Текст книги "Вы не знаете, где ночуют чайки"

Любовь Пименова
Вы не знаете, где ночуют чайки?

Владимиру

© Пименова Л., 2021

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом «СКИФИЯ», 2021

Очень краткое предисловие автора

Ну вот я и решилась. Я подготовила и осуществила издание этой книги.

Мне стало важно сделать это сейчас – для самых любимых – моих двух девочек-дочек, двух мальчиков-внуков и сестры. И для самых верных друзей-читателей, которые следили за каждой моей публикацией в «Прозе», звонили или писали, хвалили или тактично слегка критиковали. Они ждали новых публикаций и даже журили за простои. И это для меня абсолютно бесценно.

А как же это приятно – издавать книгу для «своих»! Не нужно стараться сделать увлекательный заголовок, чтобы книга лучше продавалась, организовывать какую-то рекламу в сетях или просить известных авторов написать три похвальных строчки, чтобы поместить их на обложке книги. Мне вот абсолютно ничего этого не нужно – никакой суеты и ненужного беспокойства, потому что я издаю книгу-подарок. И это дает такое чудесное ощущение свободы! Так что да здравствует свобода и немножко «свободных» денег!

Здесь собраны не все мои рассказы и повести, написанные за последние пять лет. Будет желание и возможность – как знать, может быть, когда-то будет и другая книга.

И последний абзац моего краткого предисловия. Все мои рассказы, миниатюры и повести писались при участии одного человека, имя которого нигде не называлось и роль которого в моей жизни и писательстве никак не обозначалась. Нет, он не дает тем, не предлагает сюжетов (хотя, иногда предлагает), не редактирует и почти не критикует – он просто трогательно и заботливо оберегает покой писателя и остается самым большим поклонником его творчества (здесь так и хочется поставить улыбающуюся мордочку-эмоцию). Да, автору крупно повезло – мне повезло: у меня есть прекрасный муж, которого я шутливо называю Муз (у поэтов Муза, а у прозаиков встречается Муз); и он первым читает все мои рассказы и без его «Хорошо, можешь ставить» я не опубликовала ни одной своей вещи.

Думаю, понятно теперь, почему я посвящаю эту книгу ему.

Вы не знаете, где ночуют чайки?

Кто знает, где ночуют чайки?

Мне кажется, никто этого не знает. Если бы даже морские чайки умели говорить, они ни за что бы не открыли нам эту тайну. Вот и нет никакого убедительного ответа на простой вопрос: а все-таки, где?

Одни считают – морские чайки спят на воде. Закрыв глаза и положив головку с крючковатым носом себе на грудь, они покачиваются себе на легких волнах, поглядывая сквозь дрему на своих товарок. И, убедившись, что все в порядке и все вокруг спят, продолжают сонно качаться на мягкой воде. – А если волны большие, и океан штормит?

Другие уверены, что чайки ночуют на чердаках домов, хотя странно представить открытые для проникновения чердаки домов, двух – или двадцатидвухэтажных, куда на ночлег, как только начинает смеркаться, слетаются стаи – ну пусть одна – стая этих быстроходных, налетавшихся за день крикливых белокрылых созданий.

Есть еще предположение – они спят на скалах. Но здесь поблизости нет никаких скал.

Ну вот вам мой рассказ про дневных чаек. И вы, конечно, понимаете, почему. Потому что никто не знает, где ночуют чайки.

В этом благословенном месте чайки жили всегда, даже когда вместо пляжного мелкого, желтоватого на солнце, песка лежали острые камни. И не было домов и высоких зданий вдоль побережья. Чайки никогда не улетали отсюда в теплые края. Они жили тут летом и зимовали здесь. Это был их дом. Их огромный, без краев, океан. Здесь была их пища. Их стая, где все было выстроено, понято, обозначено без слов.

