Текст книги "Шёпот ночного дождя"

ШЁПОТ НОЧНОГО ДОЖДЯ

Несчастье и счастье переплетаются, как волокна в верёвке.

Японская пословица.

Удачлив предприниматель Хаттори Кичиро! Он раскинул сеть торговых точек в Отомари, Тоёхаре, Маоке66
  Отомари, Тоёхара, Маока – ныне города Корсаков, Южно-Сахалинск, Холмск.


[Закрыть] и по их окрестностям. Иностранные купцы пытались торговать в Японии всем подряд, наугад выбирая то, что пользуется спросом, Хаттори же прицельно вёз товары, которые заведомо раскупят соотечественники. Новый год он встретил в США. Ездил не впустую, привёз добротные, качественные, красивые вещи, которые пробуждали живой интерес покупателей и быстро разбирались.

Расчётливый торговец искал и другие источники дохода. Он примеривался, что бы такого вывезти с Карафуто для продажи за границей. Разумеется, самым беспроигрышным товаром были меха соболей, добытых айнами и гиляками…

* * *

Лесной ручей бойко нёс хрустальные струи по аспидно-чёрным ступенькам. Киёмидзу Шима покопался в грунте неподалёку от ручья – угольные пласты выходили на поверхность и здесь. Исследователь отколол кусок угля, полюбовался на масляно-чёрный, увесистый камешек. «Неужели антрацит? Анализ покажет», – подумал Шима, снял со спины мешок и старательно запаковал образец, радуясь находке. Первая в 1907 году экспедиция оказалась на редкость удачной.

Отряд ушёл вперёд, а Шима всё медлил, ходил рядом с ручьем, копал и всюду находил чёрную, лоснящуюся породу.

Тайга темна даже в начале июня – дремучие, заросшие бородой лишайников ели укрывают сопки от солнечного света. Оставаться здесь одному опасно, можно повстречаться с медведем. Хозяева тайги на острове громадные и гостей не любят, так что пора догонять отряд.

Шима не боялся отбиться, следы экспедиции отыщутся без труда. Он снова вышел к ручью. Левый бережок совсем зарос, пришлось перебраться на другую сторону. Над головой возвышался сыпучий обрыв, напрочь загородивший солнце. Слагающие породы опрокинули слои почти вертикально. Здесь стоял холод, словно в гигантском подполе; кое-где мутно белели полосы слежавшегося снега. Шима прыгал с камня на камень, примечая чуть заметные следы ушедшего вперёд отряда.

Над головой послышался шорох. Шима глянул наверх и остолбенел: прямо на него по отвесному склону катился медвежонок. «Убьётся», – сгоряча подумал исследователь и подставил руки. И, только приняв тяжёлый меховой куль, вспомнил, что медвежата по тайге одни не ходят.

Сверху по склону с шуршанием и грохотом посыпались камни. Бросив медвежонка, Шима одним прыжком преодолел ручей и понёсся по буеракам сломя голову. Бежал он недолго, споткнулся, выскочил на открытое пространство и покатился вниз не хуже того медвежонка. Пока летел, приложился головой об камень, да так, что из правого глаза голубая искра выскочила.

Исследователь рухнул в большой куст шиповника, который, жиганув по лицу и рукам, немного задержал падение. Лёгкие, казалось, смяло ударом. Некоторое время Шима лежал плашмя, судорожно пытаясь вдохнуть воздух. Кое-как отдышавшись, он хотел встать, но тут боль выстрелила в бок, в руку, ещё и закружилась голова. Исследователь освободился от мешка за плечами, с трудом поднялся и осторожно отряхнул одежду. Удивляясь, почему глаза плохо открываются, Шима провёл ладонью по лицу и обнаружил, что весь в крови. «Надо вернуться к ручью», – с тревогой подумал он, оглядел склон, с которого скатился и удивлённо ухнул. «Не забраться. Придётся обходить».

Шима долго брёл сквозь буреломный лес, пока, наконец, не вышел к ручью. Осторожно наклонившись к игривым струям, он, шипя от боли, смыл кровь с исцарапанного лица и прополоскал рот. Потом снял куртку, подтянул широкий рукав дзюбана и осмотрел отёкшее предплечье. Задрав край рубахи, он увидел огромное иссиня-чёрное пятно на боку с багровыми кровоподтеками по краям, решил не трогать его и показать медику в отряде. Превозмогая тошноту, Шима наклонился, опустил предплечье в ледяную воду и стоял до тех пор, пока от холода зубы трещать не начали. Разогнуться оказалось не так-то просто: голова закружилась пуще прежнего.

