Текст книги "Грань. Сборник мистических рассказов"

Не опошляй

Никогда. Слышите, никогда не запивайте косяк молоком.

Приход увеличивается раза в четыре или даже в семь, бэд-трип наиболее вероятен, и, скорее всего, ты просто будешь сидеть и пялиться в одну точку. Эва испытала подобную херню на себе и повторять не хочет (на следующее утро от сушняка литр воды впитался в язык, даже не попав в горло), но определенно не жалеет об этом опыте.

– Рим в огне, – сплевывает Иван и протягивает сигарету Эве. – А я тону в море бесполезных кисок. – Парень разваливается на диване и свешивает ногу вниз, по пути роняя стакан с карандашами.

– Началось, – закатывает глаза Татум. – Очередной пьяный самооправдательный монолог о том как ахренительно прекрасно было все раньше. Как несчастливы те из нас, кто родился слишком поздно, чтобы правильно оторваться или занюхать дорожку кокса, как они это делали в знаменитой «студии 54». Что поделать, мы пропустили практически все, ради чего стоит жить.

– Но самое ужасное в этом то, что ты с ним согласна, – усмехается Эва и закидывает в рот еще одну виноградину, затягивается.

Татум лишь фыркает и неопределенно пожимает плечами.

– Вот, где мы, – Дрейк многозначительно поднимает палец в воздух и старается не шататься на стуле. – На самом краю этого мира, на закате западной цивилизации. Мы слишком отчаялись, чтобы чувствовать хоть что-то и можем только упасть в объятья друг друга и трахаться до скончания дней.

Иван заливается хриплым смехом, Эва лишь закатывает глаза – она не согласна.

Подростково-фаталистические настроения (Татум не мешает быть пубертатной размазней ее преклонный двадцатилетний возраст) всегда следовали за Дрейк по пятам и сегодняшняя тусовка не была исключением.

Это уже превратилось во что-то вроде традиции – собираться каждый четверг после пары по философии, пить (делать д/з, если хотите) и болтать за жизнь. Потерявшийся в себе Ванька, громкая Татум и верящая в соулмейтов Эва.

– Черт, Соня! – Иван подскакивает на месте и начинает судорожно метаться по комнате, собирая вещи. – Говно, говно, говно! Я опять забыл! – он чмокает подруг в щеки на прощание и вываливается из квартиры, на что девушки обмениваются многозначительными взглядами – Иван опять забыл про свидание со своей девушкой и опять будет нестись через весь город, придумывая нелепые оправдания.

Эва понимает – он что-то чувствует, но боится этого. Ванька боится, что его соулмейтом может оказаться парень. Но еще больше боится того, что это будет девушка.

Эва всегда считала, что негативные люди – это те, кто просто не смог себя проявить. А еще Эва всегда верила, что все истории заканчиваются хорошо. Если же все заканчивается плохо, значит, это еще не конец.

Поэтому, когда Эва только узнала кто такие соулмейты, она немедленно написала на руке «привет». А затем еще и еще. Она рисовала цветы, закорючки, писала как прошел ее день, описывала свои мечты и желания – переносила на руки чернилами всю свою жизнь; писала всякие приятности и не собиралась останавливаться. Даже не смотря на отсутствие ответа.

Только в четырнадцать (возраст проявления соулмейтов) это казалось волшебно; в шестнадцать – обнадеживающе; в восемнадцать – странно; а в двадцать она перестала писать.

Эва всегда была из тех девушек, которые отвечают на звонки и смс через несколько часов, потому что потерялись в мире книг Джона Грина.

Эва была из тех девушек, что лучше посмотрят дома старое записанное тв шоу, чем пойдут в кино. А еще она была из тех девушек, которые могут прислать сообщение в пять утра, потому что прочли интересный пост на тамблере.

Эва одержима психологией и вселенной, не любит говорить о будущем, но с радостью познакомит тебя с родителями.