Одни особи, как водится, уходили, исчерпав все силы, данные им природой. Другие гибли раньше срока, что тоже не ново над синими волнами и под оранжевым теплым шаром. Холодное время года, наступавшее после того, как начинали свистеть северные ветра, иногда затягивалось. И тогда еще труднее становилось найти пищу, – рыба пряталась в глубине, катера и лодки рыбаков с уловом редко появлялись поблизости, и найти какую-то живность в воде или на отмелях было уже невозможно.

При беловатом свете солнца они могли довольно долго сидеть на холодном песке, отдыхая и греясь, переходя с места на место, потом снова отправлялись на охоту – перелетали на темно-синюю воду океана, опускались на низкую волну, стараясь соблюдать подобающее, принятое каждым членом сообщества расстояние. И, качаясь на волнах, замерев и незаметно наблюдая за подводной жизнью, были готовы в секунду ухватить зазевавшуюся рыбу, нырнув стремительно под воду, или заглотить всплывшие останки морской живности.

Иногда было особенно голодно. Устав от ожидания, заморозив лапки, самые нетерпеливые поднимались ввысь и начинали кружить над водой, над домами и кустами, выглядывая тех, кто уже не раз появлялся здесь, кого уже знали и ждали. И когда это случалось и кто-то известный шел по берегу, приветственно поднимая одну руку и размахивая чем-то знакомым в другой, жизнь становилась веселее, ветер не раздувал так безжалостно перышки на хвосте. К ним навстречу двигалась помощь.

Именно в такие дни и в такое пустое время появлялся он – с неизменной белой сумочкой, в которой была, конечно же, не рыба. Но кто будет капризничать и разбирать, чем лучше наполнить пустой желудок, зная, что обмануть голод можно. Хотя бы и кусочками хлеба. Чайки узнавали его издалека и передавали радостную весть друг другу, – у них не было обычая предательски подлетать в одиночку к кормильцам, не сообщив всей стае о приближающейся еде. Они приветствовали его, нарезая круги над головой, взмывая вверх – и медленно снижая высоту, раскинув белые крылья с серыми и черными подпалинами. Им удавалось продемонстрировать все свои приветственные жесты и через это всю силу своей любви, пока он шел к месту встречи. Сверху он казался приземистым и круглобоким, в каком-то забавно-клетчатом предмете на голове, в нараспашку расстегнутом одеянии с хлопающими на ветру крыльями, в чем-то даже похожий на них.

И тут начинался весь и сыр, и бор! Разбрасываемые сокровища подхватывались прямо на бреющем полете; хохоча или хулигански горланя, самые молодые и сильные успевали подхватить даже мелкие кусочки, упавшие на песок. Другие поджидали в сторонке, не вступая в ненужное и заведомо проигранное соревнование. Ворча и возмущаясь, кормилец переходил с места на место, пытаясь оттеснить нахалов жестами и криком, и призвать робких и слабых не отступать, бросая горсти в их сторону, но увы, большая часть этой пищи попадала все в те же жадные глотки.

Иногда он долго не появлялся, потом наконец выходил и шел по направлению к колонии озябших птиц медленными шаркающими шагами, крылья его одежды уже не хлопали, но одна рука так же помахивала белой сумкой, а вторая медленно и невысоко поднималась в приветственном жесте. И в другие дни, завидев его, они тут же снимались с места, по меньшей мере, пять-шесть из них, и сопровождали его, порой отлетая довольно далеко от океана, когда он шел или ехал по своим человеческим делам. Этот эскорт забавлял кормильца и заставлял его больное сердце биться ровнее и чувствовать тепло, расходящееся по телу, и он махал им и приговаривал: «Давайте-давайте! Назад! Да приду уже. Попозже. Ну дела у меня! Вот бедолаги, – все, домой-домой!»