Надо было поскорее отыскать следы отряда. Сориентировавшись, Шима подумал, что находится выше по течению от места, где упал медвежонок, но человеческих следов не нашёл. Обогнать своих он не мог. «Неужели я заплутал и вышел ниже по течению?» Подумав так, он довольно долго поднимался по ручью, но следов всё не было. Стало ясно, что ручей не тот, хотя по виду ничем не отличается. Стало не по себе. Придётся возвращаться назад по собственным следам, чтобы не заблудиться.

Уже вечерело, когда Шима добрался до подножия склона, с которого скатился. Исследователь задрал голову и посмотрел наверх, но тут его понесло в сторону, и, чтобы не упасть, он обнял шершавый ствол каменной березы. «Придётся опять обходить и искать собственные следы», – мрачно подумал Шима, оторвался от берёзы, поправил мешок на спине и побрёл в обход.

Следы всё не находились. Заросли тонули в зловещей полутьме. Пришлось остановиться и готовиться на ночлег. Шима с облегчением сбросил мешок и напился воды, затем с величайшим трудом порубил упавшее сухое деревце, заросшее серым лишайником, сложил небольшой костер, насовал в огонь сырых веток и прошлогодней травы, чтоб дымило – может, свои заметят! Есть не хотелось, тошнило. Вскрыв банку с тушенкой, Шима все же немного подкрепился. Дрожа от холода, он улёгся на подстеленное одеяло спиной к костру и свернулся калачиком.

Утром стало хуже. Тошнота не проходила, в голове пульсировало. Попытка встать на ноги окончилась падением. Охнув от резкой боли в боку, Шима уселся на земле. Тело сотрясала крупная дрожь, то ли от холода, то ли от слабости. «Лучше сидеть и ждать, когда меня найдут: я же, пока бежал, просеку оставил! – решил исследователь. – Сейчас разведу костёр с дымом». Он приподнялся и тут же свалился на землю, скорчившись от боли. Отогнав приступ отчаяния, Шима пополз в сторону порубленных вчера дров. И вдруг почувствовал чужое присутствие. «Непохоже, что это кто-то из наших, он бы шум поднял. Неужели медведь?!» Шима, лежа на земле, осторожно оглянулся. Рядом с лиственницей стоял айн в грубой одежде и меховых сапогах. Тёмные волосы косматой гривой спускались ниже плеч, длинная борода, усы и кустистые брови почти скрывали лицо. За спиной лесного жителя возвышался лук в человеческий рост.

– Тебя ищут твои люди, – произнёс айн по-японски.

– Да уж знаю, – неприязненно ответил Шима, даже и не думая просить помощи.

Айн покачал головой, подошёл и, пыхтя, поставил исследователя на ноги. Перед глазами бешено завертелись лиственницы с елями.

– Совсем плохой, – сделал вывод айн, взвалил беднягу на плечо и понёс прочь, прихватив и походный мешок.

Шима то и дело проваливался в нездоровый полусон и потому не заметил, сколько времени айн тащил его через сопки. Шима очнулся от новой боли: жёсткие руки шамана бесцеремонно ощупывали его бок и плечо. Исследователь облился липким потом и заскрипел зубами. Местный врачеватель промыл ободранную кожу на лице и руках и облепил царапины тонкой корой. Пациент беспокойно заёрзал на лежанке, поэтому шаман объяснил:

– Анекани.

Исследователь знал, что такое анекани – это скоблёная древесина красной смородины.

К шаману пожаловали двое молодых парней. Они подняли лежанку вместе с Шимой и перенесли в другой дом – бревенчатый, похожий на русский. В доме стояла настоящая железная печка. Хозяин представился старейшиной котана – айнского поселения, а звали его Сирикоро.

– Поправишься – проводим тебя до ближайшего селения японцев. А пока будешь жить в моем доме, произнёс он.

Еду принесла девушка, одетая в простое кимоно. Даже в полумраке Шима разглядел, что она красива. Даже очень. Она хотела покормить его, но Шима оттолкнул её руку и сам взял глиняную миску с палочками.

