Текст книги "Любовь Орлова. Жизнь, рассказанная ею самой"

Июнь 1936-го

Смерть Алексея Максимовича Горького стала для нас с Г.В. большим ударом. Как и для многих советских людей. Не будучи знакома с ним лично, я читала его книги и слышала много хорошего о нем от Г.В. Алексей Максимович не раз помогал Г.В., причем мог помочь, не дожидаясь просьбы или намека. Видел, что нужно помочь, и помогал. Алексей Максимович обладал не только огромным талантом писателя, но и большой душевной щедростью.

Сталина тоже сильно огорчила смерть великого писателя.

– Жаль, очень жаль Горького, – сказал Он мне. – Настоящий был человек.

Да, действительно – настоящий.

Очень люблю горьковскую «Вассу». Надеюсь когда-нибудь сыграть Вассу[37]37
  К сожалению, это намерение актрисе так и не удалось осуществить.


[Закрыть]. Совершенно непохожий на меня, не близкий мне человек, но какой образ! Какая глубина!

* * *

Сталин спросил, насколько сильно изменило мою жизнь кино. Изменило? Я задумалась, а потом ответила:

– Не изменило, а просто перевернуло! Только не могу понять – с ног на голову или с головы на ноги!

Наверное, все же с головы на ноги, ведь именно с прихода в кино началась моя настоящая жизнь. Знакомство с Г.В., роли, известность, чувство того, что я делаю большое и нужное дело… Личное знакомство со Сталиным… Вряд ли я познакомилась бы с Вождем, будучи актрисой музыкального театра, пусть даже и столичного.

– Кино вывело меня на большую дорогу! – добавила я и прыснула, сообразив, что сказала двусмысленность – большая дорога, там разбойники с большой дороги.

Мы посмеялись, я еще что-то сказала, не помню уже и что, а потом ударилась в подробности. Давно накопилось, да не было случая поделиться. Я сказала, что известность иногда тяготит меня. Хочется волшебную шапку-невидимку, да где ж такую взять. Приятно, когда тебя узнают, но если буквально шагу нельзя ступить без того, чтобы не слышать за спиной: «Смотрите, Любовь Орлова! Какое на ней платье!..», то это начинает тяготить. Спасают парики, шляпки. В брюнетке трудно узнать Любовь Орлову, а правильно подобранная шляпка сильно меняет если не внешность, то впечатление о ней. Иногда завидую Г.В. Вся страна знает режиссера Александрова, но мало кто его узнает на людях. Г.В. любит рассказывать, как вскоре после выхода «Веселых ребят» на улице возле него остановилась женщина и воскликнула с радостью и восторгом:

– Глазам своим не верю! Неужели это вы!

– Да, это я, – скромно ответил Г.В., связав свою «узнаваемость» с фотографией (групповой!), появившейся недавно в одной из газет.

– Спасибо вам, дорогой вы наш! – Незнакомка схватила руку Г.В. и начала энергично (Г.В. говорит «ожесточенно») трясти ее. – Спасибо вам за все!

Дело было на улице Горького, днем. Вокруг них сразу же собралась небольшая толпа любопытных граждан.

– Товарищи! – обратилась к собравшимся незнакомка. – Давайте все вместе поблагодарим этого человека за его талант, за его труд!

Г.В., тогда еще совершенно не избалованному славой в отличие от Эйзенштейна, было чрезвычайно приятно слышать такие слова.

– Кто это? – спросили из толпы.

– Как?! – ужаснулась незнакомка. – Разве вы не знаете?! Как вам не стыдно?! Это же…

Она выдержала паузу. Г.В. приготовился услышать: «…кинорежиссер Александров, который снял ʽʽВеселых ребятʼʼ, но вместо этого услышал…

– Композитор Дунаевский! – выкрикнула незнакомка и снова стала трясти руку Г.В.

Г.В. совершенно не похож на Дунаевского. Как можно было их спутать? Сам И.О. смеялся до слез, услышав от Г.В. эту историю. Г.В. рассказывает замечательно, заслушаться можно, да и сама история хороша и в какой-то мере поучительна. Так и просится в басню.

Слава – это и награда, и бремя. Так же, как и дружба. Об этом я тоже сказала Сталину.

– Разве дружба может быть бременем? – удивился Сталин. – Это уже не дружба.

