Текст книги "Жёлтая магнолия"

Глава 9. Жирная неделя

Миа вылетела из палаццо Скалигеров и бросилась наутёк. Бежала, не чувствуя под собой ног, и всё казалось, что за ней гонится Хромой со своей тростью, что поймает её сейчас и примется душить, а потом бросит в канал. Опомнилась она уже за мостом Понте-делла-Бьянко, нырнув в разноцветье галантерейного рынка. Среди лавок с тканями, фурнитурой и тесьмой, тюков шёлка и россыпи пуговиц, она наконец-то решила, что затерялась, и почувствовала облегчение.

О, Серениссима, да чего это он так на неё накинулся?! Что такого она сказала?!

Нет, ну разумеется, она сама дура и каракатица! Мама ведь предупреждала: никогда не делись правдой, не обдумав её цены! За иную правду можно заплатить и жизнью!

Миа достала из сумки кусочек сахара и отправила в рот, колени подрагивали от бега и страха, а ещё от всех этих видений, которые свалились на неё сегодня. Она и не хотела бы этого видеть, да выбирать не пришлось. Пока маэстро рисовал, Светлейшая снова расщедрилась…

Снова рисунки той девушки. Она сидит вполоборота, её волосы перевиты жемчугом, и на ней платье богатой замужней патрицианки.

Пальцы маэстро сминают лист с её портретом и бросают его в воду, обнажая другой, с ещё одним портретом той же самой девушки. И снова пальцы сминают лист и отправляют его в тёмную воду канала…

Кажется, у него целый альбом её портретов.

Мальчишка-башмачник смотрит, как рисунки один за другим летят в воду, а потом и пустой альбом падает вниз, и связка карандашей…

И столько боли в этом жесте, как будто маэстро вырвал собственное сердце.

– Да вы самый настоящий маньяк, маэстро! – пробормотала Миа, сбавляя шаг и поправляя растрепавшиеся волосы. – Подумаешь, девушка вышла замуж за другого! Что теперь, душить каждого, кто про это скажет?!

Всё сегодня было неожиданно и странно. Никогда ещё Светлейшая не открывала перед ней так много тайн. Раньше её видения были смутными, обрывочными и не такими частыми. А уж чтобы столько раз за один день! Такого и вовсе не бывало. Но теперь всё, что она видела, находясь рядом с маэстро, сияло разноцветными красками, волновало ощущениями и запахами. Его руки, творящие волшебство, и эти картины, полные чувственных переживаний, и такие яркие, и его взгляд… Эта девушка настоящее наваждение, ради которой он будто заложил душу дьяволу…

О, нет! Ей не стоит искать оправданий патрицию! Он бы и задушить её мог! И к тому же, она не хотела бы всего этого видеть. Это как подглядывать за влюблёнными в замочную скважину! А ей всего-то нужно найти убийцу «бабочек», отработать шестьсот дукатов и арриведерчи! Какое ей дело до страданий его души? Если бы это были какие-то тайны, интересные синьору Лоренцо, тогда другое дело.

Но Светлейшая упорно подсовывала ей сердечные раны маэстро, едва он оказывался рядом.

И то, как он посмотрел на неё сегодня…

Ей не впервой сидеть рядом с мужчиной, раскладывая карты или глядя в шар, иногда даже держа их за руку. И они все тоже смотрели на неё. Иногда делали сальные намёки или пытались шутить, но это её мало тревожило. Она умела поставить на место любого, но не в этот раз. В этот раз она просто испугалась.

Вот так, как на неё сегодня смотрел маэстро, на неё не смотрел никто и никогда. До мурашек, до замирания сердца, так, будто увидел что-то у неё внутри. И в этот момент, когда её ещё не покинуло видение, когда она ещё наполовину была на том мосту и смотрела, как он роняет в воду листы, совсем как слёзы, она ощутила, какая глубокая внутренняя сила таится в этом человеке. И за этим взглядом ледяных глаз, за его сдержанностью и холодным презрением прячется горячий вулкан страстей, ненависти и боли, и сожалений, адресованных той самой женщине. И сила этой страсти её испугала.

