Текст книги "Божией милостью адмирал Михаил Лазарев"

Глава пятая
Флаг, пробитый пулями

Солнце едва выпростало из-под одеяла облаков свой первый луч, когда окно верхнего этажа бесшумно распахнулось. Веревка, привязанная к ручке оконной рамы, хлестнула по земле. Лохматая голова Андрея показалась в проеме, и он, быстро перехватывая веревку руками, начал спуск. Снизу махнул рукой.

Следующий повис на веревке. Руки его были в варежках, которые загодя вытянули у няни из сундука, где хранились зимние вещи. Шлеп – и Алешка был на земле.

Миша с заплечной сумкой отвязал веревку, протянул ее через ручку, держась за оба конца, стал спускаться. Веревка немного не доставала до земли, и ему пришлось прыгнуть. Вытащив продетый в ручку конец, Миша деловито собрал веревку, накрутив через локоть в плотное кольцо, и спрятал в мешок. Там же была фляжка с водой и торбочка с сухарями.

Через забор перемахнуть было делом привычным, и компания двинулась в путь. Не к реке и валу, а на север: они должны убедиться, что, согласно старинному плану города, там существует озеро Семязино.

Закоулки окраинных улиц быстро вывели их к лесу.

Сосны, покачивая кудрявыми макушками, с удивлением взирали на цепочку веселых человечков, которые бодро углубились в заросли осоки и орешника. Андрей – первый, Алеша – в середине, Миша – арьергард, то есть Алешин пастух. Младший не хныкал, ибо знал: одно слово жалобы – и он будет отправлен назад.

Впрочем, поход едва начался, и все трое были бодры и полны сил. Малюсенький лягушонок, попавшийся на кочке, привел братьев в восторг. Миша тут же попытался прыгать, как он. Затем лягушонку уподобился и Алеша. И скоро из кучи-малы несся смех Андрея:

– Где моя нога?

– Ой, у меня три руки, – дергал Миша, делая вид, что принял Алешину руку за свою.

– Т-с-с! – они замерли: глазастая, с ладонь, стрекоза уселась на гибкий стебель и качалась у них перед носом, словно на качелях.

– Хорошо бы спросить у нее, далеко ли до озера, – пошутил Миша. – Смотри, какими глазищами крутит. И назад может смотреть, не то что мы.

Андрей развернул план, нахмурил брови. По плану получалось – совсем рядом с Золотыми воротами (их они взяли за ориентир). Где же оно? Миша вытащил из сумки палку с белым полотнищем, на котором были пришиты крест-накрест голубые полосы. Захватить с собой морской флаг России была идея Андрея. Миша гордился своим старшим братом, у которого все-все, даже имя было необыкновенное. Хорошо ему – морской флаг России называется Андреевским.

Братья двинулись дальше. Сколько времени прошло, они не знали. Полуденное солнце пекло их вихрастые макушки. Спина Андрея маячила впереди. Ноги Алешки стали заплетаться. Он споткнулся о кочку и шлепнулся в черную жижу. Михаилу пришлась оставить флаг и заняться братцем. Но после того, как Алешу помыли, почистили, он не стал лучше. Его чумазое лицо выглядело усталым, курточка отсырела совсем.

Разлапистые ели преграждали им дорогу. Опрокинутый бурей дуб лежал поперек, как человек, сраженный недугом, не в силах оторвать от земли свои ветви.

Андрей посмотрел на свой отряд: ясно, Алешка на пределе. Лицо Миши посерело. Флаг, красиво трепетавший на ветру, а потом использованный как полотенце, когда обтирали Алешу, повис…

– Стойте! – скомандовал Андрей. – Ждите меня здесь, у кривой березы.

Он ускорил шаг, побежал из последних сил, и… Озеро блеснуло перед ним серебристым краем. Андрей чуть не свалился с крутого берега. Они не дошли всего ничего. Ура! «А-а-а!» – понеслось по лесу. Андрей сел, свесив ноги с берега, и стал ждать братьев, полагая, что они услышали его зов.

Но никого не было. Пришлось отправиться за ними. Алеша, привалившись к березе, дремал, а Миша, сидя на корточках, отгонял от него комаров.

Вдвоем они растолкали брата и объяснили ему, что озеро совсем рядом, в двух шагах! «Я думал, его никогда не будет», – признался Алеша и согласился дойти.

Втроем они долго сидели на берегу, любуясь синей гладью с желтоглазыми цветочками на широких плотных листьях.

