится, когда те, кто не имеет на это права, указывают, что мне делать.

– Надо же, хм, – маэстро сделал ещё глоток вина, – у цверры к несносному нраву стоит добавить ещё и дух противоречия, торговую сметку и знание прав? Как любопытно…

– А вы как будто список составляете? – Миа подцепила почти все ломтики оленины, намотав их на вилку, макнула в соус и отправила в рот.

– Может быть, и так. Я люблю всё анализировать и систематизировать, монна Росси. Упорядочивать. И вы не исключение, – ответил он, не сводя с неё глаз, – и, кстати, оленину стоит есть мелкими кусочками, чтобы оценить вкус. Она должна таять на языке. Смысл этой закуски в том, чтобы создать предвкушение того, что будет дальше. Она должна разбудить ваше воображение, породить желание… Её задача не утолить голод, а усилить его.

Он говорил так, что на мгновенье Дамиане показалось, что речь идёт вовсе не о том, что лежит у неё на тарелке. Было что-то в его словах и взгляде… двусмысленное, отчего у неё даже запылали мочки ушей.

– Э-э-э… Хм. Ну… это я заметила. Ну, что вы любите всё… систематизировать, судя по бумажкам на стене в вашем кабинете. А насчёт оленины… даже не знаю, что и сказать. Простите меня, синьора оленина, за недостаточное почтение, – она отвесила шутовской поклон тарелке, чтобы скрыть своё смущение, – думать о закусках в таком поэтичном ключе не пристало «шарлатанкам с самого дна Альбиции». В гетто, если вы пожелаете усиливать голод, все решат, что вы тронулись умом. Смысл еды, он вообще-то в обратном. Но если вы хотите…

Она демонстративно отрезала крошечный кусочек оленины от оставшегося ломтика, отправила его в рот так же, как это делал маэстро, и добавила:

– …и в самом деле, голод теперь такой зверский, что я готова съесть кабана.

Маэстро сделал вид, что не заметил её сарказма, и произнёс задумчиво:

– Странно, что цверра так много рассуждает о правах и свободолюбии.

– Что же в этом странного? Цверры – свободолюбивый народ, живут, где хотят, и делают, что хотят. И никто нам не указывает, как одеваться и как себя вести. А прав у нас на этой земле… вернее, воде, пожалуй, будет побольше, чем у вас, патрициев. Цверры кочевали по лагуне ещё тогда, когда здесь не было вбито ни одной сваи! – ответила Миа с достоинством.

– Странно, что вы именуете себя цверрой, – произнёс маэстро, глядя на Дамиану поверх хрустального бокала, – по вашей внешности этого не скажешь. Если вы, конечно, не солгали мне про цвет волос.

– Вам так хочется поймать меня на лжи? Даже не думайте, что сможете меня поймать! – она тоже посмотрела на него поверх бокала.

– Попробуйте суп, монна Росси. И не сомневайтесь – конечно же, я вас поймаю.

Слуга незаметным движением убрал тарелку-блин и вернул тарелку-шляпу, в которую другой слуга осторожно налил суп из большой фарфоровой супницы. Нечто белое, похожее на жидкое пюре, украшенное веточкой розмарина и благоухающее мускатным орехом. Аромат специй Миа уловила сразу, а вот подобного блюда ей даже видеть не приходилось, не то чтобы есть.

В гетто готовят всего-то три блюда в разных вариациях из всей добытой за день снеди. Буйабесс – рыбный суп из того, что мальчишки стащили на рыбном рынке, или удалось выловить в лагуне. Кассуле – фасолевая похлёбка, которую едят едва ли не каждый день, потому что фасоль сытная, да и стоит дёшево. И потофе – это если получилось разжиться мясом. На все случаи жизни один большой котелок над костром, куда идёт весь дневной улов, вместе с овощами, нарезанными крупно: морковь, капуста, лук…

В пансионе кормили и вовсе скромно, герцогиня Ногарола не была щедра, да и чревоугодие считала одним из главных грехов. И только когда дела в лавке пошли на лад, Миа смогла позволить себе некоторое разнообразие в еде. Но, чтобы готовить такой суп, нужно что-то большее, чем фасоль и латук, а ещё повар и куча свободного времени!