Эва может часами рассказывать легенду о названии той или иной звезды или о том, что за две недели мужчина производит достаточное количество спермы, чтобы оплодотворить всех женщин на планете.

Эва всегда читает последнюю страницу книги и любит спойлеры в сериалах, но интерес к тому или иному произведению у нее от этого не пропадает, а даже увеличивается.

Эва всегда была идеалисткой – не понятно в кого, но что уж есть. Она видела пример родственных душ в своих родителях и так сильно хотела ощутить подобную любовь, что это стало идеей фикс. И даже когда родители разошлись, Эва не стала напиваться и кричать, что любви нет, лишь поняла, что даже соулмейтам надо работать над отношениями – любовь не приходит свыше, тебе лишь дается шанс ее проявить.

Потому что Бог не хочет, чтобы мы были счастливы – он хочет, чтобы мы были сильными. И Эва была сильной: она поддерживала маму, встречалась с отцом и даже изредка устраивала семейные ужины, потому что верила в слова родителей – она их любовь и ее они бросать не собираются. То, что они не смогли удержать собственные отношения – ничего не значит – такое бывает и не редко.

Такое случается, когда ты влюблен в саму идею любви и не видишь ничего вокруг – придумываешь себе прекрасный образ, который устраивает твою лимбическую систему, отвечающую за чувства и не пытаешься узнать человека. Так было с матерью Эвы, поэтому, она доступно объясняла дочери, что своего соулмейта можно ждать, но не бросаться в омут с головой – сначала нужно узнать какой человек, когда злится; какой он, когда плачет и радуется; какой он, когда выиграет лотерею и какой он при потере близких. Какой он, когда в депрессии; какой, когда вышел из депрессии и счастлив; какой, когда чувствует так много любви, что хочется кричать; когда он делает что-то правильно и наслаждается чувством справедливости; когда делает что-то неправильное и чувствует за это странную гордость; какой он, когда переполнен эмоциями; какой он, когда его отвергают – ты должен узнать человека прежде, чем почувствовать что-то, потому что иначе будешь влюблен в идею любви.

С четырнадцати лет Эва каждый день писала/рисовала что-то на руке, потому что… Это же ее вторая половинка – что бы вы сделали на ее месте? Это не казалось чем-то навязчивым, наоборот, это было чем-то нереально сокровенным и волшебным – иметь такую связь. Когда половинка видит то, что ты пишешь на своих руках. И каждый год, тридцать первого декабря в двенадцать ночи под бой курантов Эва писала на руке, сама не зная почему, фразу, которую ей в детстве всегда говорила бабушка «На Санту надейся, а сам не плошай».

Через некоторое время появились вопросы – почему он или она не отвечает? Хотя она была уверена, что это он – вселенная не дура и каждому дает то, что нужно.

Теорию с тем, что ее соулмейт мертв, Эва не рассматривала, потому что это бы было понятно. Когда твой соулмейт умирает, ты это чувствуешь. Она не встречала таких людей, но читала, что это сравнимо разве только с потерей близкого человека, даже если вы не были знакомы. Но это не навсегда – боль со временем притупляется и человек может жить дальше. Вообще, многие живут без соулмейтов и даже находят любовь – в этом нет ничего такого, просто Эва верит, что соулмейт – это действительно вторая половинка твоей души.

Эва писала на руке до шестнадцати лет и не задавалась вопросами – мало ли что там может быть. Может, он очень застенчивый или, например, болен социофобией и ему просто надо к ней привыкнуть. После шестнадцати появились вопросы – может, он не хочет иметь с ней ничего общего и она слишком надоедливая? Может он просто ее игнорирует? Но вопросы эти были настолько эфемерны, что тут же растворялись под натиском ее надежды.

В семнадцать Эва впервые назначила время и место встречи – площадь с фонтаном возле университета искусств. Она тогда надела свое любимое желтое платье, заплела длинные волосы в замысловатую косу и взяла с собой красный цветок – чтобы было легче ее узнать. Хотя, в тот день на площади рыжей девушкой с огненной надеждой в глазах была только она.

