Текст книги "Огненная кровь. Том 2"

Как он мог?! Хотя, мог, конечно. Достаточно вспомнить то, что было за столом в день их помолвки. Да он просто негодяй! Подлец! Он заставил её мучиться угрызениями совести, и ему нравилось это – наблюдать за её муками!

Она от ярости даже закусила губу. Теперь, когда она, наконец, поняла, что произошло, ей стало даже как-то легче. Значит, это всё магия. Вот в чём причина! А вовсе не в её запутанных чувствах. Иррис готова была пойти к Альберту и снова отхлестать его по лицу, как там, на озере, и высказать ему всё, что она думает. И заставить оборвать эту связь. Но идти ночью в комнату к чужому мужчине было слишком уж неприлично.

А если он откажется разорвать эту связь? Тогда она всё расскажет Гасьярду! Он хотел знать – так вот и ответ! Гасьярд ведь Заклинатель, он знает, что нужно делать.

Она легла спать, но сон не шёл, и Иррис снова и снова мысленно перебирала моменты их неловких разговоров и встреч, и что-то было в этом всем неправильное. Или чего-то не хватало. Она никак не могла понять, почему же Альберт не может управлять тем, что создал. Ведь то, что она прочла в книгах, не совпадало с тем, что она видела. Связь создаёт Заклинатель и он может обратить ритуал, потому что он бесстрастен. Но Альберт не Заклинатель, и то, что она могла прочесть на его лице, говорило о том, что от этой связи он не испытывает особого удовольствия.

Так в чём же дело?

Утром, увидев в окно Гасьярда, идущего с коробкой конфет на их террасу к завтраку, она схватила мольберт и краски и убежала в сад, велев Армане сказать, что сегодня не станет завтракать. После вчерашнего ей не хотелось разговаривать с Гасьярдом. Ей хотелось побыть одной и разобраться во всём. А ещё ей нестерпимо хотелось поговорить с Альбертом, высказать ему всё, потому что за эту ночь она почти возненавидела его. И разорвать эту связь, лишающую её воли, заставляющую думать о нём, о его голосе, о пронзительном взгляде и прикосновениях, и ощущать жар под кожей, от которого подгибались колени. Ей хотелось того, о чём ей, невесте Себастьяна, даже думать нельзя, не то, что хотеть! Эти желания были постыдными, ужасными и навязчивыми, и они пугали её. Иррис была полна решимости и даже приготовила обвинительную речь, но время шло, а Альберт так и не попался у неё на пути. И к вечеру решимость наполовину ушла.

Себастьян пригласил её в театр. И они поехали туда, на большую площадь, в здание с множеством колонн из розового мрамора. В этот день состоялась премьера новой пьесы, и театр был полон, но представление совершенно не увлекло Иррис. Да что там говорить, она его почти не видела. Она смотрела на соседние ложи, где сидели Милена, Драгояр и Хейда. Таисса, Истефан и Эверинн в другой ложе, даже Тибор в розовом фраке, я рядом – Гасьярд, не сводивший с Иррис глаз, но Альберта нигде не было, и ей вдруг стало как-то тоскливо и холодно. И хотя на улице была ранняя южная осень – то же лето, только без изнуряющей жары, но холод поселился где-то внутри, словно из её души постепенно уходило то тепло, которым с ней всё это время делился Альберт.

Куда же он делся?

Теперь она была зла на него. Зла за то, что он всегда появлялся так некстати, но сейчас, когда он нужен, его не было поблизости. И она снова прокручивала в голове речь, только в этот раз в ней было уже меньше резких слов.

К третьему дню она совсем отчаялась. И хуже всего было понимание, что это всё не от неё зависит, это всё просто магия.

Ну а что ещё это могло быть?

Что ещё могло заставлять испытывать эту ноющую боль в груди? Заставлять думать о нём, вспоминая моменты их встреч, его лицо в библиотеке, когда он рассказывал ей о своём детстве, его улыбку, такую искреннюю и открытую, слышать его голос в голове и оглядываться на каждое дуновение ветра?

Что это, если не магия?