– Я неправильно выразилась, – ответила я. – Надо было сказать «знакомство» или «общение». Есть люди, общение с которыми доставляет радость, но есть и другие…

Для примера рассказала о трех людях из числа знакомых. Начала с Г.А.[38]38
  Галина Александровна Шаховская (настоящая фамилия – Ржепишевская) (1908–1995), советский балетмейстер и режиссер. Ставила танцы на эстраде, в драматических спектаклях, в музыкальных кинофильмах (в том числе и в фильмах режиссера Г.В. Александрова).


[Закрыть], замечательного балетмейстера и не менее замечательного педагога. Когда я слышу: «Любовь Петровна, как хорошо вы танцуете!», то всегда отвечаю, что это заслуга Г.А. С Г.А. мы дружим до сих пор. Я была ее ученицей, никому тогда еще не известной актрисой, потом ко мне пришла известность, но это ничего не изменило в нашей дружбе. А вот с одной из актрис музыкального театра мне пришлось прекратить знакомство еще в то время, когда снимался «Цирк». Не имея никаких особых талантов и совершенно не отличаясь трудолюбием, она мечтала о кино и одолевала меня просьбами о содействии. «Твой муж режиссер, скажи ему, чтобы дал мне какую-нибудь роль!» – просила, а скорее даже требовала она, и с каждым разом тон ее голоса становился все требовательнее и требовательнее. Что означает «скажи ему»? Как я могу прийти и сказать Г.В.: «В музыкальном театре есть одна ничем не выделяющаяся и ленивая актриса, надо дать ей роль в картине»? Что ответит Г.В.? Скорее всего рассмеется, решив, что я его разыгрываю. Я пыталась объяснить истинное положение вещей, советовала больше работать и т. п., но когда поняла, что голос разума не доходит до человека, вежливо, но строго попросила ее оставить меня в покое. Надо ли упоминать, что теперь она повсюду говорит, что я зазналась, не желаю видеть старых друзей… Друзей! Друзей я рада видеть всегда. В отличие от таких вот людей. Другая актриса действовала тоньше. Вилась вокруг меня, расточая комплименты, и все время говорила о своей любви к кино. Познакомилась с Г.В., который «взял ее на ум», то есть запомнил на всякий случай, что есть такая актриса, которую можно пригласить на роль. Но в «Цирк» не пригласил. Когда она узнала, что мы начали работу над новой картиной, а ее сниматься не позвали, то стала нашим врагом. Стала распускать сплетни, выдумывать какие-то небылицы, короче говоря – исходить злобой. И при этом, встречаясь со мной или с Г.В., делала умильное лицо и сыпала ласковыми словами. Неужели надеялась, что мы не узнаем, что говорила она про нас за глаза?

Сталин слушал меня внимательно, хоть я и говорила долго. Спохватившись, подумала, что Ему все это может быть неинтересно и слушает Он только из вежливости, и поспешно закончила свой рассказ.

Сентябрь 1936-го

О проекте Конституции, который был опубликован в июне, много говорили и писали. Мы с Г.В. прочли проект, обменялись мнениями и сошлись на том, что проект хорош. Его готовила несколько месяцев специальная комиссия, которую возглавлял Сталин. Обсуждался проект и на собраниях.

Я не ожидала, что Сталин поинтересуется моим мнением о проекте, а Он поинтересовался. Причем не просто спросил, хорош ли проект, а начал спрашивать, что называется, «по пунктам». Я впала в замешательство, потому что не была готова к столь строгому экзамену.

– Конституция не катехизис, чтобы учить ее наизусть, – строго сказал Сталин. – Но ознакомиться с ней – обязанность каждого советского человека. Ознакомиться вдумчиво, серьезно…

Слово «советского» Сталин произнес с особым выражением.

Мне было очень стыдно. Вдвойне стыдно. И как советскому человеку, и еще потому, что Сталин всегда интересовался моими ролями, картинами, а я не дала себе труда как следует ознакомиться с важным документом, подготовленным под его руководством. На следующий день я села за стол, положила перед собой обе Конституции, старую и новую, и принялась изучать и сравнивать. Через три дня я могла выступить с докладом о Конституции перед самыми строгими слушателями, так дотошно я во все вникла. Думала, что в одну из наших следующих встреч Сталин спросит меня, исправила ли я свою ошибку, но он больше к этой теме не возвращался до декабря. А в декабре, когда новая Конституция была принята, я приехала к Сталину с шампанским, провозгласила тост за нее и похвалилась (уместно было похвалиться) тем, что исправила свою ошибку. Сталин улыбнулся и спросил, не хочу ли я перейти на работу в ИМЭЛ[39]39
  Институт Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б), партийное научно-исследовательское учреждение.