– Ты кто? – спросил он, рассматривая необычные черты лица, похожие на европейские: узкий прямой нос, распахнутые глаза, брови вразлёт, как крылья чайки. Айнские женщины красивы, но чтоб настолько…

Девушка смутилась прямого взгляда.

– Меня зовут Турешмат. Я дочь старейшины, – ответила она, усмехнулась и ушла, сохранив достойный вид.

Шиму не устраивало предложение старейшины идти в какое-то японское селение. Надо было поскорее набраться сил и найти исследовательский отряд, который наверняка его ещё ищет. Вероятно, поиски скоро бросят, сочтя их бесплодными.

Расчёт покинуть котан в ближайшее время не оправдался. Голова день за днём болела и кружилась, тошнота не проходила. Стоило приподняться, становилось и вовсе невмоготу. Шима чувствовал неприязнь хозяина, но ничего не мог сделать. Гостеприимство Сирикоро объяснялось просто: старейшина нёс ответственность за жителей котана и не собирался обострять отношения с японскими властями.

Турешмат носила от шамана терпкие отвары. Шима заигрывал с ней, ловил то за руку, то за длинную косу. Она посмеивалась, но вольностей не позволяла. Айнка немного знала японский, говорила на нём с трудом, лучше понимала. Шима беседовал с ней на айнском, заставляя отвечать по-японски. Пахло от красавицы черемшой, как, впрочем, и от Шимы.

– Почему тебя вчера весь день не было?

– Заметил? – усмехалась Турешмат. – Собирала лопух. Забыл, чем ты ужинал?

– Стеблями лопуха? Вкусно. А почему вы едите только рыбу?

– Мы едим не только рыбу. Мясо тоже.

– И где же мясо?

– По лесу бегает, – смеялась Турешмат. – Оленя бить ещё рано. Тощий, и мех у него плохой. И потомство ещё не дал. Осенью будет оленина.

– А медвежатина?

– Медведей отец велел не трогать. Мало их в этом году.

– А жених у тебя есть?

Турешмат в ответ только смеялась негромко.

– Смешная! – говорил Шима и думал с досадой, что сам смешон, лёжа перед ней беспомощным. И сам для себя решил, что беседует с красавицей от скуки.

По вечерам Турешмат вместе с сёстрами пряла нитки из крапивы, ткала на добротном самодельном станке, шила. Мать плела циновки из травы. Сирикоро приходил домой только ночевать. Шима удивлялся, наблюдая, как ужинает отец семейства. Еду он брал деревянными палочками с тонким орнаментом, Турешмат называла их икуниси. Роскошные усы и борода мешали айну кушать. Он приподнимал усы специальной палочкой и клал еду в рот.

Приходилось сдерживать невольный смех.

Четыре дня спустя Шима поднялся на нетвёрдые ноги и вышел наружу. Он увидел шесть внушительных домов, похожих на хорошие стога с крышами, длиной метров по семь-восемь. Рядом текла река. На берегу стояли деревянные каркасы с натянутыми рыболовными сетями из крапивных волокон. Женщины чинили невод, и среди них – Турешмат. Шима нечаянно встретился с ней взглядом, оба торопливо отвели глаза. Некоторые женщины носили татуировку вокруг рта. Издалека казалось, будто они всегда улыбаются – широко-широко, на всё лицо.

На камнях у воды лежали две перевернутые лодки-долблёнки. По берегу бродили айнские собаки, подозрительно похожие на волков, крупные, сутулые, с недобрым взглядом исподлобья. Невольно вспомнилась легенда о волке – предке айнов, которую рассказала Турешмат. Обернувшись, Шима увидел клети, в которых сушилась рыба и отдельно – разные травы. Значит, лосось уже пошёл.

Шима приблизился к реке и осторожно нагнулся, всматриваясь. Под водой скользило множество быстрых, юрких тел. Это шёл первый лосось – сима. Шима шалости ради подобрал кость и бросил в реку. Тени метнулись в разные стороны, затем понеслись вверх по течению.

Женщины дружно повернулись к нему.

– Ой! – сердито крикнула Турешмат. – Нельзя!

– Что нельзя? – удивился Шима.

– Нельзя осквернять реку! Это грех, – промолвила одна из женщин. – Камуи77
  Камуи – сверхъестественное существо, божество в мифологии айнов.


[Закрыть] всё видит. Навлечёшь кару на себя и на нас тоже.