Эти удивительно реалистичные рисунки убитых «бабочек» на стене, его ненависть к той прекрасной девушке за то, что выбрала другого, и этот дар художника, чьи пальцы творят волшебство, лепестки, которыми украшали тела, и просьба Лоренцо шпионить за своим братом… И та ярость, с которой он схватил её сегодня за плечи… Как много странных совпадений!

Так, может, это он и есть?! Убийца?! Может, поэтому Лоренцо и обратился к ней с этой просьбой? Хотел убедиться? И сейчас она бы поклялась, что это маэстро их всех и убил! О, Серениссима!

Миа, Миа, во что ты вляпалась?!

Она шагала к мосту, прочь из сестьеры Карриджи, ныряя из жерла одной узкой улочки в другое, и думала о том, что, наверное, ей не стоит показываться на рива дель Карбон в ближайшее время. Плевать на шестьсот дукатов, она как-нибудь выкрутится, только пусть Скалигеры забудут о ней навсегда. Она сейчас же возьмёт всё необходимое в лавке и отправится в кочевое гетто цверров, в хитросплетение узких протоков Марджалетты, и поживёт несколько дней среди лодок и шатров. Взять вещи и убраться в гетто – дело быстрое, а через пару недель, глядишь, Скалигеры забудут о ней, и всё станет, как раньше.

Мысли сами то и дело возвращались к событиям сегодняшнего дня. Она вспомнила, как маэстро вскочил и бросился к ней, и как подхватил её на руки в соттопортико. Как может человек, так сильно нуждающийся в трости, быть таким расторопным, когда необходимо?!

Ох, нет, это неспроста! Он вскочил и бросился к ней так, будто ни дня в жизни не хромал! А значит, он просто водит всех за нос этой хромотой.

Она оглянулась несколько раз на поворотах, не преследует ли её кто-нибудь. К счастью, никого подозрительного позади не оказалось, и Миа решила ещё побродить по городу, чтобы дождаться сумерек. Лучше пусть никто не видит, как она вернётся домой в этом новом платье и как уйдёт оттуда.

В лавку она пробралась уже тогда, когда сгустились сумерки и весенний воздух стал жемчужно-серым. Солнце опустилось за границу крыш, длинные тени накрыли тёмную воду каналов, и потянуло холодом. Над причалами хозяева домов зажигали первые фонари. Миа прокралась к чёрному входу в лавку, достала ключ, но дверь оказалась не заперта, и, приглядевшись, она увидела, что замок сорван. Кто-то так сильно дёрнул дверь на себя изнутри, что скоба, удерживающая язычок замка, вырвала кусок старой древесины, а вместе с ней и гвозди, которые её удерживали.

Миа толкнула дверь и с ужасом вспомнила, что из-за всей этой кутерьмы со Скалигерами совершенно забыла, что нужно заплатить ренту! Она шагнула внутрь, торопливо зажгла огарок свечи, лежащий у входа, и огляделась. Повсюду был беспорядок. Видимо, сикарио герцога Ногарола, явившись сюда за деньгами, решили сами их найти во что бы то ни стало, потому что абсолютно всё в лавке было перевёрнуто. Миа разыскала ещё свечи и зажгла их, озираясь в разгромленной комнате.

О, Серениссима!

Шкаф был опрокинут, и все специи рассыпаны по полу, тут же валялись стулья и всё, что было в столе, и даже полки оказались оторваны от стены, и штора. А мешочки со специями, что она подготовила на отправку синьоре Долматти, кто-то просто растерзал, будто искал что-то внутри.

Миа бросилась наверх, в свою комнату, и застала там такой же погром. И в тот же момент подумала, что нет, она ошиблась: срок уплаты ренты наступает только завтра. Как раз в канун Жирного вторника. А с чего бы тогда людям герцога являться и громить лавку просто так? И плохое предчувствие сжалось холодным комком в желудке.

