Текст книги "Подальше от мужчин. Радфем-коммуна «Пчёлы»"

Вопрос с кроликом

По поводу кролика мнения разделились. Лейла говорила, что кролик – это антисанитария. Сири сказала, что она боится кролика. Мона сказала, что кролик – самец и попадает под ограничения «Пчёл». Марьяна ответила, что кролик животное и подвергается дискриминации даже не по гендерному, а по более широкому – видовому принципу. Поэтому, несмотря на биологический пол, белый кролик может проживать в «Пчёлах». Ида-Иден сказал – что у него аллергия на кошек и неизвестно, будет ли аллергия на кролика. Было решено провести еще одно собрание по кролику вместе с Нил. Поскольку Хокон IV сидел в комнате Нил, он не мог присутствовать на собрании и не мог очаровывать присутствующих своим белым мехом, пушистым хвостиком и розовыми прозрачными ушками. Так Хокон IV получил отсрочку и был оставлен в покое. А «Пчёлы» перешли к вопросу мытья посуды.

Марьяна: – Лейла не помыла посуду в понедельник.

Лейла: – Я болела.

Марьяна: – Месячные – это не болезнь.

Сири: – В вашей культуре – не болезнь. Но в мире много разных культур.

Ида-Иден: – А месячные у всех одинаковые.

Лейла: – Ты вообще помолчи, у тебя права голосовать нет.

Ида-Иден: – Права голосовать нет, а месячные есть.

Мона: – Я всегда была против того, чтобы Ида-Иден с нами жил. Вы только посмотрите, он уже нам разъясняет, что такое месячные.

Ди: – Не переходите на личности.

Марьяна: – Считать месячные болезнью – патриархально.

Мона: – Это так.

Лейла: – Отрицать чужие культурные ценности тоже патриархально.

Мона: – Отрицать важность гигиены – патриархально.

Марьяна: – Все должны мыть посуду по графику или меняться.

Мона: – Она может подежурить дополнительно, штрафное дежурство.

Ида-Иден: – Пусть сделает что-то по дому и всё.

Лейла: – Я вам не домашний раб. Я имею право на болезнь.

Марьяна: – Ты могла бы попросить кого-то, а не оставлять посуду.

Лейла: – У меня не было настроения общаться ни с кем, меня тошнило от таблеток.

Мона: – Это так, она спала.

Марьяна: – Ты всегда поддерживаешь Лейлу, потому что надеешься что тебе обломится.

Ди: – Марьяна, я тебя выгоню с собрания.

Лейла: – Я вообще сейчас уеду! Меня все здесь ненавидят!

Ди: – Все тебя любят.

Ида-Иден: – Особенно Мона.

Лейла: – Вы развратные патриархальные чудовища!

Ида-Иден: – Особенно я. У меня вообще никогда никого не было.

Лейла: – От этого твоя душа не стала белоснежной!

Марьяна: – Что будем делать с графиком мытья посуды? Я мыла посуду за Лейлу. Пусть она моет завтра, в субботу, это мой день.

Ди: – Голосуем.

«За» проголосовали Ди, Марьяна, Сири.

«Против» были Лейла и Мона.

Ира воздержалась, потому что вообще не поняла, что происходит.

Решение было принято, Ди подошла к доске дежурств, висевшей на стене гостиной, нашла клетку субботы, зачеркнула имя Марьяны и надписала имя Лейлы.

Мона наклонилась поближе к Лейле и спросила: «Почему ты не сказала мне? Я всегда буду мыть эту чёртову посуду вместо тебя», потом попыталась взять Лейлу за руку, но та сложила руки на груди и всем своим видом выражала одинокое возмущение.

– Переходим к последнему вопросу, – сказала Ди. – Лиам.

Все разом заговорили и Ди пришлось напомнить, что высказываться следует по-очереди.

Мона: – Здесь нечего обсуждать! Лиам – биологический мужчина! Он не имел права переступать порога нашего дома! Если его избили, он должен был идти в полицию. Ида-Иден должен уехать немедленно. Мы создавали эту коммуну как идеальное свободное от мужчин пространство. Когда мы с Ди приехали в это помещение, здесь были только голые стены. И одним из самых главных достоинств дома для меня было то, что здесь всё – абсолютно женские вещи. Вещи, к которым мужчины не прикасались никогда. Посуда, в которой мужчины не готовили трупы. Кровати, на которых мужчины никогда никого не насиловали.

Ида-Иден: – Но я уверяю тебя, в изготовлении всех этих вещей…

Ди, Мона, Лейла хором: – Не перебивай!