[Закрыть]? Я ответила, что люблю свою профессию и не намерена менять ее. На том дело и закончилось.

Я, по складу своего характера, не склонна к работе с документами. Мне довольно трудно дается изучение законов и пр. Все время приходится возвращаться назад, перечитывать, осмысливать, делать заметки для лучшего запоминания. Но уж если я какой документ изучила, то запоминаю его на всю жизнь. У Г.В. дела обстоят иначе. Он схватывает суть буквально на лету, при беглом чтении, но на память свою особо не полагается, предпочитая всегда иметь под рукой справочный материал – книги, газеты. Архив его огромен и растет с каждым днем.

* * *

Все мы любим своих матерей, и Сталин не был исключением. О матери он неизменно вспоминал с теплотой и любовью. Говорил, что она всю жизнь служит для него примером стойкости. Сколько бы невзгод ни выпадало на ее долю, она их стойко переносила и никогда никому не жаловалась.

– Что толку жаловаться? – не раз повторял Сталин. – Чтобы пожалели? А дальше что?

В русской речи Сталина сохранялся грузинский акцент, и оттого «дальше» Он произносил как «далше», без мягкого знака.

– Жалость губительна, потому что она ослабляет человека. Пусть наши враги жалеют сами себя, пусть их кто-нибудь жалеет, а мы в жалости не нуждаемся! Мы, коммунисты, – люди действия!

Меня всегда поражала великая мощь, заключавшаяся в этом невысоком, простом на первый взгляд человеке. На первый взгляд! Только на первый! Но держался Сталин очень просто, без какой-то рисовки. Так, наверное, ведут себя все люди, обладающие внутренней мощью. Однажды мне довелось видеть Керенского[40]40
  Александр Федорович Керенский (1881–1970) – российский политический и общественный деятель; министр, затем министр-председатель Временного правительства (1917).


[Закрыть]. Это был представительный, осанистый мужчина, с правильной речью, правильно поставленным голосом, правильными жестами. Но в нем не чувствовалось никакой силы. Он не мог повести за собой, он не внушал почтения, он был никем. Точнее, не никем, а обычным, ничем не примечательным человеком, волею судьбы вознесенным наверх. Ненадолго вознесенным, надолго такие люди наверху не задерживаются.

Другое дело Сталин. Он был прост в общении, нисколько не рисовался, но все сразу же видели в нем Вождя. Огромная сила исходила от Него, но эта сила не угнетала, не давила, а, наоборот, вдохновляла, окрыляла, побуждала делать что-то хорошее, побуждала к свершениям. То был совершенно особенный человек, человек исключительных дарований, исключительной силы. Такие рождаются редко, раз в сто лет, а то и реже. И при всех своих величайших (не побоюсь этого слова) достоинствах Сталин был исключительно, удивительно скромен. Культ, о котором нынче столько говорят, создавал не Он, а разные подхалимы. Сталину не очень-то нравилось, когда его именем называли города или заводы. «Ну раз народ хочет, так уж и быть», – говорил Он. Культ личности! Личность была, а никакого культа не было! О каком культе может идти речь? Смешно! Если бы люди, которые осуждают Сталина, знали бы Его так, как знаю я, то вместо осуждения они бы Сталиным восхищались.

Приведу один пример. Однажды мы разговорились на очень интересную тему. О том, насколько могут отдельные люди оказывать влияние на исторические события. Говорили о Чингисхане, Иване Грозном, Петре Первом, Наполеоне… Я сказала, что многое из того, что происходит сейчас в Советском Союзе, происходит благодаря Ему, Сталину. Он покачал головой, улыбнулся и поправил меня:

– Благодаря Марксу, Энгельсу и Ленину. Я только стараюсь, как могу, продолжать начатое ими.