Она поставила свечу на подоконник и присела, разглядывая пол. В нескольких местах доски были сорваны, как будто воры искали что-то конкретное и знали, где оно может быть спрятано. Но, к счастью, её тайник с деньгами, в котором лежали триста дукатов, предназначавшихся для уплаты ренты, грабители так и не нашли. Те, кто вырос в гетто, умеют прятать вещи надёжно.

И, осмотрев комнату, Миа пришла к выводу, что всё это ой, как странно! Её серебряные украшения воры не взяли. Пусть они и стоят два сантима за горсть, но, если бы это были обычные воры, они бы унесли всё, что только можно продать. А грабители не взяли унесли ничего…

Да и её собратья из гетто не полезут в лавку монны Росси. Она исправно жертвует в общую казну мамы Ленары несколько дукатов, чтобы мелкие воришки обходили её дом стороной. А воры постарше, те, что занимаются богатыми домами, знают, что у неё нечем поживиться. Не стали бы они крушить здесь всё.

Синьор Барбиано уже расколотил её фонарь и тем удовлетворился. И если это были не сикарио Ногарола и не обычные воришки из гетто, то вывод только один – это люди Хромого. Пока она бродила по городу в ожидании наступления сумерек, он послал их сюда, чтобы поймать её и… убить, наверное. Они явились, её не нашли и поэтому разнесли тут всё ей в назидание. О, Святая Лючия, хорошо, что она не пришла домой раньше! Они ведь могли утопить её в канале!

Миа подняла стул и присела на край, глядя на треснувший от падения на пол старенький комод. И мысли, одна хуже другой, пронеслись в голове вереницей.

Она разорена. Лавка приносила совсем небольшой доход от продажи специй, и у неё были постоянные покупатели, но теперь… Весь её товар лежит на полу вперемешку с черепками, а денег на закупку нового у неё нет, всё ушло на проклятую ренту! Есть, конечно, клиенты, которые регулярно приходят к ней погадать на картах или узнать будущее по чашке кофе, но оставаться в лавке небезопасно – вдруг люди Хромого навестят её ещё раз?! Да и после того, как сюда явился сначала Барбиано с угрозами, потом сикарио одного герцога, а теперь другого – кто захочет к ней приходить? Дурная слава никому ещё не приносила денег.

Карты не соврали. Всё и правда плохо.

Вчера утром на пороге появился Лоренцо делла Скала, и вот, извольте, сегодня к вечеру она уже разорена! Вот что значит перейти дорогу патрициям!

– Да чтоб вам всем пропасть! – воскликнула она в сердцах и принялась торопливо собираться.

Нельзя здесь задерживаться. Она быстро сняла платье монны Джованны, надела свою привычную одежду, бросила в сумку самое необходимое и задула свечи. Забрав из тайника всё ценное, как смогла, заперла сломанные двери, закрыла ставни и направилась к мосту в поисках лодки.

Плевать на лавку – жизнь дороже. А в Марджалетте она не пропадёт. В конце концов, никакая она не синьора и даже не подобие…

Чем дальше лодка плыла по каналам прочь от сестьеры Карриджи, тем темнее становилось. Сестьера Пескерия, где жила Миа, экономила на свечах и масле, поэтому фонари висели только у лавок и аптек, а также на мостах да у будок констеблей. Но по мере приближения к Марджалетте, свет исчез совсем. Остались только луна и звуки…

Мерный скрип уключины, посвисты соловьёв в зарослях ивняка на баренах – илистых отмелях, что разбросаны повсюду в лагуне, плеск играющих в воде рыб и лягушачьи трели, да ещё дыхание лодочника в такт взмахам вёсел…

Мардажлетта покоится в непроглядной тьме, но лишь с виду кажется сонной и безмолвной. Ты не видишь её, но она смотрит на тебя. Наблюдает за тобой десятками глаз. Из ивняка, из зарослей осоки, из одиноких лодок, пришвартованных у берегов. Марджалетта – это остров, состоящий из сотен маленьких островков, соединённых зарослями солёного тальника. Самый непригодный для жизни из семи островов Аква Альбиции. В легенде говорится, что, когда Светлейшая раздавала дары, цверры опоздали, вот им и досталось то, что никто не хотел брать. Изрезанная протоками болотистая местность, заросшая ивняком и осокой, похожая на огромный бобровый дом. Зато сюда не заглядывают лодки констеблей, и жандармы меньше, чем сотней, сюда тоже не суются. Потому что кого-то найти в Марджалетте – дело гиблое. А вот потеряться очень легко.