– Не смотрите так, монна Росси, это не смертный грех, а всего лишь гинестрата – яичный суп. Его готовят в материковой Альбиции, – произнёс маэстро как будто невзначай. – Этот рецепт я привёз с собой, когда вернулся сюда. Уверен, вам понравится.

– Этот суп тоже должен что-нибудь «усилить и разбудить», или его можно съесть просто так, не расшаркиваясь? – усмехнулась Миа, взяла ложку и отвесила тарелке ещё один поклон. – Синьор суп, вы позволите?

Маэстро некоторое время смотрел на Дамиану, и выражение его лица она понять не смогла: то ли он пытался усмехнуться, то ли, наоборот, подавить усмешку, но хорошо хоть просто промолчал на этот раз. А Дамиана успела заметить, как именно он держит ложку, и скопировала в точности его движение. Пусть не думает себе, что она видит впервые какой-то там вельможный суп!

На смену супу появились запечённые баклажаны, мидии в белом вине с укропом и лобстер, которого полагалось есть не как в гетто – разламывая руками или дробя панцирь камнем прямо о набережную канала, а щипцами и специальными вилками, похожими на крючки. От щипцов и вилок толку было мало – что там выковыряешь с их помощью?! В гетто, если вдруг удавалось добыть лобстера, с ним не церемонились – ели руками, тщательно обсасывая каждый кусочек, но за столом Скалигеров такое вряд ли можно было себе позволить.

И Миа сначала по привычке схватилась руками за панцирь, но, поймав снисходительный взгляд одного из слуг, решила, что обойдется, пожалуй, и без лобстера. Ведь всё равно есть его так, как едят патриции – отправляя в корзину самое вкусное, всё равно, что выкинуть. И можно сказать, что этот лобстер умер почём зря.

Апофеозом обеда стало каре ягненка с розмарином и тимьяном, и снова соусы, и приправы, и мудрёные слова пополам с наставлениями маэстро. И, глядя на тарелку, на которой тонкие рёбрышки ягнёнка были выложены безупречным веером, словно произведение искусства, Миа подумала, что, кажется, этот обед она не переживёт, потому что тут снова понадобился особенный нож и особенная вилка. И появились новые правила по поводу того, как что резать, какой толщины, и в какой последовательности макать в соусы.

Каждое блюдо маэстро сопровождал замечаниями о том, что Миа ест его неправильно, берёт неправильный прибор, не то вино, не ту салфетку и вообще, кажется, даже смотрит на него не так. И каждое блюдо назло маэстро Миа приветствовала шутовским поклоном и краткой приветственной речью, и под конец обеда стала специально брать не те вилки и ножи, чтобы досадить хозяину дома. Вино придало ей уверенности, но маэстро, конечно же, сделал замечание, что вино следует пить небольшими глотками, а не напиваться, как животное, потому что опьянеть за обедом в приличном доме считается жутко неприличным.

Когда подали десерт: сыр и парфе, Дамиана решила, что на этом следует остановиться. Иначе ей станет плохо прямо за столом. Не хватало, чтобы маэстро насмехался ещё и над её обжорством.

– О, Святая Лючия, – пробормотала Миа, отодвигая от себя десерт, – теперь я понимаю, чем всё время заняты патриции и зачем вам надо усиливать голод! На такую перемену блюд весь день и уйдёт!

– Вы же упали в голодный обморок, монна Росси, – произнёс маэстро, прикладывая салфетку к губам, – считайте этот обед проявлением моего участия и извинениями за тот завтрак, который вы не съели, явившись сюда. И, надеюсь, я компенсировал те триста сантимов, что уплыли вместе с окунями? А теперь, полагаю, вы достаточно пришли в себя, чтобы продолжить работу? Кофе принесут в кабинет.