Но никто не пришел. Ни в тот день, ни через два, ни через год. Каждую неделю, в среду, в три часа дня Эва сидела у фонтана на лавочке и ждала своего соулмейта. Но ее соулмейт, похоже, ее не ждал.

К восемнадцати годам Эва все реже писала/рисовала что-то на руке, а посиделки у фонтана стали, скорее, привычкой. Чем-то, что есть только между ней и ее соулмейтом, пусть он и не горит желанием встретиться.

В девятнадцать Эва поступила в тот самый университет искусств и решила, что встреча с ее соулмейтом больше не будет ее целью – она больше не будет надеяться на Санту.

Эва встречает своих лучших друзей – смешного Ваньку и грубую Татум, которые становятся ее семьей. Они вместе прогуливают пары, делают домашнее задание, кидаются в кинотеатрах с задних рядов попкорном и вместе мучаются похмельем после крышесносных вечеринок. Они вместе обсуждают соулмейтов.

– Я слишком стара для этого дерьма, – сплевывает Татум и прикуривает сигарету, кутаясь в кардиган от ночного летнего ветра. – Чем плохо то, что я могу выбирать сама, с кем из тех красавчиков проснуться завтра утром? – она кивает в сторону стоящих недалеко старшекурсников и игриво машет им рукой. – Я сломлена, но не окружена.

– Ага, и венерические ты тоже в праве выбирать, – хмыкает Иван, отбирая у нее сигарету.

Эва пьяно смеется и пытается не упасть, держась за стену здания.

– Мудак, – улыбается Тат. – Я не говорю, что не верю в соулмейтов, просто мой, похоже, тот еще пидор, – она морщится и неосознанно чешет предплечье, затянутое плотной тканью кофты.

Эва хмыкает и садится прямо на асфальт, потому что перед глазами летают натуральные вертолеты.

Это случилось в то утро, когда Эва решила не писать на руке больше ничего – ей неделю назад исполнилось двадцать и из старых привычек она оставила только новогоднее пожелание своему придурку соулмейту (иначе не назовешь) – теперь она надеется только на себя, а не на какого-то долбаного Санту.

Была первая пара по дизайну, девять утра и пятнадцать сонных студентов. Ничего не предвещало беды, когда аудиторию разорвал нечеловеческий крик Татум – у нее на руке начала появляться настоящая татуировка. Со своим низким болевым порогом и боязнью иголок Дрейк орала как резаная, когда на предплечье начал появляться графический лев – ее соулмейт, похоже, решил немного «украсить» тело. Столько матов факультет свободного искусства не слышал никогда, а соулмейт Татум, вероятно, получил знатную такую порчу.

В больницу за Дрейк приехал ее друг Крис, который, по рассказам Татум, был «тем еще хуесосом, но отличным другом», и заполнив все бумаги, сел напротив Эвы в приемном покое.

– Привет, – в его голосе было столько самодовольной ленцы, что становилось тошно, но Эва старалась сдерживать страх и волнение за подругу и мило улыбаться.

– Привет.

У него на руке красовались дорогие часы и в пальцах крутился брелок, кажется, от мерседеса. «Первое определение Татум ему подходит больше» – думала Эва и нервно теребила пальцы в ожидании вестей от подруги. Крис же сидел расслабленно и чуть не зевал, что несказанно раздражало Еву – у него подруга в больнице, а он так чертовски спокоен – ну не говнюк ли?

Измайлов надел солнечные очки и облизал губу, смотря, скорее всего, прямо на Эву и улыбался, показывая белые зубы.

– Серьезно? Тебе сейчас солнечно? – фыркнула она, ерзая на жестком сидении.

– Просто я в них ахрененен. Согласись? – самодовольно улыбнулся парень, будто испытывая ее терпение.