Двое мужчин перевернули лодки и спустили на воду, ещё двое сняли с каркаса невод. Все четверо отчалили на лодках, отталкиваясь от дна шестами, и натянули меж лодок сеть. Несколько толчков – и артель скрылась за поворотом.

Шима прошёл мимо домов и на окраине увидел… огород. «Странно, – удивился исследователь. – Айнам несвойственно земледелие. Никак, русские научили. Что тут? Так и есть, картошка. Лук, чеснок, больше зелени нет. Капуста, морковка. Значит, айны носят японские кимоно и выращивают русскую картошку. Забавно». Ноги подкашивались. Шима добрёл до жилища старейшины и уселся на бревно, привалившись спиной к соломенной стене.

Лодки вернулись полные рыбы. Женщины потрошили её и вешали в клети. Тонко пищали комары. Шима наблюдал за стройной, осанистой фигурой дочки старейшины. «Пройдёт несколько лет, и станет она такой же измождённой, как её соплеменницы. Уйдёт красота, будто её и не было», – думал он с досадой.

Ночью не спалось, сильно мешала близость Турешмат. «Надо уходить, – думал Шима. – Надо. Пора. Завтра скажу старейшине. Отряд должен работать где-то в этом районе. Айны наверняка знают, где именно». А мысли упорно возвращались к девушке, красивой, гордой, работящей. «Почему она не японка, почему? – изводился Шима. – Завтра же уйду. Сил больше нет… рядом с ней».

Утром решение пришлось отложить ещё на день: Шима чувствовал, что ещё не набрался сил для броска через сопки, покрытые тайгой. Он направился вверх по течению, заново привыкая к ходьбе, заставляя обленившиеся мышцы работать, готовя их к завтрашнему походу. Река, споро несущая желтоватые воды по каменистому руслу, стала ещё беспокойней. Поверхность словно вскипала, мелькали мокрые рыбьи спины, пробуждая в Шиме охотничий инстинкт.

Выше по течению в реку впадал ручей. Лососёвый поток разделялся. Часть плыла дальше, часть заворачивала в приток. Вода в нём бурлила, как в котле, настолько плотно шёл лосось. Рыба теснилась, задыхалась, выпрыгивала из воды, ручей выплескивался из берегов. Шима разулся, кое-как преодолел приток, смеясь от сильных рыбьих тычков, и снова пошёл вдоль основного русла.

Дальше лосося встречали пороги. Рыбины запрыгивали на ступени, бились о камни до крови, падали обратно и прыгали снова и снова. Наверху поджидали новые препятствия – отмели, заваленные булыжниками. Вода в ручье широко разлилась и бежала между камней. Рыбины, извиваясь, ползли по камням, друг по другу, добирались до воды и, избитые, устремлялись дальше.

По пути повстречались айны, которые устанавливали на ручье ловушку ураи. Каменная загородка сужалась и заканчивалась плетёной мордой. Когда ураи набилась симой, рыбаки сняли морду и освободили ручей.

– Не ходи в одиночку, на реке сейчас полно медведей, – предупредили мужчины.

Шима не слишком опасался медведей во время нереста, но предупреждению внял и в котан вернулся вместе с айнами. Все в селении от мала до велика занимались разделыванием рыбы. Сытые собаки дрыхли на солнцепеке. Шима, окружённый людьми, остро страдал от одиночества.

Вечером он объявил старейшине о своём решении покинуть котан. Сирикоро даже не скрыл блеснувшую в глазах радость.

– Мои люди проводят тебя до японского селения.

– Я должен вернуться в отряд. Он работает где-то поблизости, верно?

– Твой отряд во владениях другого утара88
  Утар на айнском языке – группа людей, живущая в одном посёлке.


[Закрыть]. Это далеко, а ты ещё слаб.

– Не настолько, чтобы не дойти туда, куда мне надо, – надменно произнёс Шима.

– Дело твоё. Люди проводят тебя до того котана, там договоришься.

Весь вечер Турешмат не смотрела в его сторону. Шима против воли нервничал и желал, чтобы скорее наступило утро.

И утро наступило, иначе и быть не могло. Сирикоро, как и обещал, дал в провожатые трёх мужчин. Турешмат не показалась, попрощаться с ней не удалось. «Да и как бы она со мной прощалась?» – злился Шима, глядя на высокую фигуру старейшины. Поблагодарить айна за гостеприимство и помощь, поклониться ему, как старшему, Шима и не подумал.