– И что вы хотите от меня теперь? Я же всё рассказала.

– Мне нужно нарисовать тот знак, что вы видели на руке мужчины в вашем… видении. Так что идёмте, я буду рисовать с ваших слов.

Дамиана с радостью выбралась из-за стола, пообещав себе больше никогда сюда не возвращаться. Да, еда оказалась выше всяких похвал, но подтверждение того, что это была публичная порка, без труда читалось в глазах слуг.

Ладно, маэстро Л'Омбре, вы у меня ещё вспомните это ваше «усиливать голод»!

* * *

Райно распахнул окна в кабинете и расположился в кресле за столом, а гадалка напротив.

– Расскажите мне подробно, что вы видели, и как можно более детально, – произнёс он, беря в руки карандаш и раскладывая листы.

Он попросил её не просто рассказать, а показать, как были расположены руки мужчины, как он стоял, как склонился, и вообще всё, что она только сможет вспомнить. А сам слушал, прикрыв глаза, полностью погрузившись в звук её голоса и делая на листе наброски.

Обычно люди плохо умеют описывать увиденное, не замечают существенных деталей, не могут подобрать слов или достаточно ярких сравнений, но у этой странной девицы всё получалось просто отлично, особенно для той, кто придумывает детали на ходу.

А в то, что она не придумывает, ему до сих пор не верилось. Слишком уж многое из увиденного за последние сутки отвергал его практичный ум. И всё, что говорил Лоренцо о древней крови, об осколке магического зеркала – всё это не могло быть правдой. Вот так запросто носительница древней крови оказалась цверрской гадалкой, совершенно случайно попавшейся ему на пути? Таких случайностей в этом мире не бывает. И уж точно их не бывает у Лоренцо.

Одна такая «случайность» когда-то едва не стоила ему жизни, второй раз он в эту же ловушку не попадётся.

Эта девица очень наблюдательна – этого у неё не отнять. А как же ещё выманивать деньги у доверчивых старух? И не только старух. Она очень осторожна в том, что говорит, потому что на его приманку в виде человека в маске и с мешком, она так и не клюнула. Она далеко не глупа и очень даже недурна, и, видимо, она вытянула подробности их жизни у тёти Перуджио, иначе, как ей удалось так легко окрутить Лоренцо? Хотя… может то, что она недурна, сыграло главную роль? Лоренцо всегда нравился такой тип женщин. А ещё она отличная актриса – надо признать, сегодняшний обед его изрядно повеселил. Не думал, что обед с гадалкой из гетто может оказаться настолько занимательным…

Он наблюдал за ней постоянно, пытаясь выяснить, что она скрывает. Зачем она здесь? И кто она такая на самом деле? Девица с цветом волос истинной патрицианки и с пикантной родинкой над губой.

Хруст яблока вырвал его из задумчивой сосредоточенности, с которой он рисовал. Райно поднял взгляд и увидел, что гадалка пристроилась на подлокотнике кресла и уплетает яблоко, точно, как и в прошлый раз. А яблоки в его кабинете были раздражающим фактором. Как и восседание на подлокотнике кресла. Как и всё, что происходило без его разрешения. Как и всё, что было связано с ней.

– Разве обед был недостаточно сытным? – спросил он сдержанно.

– Более чем. Даже слишком, я бы сказала, – пожала плечом девица и откусила ещё кусочек.

– Тогда почему вы всё время грызёте яблоки, как какой-то кролик?

– Мама меня научила. Яблоки освежают дыхание, и от них зубы белые, – ответила гадалка, махнув пальцами, будто веером, на уровне рта.

Райно ничего не ответил и снова вернулся к рисунку. В его голове как-то не укладывалось, что цверрская гадалка может думать о белизне зубов и свежем дыхании. Те старухи с картами, что попадались на его пути, все, как одна, обладали жёлто-коричневыми зубами из-за табака, который они курили и жевали повсеместно. Её научила мать? Вот уж тут точно кроется какая-то ложь…

И, сделав мысленную заметку о том, что это нужно прояснить, он сосредоточился на рисунке.