Мужчинам свойственно рисоваться перед женщинами, особенно перед любимыми. Свойственно производить впечатление, показывать себя с лучшей стороны и т. п. Сталин не рисовался передо мной, напротив, отметал в сторону мои комплименты и неизменно подчеркивал, что сам он не совершил ничего, заслуживающего восхищения. Однажды зашел разговор о Гражданской войне, конкретно – об обороне Царицына. Я вспомнила, как мы тогда следили за новостями с фронтов, как переживали. Царицын переходил из рук в руки, обстановка была сложной.

– Трудно было, – сказал Сталин. – Порой казалось, что внутренних врагов было больше, чем внешних. Если бы не Клим и другие товарищи, то я бы, наверное, не справился.

Если бы не Клим и другие товарищи… Но я-то прекрасно знаю, и все знают, какова была роль Сталина в той войне и в обороне Царицына. Недаром же этот город назвали Сталинградом. Однако Сталин подчеркнул, что без помощи товарищей ничего не было бы сделано. Пример коммунистической скромности. У нас весьма часто забывают о скромности, и чем дальше, тем чаще забывают, а жаль… С некоторых пор появилась традиция приписывать себе как можно больше заслуг. Своих, чужих, без разбору. Меня подобное поведение коробило и коробит. Неужели люди не понимают, каким смешным выглядит в глазах окружающих их наивное бахвальство? Неужели не боятся показаться смешными, жалкими?

Было время, когда мне казалось, что у меня достаточно опыта для того, чтобы понимать людей. Сейчас я многого не понимаю, и дело тут совсем не в недостатке опыта…

Декабрь 1936-го

Об этом случае, произошедшем в Челябинске на тракторном заводе имени Сталина, я часто вспоминаю и много рассказываю. Не могу обойти его вниманием и здесь. После концерта рабочие завода пообещали мне увеличить выработку поршневых колец к следующей нашей встрече, которая должна была состояться очень скоро, после моего возвращения из Магнитогорска. Рабочие сдержали свое обещание и в память об этом подарили мне поршневое кольцо с надписью. Про этот случай даже стихотворение было написано.

Вернувшись в Москву, я показала это кольцо Сталину. Ему очень понравился такой подарок. Остроумная и очень правильная идея. Сталин внимательно прочел надпись на кольце и задумался. Я ждала, что Он мне скажет.

– Государственный подход у челябинских товарищей, – сказал Сталин и осторожно, словно боясь разбить, положил кольцо на стол. – Молодцы. Так и должны поступать советские люди. Артистке Орловой приятно, коллективу завода приятно, мне приятно знать, что есть в Челябинске такие люди, и еще государству польза. Наверное, надо запретить дарить артистам цветы? Пусть лучше такие подарки дарят…

Я улыбнулась, понимая, что Сталин шутит.

– Оставим цветы в покое, – продолжил Сталин после небольшой паузы. – Без цветов не обойтись, они создают праздничное настроение. Но почин хороший, надо распространять. Кто директор на Челябинском тракторном?

Он назвал какую-то фамилию, кажется, на букву «Л». Я снова поразилась феноменальной памяти Сталина. Так все помнить! Я только что вернулась из Челябинска, знакомилась на тракторном с заводским руководством, но половина фамилий вылетела из моей головы сразу же. Одно дело знакомство в спокойной обстановке и совсем другое, когда вокруг много людей, шум, имена и фамилии называются быстро, скороговоркой, одно за другим… Как тут всех запомнить? Путаница в голове, сумбур. Иногда со мной происходили такие казусы, что и вспомнить стыдно. Так, например, в Киеве одного руководителя по имени Климент Николаевич, я упорно называла Климентом Ефремовичем, как Ворошилова, а он из деликатности меня не поправлял. Поправил меня Г.В., присутствовавший при этом. Улучив момент, отвел в сторонку и шепнул: «Он не Ефремович, а Николаевич». Как же мне было стыдно! Я готова была провалиться сквозь землю.