Сирикоро мрачно смотрел, как высокомерный молодой японец удаляется в лес в сопровождении айнов. Потом старейшина вернулся в дом и уселся за низкий столик. Жена поняла, налила в японскую белую чашку рисовой водки, подала палочки икуниси. Старейшина пробормотал молитвы, макнул икуниси в сакэ и смахнул капли в сторону, макнул ещё раз – смахнул в другую, и так на четыре стороны. Просил айн хозяев земли, гор, воды и неба поберечь японского юношу и не наказывать за невежливость. Закончив ритуал, Сирикоро, придержав усы палочкой, выпил сакэ.

– Вот так, – произнёс он, обращаясь к старшей дочери, не смевшей поднять голову за ткацким станком. – А ты сиди себе, девка. Не ровня. Тебе он не ровня, поняла? Ты – дочь старейшины, а он всего лишь японец.

Над влажной, блестящей тайгой вставало солнце, и чудился в солнечном диске гордый лик Турешмат. «Больше сюда экспедицию не пошлют, – думал Шима, шагая по чуть заметной тропинке следом за айнами. – Даже если пошлют – не приду сюда. Отдадут её замуж, и нечего смотреть. И жить она будет не здесь, а в другом котане. Детей нарожает…» Не хотел Шима думать об айнской девушке, но мысли о ней упрямо лезли в голову, не отогнать. «Отдадут замуж, нарожает…» Ревность, играя, хватала парня за сердце, и болело оно куда сильней, чем отбитый бок.

* * *

Пасмурный ноябрьский день свободно гулял по лесу холодным ветром, обдирал последнюю листву, обтрясал хвою с рыжих лиственниц. В воздухе порхали сиротливые мелкие снежинки. В котане царило оживление. Хаттори Кичиро придирчиво рассматривал соболиные шкурки – жемчужные, сапфировые, серебристые, вертя их на все лады. Его помощники деловито рылись в мехах, разложенных айнами на брёвнах. Хаттори отыскал в бледно-розовой шкурке чуть заметную потёртость, отложил и взял другую, цвета кофе с молоком. Эту портила проседь. Более ценные тёмные шкурки тоже были, но мех казался грубоватым.

Лучшие меха перекупщики разбирают ещё весной, чтобы выставить на сезонные аукционы. Хаттори решил за бесценок забрать у айнов остатки с предыдущих торгов и предложить в Штатах на декабрьском пушном аукционе. Цены будут совсем не те, что весной, но без навара всё равно не останешься.

– Одно позорище! В русских городах бездомные кошки – и те роскошней. Хоромы свои подметай ими, – Хаттори брезгливо отодвинул шкурки прочь.

Сирикоро покосился на ружья, разложенные японцами на бревне рядом с пушниной. В ящике покоились боеприпасы, необходимые охотникам. На другом бревне лежали топоры с американскими клеймами, прочные неводы, упаковки с табаком, изящные деревянные гребни и дешёвая бижутерия. Невдалеке топтались привязанные плотные лошадки с мохнатыми бабками, навьюченные мешками с мукой и консервами.

– Убирай хвосты, показывай головки99
  Шкурки наилучшего качества называются «головки», худшего – «хвосты».


[Закрыть], – велел Хаттори.

– Где хвосты? – ответил Сирикоро. – Хвосты вон лежат, я и не спорю, что это хвосты. На подклад сгодятся. А это – головки.

Старейшина потряс связкой шкурок. Рыжеватый мех аппетитно отливал мёдом.

– Это – головки? – вдохновенно возмутился Хаттори. – Старуху свою наряжай этой дохлятиной, ровным счётом ничего не потеряешь. Если продавец искусен в похвалах, значит, плох товар1010
  Японская пословица.


[Закрыть] Я же знаю, есть у тебя товар получше, иначе ты бы не стал срамиться и устраивать торги, завидев меня ещё на горизонте.

Сирикоро не хотел продавать лучшие меха, которые остались после весенних торгов для нужд утара, но айны нуждались в патронах и муке. Помявшись, он вынес из дома припрятанные шкурки. Хаттори требовательно протянул руку. Шкурки были сняты с крупных животных. Длинный мех шоколадного цвета мягко струился под пальцами торговца. Хаттори ухватил другую шкурку, смолянисто-чёрную, с голубым подшёрстком, с благородной проседью вдоль спины. Среди соболей пламенели червонным золотом и две лисицы.