– Была бы лодка, – размечтался Миша, – поглядели бы на ту сторону озера, где солнце купается. Чай, вода-то там теплая, а здесь… – Он спустился к самому озеру: – Их, хо-лод-нючая!

– Ключи бьют со дна, – пояснил Андрей, – земля свои соки в это озеро собирает.

– Давайте и мы напьемся родниковой воды, – Миша вылил из фляжки теплые остатки. Привязали к горлышку веревку, Андрей забросил подальше от берега.

Фляжка, испустив прозрачные пузырьки, затонула. Миша потащил ее за веревку…

Холодная чистейшая вода освежила их и взбодрила. Но тут уперся младший:

– Не пойду, – тянул он, размазывая слезы по щекам, – ноги не иду-ут…

– Что ты, Алеха, нам алешки подпускаешь[3]3
  Алешки подпускать – шутить (владимирское).


[Закрыть]? – строго глянул на него Андрей. – Давай, двигай!

Строгость подействовала, но ненадолго – братец плелся цыплячьим шагом. Было ясно, что так и до ночи не доберутся они домой.

Пришлось Андрею и Михаилу взяться за руки и образовать из запястий сиденье для братика. Он обхватил их за плечи, и «тройка» заторопилась дальше.

Когда оба изрядно устали, Андрей остановился:

– Не братенок, а пудовый кукленок, – пошутил он, отерев пыльное и потное лицо. – Ты чего такой тяжелый?

– Не з-знаю, – зарыдал Алешка.

– А не знаешь, так нечего и в походы напрашиваться! – Миша ходил около, потирая затекшие руки. – Слушай, скидывай куртку!

– Зачем это? – не понял Андрей.

– Сейчас увидишь! Давай найдем две жердины потолще!

Когда две жерди отыскали, засунули в рукава куртки, застегнули пуговицы. Получился небольшой гамачок.

– Садись, Алеха, как в карете доставим.

Солнце не торопилось убрать на ночь последний луч, как бы указывая им дорогу. Наконец показались крыши домов… Ура!

* * *

Надо ли говорить, какая суета творилась в доме в их отсутствие. У Стеши тряслись руки и слезились глаза: обыскав дом и сад, она никого не обнаружила. Был призван соседский мальчик Гераська, которому было велено взобраться на «палубу» (так уж называли ребячье гнездо на дубу). Но и оттуда ничего не было видно.

Анна Андреевна лежала в постели с натертыми нашатырем висками. В спальне пахло ландышевыми каплями и валерианой.

Когда братья появились у калитки, Стеша набросилась на них с криком: «Где же вы были?»

Анна Андреевна в зеленом стеганом шлафроке выбежала следом.

Алеша повалился от усталости прямо на песок дорожки. Миша сел на корточки и сказал, что очень хочет есть. Андрей держался на ногах, но чувствовалось – из последних сил. Он и сообщил – они озеро нашли!

– Какое озеро? Живы! Чада вы мои! – Анна Андреевна старалась обнять всех троих разом. – Коленка разбита! – увидела она ссадину у Алеши. Стеша подхватила младшего на руки. Мишу взяла на руки мать, Андрей пошел сам.

Ополоснув руки и лицо, Андрей сел быстро за стол, но не смог держать ложку – повалился (еле довели) спать. Миша чашку какао выпил прямо на кровати и тут же заснул. Алеша был отнесен в кровать няней. Пока Анна Андреевна ходила за йодом, чтобы смазать колено, он уже спал, глубоко и ровно дыша. Она смазала ссадину, потрогала пульс на тонкой загорелой руке. Разметавшись в кровати, Алеша вытянул одну ногу и подогнул другую, как будто и во сне продолжал идти по лестнице в неведомый ему мир.

Вернувшись в столовую, Анна Андреевна увидела грязный солдатский мешок, с которым они ходили, и рядом палку, обмотанную белой материей. Она развернула – кусок атласа с синими лентами наперекрест, но весь в дырах!

Утром Анна Андреевна спросила за чаем у старшего сына:

– Где же вы все-таки были?

– Мы искали дальнее озеро.

– Как? Говорят, до него километров пять, не меньше. И вы дошли?

– Да, мама. Обратно было трудно – Алешка подвел.

– Но он же маленький, ему не под силу такие расстояния. Зачем его взяли?

– Не могли же мы его оставить? Это было бы не по-братски, правда?