Когда изображение было готово, он повернул к Дамиане лист и спросил:

– Что ещё я упустил?

Её глаза вспыхнули, и она воскликнула с вполне искренним восхищением:

– О-ля-ля! Святая Лючия! Да вы просто мастер! – она встала и подошла ближе, положив огрызок яблока на край стола, взяла листок из его рук и принялась разглядывать изображение.

Райно покосился на огрызок и подумал раздражённо, что, наверное, в следующий раз стоит попросить монну Джованну принести сюда какое-то блюдо. Иначе всё здесь скоро будет в этих огрызках.

Гадалка некоторое время вглядывалась в изображение, а потом присела на край стола и, закрыв глаза, произнесла, рисуя пальцами по воздухе, будто обводя невидимые контуры:

– Кроме рук ещё нос, я видела его нос! Крючковатый слегка, но при этом большой. Загнутый вниз. С горбинкой такой, как клюв у птицы, – она попыталась показать это на пальцах. – И воротник поднят. Шляпа с прямыми полями… Обычная, как у рыбака… Ещё пуговица на рукаве… Костяная, квадратная, с четырьмя дырками, наполовину чёрная, а на манжете стежки… Нитки грубые, рыжие, стежки очень крупные, и пятна по краю ткани, как подпалины, будто обгорела ткань. А на запястье браслет, кожаный с серебром, плетёный… И спичка! – воскликнула она и открыла глаза, глядя на Райно так, будто нашла горшок золота. – Толстая, длинная спичка, как для розжига каминов! Я такие видела в доме у синьора Долматти! Это ведь дорогие спички? Да? И откуда у человека в рыбацкой шляпе могут быть дорогие спички?!

Райно смотрел на неё и не мог понять – как ей это удаётся? Она говорила настолько искренне, что он едва не поверил.

– Вы говорите так, будто и в самом деле всё это видели! – ответил он, чувствуя глухое раздражение оттого, что ему так трудно оставаться беспристрастным, и никак не получается прекратить этот нелепый фарс.

– О, Святая Лючия! Да я и в самом деле это видела! Вы что же, решили, что я это на ходу придумала?! Делать мне больше нечего! – воскликнула гадалка возмущённо. – Ещё и в обморок упала, да?

– Шестьсот дукатов вполне достаточная причина для того, чтобы придумывать на ходу, – усмехнулся Райно. – И даже для того, чтобы упасть в обморок.

– Вы меня бесите, – она пожала плечами, как-то резко став спокойной и холодной, и протянула рисунок обратно, – можете не верить, дело ваше. Главное, платите. Хотя, если вам не нужны мои услуги, к чему всё это? Ванная? Платье? Обед?

Она смотрела на него внимательно, ожидая ответа.

– И как выглядел этот браслет? – спросил Райно, пропустив мимо ушей её вопросы, и снова взялся за карандаш. – И где были стежки? Покажите…

Он всё равно выведет её на чистую воду. Однажды она забудется, почувствует себя в безопасности… Все когда-нибудь ошибаются. Даже Вер оника ошиблась, а уж она была актрисой высочайшего класса.

Райно заметил, как гадалка вдохнула поглубже, усмиряя гнев, а затем она наклонилась над столом и показала пальцем на рисунке:

– Здесь. И здесь. Манжет как будто слишком длинный был, потому и закрывал руку. Может, просто плащ с чужого плеча…

Она наклонилась слишком близко, и даже как-то откровенно. Или ему так показалось? Хотя всё равно так не пристало вести себя синьоре… Хотя она и не синьора… Но таких вольностей себе не позволяли даже служанки в богатых домах. Разве что куртизанки…

А куртизанок Райно не любил. Вообще не любил такую породу женщин, неглупых и даже совсем наоборот, которые мастерски используют свой ум, чтобы получать от мужчин деньги. Они красивы, умны, умеют вести интеллектуальные беседы и играть на инструментах. С ними можно обсудить новый налог на торговые суда и перспективы войны за Арцианский пролив, цены на фарфор и строительство второго волнореза, но он-то понимает, что их заинтересованность, их комплименты и радость на лицах, их нежность и даже смех – всё это ненастоящее. Всё это – просто работа. Их работа – изображать любовь. Их любовь – это театр. И не более того.