– Признаю – ты неотразим, – едко проговорила Эва. – Блатным и ночью солнце светит, да?

Крис ничего не ответил, только бросил что-то вроде «еще увидимся» и покинул больницу, перекинувшись парой слов с врачом.

– Кстати, как у тебя на личном фронте? – Татум переключается со спора с Ванькой на Эву и садится рядом, смахивая пепел с джинс.

– Пока никого не убило, – устало кидает Эва и кладет голову на плечо подруги.

Так не должно быть. У сказки Евы обязательно должен быть счастливый конец.

***

– У нас впереди сессии и долбаные курсачи, какая жалость, – Иван зевает и ложится на стол в кафетерии, чтобы поспать еще хоть секунду, потому что отличная вечеринка прямо пропорциональна головной боли на следующее утро.

– У нас через десять минут социология, вот это жалость, – недовольно бурчит Татум, лихорадочно списывая домашнюю работу из тетради Эвы, которая гипнотизирует бумажный стаканчик с отвратительным кофе и теребит в руках пакетик с сахаром.

– Это жесть, не жалость, – вздыхает Эва и высыпает сахар в напиток. – Наше желание проявить свою доминанту путем побед в алкоболах и танцах в течении пяти часов к ряду до добра не доведут, – устало произносит она, а Татум только фыркает.

– Знаешь, Эва, ты дохрена умная, а это вредно. Постоянно думаешь о чем-то, переживаешь. Тупость – вот великий дар: нихрена не думаешь, хорошо, спокойно. Сфоткала личико в соцсети, подписала «всем хорошего денечка» и сидишь, ждешь лайки. Птички в голове. Красота.

Все трое устало смеются и со стоном, после звонка, отправляются на урок.

В тот день, Эва как обычно отправилась к фонтану: не потому что до сих пор грезила встречей, а просто это уже превратилось в своеобразную привычку, да и с кампусом рядом было. Чтобы подумать, накидать план эссе и съесть мягкое мороженое. Но вот у фургончика ее нагло опередили и забрали последний вафельный стаканчик.

– Эй! – возмущению Эвы не было предела – день стоял жаркий, а в холодном мороженом она нуждалась ну очень сильно.

– Да? О, это ты, – в голосе Криса, казалось, проскользнуло разочарование, что жутко разозлило девушку. Потому что… Да кем он себя возомнил? Сам тут вырядился как на парад – рубашка с длинными рукавами застегнутая под горло – сам виноват, что ему жарко.

– Может, уступишь? – Эва решила пропустить странную реплику парня мимо ушей, а пустить все силы на отвоевание заветного мороженого.

– С чего бы вдруг? – лицо Измайлова озарилось самодовольной улыбкой, будто это он тут хозяин ситуации.

– Эм, потому что я леди? – попыталась привести странный аргумент Ева.

– У настоящей леди должны быть признаки ума на лице, – фыркнул Измайлов.

– У настоящего джентльмена на лице сейчас травма будет, – злобно кинула Эва, отходя от фургончика.

Что ж, момент уединения точно испорчен.

– За углом есть хорошая кофейня, – послышалось в след. – И там подают отличный холодный кофе.

Предложение было слишком заманчивым.

***

Крис оказался не таким уж и мудаком – с ним было действительно интересно. Он был обаятельным и открытым – Измайлов быстро влился в их компанию, хоть и не учился в университете – как он говорил, зачем иметь богатых родителей и при этом не пользоваться ситуацией? Днем он пропадал то ли на работе, то ли в каких-то поездках, а вечерами зависал с их трио.

Постепенно это переросло во что-то большее. Просто как-то раз на вечерний кинопросмотр не смогли прийти ни Татум, ни Иван и они остались вдвоем. А позже ситуация повторилась. Еще и еще.