Сердце матери ликовало, хотя строгим голосом она сказала, что все будет доложено отцу, когда он вернется. Уж он решит, кто прав, кто виноват во всей этой истории. И кому чего полагается…

– Это что у вас? – показала на оставленную с вечера палку с тряпкой, материал которой показался ей знакомым.

– Флаг, пробитый пулями, – гордо ответил Миша, и столько было серьезности в этом ответе, что мать не посмела улыбнуться, видя сучками изодранную ткань.

– Заступники вы мои дорогие, – ласково обвела она их глазами, – кого защищали-то?

– Отечество, – совсем по-отцовски ответил Андрей.

– Убереглись, и то ладно, – пробормотала сзади Стеша и незаметно перекрестила детей, – ишь, аники-воины растут. Никак за ними не поспеешь.

Вечером, просматривая наряды, Анна Андреевна заглянула в гардероб. Вот и любимое белое атласное платье, и туфельки из козьей кожи специально к нему заказаны. Но что это? Ах! Спереди вырезаны два куска вместе с отделкой – голубыми лентами. Так вот почему материя флага показалась ей знакомой.

На другой день к вечеру во двор въехала коляска мужа, залепленная дорожной грязью более обычного. Петр Гаврилович легко соскочил и заторопился к жене, сидевшей на веранде в кресле:

– Здорова ли, душа моя? – он наклонил голову и поцеловал запястье Анны Андреевны, затянутое в белую кисейную перчатку (она вернулась с прогулки и не сняла еще широкополой белой шляпы с приколотой к ней искусственной веточкой цветущей вишни).

– Слава Богу, друг мой, – и Анна Андреевна легко коснулась затылка мужа, – устали, Петр Гаврилович?

– Здоровы ли мальчики?

– Целы, милостивый государь… здоровы, – с запинкой отвечала жена, намереваясь несколько позже рассказать о случившемся.

– Вояж мой в самом деле был далек, на Плещеево озеро, и не прост – искал воспитателя своим сорванцам. Позволь тебе и представить, матушка: матрос инвалидной команды Спиридон Иванович. Из коляски осторожно выставилась сначала одна, а потом другая нога – человек с квадратными плечами спускался с коляски. Выпуклые мышцы вырисовывались под черным бушлатом. Широкая крепкая грудь была обтянута полосатой рубашкой. Одна нога у него была отнята, чуть ниже колена ее заменяла деревяшка. В руках он держал небольшой с коваными углами и ручкой матросский сундучок. Потом вытащил из экипажа пудовую гирю и поставил рядом с сундучком.

– А ну-ка, браток, подсоби, – обратился он к Андрею. Тот подошел к гире, вцепился двумя руками и поволок к крыльцу по земле. Устало остановился.

Анна Андреевна, Стеша, Гаврила, мальчики молча смотрели на невысокого крепкого человека, глаза которого светились умом и весельем. Ток неиссякаемой энергии как будто шел от него, и все невольно залюбовались им, забыв про увечье. Черные с сединой волосы его были коротко острижены, глубокие морщины на лбу выдавали человека бывалого и много повидавшего. Налейте бескозырки поблескивала надпись: «Благонамеренный». Он снял ее и держал на согнутой руке:

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство, – отдав честь по-военному, отрапортовал приезжий, вытянувшись в струнку.

– Полно, братец, вольно, – остановил его Петр Гаврилович. – Сколько лет служил и при каких командирах? Истории поведать можешь?

– Как не смогу, ваше превосходительство, когда морские баталии своими глазами видел, другое от друзей-самовидцев слышал, ранило вот…

– Такого и искал, – шепнул супруге Петр Гаврилович. – Спасибо, голубчик, поди в комнаты, там тебе все покажут. Стеша, принимай гостя…

Мальчики гуськом потянулись за Спиридонычем. Андрей взял кованый матросский сундучок из коляски и помог нести в дом. Гирю матрос донес сам.

– Вы, дяденька, и пиратов видали? – спешил рядом Мишутка.

– Всяко было, деточки, – отвечал матрос, стуча деревяшкой по ступенькам, налегая на «я» и «о».

«Не по-нашенски бает», – прислушалась Стеша к его выговору.

Глава шестая
До Золотых и обратно

Едва младшему исполнилось три года, Петр Гаврилович утвердил утреннюю прогулку с детьми «до Золотых и обратно». Нянюшка Стеша неукоснительно выполняла заданное в любую погоду. После завтрака дети охотно бежали в прихожую – собираться на улицу. На этот раз к ним присоединился Спиридоныч, спустившись с резного крылечка.