Пока торговались за каждую шкурку, Хаттори цепким взглядом рассматривал старшую дочь старейшины, которая вышла покормить собак. Мощные зверюги вертелись вокруг неё и толкали сильными боками. Турешмат выпрямилась и вскинула подбородок. «Какая стать! – подумал торговец. – Не будь она айнкой, я бы решил, что она благородных кровей. Такую красоту нечасто встретишь. Её бы умыть, приодеть, да выщипать брови, и с ней можно показаться в хорошем обществе…» Хаттори проследил, в какой дом ушла девушка. «Значит, она дочь Сирикоро. Хорошо».

Торги окончились, когда начало темнеть. Торговцы сняли с лошадей несколько мешков с провизией, а непроданные ружья увязали обратно. В котане осталось пол-ящика патронов, новый топор и несколько украшений для женщин. Такова была стоимость мехов, на которых Хаттори в Штатах неплохо погреет руки. Торговец велел отогнать лошадей в ближайшую деревню, а верховым остаться и ждать на улице вместе с его лошадью. А сам, прихватив мешок, направился в дом старейшины.

Сирикоро любезно принял гостя, пригласив его за низенький столик. Жена поставила угощения: копчёную рыбу, рис, морской виноград. Турешмат при лучине сучила пряжу. Хаттори ещё раз оценил её красоту при слабом неровном свете и вытащил из мешка бутыль с русским самогоном.

– Я доволен торгами, – произнёс он. – Мы оба не остались внакладе. Весной наведаюсь снова. Где чашки? О, японские? Откуда?

– Подарили ваши соплеменники. Давно, ещё до заключения Портсмутского соглашения, – невозмутимо ответил старейшина.

– Мои соплеменники, я смотрю, много чего вам подарили. Верно ли, что при нас, японцах, порядка больше?

– Верно, – важно кивнул Сирикоро, которого ни русские, ни японские порядки не устраивали.

Пришлые люди вели себя, как хозяева. И те, и другие расхаживали по земле, издревле принадлежащей его утару, били зверя, ловили рыбу, валили деревья, не спрашивая разрешения старейшины. И никакого к нему, вождю, почтения. Русские не задавались вопросом, можно ли столько зверя бить зараз, а японцы на земле соседнего утара и вовсе построили свою деревню и распахали землю, согнав с неё зверье.

– Порядок будет везде. Настроим городов, будут у нас больницы и школы, дороги всюду. Ты когда-нибудь поезд видел? А вот как проложим рельсы через твой котан, так увидишь… Шучу я. Давай-ка выпьем за удачную сделку.

Сирикоро сбрызнул палочкой самогон на четыре стороны, задабривая духов, потом выпил. Ох, и крепок, гораздо крепче рисовой водки! Сирикоро крякнул.

– Вот так-то лучше, – одобрил торговец.

Хозяйка сунулась было налить ещё, но Хаттори отогнал её.

– Пусть лучше твоя дочка поухаживает. Да не эта, а вон та, которая нитки сучит.

– Не положено ей, – буркнул старейшина.

– Налить японцу самогону – не положено? – удивился торговец. – Эй, красавица, налей-ка отцу и гостю.

Турешмат бросила настороженный взгляд на отца, тот кивнул. С японцами лучше не ссориться. Девушка подняла тяжёлую бутыль и разлила самогон по чашкам, хотя чашка гостя была почти полной.

– Как зовут?

– Турешмат, – ответила дочь старосты.

– Красивое имя. И голос у тебя необычный, низкий. Пойдёшь за меня замуж?

Турешмат молча отвернулась и ушла к своим ниткам.

– Ладно, шучу я. Хотя не совсем. Выйти замуж за японца – это честь. И родить от японца – тоже честь. Что мрачный такой, Сирикоро? Что заботит? Я вот вижу, огород у вас распаханный. Картошку сажали, да? А зачем сажали?

– Как зачем? Чтоб зимой было что кушать утару, – резонно ответил старейшина.

– Значит, кушать нечего? А почему так, Сирикоро? Что до дна не пьёшь? Обижаешь. Так почему утар до весны без огорода не дотянет? Вон сколько рыбы заготовили!

– Зверя меньше стало. Нельзя его бить, иначе не будет зверя.