Прокричала чайка, в ответ крякнула утка…

И Миа поняла, что это Смотрящие докладывают по цепочке, что кто-то движется по каналу. Когда она выбралась на берег, её уже ждали.

Лодка мамы Ленары не самая большая и не самая новая. Зато шатёр у неё самый богатый. Сложный узор выткан на красно-коричнево-оранжевой ткани. Хотя тут есть и жёлтый, и зелёный – цверры любят яркие краски. Ромбы переплетаются с ромбами, линии создают замысловатый рисунок – и это всё не просто узор. Этот узор всё равно, что надпись. Он издалека говорит о том, что этому шатру нужно оказать самое большое почтение.

Мама Ленара даже не удивилась появлению Дамианы. Ждала. Посмотрела с прищуром и кивнула – входи.

На ней чёрная рубаха, обшитая бахромой и серебряными монетами. Поверх висит множество серебряных украшений и бус из бирюзы и яшмы, закрывая всю грудь почти до пояса. Кольца на пальцах рук и ног, браслеты на запястьях, а на голове огромный красный тюрбан, из-под которого по бокам спускаются волосы, заплетённые в две косички у висков, тоже обильно украшенные серебряными монетами.

Мама Ленара стара, и при взгляде на её морщинистое лицо думается, что она помнит, наверное, те времена, когда в Альбиции забили в ил первую сваю.

– Я знала, что ты придёшь…

Миа опустилась рядом, на настил, покрытый красным ковром и, наконец, выдохнула. Здесь она в безопасности. Сбоку от мамы Ленары лежали две свежеощипанные утки и куль гороха: на закате все собираются в гетто и сдают дневной улов.

– Ну, рассказывай, – мама Ленара подбросила тушку утки на ладони, разглядывая её со всех сторон.

Она молча выслушала историю о том, как люди герцога Ногарола разгромили лавку Дамианы, и лишь покачала головой. О Скалигерах Миа рассказывать не стала. Лишнее это, да и то, что она взялась работать на патрициев, может быть истолковано превратно. А Марджалетта сейчас для неё единственное укрытие, не хотелось бы его потерять.

– Ты заняла денег у Гвидо… Зря ты это сделала, – наконец ответила мама Ленара. – Гвидо, как пиявка: если в кого вцепится, пока не высосет всё до капли, не успокоится. Хотя и герцог тоже пиявка… та ещё пиявка, да… А ты, милая, будешь теперь кормить двух пиявок. Поняла? А я говорила твоей матери, говорила ведь, что лавка эта – плохая затея. Плохая! Для цверры безопаснее на воде, – она говорила протяжно, повторяя некоторые слова по два раза. – Сегодня здесь, завтра там. Захотят найти, а тебя уже и след простыл. Да. А вода всё смоет и никакого следа не оставит. В Марджалетте найти кого-то – что камень, брошенный в море. Что камень, поняла? Но я тебе так скажу… Оставайся. Живи, сколько хочешь. Правила ты знаешь: по дукату за день отдаёшь мне и приносишь еду в общий котёл. Работать будешь, где Джакомо скажет. И про его ребятню не забывай, подбрасывай им тех толстосумов, у кого кошелёк трещит от серебра. Нынче у патрициев наступает Жирная неделя, сплошь праздники, и нам от их жирку должно перепасть немало, – мама Ленара прищурила подведённые углем чёрные глаза. – Да хранит тебя Светлейшая, иди. Иди, милая. Я скажу, чтобы о тебе позаботились.