– Наш город древний, ему тысяча лет. После Киева он почти 150 лет был столицей Руси, а уж потом Москва поднялась… – пояснил Андрей.

– Ишь ты, – недоверчиво покачал головой матрос, – а ты откуда знаешь?

– Папенька сказывал, в старинных книгах про то читал.

– Здорово тебя город обогнал, тебе-то всего еле десяток наберется. Но не горюй, молодость – не вечность. Я, когда как ты был…

– Вы были мальчиком? – с недоверием обернулся Андрей: матрос виделся ему таким, каков он сейчас, со своей деревяшкой вместо ноги, с сильными жилистыми руками, с черными курчавыми с сединой волосами и в этой полосатой рубашке. И невозможно было его представить никаким другим.

Между тем они приблизились к арке Золотых ворот. Мальчишки, задрав головы, выглядывали сквозь проем, как будто не сделанный из камня, а нарисованный в голубизне неба легкой кисточкой. Матрос прикоснулся рукой к стене, ощущая холод веков. Полсвета объехал, а про такое в Русской земле не слыхивал. Сам-то с костромской стороны. У берендеев-то все другое – и избы, и ворота, и леса.

Вдали грянула музыка. Стройные ряды пехотного полка отбивали шаг по мостовой. Стеша потащила ребят к стене дома, освобождая улицу.

– И откуда берется столько солдат? – крестясь, бормотала старушка.

– Солдат из солдата вылупляется, – весело ответил крайний и отдал честь Стеше, – как цыпленок из яйца!

– Гы-гы-гы! – раздался дружный хохот шеренги.

– Чего это они, нянь?

Старушка, не отвечая, потянула детей налево по Козлову валу. Спиридоныч, хитро улыбаясь, последовал за ними.

Дорогу им преградил молодой парень с коробом:

– Барики-сударики, возьмите душу потешить!

На лотке-то и книжки, и бумага, и иголки, и нитки, и серьги с колечками. Спиридоныч остановился, разглядывая:

– Про меня книжка есть?

– А кто ты такой, молодец удалой, чтоб про тебя книжки писать?! – улыбнулся коробейник.

– Спиридон сын Иванов.

– Уж не эта ли книжица тебе подойдет? – Он подал голубенькую, тоненькую, с золотыми буквами.

– Эх, угодил, – обрадовался Спиридоныч, доставая денежку, и добавил: – Ропа кимать, полумеркоть, рыхло закурешать ворыханы.

– Да ты наш язык знаешь? – удивился офеня, – тогда я с тебя денег не возьму, читай на доброе здоровье, Спиридон сын Иванов.

Мальчики кинулись к дядьке: мол, что ты ему сказал. Спиридоныч загадочно улыбнулся.

Дымка заклязьминских далей заволакивала пойму, переливаясь от синего на горизонте до зеленого нежного флера вблизи. Подул ветерок, и все пространство колыхнуло желтым парусом осенней листвы, словно волна пробежала по необъятному простору и шумным шелестом ближайших тополей отозвалась в ушах. Две узкокрылые чайки парили над прибрежными ракитами, то и дело возвращаясь к реке, высматривая добычу.

– Надо же, – произнес в задумчивости Спиридоныч, – такая сухопутчина, а весьма море напоминает.

– Какое оно, море? – Миша отодвинул Алешу и пробрался ближе к Спиридонычу.

– Бесконечно голубое, да прибавь ветер свежий и брызги холодной воды в лицо.

– Пора уж нам, – Стеша повернула обратно, – нечего барчукам головы забивать небывальщиной.

– Какая же это небывальщина? Скорее невидальщина для тебя, бабушка, а я все своими глазами видел, – отрапортовал матрос и, независимо сунув руки в карманы, заковылял впереди.

– Га-га-га! – раздалось в нижнем дворе, отлично видном с вала.

Дети остановились. Мужик придерживал крепкого серого гусака, который недовольно крутил головой, высматривая соперника. Другой гусачник, рыжебородый, вытаскивал из мешка белого гуся с желтым шишковатым клювом. Гуси шипели, вытягивая шеи и изгибая их волнами. Рыжебородый наконец пустил своего беляка, и он пошел на серого в атаку… успел ущипнуть за крыло. Тот тюкнул его клювом по голове… Крик, перья! Гусиный бой разгорался. Мужики потирали руки от удовольствия, толпа зевак ревела от восторга.