Январь 1937-го

Сталин сказал, что хорошо бы было снять такую картину, в которой были бы показаны все республики Советского Союза. Чтобы у зрителя могло создаться полное, исчерпывающее впечатление о нашей стране, о ее величии, обо всех переменах, которые происходят в ней. Я уже давно поняла, что кое-что из того, что говорится мне, на самом деле предназначено Г.В. Сталину не всегда хотелось высказывать свои мысли напрямую (а то Он и просто избегал делать это), потому что всякая напрямую высказанная мысль Вождя расценивалась и воспринималась как прямое указание, приказ. Сталин же, в отличие от некоторых деятелей, прекрасно понимал, что в искусстве прямые указания помогают далеко не всегда. Порой они даже вредят, потому что творческий процесс имеет свои тонкости и не терпит грубого вмешательства. Сталин понимал это. Он все понимал. Не могу не привести противоположный пример – Жданова[41]41
  Андрей Александрович Жданов (1896–1948) – советский государственный и партийный деятель. Как член Политбюро и Секретариата ЦК отвечал за идеологию и внешнюю политику, курировал все сферы искусства.


[Закрыть], который мнил себя величайшим знатоком искусств и грубо вмешивался во все, во что только получалось вмешаться.

Г.В. очень понравилась эта идея. Он начал прикидывать и так и эдак и в конце концов захотел снять современную сказку, в которой пионеры получали от доброй феи шапку-невидимку и ковер-самолет. С помощью этих волшебных предметов ребята побывали во всех республиках Советского Союза. Картина должна была называться «Счастливая родина».

Реализация идеи была неплохой, мне она понравилась. В роли феи Г.В. хотел снять меня. Я не возражала, в кино мне еще никогда не приходилось играть волшебниц. Г.В. взялся за сценарий и, поскольку сказка должна была быть музыкальной, обратился к И.О. с просьбой написать музыку к фильму. Одновременное написание сценария и фонограммы в правилах Г.В. Подобный подход себя оправдывает. При условии, что сценарий и музыку пишут люди, хорошо понимающие друг друга. Но с этим у Г.В. и И.О. проблем никогда не возникало. Они понимали друг друга буквально с полуслова. Мне доводилось присутствовать на их «производственных совещаниях». Разговоры там велись примерно такие:

– А вот здесь…

– Да-да! Именно здесь! Я тоже подумал…

– А в этой сцене…

– Согласен, здесь надо побравурнее…

– Темп!

– Легато на стакатто!

– Фортиссимо!

– И плавный переход…

– Конечно же, плавный! Никак иначе!

Послушает кто посторонний, так решит, что это общаются двое сумасшедших. Отрывистые фразы, отдельные слова, ничего не понять… А в результате рождается новая картина.

Г.В. был уверен, что его видение картины встретит понимание у руководства, но получилось иначе. Б.З. «сказочная» идея не понравилась.

– Что за чушь?! – грубо сказал он, прочитав начало сценария. – Феи, шапки-невидимки, ковры-самолеты! Только волшебного зеркальца не хватало! Вы что, забыли, в какой стране мы живем? Идея неплоха, но вот способ ее реализации выбран неверно. К чему вся эта мистика? Пионеров оставляйте, а фею с ее подарками долой!

Напрасно Г.В. пытался объяснить, что сказка помогает выстроить сюжет картины, оправдывает быстрые перемещения героев по стране, позволяет им наблюдать жизнь.

– Пусть летают на самолете! – заявил Б.З. – Самолет – это современно и реалистично!

Пять лет назад в Ленинграде сняли картину «Старик Хоттабыч». Перенесли сказку в наше время, и получилась весьма хорошая картина. Г.В., посмотрев ее, вспомнил «Счастливую родину». Он хотел сделать примерно то же самое, только двадцатью годами раньше. Жаль, что не удалось.

Если птице подрезать крылья, то она уже не сможет летать. Если творческому человеку сломать один замысел (грубо сломать!), то второго может и не появиться. Недаром же говорится, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Наткнувшись на непонимание руководства, Г.В. попытался было изменить концепцию картины, но это ему не удалось. Идея с феей и ее дарами была очень удачной, интересной, логичной. С самолетом было сложнее. Кто станет возить ребят по стране? Зачем? С какой целью? Излишний, чрезмерный реализм порой идет во вред творчеству. Хороший замысел рассыпался на глазах. Видя, как Г.В. мучается поисками, я предложила ему свою идею. Пусть ребята со всех республик соберутся в Москве на какой-нибудь пионерский слет и каждый расскажет о своей родине.

– Спасибо, но это будет не то, – грустно вздохнул Г.В. – Получится сборник новелл, а мне хочется снять цельную картину. Там вся соль в том, что ребята летают по всей стране, сравнивают, подмечают различия и в то же время видят то общее, что объединяет всех нас. Стоит только разбить картину на отдельные части, как вся соль пропадет.