Джакомо отвёл её к одному из шатров, где для неё нашлись еда и постель. Засунув сумку под голову, Миа укрылась толстой вязаной шалью и так и лежала некоторое время, глядя на небо сквозь щель в пологе. Ей ещё предстоит тут обустроиться.

Мать хотела для неё лучшей жизни, но, похоже, для цверры это вряд ли возможно. А мама Ленара права. Её место здесь, потому что так или эдак лавку у неё всё равно отнимут, а Гвидо, пожалуй, стоит вернуть деньги, чтобы он не высосал её досуха, как пиявка. Завтра утром она наведается на кладбище – там в одном из склепов у её матери был тайник, чтобы прятать самое ценное. Когда живёшь на воде, всё может намокнуть или сгнить, а где самое сухое место в Альбиции? Конечно, на холме, где кладбище. Помнится, она водила туда Дамиану ночью, и ей поначалу было страшно, но мать на её страхи только посмеялась и сказала, что бояться в этой жизни нужно не мёртвых, а живых.

Потом она пойдёт в палаццо Ногарола и скажет, что согласна продать лавку. Купит лодку, остальные деньги спрячет и вернётся жить в гетто. А там видно будет.

Она вздохнула, повернулась на бок и уснула, отбросив все сожаления. Она больше не лавочница. Она снова цверра. А цверра должна жить одним днём, как бабочка.

Следующим утром она взяла у Джакомо лодку и отправилась на кладбище, где спрятала все свои ценные вещи. А вернее, просто засунула сумку в то место в склепе, где был тайник у её матери. Склеп принадлежал семье каких-то синьоров. На каменном портике над входом было высечено что-то длинное на староальбицийском, и изображена голубка, пронзённая стрелой. Видимо, какие-то слова скорби, как обычно принято у патрициев. И по всему видно было, что никто не наведывался сюда уже много лет, наверное, потому мать и выбрала это место. Миа присыпала порог старой листвой, чтобы следов её посещения не осталось, и отправилась обратно.

В палаццо Ногарола её не пустили дальше причальной бриколы. Вышел какой-то спесивый мессир, похоже, дворецкий, долго выспрашивал, кто она такая и по какому вопросу, и велел дожидаться в лодке, пока он справится о её делах. Но ждать ей пришлось недолго. Вместо дворецкого появился пожилой лысоватый мужчина, в жилете и пенсне, и представился управляющим. Он держал в руках учётную книгу, ещё раз спросив имя и адрес лавки и перевернув пару листов, ответил:

– Ваша рента сегодня была уплачена, монна… Росси, да?

– Уплачена? Не может быть. Вы, верно, перепутали, мессир, – пробормотала Миа. – Дамиана Винченца Росси, рива дель Карбон. Я должна была уплатить сегодня, но я хотела поговорить о продаже…

– Нет, монна Росси, я лично выдавал расписку на ваше имя. Росси… вашему… кажется, – он заглянул в книгу, – э-э-э, брату. Мессир Росси, совершенно верно.

– Брату?!

– Да, брату.

– И как выглядел мой…э-э-э… брат? – удивлённо спросила Миа.

– Ну… как обычный человек. Одет, как горожанин. Ничего примечательного, а в чём собственно дело? – мужчина внимательно посмотрел на неё сквозь пенсне.

– Э-э-э… да нет, ни в чём. А за сколько месяцев он уплатил?

– За полгода, – мужчина захлопнул книгу и, сняв пенсне, направился в палаццо, даже не попрощавшись.

А Миа отцепила швартовочный трос, оттолкнулась веслом от набережной, и течение, подхватив лодку, медленно понесло её прочь.

О-ля-ля! Что за небывалые дела! Кто же мог заплатить за неё ренту? Может, это всё же ошибка?