Мона: Здесь до вчерашнего дня абсолютно все вещи были светлыми, наполненные позитивными вибрациями… Мы могли гарантировать всем жертвам, которые у нас поселяются, что их окружает свободное пространство. В нашем мире всё принадлежит мужчинам и я хотела освободить от них хотя бы этот клочок земли.

Ди: – Регламент.

Мона замолчала и посмотрела на Лейлу.

Лейла: – Лиам – представитель культуры насилия. Посмотрите, как он одевается. Какие гендерные роли он пропагандирует. Я возмущена поступком Иды-Идена. Я против Лиама, против Иды-Идена, против людей в мужской одежде и с мужскими мозгами. Я, точно так же как и Мона, хочу жить без мужчин. В конце концов это главная идея нашей коммуны. Я против насильников.

Сири: – А вы знаете, что Лиам играет в группе, которая пропагандирует насилие? Они прыгают по сцене с огромными кожаными плетками! Они используют подтанцовку из обнаженных девушек! Этот человек не имеет никакого морального права приходить к нам и тем более ночевать у нас. Он может нас изнасиловать или убить. Ида-Иден должен уйти.

Ида-Иден: – Я против трансфобии. Но я уважаю ваше правило против мужчин. Я также помню, что вы все – кроме Нил, которая сейчас не принимает участия в скандале, кроме Ди, кроме Наташи и Турилд, которые переехали – что вы все голосовали против того, чтобы я остался. Но мне казалось, что за год совместной жизни вы поняли, что я не собираюсь никого насиловать, убивать и дискриминировать. Женщины меня в принципе не интересуют как сексуальные объекты. Я против того чтобы воспринимать женщину или человека вообще как сексуальный объект. Люди – не сексуальные объекты. Что касается Лиама, то я привел его не как мужчину и не с целью подрыва моральных устоев. Это был избитый человек, который сидел на земле недалеко от нашего дома. Я привел его, чтобы он смог помыться, перебинтовать разбитые руки, пережить сложный период своей жизни. Я думаю, вы должны выслушать Лиама и тогда вы поймёте, что у меня не было выбора. И да, я готов уехать, если вы все решите, что я был не прав.

Марьяна переводила всё, что говорили о Лиаме. Собственное выступление она переводила таким образом: сначала говорила норвежское предложение, затем русское.

– За этот год Ида-Иден не нарушил ни одного правила коммуны. Он не является веганом, но не приносил продуктов, сделанных из животных. Он курит, но не курил на нашем крыльце. Он не пытался приводить к нам мужчин или заводить личные отношения с кем-то из «Пчёл». Он всегда убирает квартиру по графику, всегда моет посуду и он приносит довольно много денег в кассу коммуны, потому что имеет самую выгодную работу. Он всех нас кормит, если говорить прямо. Я думаю, что только форс-мажорные обстоятельства и желание помочь человеку, попавшему в беду, заставили Иду-Идена пригласить Лиама. Я считаю, что Ида-Иден поступил правильно, потому что гуманность прежде всего. И я хочу заметить, что никакие обвинения против Лиама никогда не подтверждались, что на самом деле Лиам никому из нас ничего плохого не сделал и что, хотя он и не является биологической женщиной, трудно назвать его патриархальным мужчиной. Так он каждый день встречается с дискриминацией именно гендерно-ролевой. Я за то чтобы Ида-Иден остался с нами. Я хочу сказать, что я поступила бы также и что я благодарна Иде-Идену за этот совершенно логичный и добрый поступок. Что касается вещей, то мы можем купить новые. Тарелки, в любом случае, все уже разбиты и нельзя сказать, что они осквернены мужчинами.