Это она принуждает её сжимать ладонь, ту которую он поцеловал на балу, и всё ещё чувствовать в ней прикосновение его губ и искру тепла. Но с каждым днём эта искра становилась всё менее ощутимой, а щемящее чувство в груди давило всё сильнее.

Куда он пропал?

Ей было одиноко в этом дворце, и постепенно стало казаться, что с уходом Альберта словно погасло солнце. Она вздрагивала внутренне, когда кто-то произносил его имя, и почти не могла есть. Иррис пыталась читать книги, но глаза бежали по строчкам, а мысли уносились куда-то в дебри воспоминаний о том, как он стоял здесь и крутил в пальцах песочные часы. Она брала их в руки, переворачивая раз за разом и смотрела, как сыплется песок, и ощущала себя несчастной. Единственное место, где ей хотелось быть – обсерватория в башне. Она принесла туда краски и мольберт и рисовала море – серые волны, серые скалы, серые тучи…

Она снова сочиняла речь, и эти внутренние диалоги с Альбертом начинали сводить её с ума. Наконец, не выдержав, она послала Арману узнать, дома ли Цинта, а затем направилась к нему сама, под предлогом того, что ей нужно средство от головной боли.

Цинта рад был её видеть, долго и с упоением рассказывал про то, как он учит лекарский язык и что на рынке здесь очень дешёвое гвоздичное масло, и ещё кучу всего, чего она знать не хотела, но спросить напрямую, где его хозяин, Иррис постеснялась. И когда, наконец, Цинта выплеснул на неё всю свою радость, она, как бы невзначай спросила, почему его хозяин не приходит на обед в гостиную. Цинта с озабоченным видом рассказал, как сильно он переживает за князя. Про бои и бордель, про то, что Альберт никого не слушает, и про то, что всё это может плохо закончится, и попросил её написать ему записку, потому что леди Иррис он точно послушает.

И она написала.

Иррис никогда бы такого не сделала в здравом уме. Но она понимала, что, кажется, ум её совсем не здрав. Что эта связь убивает их обоих, превращая жизнь в невыносимую пытку притяжения и запретного желания, а значит, нужно поскорее с ней покончить. Он ведь тоже несчастен. Судя по тому, что рассказал Цинта. А значит нужно изгнать из души эту магию, разорвать связь и освободить друг друга, и потом им обоим станет легче.

Но на самом деле легче ей стало почти сразу.

Он придёт.

Он не может не прийти.

Иррис выпила бокал вина. Для храбрости.

Бутылка фесского золотого появилась на её столике ещё утром вместе с вазой фруктов и фужером на тонкой витой ножке. Она подумала, что Себастьян так внимателен – каждый раз присылает ей то сладости, то фрукты, то ароматную осеннюю клубнику, и сегодняшняя бутылка вина была очень кстати. И ей снова стало не по себе за то, что она обманывает будущего мужа. За эту встречу втайне от него и постыдную связь, которой не должно было быть, и за то, что эта связь заставляет её испытывать. Сегодня ей нужно покончить с этим раз и навсегда, и тогда она попросит Себастьяна повторить ритуал, и всё станет, как надо.

Она вздохнула и расправила складки на платье, в сотый раз разглядывая себя в зеркале – ей хотелось выглядеть серьёзной и строгой. Но из зеркала на неё смотрело лицо белее мела и глаза, как два плошки, полные сапфирово-синего ужаса, и бледно-голубое платье совсем не придавало её лицу серьёзности, но зато удивительно шло к её глазам. Иррис била нервная дрожь, и чтобы чем-то занять непослушные руки, она взяла с собой веер и направилась в оранжерею. Именно там она просила у Альберта встречи. Там, перед закатом.

В это время оранжерея точно будет пуста, слуги собираются в храме для молитвы, и именно это время, между закатом и ужином, во дворце самое тихое. Себастьян после обеда уехал по делам в город и обещал быть только поздним вечером, а от охраны она ускользнула, перебравшись на соседний балкон по широкому каменному фризу.