– А почему? Почему зверя меньше стало?

Торговец безошибочно попадал в самые больные места, и старейшина, медленно хмелея, становился всё более откровенным. Многие вопросы волновали вождя – вопросы, от решения которых зависело существование утара.

– Русские поселенцы в своё время хорошо к нам относились. Я ещё мальчонкой был – приехала к нам молоденькая девушка, учила детей русскому языку, читать и писать учила. Книжек надарила с картинками. Власти лекарствами помогали. Даже браконьеров наказывали. Тут как-то раз перестрелка была айнов с русскими охотниками. Русские власти своих же и наказали.

– Выходит, русские лучше нас, японцев?

Сирикоро пьяно двинул плечом.

– А кто вас разберёт… Наш утар раньше селился в другом месте. Русские для своих каторжан, у которых срок закончился, отмерили огороды прямо на нашей земле. Мы объясняем: мол, это наша земля, куда нам самим теперь деваться? А они – с чего вы взяли, что земля ваша? Российская, мол, земля. Загнали нас на камни со своими огородами. Нам деваться некуда, земли вокруг заняты другими утарами. Плотно селиться нельзя, иначе зверя не хватит, дикоросов не хватит прокормить всех. Так и пришлось с соседним утаром объединяться, куда же денешься. Всё равно детей меньше стали рожать… Русские лес рубили, пожар наделали, пушного зверя согнали. Ушёл соболь в другие места. А хуже всего – русская водка. Каторжане научили айнов самим её делать. Молодые парни до сих пор спиваются… В лесах бродили какие-то бандиты, приходилось быть начеку. Котан без присмотра не оставишь, надо было отряжать несколько мужчин с ружьями для охраны. А у нас каждая пара рук на счету.

Сирикоро недобро покосился на бутыль с самогоном. Хаттори усмехнулся:

– Мы, японцы, научим вас порядку, которого нет у русских. Приучили ведь вас к чистоте!

– К морю наш утар не пускаете! Теперь в нашем томари1111
  Томари на языке айнов – залив, лагуна.


[Закрыть] японская деревня, и нет нам выхода к берегу, где наши предки ловили рыбу. А вот русские власти запрещали своим рыбакам перегораживать сетями наши промыслы.

– Но и налогами обложили вашу рыбку! Наши-то налоги пониже. Всё же мы, японцы – самая продвинутая нация в мире. Что же дочка твоя, ещё не решила стать женой японца?

– Сосватана она, – отвечал Сирикоро непослушным языком.

– А если бы не была сосватана, отдал бы мне её в жены?

– Отдал бы, если бы она захотела.

– Не-е, у нас, японцев, так не принято. Что значит «захотела»? Как отец скажет, так и будет. Эдак дети родителей своих ни во что ставить не будут. Что, не слушается дочка?

– Турешмат – послушная дочь, – возразил Сирикоро. – Летом она станет женой сына вождя другого утара.

Хаттори приблизил лицо вплотную к длинным усам айна.

– Послушай, Сирикоро, что значит сын вождя по сравнению с любым японцем? А я не любой японец, я знатный японец. У меня крупная сеть магазинов здесь, на Карафуто, и круглая сумма в банках Японии и Америки. Тебе что-нибудь говорят слова «сумма в банке»?

– Разумеется, – с презрением проговорил хозяин.

– Так за чем же дело стало? Отдай мне свою дочь, жить будет, как королева. И тебя не забуду, ты же тестем мне станешь. Уважаемым человеком!

– Хаттори-сан, я и так уважаемый человек. А вашего уважения мне не надо. Дочь моя пойдёт за того, кому обещана и кого любит. Всё, хватит.

– Нет, не хватит, Сирикоро. Я не на пустом месте сватаюсь. Выкуп за неё отдам, все ружья, которые взял с собой, все патроны, весь порох.

– Нам хватит того, что мы сегодня наменяли.

– Твоя дочь в соседнем котане будет жить точно так же, как и здесь, трудиться с утра до ночи, красоту свою растеряет и быстро состарится.

– Турешмат будет жить в почёте, как невестка старейшины. Быстро она не состарится, айны живут очень долго.

Как ни уговаривал Хаттори старейшину, сколько бы ни подливал крепкой русской самогонки, Сирикоро отдать дочь не соглашался.

Айнские дети уже смотрели десятый сон, когда Сирикоро уснул, сидя с выпрямленной спиной за столиком. Хаттори подивился, как можно спать, не падая.