Ди: – Хотя я модератор, я беру слово в этом вопросе, так как я свидетель. Мы учились вместе с Лиамом, я знаю его очень хорошо. Действительно, его обвиняли в тёмных делах. Даже отвергая обвинения в изнасиловании и педофилии, его сложно назвать феминистом или идеальным активистом. Но я хочу рассказать вам вещи, о которых вы, возможно, не знаете. После того, как Лиам начал носить женскую одежду, он потерял работу, семью и друзей. На него несколько раз нападали на улице. Потом у него появилась группа, музыкальная группа, и он стал выступать. Музыка приносила небольшие деньги, но серьёзной работы не было. Он стал жить вместе с Эйнаром. Эйнар хорошо зарабатывал и это позволяло не думать о деньгах. Фактически это были ресурсные отношения с мужчиной, такие же, как у всех женщин, которые вынуждены продавать себя так или иначе. Феминистки должны быть на стороне жертвы! Мы должны поддержать жертву. Лиам никогда не строил никаких отношений с женщинами. Лиама избил мужчина. У Лиама разбито лицо, обе руки, коленка. Я призываю вас сделать исключение и позволить Лиаму пожить в коммуне. Мы можем осмотреть его раны, решить, надо ли ему ехать в скорую помощь, дать чему чистую одежду и еду. Я основатель «Пчёл», я написала устав нашей коммуны и я научила вас следовать этому уставу. Сейчас я прошу вас принять на короткий период в виде исключения, как временного квартиросъемщика, никак не связанного с коммуной, моего друга Лиама. Лиам будет жить только на первом этаже и второй этаж будет изолированной радикальной женской зоной. И если вы хотите, мы обновим первый этаж после ухода Лиама, все равно мы хотели делать ремонт. И я беру на себя всю ответственность за этот шаг. Если Лиам, пребывая здесь, создаст хотя бы одну проблему, я покину коммуну и заберу его вместе с собой. Иду-Идена я тоже заберу в этом случае.

Все замолчали. Марьяна закончила переводить речь Ди на русский, наступила тишина. Тишина продолжалась минуту или две. «Пчёлы» смотрели на Ди и думали. И тут подняла руку Ира.

Ди: – Я забыла дать тебе слово. Прости.

Ира: – Я хочу сказать спасибо за то, что вы приняли меня с ребёнком. Мы попали в безвыходную ситуацию. Мой муж Конрад избивал и насиловал меня, полностью контролировал все деньги, был против того, чтобы я учила язык. Я прожила с ним два страшных года. Вы – первые люди в этой стране, которые помогли мне. Я никогда этого не забуду. Я как-будто убежала из тюрьмы. И я хочу вас попросить за этого человека, которого кто-то избил ночью. Вы знаете, это так больно. Это страшно больно, когда тебя бьют. Если Лиам еще не ушел, давайте поможем ему.

Ира сбилась и заплакала. Марьяна обняла ее и закончила переводить слова Иры.

Все внимательно слушали Марьяну. Потому что это было первое выступление Иры и ещё потому что теперь голос Иры мог стать решающим при голосовании.

Ди спросила, кто считает, что Ида-Иден поступил правильно.

«За» были Ди, Марьяна, Ира.

«Против» Мона, Лейла, Сири.

Голоса разделились поровну и по правилам «Пчёл» в этом случае решение должен был принимать лидер коммуны.

Ди спросила, кто считает, что «Пчёлы» должны пригласить Лиама в дом и помочь ему.

Удивительно, но Лейла проголосовала «За». Таким образом, решение собрания по Лиаму было более определенным.

Ди встала из-за стола, выбежала из дома, собрала разбросанные по асфальту вещи, быстро затолкала Лиама в ванную и спросила, у кого есть лишняя одежда.

Сири и Мона пошли готовить завтрак, а Ида-Иден начал подметать гостиную и выносить ведра, наполненные осколками посуды.

Так закончилось общее собрание.

Лиам спал на куче старых вещей в кладовке недалеко от входной двери. На потолке над его головой было закреплено два велосипеда, вдоль левой стены стояли лыжи, санки и коробка с полимерной новогодней ёлкой, вдоль правой стены хранились консервы, банки с крупами и коробки с неизвестным содержимым. Кладовка была выделена Лиаму в качестве персонального жилья неприкасаемого, а общественные вещи следовало перенести в подвал. Но у Лиама не было сил ничего носить и он просто лёг и уснул.

Нил задержалась на работе. Вернувшись домой под вечер, прослушав историю о ночном приключении Иды-Идена и о заселении несчастного Лиама в кладовку, она отреагировала немедленно:

– Эй, Гарри Поттер, просыпайся! – сказала она, заглядывая в кладовку. – Как ты относишься к кроликам?

– Доброе утро, Нил! – сказал Лиам.

– Шесть часов вечера, выходи немедленно.

Нил сказала, что Лиам может жить в ее комнате и помогать с воспитанием кролика.

Побег №1

После первого побега Ира прожила один месяц в кризисном центре. Тогда крупная дама – психолог, приветствуя беглянку, вышла из-за своего стола, чтобы пожать руку и подарила маленькую красную розу.

– Добро пожаловать, Ира! Твои беды закончились! Теперь ты в безопасности!