Чем лучше они умеют играть, тем больше им платят.

Хотя многие из них и мечтали о том, чтобы стать настоящей синьорой делла Скала, но женщины, для которых любовь – это ложь, а ложь – это профессия, никогда не привлекали его внимания.

А эта сумела привлечь. И Райно не понимал, почему же он испытывает странную смесь раздражения и любопытства, когда дело касается этой монны Росси. Словно хочет поймать за хвост ускользающую птицу, хочет доказать, что она такая же, как и все они – лгунья. А птица всё никак не даёт себя поймать. И это злит и распаляет желание добиться своего.

Её пальцы коснулись бумаги, указывая, где располагались стежки, а где браслет, и Райно внутренним взором художника отметил, что руки у гадалки красивые. И совсем не похожи на руки девиц её сословия, к примеру, торговок или прачек с моста Понте-дель-Кавалло, которые он любил рисовать в юности, когда учился у великого маэстро Луиджи. У тех руки мясистые, красные от холодной воды, грубые. С толстыми пальцами и крепкими предплечьями. А у этой пальцы длинные и изящные, запястья тонкие, а светлая кожа на фоне серо-голубой ткани рукава кажется ещё светлее.

Необычные руки для цверры из гетто…

Необычные волосы…

Необычные привычки…

И говорит она то, как типичная гадалка из гетто, то почти, как синьора…

Из аляповатого цверрского наряда она вышла, словно бабочка из кокона, и, когда появилась сегодня в гостиной, Райно едва узнал её в этом серо-голубом платье, что подобрала монна Джованна. Без всей этой цверрской мишуры, бус и колец, она выглядела иначе, совсем как девушка из семьи патрициев. Очень привлекательная девушка…

Неожиданно привлекательная…

И он даже разозлился на себя за то, что нашёл её привлекательность… настолько привлекательной.

Он не должен засматриваться на каких-то вульгарных девиц!

Всё это ложь. И она лжёт ему о том, кто она такая. Но он выяснит это.

Гадалка убрала руку, и он продолжил рисовать, старательно отогнав мысли о её привлекательности и лжи.

– Это… впечатляет… То, как вы рисуете. Это похоже на… волшебство, – произнесла она негромко. – И очень красиво!

Карандаш замер в его руке.

Райно удивился тому, как приятно ему было это услышать. Искренность этих слов задела в его душе какую-то струну, очень далёкую и глубоко скрытую, какую мог задеть своей похвалой только маэстро Луиджи.

– Я бросил заниматься этим много лет назад, – будто извиняясь, ответил Райно, не отрываясь от бумаги, – рисую только по необходимости.

Она не ответила, и Райно, добавив последние штрихи, взглянул на гадалку. Она сидела, застыв и отрешённо глядя в одну точку, куда-то на его рисунок, как будто увидела что-то скрытое. И этот стеклянный взгляд был в точности таким, как вчера в гостиной, когда она отвечала на его вопрос о кольце.

– Почему вы так смотрите? – спросил он, откладывая карандаш.