В оранжерее было тихо. Уходящее солнце играло под куполом всеми оттенками алого золота и, преломляясь на гранях стекла, рассыпало разноцветные пятна по листьям экзотических цветов. Иррис прошла в центр, туда, где находился фонтан в украшении статуй и мраморных лебедей, печально склонивших головы к воде, и остановилась, сжимая в пальцах ручку веера.

Сейчас идея встречи с Альбертом здесь стала казаться ей очень плохой. Уединённое место, никого посторонних, благоухание цветов, алый закат – всё это слишком походило на свидание. И всю её решимость как ветром сдуло. Она вспомнила, каким яростным может быть Альберт, вспомнила пожар на озере и его разбитое в кровь лицо после бала, и ей стало страшно, а вино в желудке сжалось в холодный комок. Она играет с огнём. Но уйти отсюда сейчас – это значит привести его в ещё большее бешенство, ведь она сама попросила этой встречи.

Боги милосердные, помогите мне!

Взмолилась, в отчаянии стискивая ледяные пальцы, и услышала позади торопливые шаги. Иррис обернулась, сердце дрогнуло и покатилось в какую-то бездну.

Он шёл стремительно, впрочем, как и всегда, размахивая правой рукой, и полы его кафтана развевались от быстрой ходьбы. Было видно, что он торопился. Да не то торопился, он собирался словно на пожар – на лице и шее капли воды, влажные волосы отброшены назад, и даже рубашка мокрая, липнет к телу. И застегнул он её криво, пропустив одну пуговицу, а манжеты выглядывают только из одного рукава – видно, что одежду он натягивал уже на бегу. От него пахло хвойным мылом и лавандой, и не трудно догадаться – он только что вылез из ванны. Альберт приложил руку к сердцу и поклонился, остановившись в двух шагах.

– Добрый вечер, леди Иррис, – сказал он церемонно, а улыбка так и рвалась с губ, ноздри трепетали и сияли глаза.

Он впился в неё взглядом – жадно, соскучившись, охватывая её всю, и горячая волна накрыла Иррис с головой. И от этого взгляда, от нахлынувшего на неё тепла, и этой ничем неприкрытой радости на его лице Иррис почувствовала, как ей делается дурно. Как слабеют ноги, как вся её решимость уходит, уступая место отчаянью и такой же, как у него, глупой радости, а кровь бросается в лицо, заливая её с ног до головы краской смущения. И если бы можно было вернуть всё назад, она бы ни за что не написала ту записку, потому что в это мгновенье поняла – всё закончится плохо.

– Ты позвала – я пришёл, – добавил он тихо, стирая со лба капли.

И он сам казался смущённым и не знал, с чего начать разговор, он вглядывался в её лицо, пытаясь понять, что же будет дальше, но не осмеливался нарушить это хрупкое мгновение ожидания. А Иррис не могла вымолвить ни слова. Все те речи, которые она готовила, продумывая каждое слово, которое скажет ему, куда они испарились вдруг из её головы? Почему всё, что она может сейчас – молчать и пытаться удержать непрошеную улыбку?

– Я… я хотела поговорить с тобой, – наконец, произнесла она, глядя перед собой на мозаичную плитку пола и пытаясь дышать ровно.

– Я догадался, – ответил он тихо, чуть улыбнувшись, – о чём?

– О… нас. Я… долго думала… я читала книги… и поняла, что это всё… ведь это всё – магия, – выдохнула Иррис, – это она заставляет нас делать не то, что мы хотим, ты ведь понимаешь, что эта связь, она против моей воли…

Она говорила путано и сумбурно, пытаясь подбирать слова, чтобы не обидеть его, и чтобы объяснить доходчиво, но выходила какая-то бессмыслица. Она стискивала в руках веер и боялась смотреть ему в глаза, а сердце колотилось так громко, что просто оглушало. И хотела она сейчас только одного – чтобы всё это поскорее закончилось. Запутавшись окончательно в своих словах, она подняла на него робкий взгляд и добавила тихо:

– Ты должен прекратить это. Разорвать эту связь.

Ну вот. Главное сказано.

– Ты о чём, вообще, говоришь? – спросил Альберт, прищурившись, но лицо его вмиг стало совсем другим.