– А муж не узнает, что я здесь?

– Нет, но, возможно, у вас будет с ним встреча в другом центре.

– Когда?

– Это зависит от ситуации.

Ире пришлось поговорить с двумя психологами и одним полицейским. Она плакала, люди сопереживали, обещали помочь. Через несколько часов собеседование закончилось, Иру отвели в крошечную пустую комнату. Там стояла кровать и на ней лежал белоснежный халат.

Через неделю состоялась вторая беседа. Женщина-психолог ушла в отпуск, и в кабинете Иру встретила новая сотрудница, которая просмотрела записи по делу и спросила, есть ли какие-нибудь доказательства насилия. В то время Ира по наивности считала, что её рассказов будет достаточно. Другие обитательницы кризисного центра были предусмотрительнее. Кто-то сделал видеосъемку скрытой камерой, кто-то ходил в легевакт и фиксировал побои, кто-то записал диалоги во время домашнего скандала – и только Ира пришла сама собой, без всяких доказательств семейного насилия. Через месяц, после третьего разговора с психологом и очередного доброго совета возвращаться в родную страну, Ира вернулась к мужу, потому что поняла, что помощи не будет.

«Возвращаться на родину – наверное, это звучит очень логично. Особенно для норвежского психолога, который в своей собственной жизни сталкивался только с двумя реальными личными проблемами – похмельным синдромом и ожирением. Возвращаться – куда? Полумёртвая деревня, все жители которой торгуют на рынке ближайшего города китайскими товарами. Спившиеся соседи, нищета, развалившиеся дома. Самые счастливые из подруг – те, что уехали в немецкие бордели. Беженцы спят на вокзалах. Что теперь делать на Украине? Жалеть, что не выдержала, выслушивать «Вот же ты дура, не смогла сохранить семью?»… Продавать тапочки? Что сказать матери, которая надеялась на этот норвежский брак, словно на единственное спасение в старости? Ни свободы, ни закона, ни будущего. Если тебя бьют и насилуют, то единственный путь – ехать на запад и там искать правды. Но кто ее нашел, эту правду? Украинские жены живут, словно рабыни.» Вот что Ира думала, возвращаясь из кризисного центра в квартиру норвежского мужа.

Мама уговаривала Иру по скайпу: – Не так то уж он и плох. Не такой страшный, как остальные норвежские мужчины. Зарабатывает хорошо. А что бьёт и пьёт – так мужчина он, все мужчины такие.

Конрад несколько раз приходил к кризисному центру с цветами. На встречах, которые проводились «для примирения», присутствовало целых три психолога и мужу удавалось произвести на них благоприятное впечатление. Конрад умел пускать пыль в глаза. Он шутил, улыбался, показывал фотографию Иры в окошке кошелька и даже плакал, рассказывая как страдает в одиночестве. Он вставал на колени и умолял Иру сохранить семью. Когда Ира все-таки вернулась домой, Конрад сразу же избил ее «за неблагодарность и предательство» и две недели – пока не прошли синяки – не выпускал из дома. Он кричал, что ему нужен ежедневный секс и не давал Ире уснуть, если она отказывалась. «Ты не имеешь права отказываться, это норвежские законы!» – так он говорил.

Святая Валентина

В отношениях с женщинами Конрад всегда следовал одному сценарию. Он связывался с украинским брачным агентством «Святая Валентина» и заказывал жену. Это стоило всего 500 долларов. Следующие полгода – пока будущая жена ждала свою визу – Конрад проводил на Украине, а затем перевозил избранницу в норвежский Берген, в свою полуподвальную квартиру. Вместе с украинкой каждый раз приезжал купленный там же, на Украине, белый кролик. На зверя приходилось оформлять гору документов, но Конрада это не останавливало, он считал, что кролик – символ, который гарантирует плодовитость брака.

С самого начала знакомства с потенциальной невестой Конрад рассказывал о своих планах уединиться в семейном гнёздышке, завести потомство и, наконец, после стольких неудач с иностранками-аферистками («А ты, я вижу, не такая!») обрести счастье, уют и покой. Он отказывался от любых средств, предохраняющих от беременности, и считал, что секс нужен исключительно для производства его, конрадова, потомства. Он считал себя образцом мужской силы и красоты и желал «сохранить здоровые гены для следующих поколений». В разговорах с женщинами он любил повторять: «Мы заведем с тобой пятерых прекрасных детишек».