Я согласилась с Г.В. Долго мы ломали голову. И.О., которому было жаль проделанной работы, тоже пытался помочь, но безуспешно. На обломках старого замысла новый так и не родился. Некоторое время Г.В. казалось, что главных героев можно «состарить» лет до 25 и сделать корреспондентами, но в конечном итоге он отказался от этой идеи. Дети в качестве главных героев привлекали его свежестью своего восприятия, оригинальностью суждений, любопытством и всем прочим, что свойственно детскому возрасту.

Я так сердилась на Б.З.! Самодурство! Типичный, классический пример самодурства! Даже мелькнула однажды мысль пожаловаться на Б.З. Сталину, но я ее сразу отогнала. Жаловаться не в моих правилах, к тому же у Сталина и без того хватало дел куда более значительных.

Советскому кинематографу, к огромному моему сожалению, поначалу не очень-то везло с руководителями. Дело было относительно новым, и у руководства оказывались, мягко говоря, случайные люди, не разбирающиеся в специфике кинопроизводства, привыкшие действовать грубыми методами, без учета тонкостей.

* * *

Г.В. часто вспоминает Голливуд. Делает сравнения, все они оказываются в нашу пользу, в пользу советского кинематографа. Кумир Голливуда – деньги. В капиталистическом мире не может быть иначе. Там все завязано на деньгах и им же подчинено. Художественные достоинства картины никого не интересуют, всех заботит только один вопрос – окупятся ли расходы на съемку картины, сколько прибыли принесет она?

– В Голливуде делают не искусство, а деньги! – это одно из любимых выражений Г.В., которое он услышал от Чарли Чаплина.

Чаплин искренне удивлялся тому, что кинематографисты из Советского Союза приехали перенимать опыт в Голливуд: «Чему здесь учиться? Разве что тому, как делать деньги?» Таково было мнение человека, наблюдавшего Голливуд изнутри, знавшего его досконально.

Очень сильно Г.В. поразило в Голливуде неравенство, разница в отношении к «звездам», знаменитым актерам, и тем, кто знаменитости не достиг. У нас существуют разные ставки, в зависимости от заслуг и опыта, но во всем остальном между актерами, независимо от их заслуг и известности, нет никаких различий. И не может быть. В Голливуде же все подчинено интересам «звезд», их прихотям и капризам. Только мнение «звезд» и продюсеров имеет значение, только к ним нужно прислушиваться. О каком искусстве может идти речь в обстановке подобного неравенства? Настоящее искусство есть форма самовыражения личности, которое не терпит неравенства. Никогда бы не хотела работать в Голливуде. Никогда бы не смогла там работать. Да что работать, я бы и жить там не смогла! Когда выезжаю за границу, чувство такое, будто мне постоянно не хватает воздуха. Возвращаюсь домой и начинаю дышать полной грудью.

* * *

«Могу я узнать, почему у тебя нет детей? – спросил Сталин. – Ведь ты такая… женственная». Это «женственная» прозвучало для меня наивысшим комплиментом. «Или актерская карьера и дети несовместимы?»

Я не знала, что ответить. Слишком трудный вопрос. Слишком много всего. Дети? Хотела ли я когда-то иметь детей? До сих пор не могу определиться – хотела ли или нет. Наверное, все-таки нет. Если бы хотела, то родила. Я умею добиваться желаемого и если уж чего-то хочу, так непременно получаю.

Когда-то в детстве, играя в куклы, я мечтала о том, как у меня будет ребенок (светловолосая голубоглазая девочка), как я стану с ней играть и т. п. Обычные детские мечты, не более того. Все девочки, наверное, мечтают о том же, когда играют в куклы. Потом… Потом я подросла, и у меня появились другие мечты… Потом была революция… Потом было не до детей, потому что жилось трудно, а когда жизнь моя наладилась, то как-то получилось так, что детям в ней уже не было места. Меня считают везучей, родившейся в рубашке, счастливой. Оглядываясь назад, скажу – да, я счастлива, но счастье мое особого рода. Желания мои начали исполняться далеко не сразу. Анюту, роль, с которой началась моя известность, я сыграла уже в зрелом возрасте. В «позднем пушкинском», как иногда говорит Ф.[42]42
  Фаина Георгиевна (Григорьевна) Раневская, урождённая Фанни Гиршевна Фельдман (1896–1984) – советская актриса театра и кино.