Она взялась за вёсла. Ошибка не ошибка, но, видимо, сикарио герцога теперь от неё отстанут. И раз уж кто-то оплошал и заплатил её долг, то это хорошая новость. А вот плохая в том, что если этот кто-то не оплошал, то… у неё неожиданно появился странный брат, и, кто это может быть, было совершенно не ясно. Но предчувствие подсказывало, что от такой помощи может быть всё ещё хуже. Может, кто-то другой нацелился на её лавку? Далась она им!

Миа ещё раз оглянулась на палаццо Ногарола.

Потом она, конечно, во всём разберётся, а сейчас ей некогда думать об этом, надо работать. Жирная неделя должна принести хороший доход, и нельзя его упустить, ведь ей теперь придётся ежедневно платить маме Ленаре.

Миа достала из сумки платок, навертела на голову тюрбан, надела длинные серьги и браслеты, достала карты и направилась туда, где сегодня планировалась ярмарка. Джакомо велел ей сидеть прямо на рива дель Боккаро, посреди самой бурной торговли. Он знал, что Дамиана принесёт большой улов.

И она принесла, как и ожидалось. В эту неделю Светлейшая благоволила ей, и клиентов несло, как приливной волной. Солнце разгулялось, дни стояли по-летнему тёплыми, и людей на рива дель Боккаро было полно, а весь канал забит лодками. Крики зазывал, запах жареной рыбы, музыка и смех доносились оттуда, где продавались каштановые лепёшки и дешёвое вино, праздник заманивал людей расстаться с лишней монетой, и Миа ловко раскладывала карты на красном платке, расстеленном прямо на бутовом камне набережной.

– А он будет красивый? – спрашивала недавно подошедшая девица, желавшая погадать на будущего мужа.

– Я бы не сказала, что прям красавец, скорее приятный, но богат, – ответила Миа с улыбкой и чуть понизила голос, – все будут вам завидовать.

Глаза девушки вспыхнули, и она даже смутилась – богатство будущего мужа должно было компенсировать все остальные недостатки. За девушкой появилась другая, и позже – почтенная мать семейства. За эти несколько дней Миа заработала много денег – хватит на то, чтобы два месяца прятаться в Марджалетте у мамы Ленары, даже не работая.

И только Марчелла, молодая гадалка, чьё место пришлось занять Дамиане, была недовольна. Оно и понятно, Жирная неделя приносит столько денег, сколько заработаешь за три месяца, но Джакомо решил, что теперь Марчелла будет сидеть в конце рива дель Боккаро, и из-за этого клиентов ей доставалось вдвое меньше.

– Зря ты вернулась, – буркнула Марчелла, когда в одно утро, уже ближе к концу Жирной недели, Джакомо высадил их из лодки. – Я всё слышала. Слышала, как мама Ленара говорила толстухе Фабьяне, что нагадала тебе смерть. Так что я бы на твоём месте поостереглась.

– Шла бы ты, Марчелла, по своим делам, как шла. И не болтала бы ерунды, – ответила Миа, стараясь выглядеть беззаботной.

Но слова молодой гадалки осели в душе, как песок на дне ведра. И в тот же вечер она заглянула в шатёр мамы Ленары, чтобы узнать об этом гадании. Она принесла плитку отличного табака, купленного специально для такого случая, и уселась прямо на ковре, подогнув под себя ноги.

– Что, задобрить меня думаешь? – усмехнулась мама Ленара, разламывая плитку табака и набивая трубку. – Да не меня надо, а Светлейшую… А Марчеллу ты не слушай, у неё язык, как весло, и гребёт так же. Хотя… Карты тебе, и правда, выпали плохие. Но, видно, от судьбы не уйдёшь, хоть твоя мать и пыталась тебя у неё выкупить. Всем пожертвовала…

– В каком смысле?

– Да ни в каком, придёт время – узнаешь, – ответила мама Ленара, раскуривая трубку. – Рано тебе пока ещё это знать. Потому что нет хуже предсказания, чем сделанное не ко времени. Пока не знаешь – всё можно изменить, а предсказанное уже изменить будет трудно. А Марчеллу ты не слушай. Не слушай её. Бестолковая она, да завистливая. И глупая. А ты теперь снова среди нас, глядишь, всё и обойдётся. Иди, милая. Иди. В гетто тебе ничего не грозит.