Жёны изгонялись из дома, как только это становилось возможно по закону – через год после рождения малыша. Конрад просто не подавал документы на новую визу для жены. Женщины клеймились как «не оправдавшие надежд». Во дворе устраивалась казнь кролика. Богатый и влиятельный юрист Конрад Магнуссен добился опекунства над всеми младенцами и выслал на родину всех бывших жён, ни одна из которых так не научилась говорить по-норвежски или не смогла узнать хоть что-то о своих правах. Это был действительно великолепный результат. Конраду удавалось так запугать женщин, что они не смели претендовать даже на редкие встречи с ребенком. Он пригрозил, что Ира может разделить кроличью судьбу, если будет отказываться от секса и если добровольно не уедет на родину через год, оставив ему ребенка.

Ира потеряла всякую надежду на спасение, она просто не могла больше оставаться в доме, который стал для нее камерой пыток, и поэтому она каждый день брала коляску с малышом и уходила из дома в город. Она ходила около моря и думала броситься в воду с ребенком. Но потом, прочитав молитву, она всякий раз отказывалась от своих намерений. Ире казалось, что бабушка смотрит на всё с небес и укоряет ее.

Если находилось свободное место, то Ира садилась на одну из скамеек на площади Торгаллменнинген и смотрела на счастливых окружающих детей, на добрых отцов, играющих с детьми и улыбающихся женщинам. В солнечные дни людей было особенно много. Пусть она ни с кем не могла поговорить, но она хотя бы могла побыть в окружении живых людей. Смотреть на чужое и недоступное счастье было мучительно. Ира часто плакала, сидя на камне, ограждающем центральный фонтан. Она делала вид, что смотрит на струи воды и незаметно вытирала слёзы. Люди вокруг говорили на непонятном, жутком языке и никому не было дела до матери с ребенком. «Убежать из Норвегии? Но как? Документов нет, денег нет. Как увезти ребенка? Нужны документы.» Ира искала решение, но не могла найти. Она понимала, что совершенно бессильна и что она совершила слишком много ошибок. Так прошел месяц.

Однажды рядом с Ирой на лавку села молодая девушка в черной куртке, туннелями в ушах и с зелёными волосами. Иру всегда раздражали такие самодовольные и благополучные норвежские студентки. Вот и у этой была разноцветная и непонятная татуировка на левой руке. Ира подумала, что денег, которые были заплачены за окраску волос, пирсинг и татуировки, ей как раз хватило бы на билет до Киева. Девушка ела хлеб с оливками и кормила голубей крошками. Телефон соседки заиграл мелодию вызова, она ответила на вызов, причем говорила неприлично громко, словно не замечая малыша.

Маленький Александер проснулся, Ира достала его из коляски, чтобы кормить грудью. Ребёнок посапывал и пил молоко, Ира смотрела, как противная девушка-соседка ест хлеб, пьет пиво, кидает птицам кусок за куском, весело болтает с кем-то по телефону. Голова закружилась от голода, Ира, сама того не желая, автоматически поймала кусочек хлеба. Соседка удивленно посмотрела на нее, закончила телефонный разговор, задала пару вопросов. Через десять минут, рядом появилась еще одна девушка, Марьяна, которая говорила по-болгарски. Так Ира познакомилась с «Пчёлами».

Причёска для лесбиянки

Утром, в семь часов, в коридоре состоялся стихийный митинг, посвященный проблеме закрытой двери и странного жужжания, раздающегося из ванной.

– Я уезжаю немедленно! – сказала Мона, которая не поленилась разбудить всех. – Только вдумайтесь! Он поселился в нашем доме всего день назад, и сразу, сразу, на следующее утро он оккупировал ванную и бреется.

– Кошмар какой. Зачем ты нас разбудила? – спросила Марьяша. – Ну бреется, какая разница.

– Посмотри, сколько людей хочет зайти в ванную. А он бреется!

– Если бы ты этих людей не разбудила, им бы сейчас не хотелось зайти в ванную. Я спать! – сказала Марьяна и ушла на второй этаж.

– Я тебя поддерживаю! – сказала Лейла. – Так нельзя. Мы не хотим мужских традиций.

– Тогда почему ты в никабе? – спросил Ида-Иден. – Никаб, значит, можно, а бриться нельзя.

– Исламофоб! – сказала Лейла.

– Я ни слова не сказал про ислам.

– Не сказал, но подумал!

– Откуда ты знаешь, что я подумал?

– Да уж знаю я, что вы там все думаете о женщинах в никабах.

– Причем тут никаб! Я говорю про то, что в доме мужчина и это разрушило нашу нормальную жизнь, – сказала Мона.