Эве с Крисом было легко. Они обсуждали книги, новые видеоигры и научные открытия. Вместе ждали новых серий любимых сериалов; слушали один плейлист на двоих и шуршание осенней листвы под ногами в парке; наблюдали за тем, как плывут в небе облака и представляли, на что те были бы похожи.

Вместе готовили ужины, ходили по выставкам и открывали для себя новые милые кофейни по всему городу. Переписывались ночи напролет, коллекционировали билеты после похода в кино, просиживали часами в библиотеке, встречали рассветы.

Они были больше, чем друзья, но не были парой. Потому что, как говорила Татум, не смотря на то, что Крис пользовался популярностью у девчонок, он был безответно влюблен. И потому что Эва все еще ждала своего соулмейта. Потому что от этого отказаться сложно – как оторвать частичку себя.

Но со своей надеждой на лучшее Эва все-таки просчиталась.

Потому что не влюбиться в Криса невозможно.

Она влюбилась в его смех, в его руки и ключицы; в то, как он ругается на телевизор во время политических программ и в то, как он смотрит на радугу. Влюбилась в его манеру вождения, в его тембр голоса и в его глаза. Влюбилась в его походку, шутки, в то, как он подбадривает друзей и в то, каким засранцем он может быть, если ему проспойлерить новую серию.

Эва поняла это на новогодней вечеринке – это произошло как-то неожиданно. Они практически жили вместе пол года, но в груди что-то резануло только сейчас, когда он подал ей красный стаканчик с чем-то алкогольным и поцеловал тыльную сторону ее руки, как делал это всегда, если отлучался.

В этот момент Эва подумала, что ее сердечная мышца порвется, отсчитывая удары сердца. Осознание этого пришло настолько неожиданно, что даже когда начали бить куранты, а все радостно отсчитывали секунды до нового года, она все еще стояла как молнией ударенная и смотрела на Криса огромным глазами, не решаясь сказать хоть что-то. В животе то-то с силой крутило, а в мозгах была сплошная вата, когда Крис, как всегда улыбаясь, подошел к ней, вместе со всеми отсчитывая секунды.

7, 6, 5…

Крис смотрел на нее, как всегда легко и с прищуром, но когда взглянул ей прямо в глаза, он замер в пространстве – будто все понял.

4, 3, 2…

Измайлов взял Эву за руку и резко притянул к себе, наклоняясь прямо к уху.

– На Санту надейся, а сама не плошай.

1…

С новым годом.

И поцеловал.

***

Эва счастлива. По-настоящему счастлива – у нее есть лучшие друзья, тяжелая, но любимая учеба в университете, прекрасные родители, но главное – у нее есть ее соулмейт.

Крис смешной и нежный, надежный и самый родной – Эва счастлива как никогда.

Татум всегда говорила, что ей плевать: найдется соулмейт – хорошо, не найдется – еще лучше. Говорила, что счастье не должны определять дурацкие предрассудки, но когда она нашла своего соулмейта в лице обаятельного психолога, все ее циничные слова закончились. Татум светилась как новогодняя елка и больше почти вообще не говорила – все время бывшая реалистка проводила со своей второй половинкой. Они удивительно хорошо поладили, несмотря на то, что в первую встречу разругались в пух и прах. А во вторую, когда Тат узнала, что он ее соулмейт, она ему врезала – мог бы ее спросить, прежде чем татуировку набивать.

Иван встретил свою половинку и тоже светился счастьем – Эву до сих пор окружала фатальная гармония, но после нового года она и сама ее обрела.

И если Татум трахалась направо и налево (до своего психолога, конечно), говоря, что отдавать девственность только своему соулмейту – слишком банально, то Эва так не считала.

Она была из тех консерваторов, кто все еще думал, что отношения мужчины и женщины это нечто большее, чем перепихон и просмотр фильма вместе – это единение душ и тел, это прочная связь, основанная на взаимопонимании и взаимопомощи друг другу в становлении людей чуть лучше, чем есть сейчас.