[Закрыть] Тут уже поневоле задумаешься – не поздно ли заводить детей?

Есть еще одна причина, она, должно быть, самая главная, и от нее уже исходит все остальное – страх. Я ужасная трусиха, боюсь плохо сыграть, боюсь не так сказать, боюсь, что меня задавит машина, много чего боюсь… Боюсь не только за себя, но и за близких. Если мы расстаемся с Г.В., то воображение мое сразу же начинает рисовать всякие ужасы. Пока была жива мама, я так же боялась за нее. Доходило до смешного (если слово «смешно» здесь уместно). Порой, когда мама впадала в меланхолию, с ней становилось тяжело. Мы с Г.В. притворялись, что уезжаем в командировку, а на самом деле селились в одной из московских гостиниц и пережидали там «черные дни». Мы жили рядом от дома, каких-то пять или десять минут ходьбы, я по два-три раза в день звонила маме и все равно волновалась, как она там. Г.В., глядя на меня, полушутя-полусерьезно предлагал мне сходить и проведать маму, но это бы означало конец всей затеи. Увы, даже близкие люди порой бывают настолько невыносимы, что хочется убежать от них на время. Единственное исключение – Г.В. С ним мне всегда ровно, спокойно, хорошо. Никогда не тянуло и не тянет избегать его общества, напротив, мне каждый раз приятно приходить домой и видеть там Г.В.

Страхи мои простительны, ведь я женщина и жила в трудное, весьма непростое время. Мой первый муж, занимавший руководящие посты в Наркомземе[43]43
  Народный комиссариат земледелия СССР.


[Закрыть], не раз арестовывался, то по обвинению в причастности к какой-нибудь группировке, которых в этой системе было великое множество, то по обвинениям в перегибах или саботаже. Арестовывали, отпускали, приглашали на допрос, задерживали на несколько дней, снова отпускали… Такое сложное, неоднозначное было время. На руинах старого мира строился новый, и невозможно было обойтись без вредительства и перегибов. Муж мой занимался в Наркомземе самой «опасной» работой. Он ведал финансированием сельского хозяйства, а сельское хозяйство в чем-то сродни торговле. Как хорошо ни работай, сколько ни старайся, а все равно чего-то да нарушишь, где-то ошибешься. А ошибки зачастую не прощаются. Да и знакомства надо вести с разбором. Совместные и совершенно невинные застолья с кем-то из заговорщиков могу быть расценены как участие в заговоре. Осторожность прежде всего. Для моего первого мужа все закончилось тремя годами ссылки. Не самый худший вариант.

Можно ли было заводить детей в подобной обстановке вечного беспокойства, непрестанной тревоги? Вряд ли. Я, во всяком случае, о детях тогда даже не задумывалась, несмотря на то что любила мужа и… Не сложилось, так тому и быть.

Следующая причина, не главная, но и не самая последняя, стала ясна мне много позже, можно сказать, что недавно. До этого я чувствовала, но не осознавала. Причина эта мое вечное стремление к независимости, самостоятельности. В детстве «я сама» были моими любимыми словами. «Люба, не «ясамкай»!» – одергивала меня сестра. Рождение ребенка делает женщину зависимой. Еще один довод «против»…

Причины разворачиваются в какую-то картину, то есть становятся понятными лишь после долгого раздумья. Чтобы вырастить урожай, надо как следует покопаться в земле, чтобы разобраться в чем-то, надо как следует покопаться в себе. Но тогда я не знала, что ответить, поэтому долго молчала, а когда поняла, что дальше молчать невозможно (у Него была такая привычка – в ожидании ответа удивленно приподнимать бровь), то сказала просто:

– Не сложилось, упустила время.

– Какие твои годы? – усмехнулся он, и по взгляду его я поняла, что он знает мою маленькую тайну[44]44
  Скорее всего речь идет о смене даты рождения на более позднюю, которую Л. Орлова произвела при введении в СССР единой паспортной системы (Постановление № 57/1917 «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов» 27 декабря 1932 года). По слухам, которые, к сожалению, остаются единственным источником информации, т. к. соответствующие документы не сохранились, Орлова «убавила» себе 10 лет. Во всяком случае, так, по свидетельству ряда очевидцев, утверждала Фаина Раневская.