Она вздрогнула, моргнула, словно пытаясь вернуться в реальность, их взгляды встретились, и Райно только сейчас рассмотрел цвет её глаз. Каре-зелёный, прозрачный, как подсвеченный солнцем осенний лес. Или, может быть, он цвета воды в лагуне, сквозь изумрудную зелень которой проглядывают точки рыжих водорослей. Тонкий нос и красивый профиль. И если распустить ей волосы…

Солнце освещало её всю, сидящую на краю стола. Райно мысленно поймал этот образ: её отрешённое лицо и маленький завиток волос, выбившийся из-под сетки, линию плеч, наклон головы, родинку над губой…

И почувствовал нестерпимый зуд в пальцах, неодолимое желание схватить карандаш и чистый лист и перенести этот образ на бумагу. Такое сильное желание, которое разом подавило его рациональность, всколыхнув тёмные воды души и заставив ощущать что-то одновременно новое и давно забытое – жажду.

Как давно у него не возникало такого сильного желания творить? Сколько? Двенадцать лет?

Райно даже не понял, что отклонился чуть назад и в сторону, разглядывая гадалку жадным взором художника. Скользя им по подбородку и шее, по вырезу её скромного платья и сложенным на коленях рукам, чтобы поймать игру цвета, запомнить пропорции, которые врежутся в память намертво, чтобы потом возродиться на бумаге.

Наверное, он смотрел слишком внимательно, потому что она испугалась и даже смутилась, соскользнула со стола и сделала шаг назад, чтобы не быть к нему слишком близко.

– Э-э-э… Вы выбросили все рисунки в канал поэтому? Там, на мосту? – спросила она внезапно. – Из-за неё? Из-за той девушки, что вышла замуж за другого? Вы поэтому перестали рисовать?

Это было, как удар молнии, расколовший внезапно хрупкую оболочку забвения, в которой столько лет прятались демоны его прошлого.

Откуда она знает об этом?!

Райно показалось на мгновенье, что он оглох – так внезапно навалилось на него воспоминание.

Вот он стоит на берегу канала, мнёт листы и швыряет их в воду. В тот день он дал себе зарок больше не брать карандаш в руки. И об этом обещании, данном самому себе, никто не знал. Разве что подмастерье башмачника, который видел его на мосту. Он никому и никогда об этом не говорил.

Так как она узнала?! Проклятье! Откуда?!

Всё вернулось разом: его боль, его вина за случившееся и горечь оттого, что ничего нельзя исправить. Райно вскочил, в два шага оказался рядом, и, схватив гадалку за плечи, впился в них пальцами. И их лица оказались друг напротив друга.

Осознание того, что его тайны могут оказаться вовсе не тайнами для этой странной девицы, полоснуло будто лезвием по горлу, заставив задохнуться и вспылить одновременно.

– Кто вам рассказал об этом?! – хрипло спросил он. – Откуда вам это известно?! Отвечайте, слышите! И вот только не говорите, что всё это ваши видения! Что ещё вам известно?

– Отпустите меня! – воскликнула гадалка, пытаясь сбросить его руки. – Да вы просто маньяк!

– Не раньше, чем узнаю правду! Кто тебя послал?! Ну же, говори?!

Он увидел, как от ужаса расширились её зрачки, и она вся напряглась, как натянутая струна, но страх не лишил её чувств, как любую синьору на её месте. Она вдруг присела, выскользнув из его рук, и, сдёрнув со столика жестяной поднос с чашками кофе, размахнулась и ударила его по уху.

Чашки с грохотом разбились о мозаичный пол, и в голове зазвенело от удара. От неожиданности Райно даже пошатнулся, а гадалка отскочила назад, подхватила с пола свою сумку с картами и шаром и бросилась к двери.

И уже на пороге обернулась и воскликнула, вся пылая от ярости:

– Правду?! Святая Лючия! Да вы просто ненормальный! Как ваш маньяк на этой карте! Вот вам правда! Уж не знаю, чем вам насолила та девушка, которую вы всё время рисовали, не знаю и знать не хочу! И видеть, как вы по ней страдали, мне тоже не надо! Но если вы так и на неё набрасывались, то оно и понятно, почему она вас выставила! Так что арриведерчи, маэстро, ноги больше моей не будет в вашем доме! Я на такое не соглашалась!

Она бросилась вниз по лестнице, и к грохоту в голове Райно присоединился удаляющийся стук её каблуков.