– Это всё Ди. – сказала Сири. – Это ее друг, ее решение. Она просто заставила нас его поселить. Она повлияла на Марьяну и Иру.

– Ди всегда так поступает! Она никого не уважает! Коммуне нужен новый лидер! – сказала Мона.

– Новый лидер? Может быть, ты? – спросила Ди, выходя из ванной. Она изменила причёску. Теперь у нее была острижена половина головы.

– А где Лиам? – спросила Сири.

– Какой Лиам? – спросила Ди.

– Черт побери, – сказала Мона и пошла в свою комнату.

За завтраком Марьяна сказала, что новая прическа Ди очень кстати, потому что ее курсовая работа будет называться «Причёска делает лесбиянку или лесбиянка – причёску». Марьяна планировала написать серию из семи портретов к радужной неделе, которая планировалась примерно в то же время, что и сдача курсового проекта. Ди сразу согласилась быть моделью и предложила также нарисовать живописную Мону с длинными дрэдами.

– Что вы на меня смотрите, я не лесбиянка, – сказала Лейла.

– Я тоже не подхожу, – сказал Ида-Иден. – Мне не нравятся женщины.

– Мне тоже не нравятся женщины, мне нравится только одна женщина, – сказала Мона и посмотрела на Лейлу.

– А мне не нравятся лесби-причёски, – сказала Сири. – Это очень ограничивает людей. Мне кажется, что это древние стереотипы о том, что неженственное привлекательно и что надо обязательно как-то уродоваться, чтобы тебя заметили тематические.

– Но это же очень красиво, – сказала Марьяна.

Ира ничего не говорила. Она думала, что никогда больше не хочет жить с мужчинами. Но разговоры про лесбиянок, которые в «Пчёлах» не прекращались, пугали и раздражали её.

– Посмотрите, какая красивая теперь Ди, – сказала Марьяна.

– Она и раньше была красивая, – сказала Сири.

– Но если ты будешь указывать другим, как они должны выглядеть и что делать со своим телом, чем же ты будешь отличаться от патриархального общества? – спросила Марьяна Сири.

Лиам вошел в комнату с большой оранжевой миской.

Лиам: – Кто хочет патриархальный салат с авокадо? – спросил он.

Все хотели.

Лиам: – Отличная причёска.

Все засмеялись.

Сири: – Что и требовалось доказать. Мужчина сразу отметил, что ты прогнулась под патриархальные нормы.

Лиам: – Патриархальные нормы запрещают женщинам стричься.

Сири: – А почему же ты тогда не стрижешься, зачем эти хвостики, эти радужные перчики? Или ты за патриархат.

Лиам: – Там, снаружи, я не могу носить женскую одежду. Это бесит людей и они часто нападают на меня, кричат или бьют. Но я просто хочу иногда жить в своей женской роли, потому что мне надо бывает что-то почувствовать и осмыслить. Здесь я должен ходить только в скромной женской одежде. И это совершенно то же самое. Я не вижу никакой разницы между «Пчёлами» и остальным миром. Я имею ввиду дискриминацию по отношению ко мне.

Мона: – Нет, ну каков нахал. Поселился тут и хочет еще и одежду мужскую носить.

Ида-Иден: – Но я же ношу мужскую одежду, – сказал Ида-Иден.

Мона: – Мы все сейчас в мужской одежде. Кроме, разве что Лейлы и Иры.

Сири: – Но он хочет ходить не в женской одежде. Он хочет использовать то, что патриархат называет женской одеждой. Это порнокультурный стереотип.

Лиам: – Я хочу ходить в одежде, которую носят все остальные трансвеститы. Согласен, что слово «женская» совсем к ней не относится. Сейчас я принесу рагу.

Лиам и ушел на кухню.

Ди: – Правила «Пчёл» не задумывались как репрессивные. Я написала их, потому что хотела уберечь женщин от дискриминации. Мы не можем навязывать друг другу дискомфортную одежду.

Сири: – Но он не из «Пчёл» и он хочет посылать нам дресс-сигнал, который снизит уровень нашей тревоги. Он просто устраивает ловушки для женщин.

Лиам: – Малыш, я сам сижу в такой ловушке для женщин, что готов одеть хоть скафандр астронавта, чтобы снова не оказаться на улице или не получить по морде. По крайней мере до тех пор, пока не срастутся рёбра.

Лиам поставил в центр стола большую кастрюлю с рагу и сел на свободное кресло рядом с Нил.