Надя – так называли ее те, кто иногда появлялся вместе с этой седовласой, с мягким теплым голосом невысокой кормилицей – приходила обычно позже всех остальных; иногда она появлялась слишком поздно, и тогда сама себе бормотала укоряюще: «Сегодня лягут голодными». Она приносила более разнообразную еду – все, что могла забрать у хозяина пиццерии неподалеку. Он с удовольствием принял участие в ее «проекте» и не забывал спросить каждый раз, передала ли она его «Хэлло» чайкам. И она отвечала, что они передали ему их «Спасибо» и обязательно сообщала, удалось ли ей обхитрить стаю и накормить двух одноногих чаек. Дело в том, что в этой колонии из пятидесяти чаек (по приблизительному подсчету кормильцев) были две одноногие чайки. Они были мельче остальных и их место за пиршественным столом было всегда с краю. Все ее ухищрения дать еду им, сидящим в стороне и даже не пытающимся приблизиться к месту сражения, наталкивались на упреждающие маневры сильных и здоровых. Эти хозяева жизни реяли, как белые знамена, из одной стороны в другую, и даже кусочки, брошенные поближе к раненым птицам, не долетали до назначения, а выхватывались жадными клювами прямо из-под ног.

И только Надя умела исхитриться – незаметно и осторожно двигаясь в сторону одноножек, разбрасывать горсти в обратную сторону, а когда внимание всех было отвлечено борьбой, быстро насыпала корм двум голодным птицам.

Я наблюдаю эти картинки почти каждый день. С высоты своего этажа (практически, с высоты птичьего полета) я вижу, какими маленькими кажутся сверху эти люди – я назвала их кормильцами – и думаю, именно такое имя дали бы им чайки, если бы им пришлось выбирать название для своих спасителей. Вот они спускаются с дорожки на песок, и тут словно порывом ветра срывается бело-серая метель, расправив крылья и доверчиво направляясь к протянутой руке. И вот уже они сплетены в едином танце, под общим ветром – и все в мире просто. И нет больших и маленьких, чужих и родных, и нет разницы между обыденным и прекрасным.

Норма

Солнечный день поздней осени был не по сезону теплым и многоцветным. Уже немногочисленные, но все еще яркие и, казалось, наполненные живыми соками оранжевые, желтые и красные листья, задержавшиеся на деревьях несмотря на прошедшие дожди и недавние холода, зеленая все еще трава на газонах и легкое дрожание воздуха, – создавали непередаваемое ощущение праздника последнего тепла, как обычно в эту пору индейского лета. Обманутые птицы снова оживленно пересвистывались в ветках, порхали и собирались небольшими стайками у лужиц, оставленных вчерашним дождем.

Люди же, спешно сбросив плащи и куртки, мгновенно превратились в отпускников в шортах и шлепанцах и отправились в парки, на улицы и площадки, ведя на поводках добродушных разнопородных псов, счастливых этой возможностью побегать, попрыгать всласть и «пообщаться». Это не преувеличение – местные псы на редкость доброжелательны, не вступают в ссоры и перебранки друг с другом и встречу с собратом воспринимают как повод порезвиться и подружиться.

Норма тоже радовалась теплу и солнцу, она бежала кругами вдоль высоких домов, через огромные площади парковок, обегая людей, выходящих из машин или в них садящихся, приостанавливаясь ненадолго, особенно когда дети звали ее своими «doggy-doggy!» или «собачка, иди сюда!». И она продолжала свое движение, вглядываясь в фигуры и лица, при этом не забывая следить за всем, что могло встретиться на земле. Прежде всего то, что можно было быстро заглотить и утолить голод или хотя бы погрызть, обманув сосущее чувство в животе. Это кружение было выматывающим, почти бесконечным, и, кажется, она уже сама не знала, зачем она заглядывает в углы и лица, что она ищет: свой дом? хозяина? еду?

Последнее очевидно: она всегда, с ранних своих щенячьих лет, хотела есть, чувство голода жило в ней постоянно, и, проглотив последний кусочек, она уже мечтала о еде, искала ее, и это стало основным смыслом всего ее существования.

Первых два вопроса были потруднее. Но за неимением времени задуматься о том, был ли у нее дом и хочет ли она вернуться туда, Норма продолжала движение, ведомая инстинктом поиска чего-то, без чего ее жизнь не могла продолжиться. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние паникой.