Клубы дыма окутали старую цверру, и Миа вышла из шатра. Всё равно мама Ленара больше ничего не скажет.

Марджалетта была погружена во тьму. Чёрное небо раскинулось от края до края, но звёзды едва проглядывали. Летом звёзд мало: слишком много влаги в воздухе. Где-то в устье реки, впадавшей в лагуну, громогласно пели лягушки, и неподалёку, у костра, Джакомо играл на мандолине, а кто-то подпевал ему, в такт потряхивая бубном.

Но Миа не стала присоединяться к веселью, пошла прочь и села на поваленное дерево, прямо у воды.

То, что сказала мама Ленара, теперь не выходило из головы. От чего пыталась защитить её мать? Чем она пожертвовала ради неё?

То, что её мать была другой, Миа поняла ещё в детстве – слишком уж непохожа она была на темноволосых смуглых цверров. И говорила не так, как они. У неё была грамотная речь, она умела писать и читать, и её научила. Но почему она жила в Марджалетте? Этого Миа не знала, а мать никогда не рассказывала. Зачем отдала её в пансион? И зачем потом забрала её так внезапно? Купила эту лавку, а потом исчезла. Говорили, она утонула. В протоке на старой коряге нашли её сумку и платок. С тех пор прошло уже несколько лет, но только сейчас Миа услышала, что есть в этом всём ещё и какая-то тайна. Может, поэтому мать всегда накручивала на голову огромный тюрбан, из-под которого свисали фальшивые чёрные косы? И глаза подводила углём, а губы красила кармином. Она избегала некоторых домов и не ходила туда, даже если приглашали и сулили немало денег. А на слова Дамианы отвечала, что за иные деньги по неосторожности можно и жизнь продать.

Миа снова вспомнила слова матери, та часто повторяла ей, что нельзя говорить людям всей правды. Нельзя говорить всего, что видишь, и нужно обязательно смотреть в шар перед тем, как предсказывать.

Пусть лучше тебя недооценивают, девочка моя. Никогда не хвастай и не рассказывай о том, как много ты можешь узнать. Будь осторожна…

Она так часто повторяла эти слова, что Миа впитала их кожей. И до недавнего времени она и была осторожна. До того момента, как Ногарола решил отобрать у неё лавку, и всё пошло наперекосяк.

Как же ей узнать, что имела в виду её мать и мама Ленара? Что за опасность ей угрожает? О, Серениссима, да что же это за чёрная полоса?!

И она решила: так или иначе, она вытянет из Марчеллы, что ещё та слышала от мамы Ленары. Марчелла глупа, вот и славно – нетрудно будет её разболтать. Пожалуй, надо купить ей бусы в подарок.

С этой мыслью Миа отправилась спать. План, какой-никакой, у неё сложился, и это успокаивало. Знать, что можно что-то изменить, всё же лучше, чем сидеть в неизвестности и покорно ждать удара судьбы. Что бы там ни было – без боя она не сдастся. Завтра вечером она посидит с Марчеллой у костра, подарит ей бусы, а может, даже и место своё уступит на рива дель Боккаро – Жирная неделя уже всё равно заканчивается. Она узнает всю правду, а там Светлейшая укажет, что ей делать.

Но её планам не суждено было сбыться. На следующий день, прямо после полудня, когда она прятала в сумку тридцать сантимов, только что взятых за гадание, на красный платок с колодой карт упала густая тень.

– Эй, красавица! А мне погадаешь?

Миа подняла голову и увидела долговязого Пабло.

Позади него стояли те самые двое сикарио Скалигеров, один из которых в прошлый раз тащил её на плече. Чуть поодаль маячил косоватый Жильо, а у стены дома со своей неизменной тростью и в плаще замер маэстро Л'Омбре, и неизвестно, сколько он там стоял и вот так её разглядывал.

О-ля-ля! Попалась птичка!