Она сама не знает почему, но говорить Крису, что он у нее первый, она не хотела. То ли это было как-то странно, то ли она не хотела, чтобы он чувствовал себя прям таки совсем особенным. А Крис сделал вид, что не заметил скатывающуюся с ее щеки слезу, когда они остались наедине. Только с каким-то особенным трепетом поцеловал ее в уголок губ, чтобы затем поймать стон удовольствия.

Жизнь Эвы стала походить на сказку. Но как бы она не идеализировала людей и их поступки, конец сказки для Эвы, похоже, был предначертан отнюдь не идеальный.

***

В то утро Эва проснулась раньше Криса, что было необычно – в их почти семье именно Измайлов занимал место жаворонка, а Мун довольствовалась долгим сном. Эва водила пальцем по груди Криса и улыбалась-улыбалась-улыбалась. Он весь ее. Ее соулмейт.

После новогодней вечеринки Эва узнала, почему Крис никогда ничего не писал ей в ответ – когда ему было тринадцать, он попал в жуткий пожар, где погибла его мать, а Крис отделался относительно легко – обожженными предплечьями и горем в глотке. Поэтому он всегда носил рубашки с длинными рукавами и не отвечал Эве. Она знала, что все не просто так.

Эва улыбается и взглядом проводит по рукам Криса – шрамы остались значительные, рубцы покрывали практически все руки от локтя до запястья, но это отнюдь его не портило, а наоборот – придавало особого шарма.

Эва берет с тумбочки ручку и на секунду замирает, глядя как Измайлов ворочается в постели, но не просыпается. Ей всегда хотелось увидеть, какого это – когда пишешь что-то на своей руке, а у другого эти же надписи на коже возникают из ниоткуда. Мун берет ручку и рисует корявое сердечко на правой руке, у запястья и с замиранием сердца переводит взгляд на запястье Криса – там пусто.

***

Эва одевается быстро, смахивает с лица слезы и кричит на Криса, когда тот, как и все они, «может все объяснить». Она заходится грудными рыданиями только когда приезжает в квартиру бабушки и сползает на пол у входной двери.

В груди зияет дыра глубиной с марианскую впадину, а в глазах океан слез и бесконечный волчий вой в глотке – она отдала ему свое сердце, свое тело и свою душу, а он взял и обманул ее. Вот так просто.

Ей двадцать один год, а она только сейчас поняла, что такое предательство. Вот так наверное в людях убивают надежду – берут самое дорогое, что есть, а когда ты расслабляешься, разбивают вдребезги. Будь то другая ситуация, было бы не так больно, но ситуация именно такая. Не все заканчивается хорошо.

Эва рыдает два дня к ряду, лежит в постели и почти не ест. Ей плевать на все и всех – ей больно и тошно и никакие друзья этого не исправят. Эва отключает телефон и не открывает компьютер – сидит в пустой квартире и медленно умирает.

Через три дня в дверь раздается громкий, навязчивый и знакомый стук. Эва несколько раз кричит «уходите», но когда стук не прекращается, все-таки открывает дверь.

В квартиру заваливается недовольная Татум с пакетами еды в руках и без лишних разговоров проходит на кухню.

– Как ты узнала, что я здесь? – голос у Эвы хриплый от рыданий, а голова гудит, но она все-таки не выпроваживает подругу, а под строгим взглядом садится за кухонный стол и только плотнее кутается в одеяло.

– Ты очень предсказуемая, а я очень умная, – констатирует Дрейк.

«И в каждой жопе затычка» – бурчит про себя Эва.

– А еще я в каждой жопе затычка, вот почему.

Эва недоуменно смотрит на подругу и отодвигает предложенное яблоко, взглядом спрашивая, мол, чего надо.

– Если будешь говорить о Крисе, то сразу уходи, – рубит Эва и переводит взгляд на окно, чтобы не сталкиваться глазами с Татум которая сейчас больше похожа на мамочку наседку.