[Закрыть].

– Какие не есть, все мои! – не без вызова ответила я.

Больше мы с Ним никогда о детях не заговаривали. Впрочем, нет, однажды он сказал, что Светлана[45]45
  Светлана Иосифовна Аллилуева (урождённая Сталина) – дочь И. В. Сталина (1926–2011).


[Закрыть] его чаще радует, нежели огорчает. Сказал вскользь, просто к слову пришлось.

При всем моем нежелании (будем называть вещи своими именами) иметь детей, я тем не менее люблю этот непосредственный, еще не испорченный житейскими условностями народ. Я умею общаться с детьми, умею находить с ними общий язык. Так, во всяком случае, утверждают мои знакомые. Секрет мой прост. Я стараюсь общаться с детьми на равных, без снисходительного сюсюканья и прочих взрослых привычек. Дети это ценят.

У нас с Г.В. нет детей, таково наше обоюдное решение. Но у Г.В. есть сын от прежней жены. Не могу сказать, что сын часто радует Г.В. Скорее наоборот. Наблюдаешь за их взаимоотношениями и невольно задумываешься о том, стоит ли вообще заводить детей? Наверное, каждый сам должен ответить себе на этот вопрос. Это очень личное, сугубо интимное. Г.В. считает, что известная актриса, кумир миллионов, не может замыкаться в узких семейных рамках, ограничивать себя ими. Он шутит: «Надо быть выше бытовых оков». Согласна, надо. Все бытовое ужасно затягивает, словно болото. Отнимает время, которого и так не хватает.

Он однажды сказал мне: «Ты так торопишься жить!» Я не поняла, был ли то упрек или же простая констатация факта. Но ответила: «Не знаю, сколько осталось, вот и тороплюсь». Наверное, я в самом деле тороплюсь. Хочется успеть и то и это, столько всего хочется успеть сделать, а время идет, бежит, бежит… Помню, каким потрясением стало для меня мое двадцатилетие. Мне двадцать! Неужели?! Нет, это происходит не со мной! Это сон! Ведь совсем недавно, едва ли не позавчера мне было шестнадцать…

Двадцать… Тридцать… Сорок… Пятьдесят… Дальше считать не хочется. Дальше считать незачем. У любой женщины есть возраст, на котором отсчет годам останавливается, прекращается. Человеку столько лет, сколько он сам ощущает. Мой внутренний возраст находится примерно посередине между тридцатью и сорока годами. Лучшая пора жизни, сочетание сил и опыта.

«Лучше смотреть не в паспорт, а на календарь», – шутит Г.В.

Смотрю на календарь. На календаре февраль 1962 года. 1962-го! Невероятно! Непостижимо! Мне до сих пор иногда снится, что я маленькая девочка Любочка. Вот, думаю, открою сейчас глаза и услышу мамин голос: «Пора вставать, лежебоки!» Солнечный зайчик засверкает на потолке, любимая кукла Мальвина (о, как же маме не нравилось это имя, выбранное мной за звучность!) протянет ко мне руки, завтрак уже будет ждать на столе, и мы с сестрой станем есть быстро-быстро, наперегонки…

Я давно уже засыпаю и просыпаюсь в наглухо зашторенной комнате, потому что от яркого света мне становится нехорошо. Мамы и сестры уже нет в живых. Я уже давно не та девочка Любочка… Все изменилось. Только сны иногда снятся из прошлого…

* * *

Однажды я употребила при Сталине выражение «концертное пение». Сталин заинтересовался и попросил объяснить ему смысл. Это выражение, которое можно назвать и термином, я придумала сама. Может, оно звучит и не совсем верно, но я его часто использую, когда хочу подчеркнуть, что тот или иной актер или актриса исполняют песню в картине, не вкладывая в нее душу. Такое пение сродни исполнению музыкального номера в концерте. Вышла на сцену, спела, поклонилась и ушла. Безликое, пусть даже и талантливое, пение не может тронуть зрителей. Таким пением нельзя насладиться в полной мере. Песня, спетая таким образом, никогда не будет подхвачена, не уйдет в народ. Петь надо так, чтобы изливать в песне душу, передавать посредством ее свои мысли, свои чувства, свое настроение.