С него ушла вся радость, и оно словно окаменело.

– Ты же знаешь о чём! – воскликнула Иррис, чувствуя, как её почти душит отчаянье. – Там, на озере, ты связал нас каким-то ритуалом, вашим ритуалом! Там это началось! И теперь это всё – всё, что происходит между нами… всё это притяжение, это безумие и этот огонь, это…

Она развела руки в стороны.

– …невыносимо! Это же магия, и я не хочу этого! Зачем ты это сделал? Зачем? Ты должен это прекратить! – почти крикнула она и добавила тише, с мольбой, будто пытаясь смягчить удар. – Прекрати это, пожалуйста!

– Какой ещё ритуал? Что прекратить? – он сделал шаг навстречу, но она отступила назад. – О чём ты говоришь? Я ничем нас не связывал! С чего ты вообще это взяла?

Он был сбит с толку её словами и даже как-то растерян.

– Это же очевидно! Я читала, и всё совпадает… всё, как описано в книгах, это притяжение, жар от прикосновений, эти мысли! Боги милосердные! С того дня, как ты дотронулся до меня на озере! – она закусила губу и посмотрела сквозь листья куда-то в тонущий в сумерках сад. – И я не чувствую того же с Себастьяном. И я…

– Ах, вот оно что! – его лицо стало жёстким, и меж бровей залегла напряжённая складка. – И раз ты ничего не чувствуешь с Себастьяном, ты поспешила обвинить в этом меня? Он не будит в тебе желания? Ну а я-то тут при чём?

Если бы можно было убить взглядом, она бы уже умерла. Никогда она не видела у Альберта такого лица, глаза – узкие щёлки, в которых дрожат капли ртути или расплавленного серебра, губы сжаты, и видно, как от напряжения на висках у него вздулись вены. Он засунул руки в карманы и смотрел на неё так, что лучше бы она и правда умерла на месте.

Всё вышло не так, как она ожидала. Иррис не думала, что он станет отрицать очевидное. Она совсем не была готова к такому, и на этот случай у неё не было никакой речи. Всё ведь было логично: он это сделал. И он должен был либо согласиться, либо увиливать и лгать. И было похоже, что он пошёл вторым путём, вот только его голос, глаза, его возмущение – всё было таким искренним, так что Иррис совсем растерялась.

Но он же не мог не знать!

– Да при том! – воскликнула она, ощущая, как внутри зарождается тонкое веретено вихря. – Что это из-за тебя! Зачем ты отрицаешь это? Между нами есть связь! И её сделал ты! Она против моей воли, я не хочу её! Она сводит меня с ума! Неужели ты не видишь, как мне плохо? И тебе! Зачем же мучить друг друга!

– Но я ничего не делал! Нет никакой связи, Иррис! – он снова шагнул к ней, и она снова отступила.

– Ты лжёшь! Лжёшь! – воскликнула она отчаянно. – Я же вижу – всё это есть! Зачем? Ты хотел получить благодарность? Там, на озере? Или так ты хочешь отомстить своей семье?

– Что? – он шагнул ещё ближе, почти загнав её в угол между статуей грустной нимфы слева и скамьёй справа, а позади уже начинался гранитный парапет, и прохладное дыхание фонтана коснулось спины Иррис. – Значит… вот как ты считаешь! Что я специально связал нас ритуалом, чтобы мучить тебя? Чтобы добиться благодарности или отомстить родне? Так? Ну же, скажи! Вот, значит, каким ты меня видишь? Негодяем? Подлецом? Паршивым псом без чести и совести? Ты считаешь так же, как Милена или Таисса? Ты провела с ней один вечер, и, похоже, что это заразно!

Его слова были, как пощёчины. И она хотела бы стоять от него подальше, но Альберт положил одну руку на постамент статуи, а другой схватился за мраморную лебединую шею, перекрыв Иррис путь к бегству.