– А вдруг там, за углом? – Никого.

– А там, за ящиками, быстро, быстро!? – Ничего. Оглядевшись и принюхавшись, она бежала дальше.

У собак, скорее всего, нет чувства времени. Норма не знала, как долго она мечется по замкнутому кругу: часы, дни, минуты, но что-то продолжало гнать ее дальше и снова возвращаться, опять смотреть перед собой и вглядываться в идущих, и страстно нюхать землю – в поисках спасения.

Несколько человек остановились неподалеку от места, где она прилегла на траву отдышаться; поглядывая в ее сторону, обменивались коротко:

– Бесприютный породистый пес, видать…

– Один на улице, как же так? И ошейника нет.

– А горб какой большой на спине, видно, больная совсем собака.

– Неужели, выгнал кто? Вот бедолага.

– А может, заблудился, вот и потерялся…

– Надо бы в полицию звонить.

Они уже расходились каждый в свою сторону, и Норма двинулась дальше, не понимая и не зная, что за пружина раскручивается и сжимается у нее внутри, заставляя ее не останавливаться в своем кружении, а целенаправленно двигаться к цели, ей пока неведомой.

Несмотря на свой рост и стать, она была еще ребенком (ей не было еще и года), и тут ее щенячье внимание привлекло что-то очень странное в углу площадки. Осторожными прыжками она приблизилась к шумной лужице, в которой несколько воробьев, распушив перья, пыжились, наскакивая друг на друга, и громко спорили. Причина спора была непонятна, но восстановить порядок было необходимо, поэтому для начала она облаяла всех без разбора, но не очень грубо ввиду малого размера нарушителей тишины. Потом со строгим видом попрыгала рядом, на каждом прыжке потявкивая и мотая головой. Они, в свою очередь, правильно реагировали на воспитание, вспархивали и перелетали на другую сторону лужи и бесстрашно приземлялись, продолжая общую игру.

Эта забавная возня привлекла внимание светловолосой девушки, идущей мимо площадки и остановившейся неподалеку от играющей собаки. Рыжая свалявшаяся шерсть и огромная шишка на спине, похожая на горб, вызывали сомнение в том, что у собаки есть хозяин. Девушка обратилась к Норме:

– Собаченька, что ты тут делаешь одна?

Повинуясь призыву, собака ринулась навстречу, – и на полной скорости ткнулась в колени девушки. Подняв голову, облизала ее протянутую руку и тут же плюхнулась прямо на ее туфельки, устроившись как на законно принадлежащем ей месте. И замерла.

Теплая рука гладила ее шею, легко трепала чумазую, давно не мытую собачью голову. Отдавшись этой ласке, Норма не думала о том, почему она так быстро доверилась этому тихому голосу, этой мягкой руке, – она знала – то, за чем она так долго бежала, то, что она искала, было рядом. Она нашла. Это была Ее Девочка. Только так она и будет ее называть. Моя Девочка.

А ее Девочка уже говорила с кем-то подошедшим, большим и громким, говорила спокойно, передавая собаке свою уверенность, что все идет так, как надо, что все будет хорошо.

– Да, – говорила Девочка, – я поняла, это приют. Они позаботятся о собаке. Хорошо. Выставят на сайте, окей. Спасибо.

Попрощаться им не дали. Крепкие уверенные руки уже подхватили собаку и погрузили в машину. Она не могла двинуться, и сопротивляться не могла. Ее опять предали.

Машина ехала быстро. На перекрестке включилась сирена, и Норма вместе с почетным сопровождением из двух полицейских в большой черной машине понеслась навстречу своей новой и неведомой судьбе.

Клетка, в которую ее поместили, была тесноватой и холодной. Сверху струился желтый, раздражающий глаза свет, вокруг видны были другие клетки и их обитатели. От страха ее начал бить мелкий озноб. Кто-то высокий с большими руками и добрым голосом принес еду. Несмотря на отчаяние, страх и холод, Норма от еды не отказалась. Она выгребла все, что было положено в ее миску, взглянула на кормильца с вопросом.