– Я буду говорить о Крисе и ты меня выслушаешь, – неожиданно резко откликается Татум и садится напротив подруги, – Можем начать с того, что я тупица.

Эва переводит недоуменный взгляд на подругу, но ничего не говорит.

– Я тупица, потому что раньше не сообразила, не сопоставила факты, – вздыхает Дрейк. – Я знаю Криса лет с десяти, наверное, когда он переехал на нашу улицу. Когда ему было тринадцать, в его доме случился пожар – он тогда был у меня, Эва, его даже не было дома. Но он побежал спасать маму и брата. Мать не выжила, а его брат впал в кому. – Эва сглатывает и внимательно слушает подругу, пытаясь унять дрожь в коленях. – Чуть позже выяснилось, что в том пожаре погибла и наша соседка – Алина. Она зашла к Теме – его брату в гости, когда все случилось. Потом мы узнали, что она была соулмейтом Криса.

У Эвы к глазам опять подступают слезы, а живот скручивается тугим узлом. Невероятно.

– Его брат лежал в коме, но знаешь, как врачи говорят – люди в коме все слышат, так что Крис говорил. Он проводил в больнице сутки, почти жил там. Позже, Теме разрешили со всеми аппаратами перевезти домой. Разрешили из-за Криса, потому что он не собирался бросать брата.

Он жил у его постели год, каждый день рассказывая, что произошло в школе, что он нового увидел, что нового прочитал или посмотрел. Целый, мать его, год. А потом на руках Темы начали появляться рисунки. Каждый день и по-многу.

Какая-то девчонка усердно вырисовывала на запястьях всякие закорючки и прописывала то, что произошло с ней за день. Я не могла просто и представить себе, что это была ты. Потому что когда мы познакомились, ты уже не писала. И Крис. Он рассказывал о тебе. Не говорил ничего конкретного, будто это было личное – просто говорил, как его это бесит, раздражает, радует, поддерживает и вдохновляет. Он жил тобой все эти годы, Эва. Он не бросал своего брата, а ты не бросала его. Он влюбился в тебя по рисункам на чужих руках.

Когда он встретил тебя, он рассказал мне. Сказал, что встретил «ее». Что «она» обещала ему врезать и что она еще прекраснее, чем тогда, когда он за ней наблюдал издалека. Он приходил каждую среду к фонтану и наблюдал, любовался, надеялся с тобой встретиться, Эва. Но все это время не мог, потому что… Это же его брат. Но Тиму уже двадцать один, и он скорее всего уже не выйдет из комы. У Криса больше нет брата, но у него есть надежда на вас, Эва. Не оплошай.

Татум сжимает руку подругу, встает из-за стола и выходит из квартиры. Черт.

***

У Эвы трясутся руки и немеет язык от страха – они сейчас будто встретятся заново. У того же фонтана.

Она видит Криса издалека – он в черной толстовке вместо рубашки, да и вообще выглядит уставшим. Измайлов останавливается в шаге от Мун и заглядывает ей в глаза – Эва уже сейчас знает, что ничто не заставит ее разлюбить его, но ей нужно услышать то же и от Криса.

– Ты любишь меня? – с места в карьер бросается она.

Потому что ей нужно услышать именно это. Понять, что для него она значит столько же, сколько она думает. Потому что слова подруги – это одно, а услышать это от Криса – другое. Потому что Крис никогда не говорил ей этих слов.

Он говорил, что если бы можно было взять только одного человека на необитаемый остров, то это была бы она. Говорил, что с ней интересно. Говорил, что Эва лучше интернета и даже лучше всех сериалов вместе взятых. Он бросал ради нее все дела и готовил ей завтраки. Он ее любил. Но только так, как умеет только Крис.

Измайлов походит ближе и улыбается. Улыбка у него уставшая, но до жути родная.

– Я ждал тебя семь лет, Эва. Не опошляй.