– Я похожа на Таиссу? Боги милосердные! Или Милену? – она почти задохнулась от обиды. – Как ты сам можешь такое говорить? Ты – который ненавидит их всей душой! Как ты можешь сравнивать меня с ними! Неужели ты не видишь, что я просто хочу быть хорошей женой! И сделать всё правильно! Я не хочу разрываться между тобой и Себастьяном! Я не хочу никого обманывать! И испытывать эти чувства, потому что они не мои! Потому что они не настоящие! Это магия, это всё наваждение! И ты это знаешь! Ты не оставил мне выбора! Ты не спросил, а хочу ли я этого? А я этого не хочу! И если ты не отпустишь меня, то я скажу Гасьярду, я попрошу его разорвать эту связь, раз ты не хочешь этого делать! – воскликнула она яростно, плохо понимая, что вообще говорит.

Она не хотела произносить таких слов, и кричать тоже не хотела. И та речь, что она придумала недавно о совести и свободе воли была полна достоинства и мудрости. Но в нужный момент она так и не смогла её произнести, а вместо этого кричала на Альберта, забыв и о достоинстве, и о мудрости. И ей хотелось ударить его кулаками в грудь, потому что она не ожидала того, что он так яростно станет всё отрицать и в ответ обвинит её в бессердечии.

Вихрь раскручивался всё быстрее, захватывая их и оранжерею, превращаясь в смерч, уходящий сквозь стеклянный купол куда-то в вечернее небо. Её внезапно пронзил острый укол боли, скрутив внутри всё в тугой узел.

– Ну, разумеется! – произнёс Альберт с сарказмом. – Я смотрю, вы теперь лучшие друзья с дядюшкой Гасом… Утренние прогулки по саду, обмен платочками! Может, и насчёт Таиссы с Миленой я не так уж и неправ? Ты, оказывается, не слишком далека от моей родни, как может показаться на первый взгляд.

– Мы не друзья с твоим дядей! Это не то, что ты думаешь! – всплеснула она руками.

– Это всегда не то! – воскликнул Альберт яростно. – Но обвинять меня во всём без разбору Таиссе подходило больше, чем тебе. Или я ошибался насчёт тебя? Потому что ты веришь книгам, дяде Гасу, Таиссе, этим кустам! Кому угодно, только не мне! И ты поспешила обвинить меня даже в том, что это именно я мешаю тебе наслаждаться жаркими ночами с Себастьяном!

– Я… Я не обвиняю тебя, я лишь прошу…

Но он перебил её, не дав договорить:

– Я же вижу, как ты тяготишься этой связью! И я бы рад разорвать её, да не могу. Если она и существует, то не я её сделал! Ты думаешь, мне доставляет радость таскаться за тобой, как цепному псу? – он говорил жёстко, отрубая фразы, словно топором, бросая их ей в лицо, и в голосе его было столько разочарования и горечи, что ей снова стало дурно. – Вымаливать надежду? Целовать тайком твои руки? Думать о тебе всё время? Выходить день за днём на арену, чтобы из меня кулаками выбивали мою тоску о тебе? Знаешь ли, сомнительное удовольствие желать женщину, которая тебя не хочет!

– Мне тоже радости никакой! – крикнула она в ответ, чувствуя снова укол боли внутри, и на лбу выступили капли пота.

– Ну, разумеется! Я могу понять, ведь это так мешает проводить ночи с будущим мужем!

– А тебе – ночи в борделях!

– С чего тебя заботит, где я провожу ночи? – его взгляд пронзил Иррис насквозь.

– Меня и не заботит! Так какое тебе дело до моих?

– Мне? Никакого! Ты можешь ночевать в спальне Себастьяна, сколько пожелаешь, мне никакого дела нет до ваших любовных утех!

– Что? Каких утех? Какой спальни? Как ты смеешь! Да ты просто подонок! – она ударила его ладонями в грудь, пытаясь оттолкнуть, но с таким же успехом можно было ударить и скалу, он остался неподвижен.

– Я видел тебя. Утром после бала, видел, как ты выходила из комнаты Себастьяна. Не нужно лжи, Иррис! И слепому было понятно, что ты провела там ночь! – произнёс он хрипло, глядя ей в глаза.