Задорный белый драчун налетел бесстрашно, но серый гусак-боец не остался в долгу и норовил долбануть противника по голове. Вот уже и капли крови появились на крыльях белого.

– Чего они дерутся? – Андрей повернулся к матросу, ища ответа.

– Весну чуют, – неопределенно ответил он, и было непонятно, шутит или говорит серьезно.

– Он и он всегда дерутся, – философски заметил Алеша, – как мои хомячки (он наблюдал за ними в клетке).

– Оба ищут славы, насыщены барской спесью, ни один уступать не хочет, – заключил Спиридоныч, – не уподобьтесь тем гусакам. Сердце у них маленькое, а печенка большая. Вот злость-то в них и играет.

Бойкий серый тем временем насел на белого сзади и мощными ударами расклевал ему спину. Мужики полуживыми оттащили их друг от друга…

– Впрочем, – заключил матрос, – такими птиц делают люди, похожие на этих гусаков.

– Страсть Господня, – недовольно проворчала нянюшка, – нашел, что детям показать. Идемте, дети, не барское это дело мужицкую потеху смотреть.

И она повела мальчиков в проем Золотых ворот, велела снять шапки.

– Ты куда, старая? – удивился матрос.

– Молчи, пусть Пресвятая Богородица сенью своей головушки их покроет. Слава Богу, прошли! И тебе бы не лишне, Спиридоныч, пройти, очиститься.

И матрос послушался, наклонив голову, прошел под аркой.

За обедом только и разговоров было про солдат, про то, как гуси дрались, про то, что парня видели с коробом, а дядя Спиридоныч с ним не по-нашему говорил.

– Что такое? – подняла брови Анна Андреевна. – Спиридоныч, ты язык офеней знаешь?

– Немного…

– Что, что ты сказал ему? – не унимались мальчики.

– Ропа кимать, полумеркоть, рыхло закурещать ворыханы. То есть «пора спать, полночь, скоро запоют петухи». Меня еще мальчишкою дед этому научил.

Все дружно рассмеялись.

После прогулки и обеда дети вместе со Спиридонычем отправились в мастерскую, где строгали, пилили и клеили макет первого русского корабля «Орел».

– Уж если делать, то делать хорошо, – любил повторять матрос, – а «хорошо» суеты не терпит. Если сделаешь быстро, но плохо, люди забудут, что ты сделал быстро, а запомнят, что сделал плохо. Если же делал долго, но хорошо, надежно, то люди забудут, что делал долго, а запомнят, что сделал хорошо. Как будем?

– Хо-ро-шо! – дружно ответили братья.

Макет продвигался, уж и борта склеили, и прорези для пушек сделали, и парус скроен.

– Ну вот, почти уже все готово. Вечером можно будет и Петру Гавриловичу показать, – Спиридоныч с удовлетворением рассматривал работу мальчиков.

* * *

Вечер после ужина Петр Гаврилович, когда бывал свободен, проводил с детьми. Разрешалось задавать ему любые вопросы, ответы были обязательны. Спиридоныча тоже приглашали на эти беседы. «Опять на мальчишник собрались, – крестилась Стеша, прислушиваясь, как протопал и прикрыл дверь в кабинет Петра Гавриловича матрос. – Умозорный Петр Гаврилович человек, дальше других видит, с царем в голове – своим умом. Вот бы и сыновьям достался. Молоденький-то умок – что весенний ледок. Жди-пожди, пока окрепнет», – вздохнула она.

– Папенька, мы на днях портолан нашли, как в рай пройти, – начал Андрей, любивший сразить отца чем-нибудь необыкновенным.

– Что ты говоришь! Не знал дороги, давно бы ушел, – рассмеялся Петр Гаврилович. Стал серьезно вглядываться в рисунок, где через контуры пирамид в самом деле стрела указывала проход в рай.

Оказалось, создатель этой карты очень хотел разбогатеть и придумал такую «приманку». Андрей и Миша надулись, не желая быть одураченными. Открытие не состоялось. Но отец быстро развеял их огорчение, обратив внимание на серебряную вазу, которая стояла у него в кабинете, в углу, чаще всего прикрытая шторой. Взяв лупу, Петр Гаврилович предложил рассмотреть бока сосуда – выгравированный рисунок обозначил горы, две реки, лес у подножия гор, озеро, фигурки животных.