– Спасибо за гостеприимство, хозяйка, – поблагодарил он жену старейшины, сонно моргавшую в углу, и поднялся. – Турешмат, пойдём-ка со мной, скажу тебе несколько слов на прощанье.

Турешмат растерянно оглянулась на спящего отца в поисках поддержки, не нашла её, помялась и вышла из дома вслед за гостем.

Тучи разошлись и открыли звёздную громаду неба. На востоке над чёрными сопками зависла выпуклая луна. Под ногами захрустела прихваченная морозцем трава. Хаттори ловко заломил Турешмат руки, зажал рот и поволок к лошади, где ждали люди из команды.

– Заткни ей горло чем-нибудь, – велел он одному из седоков. Помощник спрыгнул с лошади и затолкал в рот айнки какой-то плотный ком.

Хаттори повалил девушку на землю и связал ей руки за спиной. Тело Турешмат бессильно извивалось. Хаттори забросил её поперёк лошадиной спины и вскочил в седло. Группа седоков, поблёскивая под луной стволами винтовок, поскакала прочь.

Мать Турешмат посчитала неприличным, что дочь, тем более сосватанная, так долго беседует с гостем наедине. Вышла из дома – ни дочки, ни гостя. А-а-ай! Кинулась к мужу – не добудиться. И побежала по котану с криками – украли, дочь украли!

Несколько мужчин утара срезали путь и вышли похитителям наперерез. Лошади почуяли в темноте людей, заржали и вздыбились, айны хватали их под уздцы. Японцы наугад хлестали напавших нагайками.

– Верни Турешмат! – потребовал один из айнов.

– Пуля тебе, а не Турешмат, – ответил Хаттори и выстрелил в воздух. Айны продолжали удерживать хрипящих лошадей.

– Верни Турешмат, и можешь убираться отсюда. Больше нам от тебя ничего не надо.

– Брось поводья, цуриканда1212
  Цуриканда в айнской мифологии – вредоносное божество в облике медведя-людоеда.


[Закрыть]! – рявкнул Хаттори. – Хвосты кетовые сосать будешь собакам на смех!

Он снова выстрелил. Лошадь под ним утробно хрюкнула и поволокла айна, цеплявшегося за поводья. Хаттори стукнул прикладом по маячившей в темноте голове. Поводья освободились. Турешмат низко завыла сквозь кляп. Кто-то выстрелил. Короткий возглас – и один из напавших рухнул под пляшущие копыта. Айны отступили, растворившись в тёмной тайге. Японцы подхлестнули коней, вслед засвистели стрелы.

– Неприятностей огребут, поганцы, – выругался Хаттори.

Одна из лошадей споткнулась и осела, ездок еле успел выдернуть ногу из стремени. Убедившись, что она мертва, он сел на другого коня позади товарища. «Отравленные стрелы, – догадался торговец. – Они пользуются ядом суруку. Их счастье, что никого не убили».

Лошади уносили похитителей прочь.

Команда Хаттори расселилась на ночь по домам в рыбацкой деревне. Сам он занял лучшее жилище, выгнав хозяев на улицу. Во дворе оставил двоих охранников. В доме он вытащил изо рта Турешмат кляп, развязал руки и больно схватил за волосы.

– Значит, замуж за меня не хочешь? – угрожающе произнёс он.

Турешмат молчала, замерев от страха. Патриархальный уклад утара воспитал в ней подчинение мужчине, но не это парализовало её. Хаттори внешне напоминал ей Шиму – вероятно, только тем, что тоже был японцем, только старше. И гораздо опаснее.

– Раздевайся, – велел он.

– Я другому сосватана, – чуть слышно прошептала Турешмат.

Хаттори ударил её по лицу:

– Дважды повторять? Папаша вконец распустил тебя, паршивая девка!

Турешмат с силой втянула ноздрями воздух, преодолевая боль от пощёчины, и начала раздеваться.

– Быстрее! – приказал Хаттори.

Он взял её безжалостно и грубо, как животное. Турешмат задыхалась и скрипела зубами от невыносимой боли.

Когда японец уснул, она, дрожа, тихонько оделась и выскользнула наружу. Один из охранников сильным тычком в грудь впихнул её обратно:

– Куда торопишься? Мы, конечно, не против, но босс ещё разрешения не дал.