– И ты решил, что я… Боги милосердные! Да как ты мог такое подумать! Между нами ничего не было! Ничего! Ты должен мне поверить! – в её глазах дрожали слёзы, а в голосе было отчаянье и мольба.

Вихрь ширился и рос, пожирая всё вокруг, дворец и сад, холм с оливковыми рощами и улицы Верхнего города, он вращался, втягивая в себя всё, что попадалось у него на пути, и становился совершенно неуправляем.

Она услышала, как с хрустом сломалась лебединая шея под пальцами Альберта. Он отшвырнул голову несчастной птицы в фонтан и шагнул ещё ближе к Иррис, оставив между ними расстояние не больше двух ладоней.

– Иррис… что же ты делаешь? Что же такое творишь! – прошептал он исступлённо и схватил её за плечи. – Зачем ты говоришь мне это? Ты хоть понимаешь, что именно ты говоришь?

– Что? Что такого я сказала? Ведь это правда! Ничего не было! Не было и не могло быть! Мне просто было очень плохо на этом балу, я просто была в отчаянии, и это всё было только дружеское утешение… да какая теперь разница! Отпусти меня! Отпусти! – она упёрлась руками ему в грудь. – Можешь думать, что хочешь! Только я не обманываю тебя, Альберт, никогда не обманывала…

– Правда?! Проклятье! – он почти прорычал, но убрал руки и отступил на шаг назад. – И знаешь, я ведь верю тебе… Ты даже не представляешь, как я хочу тебе верить! Только это ведь… это всё равно будет! Через несколько дней или завтра! Вы поженитесь и это случится! Но сейчас, когда ты говоришь мне это и смотришь вот так, ты будто даёшь мне надежду, что ничего не было, потому что… это из-за меня. А это так? Ты хоть понимаешь, что я почти сломал себя, заставляя не думать о тебе! Что я почти смирился… И я был готов уехать… А потом… твоя записка! Ты понимаешь, что я шёл сюда, будто родившись заново? Я был почти счастлив! И сейчас ты смотришь и говоришь так, словно всё это ради меня! Или… – он произнёс изменившимся голосом, – это правда? Правда, из-за меня? Скажи! Если я нужен тебе хоть немного, Иррис – скажи мне! Забери меня всего, без остатка! – прошептал почти обречённо.

Её словно ледяной водой окатило. Только сейчас до неё дошёл смысл всего, что он понял из её слов. Она смотрела на его лицо, понимая, что сделала ему очень больно своим опрометчивым желанием поговорить.

Что она натворила!

Но… Она ведь и в самом деле хочет, чтобы он знал, что ничего не было с Себастьяном… потому что…

Почему, Иррис? Боги милосердные, что она делает!

– Нет! Нет! Нет! – она приложила ладони к щекам. – Ты всё не так понял! Я объясню…

– Ну, разумеется! – он поднял руки вверх, будто воздвигая между ними невидимую стену, отступил ещё на шаг, и произнёс уже без всякой страсти в голосе, тихо и горько. – Нет, Иррис, я всё правильно понял. Нет ничего проще, чем сказать о своих чувствах, если они есть. Это всего-то три слова! Но эти чувства не нужны тебе. Я не нужен тебе. А мне не нужны объяснения, почему.

Тошнотворный клубок крутился у неё внутри, и снова боль уколола, уже сильнее, и стала растекаться внутри. Иррис подхватила платье и бросилась бежать, чувствуя, как кружится голова, и мир перед глазами плывёт жёлтыми пятнами. Она едва дошла до лестницы, хватаясь рукой за перила, и поднималась, уже почти не чувствуя ног, слабея с каждым шагом. Боль жгла внутри, как расплавленное железо. Она с трудом выбралась на галерею и в этот момент услышала страшный грохот. Пол задрожал, ветер пронёсся меж ажурных арок, зазвенели стёкла, и птицы с пронзительным криком вспорхнули с деревьев. Над Грозовой горой взметнулось пепельно-чёрное облако, окрашенное по краям багровыми языками пламени. Это последнее, что увидела Иррис – звуки отдалились, и бегущие навстречу люди стали исчезать. Она сползла на пол, цепляясь за балюстраду, и потеряла сознание.