– Одна из древних карт, – пояснил Петр Гаврилович.

– На вазе? – удивились в один голос Андрей и Миша. Алеша, по обыкновению, зазевался.

– На чем только не делали первые карты – на бересте, на медной пластинке, на коже, на пергаменте, на шелке, на кости, на камне… Я сам видел, как один помор сделал рельефную карту на… песке.

– Как? – глаза детей горели огнем познания.

– Сначала острой палочкой, – начал Петр Гаврилович, – он обозначил береговую линию на расстоянии нескольких дней пути. Из песка и камней сделал возвышенности, показал горные хребты. Острова – камешками обозначил, причем соблюдая пропорции: большие – большими, маленькие – маленькими. С помощью вертикальных палочек он отметил деревни и рыболовецкие стоянки… Постепенно мы увидели точный план побережья от одного мыса до другого…

– Хорошая карта, – заметил Миша, – но у нее один недостаток: в карман не положишь.

– Верно, сынок, – погладил Петр Гаврилович голову сына, – вы поглядите, что делается у нас, – он отодвинул штору, которая закрывала карту земных полушарий в его кабинете. – Россия наша, видите, как большой дом, лицом повернутый к Ледовитому океану. По гладкой воде англичане вон как навострились плавать, а через льды – боятся, значит, нам дорогу торить, русичам. Больше некому, на вас и надеюсь, когда вы вырастете, много дел предстоит.

– Нет уж, нет уж, пока мы вырастем, все уже откроют, – разочарованно протянул Михаил.

– Это так кажется, – успокоил его отец, – на земном шаре много неизведанного и до сих пор… Кстати, а где Алеша?

– Он шел сюда, – в один голос ответили Андрей и Миша. – Может, куда заглянул?

Спиридонычу никак не хотелось отрываться от вазы – любовался старинной работой. Андрей и Миша еще не успели про древние китайские карты потолковать – на тебе, ищи эту мелюзгу, вечно куда-то пропадает.

К поискам подключилась и Стеша. Схватилась за сердце Анна Андреевна. Выпив валерианы, не усидела в кресле – пустилась аукать, звать, кричать. Все тщетно.

К часу ночи обе сбились с ног, уселись на крыльцо совершенно без сил. В кабинете Петра Гавриловича горела лампа – он тоже не мог сосредоточиться на бумагах.

Месяц желтой прорехой на занавесе ночи выплыл, кажется, совсем некстати. Свети не свети – толку нет. Пропал человек. Анна Андреевна всхлипнула, за ней – Стеша… Вдруг откуда-то из темноты раздался голос:

– Не плачьте, я здесь!

Все остолбенели: голос-то Алеши, и совсем рядом. Негодник! Устроил переполох, а сидел рядом, словно набрав в рот воды!

Братья бросились на голос и очутились у собачьей будки. Внутри нее спал Алешка! Андрей и Миша подхватили его под руки, потащили к крыльцу, сонного, чумазого.

– Ты почему молчал? – Анна Андреевна еле сдерживала гнев. – Ты слышал, как тебя звали?

– Не-ет, – размазывая слезы, плакал Алеша, – сперва не слышал…

– Зачем ты туда залез?

– Хотел стать, – оправдывался малыш, – пу-те… пу-те… шественником, они все на улице спя-ят, – разревелся «герой», размазывая по щекам слезы и почесываясь.

– Чего вышел-то, – накинулся Андрей, – иди, закаляйся дальше.

– Гы-гы, – несся рев на всю ивановскую, – блохи заели…

Братья покатились со смеху. Казалось, дребезжали стекла от могучего баса Спиридоныча: «Удумал чего, пудаська-бочонок».

– Иди к папеньке, проси прощения, – Анна Андреевна перекрестила его. – Слава тебе, Господи, жив, здоров, и то ладно.

Петр Гаврилович так обрадовался появлению младшенького, что забыл и «леща» поддать ему, как собирался вначале: слезы «героя» в два ручья собирали в носовой платок.

– Ну, что будем делать, Алеша? Поплачем, поревем, воды изопьем да опять заживем? Пойми, отец, мать, братья, няня – все беспокоились о тебе. Подумай, прав ли ты? – погладил головку сына, доверчиво прильнувшего к плечу, перекрестил на ночь и отправил почивать.

Но от клички братьев «блоха-путешественница» Алеше не так-то легко было отделаться.