«Нет, все, enough», – сказал он.

Она немного успокоилась. Еда всегда делала ее если и не счастливой, то более спокойной и способной понять, что происходит вокруг, а поняв, начать действовать интуитивно и, следовательно, разумно. Собачий разум работает по своим, данным природой законам, и Норма привыкла полагаться на него, то есть на себя. Вот и сейчас она выбрала самый верный путь. Оглядевшись, она стала изучать место, где она не по своей воле очутилась, рассмотрела обитателей этого невеселого помещения. Соседка напротив казалась старожилом, судя по застывшим в глазах слезам и той печали, которая уже не нуждается в словах. Этот их разговор глазами приоткрыл Норме только два возможных варианта выхода отсюда: кто-то придет за тобой и уведет назад, в теплый и солнечный мир, или… – вот этот второй путь, единственно возможный для нее, как и для большинства обитателей этого места, уже был осознан и даже принят как неизбежный. И тоска и это знание были написаны на лицах всех ее товарок. Норма попыталась согреться, свернувшись клубком; вскоре она уснула, но ненадолго.

Ее разбудили громкий кашель, тяжелое дыхание рядом и скрип открывшейся двери – и тот же большой и сильный, внесший нового обитателя – маленького кудлатого щенка размером с ее миску; опять тяжелый сон, где знакомые руки выдирают принесенную палку из сжатых крепко зубов, с треском ломая передние клыки. Снова кашель. Болела спина, помнящая удары большим и тяжелым чем-то. Он кричал: «Я научу тебя!» И учил.

К утру утробный собачий кашель начал бить и ее, болело все, голову нельзя было оторвать от пола клетки. Ее отвели в другую комнату, что-то заботливо говорили, трогали нос, щупали спину, заставили проглотить что-то неприятное. С тем же сочувствием, с каким она вчера смотрела на своих соседок в клетках рядом и напротив, они теперь смотрели на нее. Она неохотно поела, лежала почти неподвижно, ничего и никого не ждала. Так прошел ее второй день на новом месте.

Наутро она обнаружила пустыми две клетки рядом с собой, – одна напротив, с той самой первой подружкой, с глазами, полными знания и тоски, после встречи с которыми Норма перестала думать и даже пытаться на что-то надеяться, и еще одна, в дальнем углу, где лежал большой черный пес. Это было сигналом для нее – все правда, они придут и все закончится. И глаза ее начали приобретать то самое выражение, которым встретила ее ныне ушедшая соседка, выражение, от которого любой, имеющий сердце, не сможет пройти мимо. Но пройти было некому, она уже приняла это.

На третий день она отказалась от еды. И пить не стала. Кашель и боль в спине, безразличие, овладевшее ею, – все вместе значили одно: ничего больше не будет, ждать некого, нужно просто закрыть глаза, – и радостные картинки придут сами. Не будет больно, не будет холодно, станет нестрашно. День она провела в оцепенении, и, если бы она была человеком, то сказали бы, – в беспамятстве.

Потом вошел тот, кто сначала увиделся ей спасителем: он приносил еду, разговаривал с каждым обитателем, не бил и не кричал оглушительно. Сейчас даже он был неинтересен. Она не повернула головы, когда он положил что-то в ее миску.

– Ну вот, видите, не ест. Да, температура немного спала. Кашляет чуть меньше. У вас есть десять дней. Только.

Протянутая к ней рука была мягкой и теплой. Норма приподняла голову, услышала голос, он что-то ей напомнил, но что? Взглянула с надеждой – ее Девочка стояла перед клеткой, рядом еще кто-то незнакомый. Тоже слегка потрепал по шее. Эти двое переглянулись.

– Собаченька, тебе нужно немножко потерпеть, мы должны все подготовить, мы вернемся, обязательно. Поправляйся, хорошо? – сказала Девочка.

И они ушли. Что это было?

И снова кашель, сны – или забытье? Не было никакой девочки, есть эта клетка, желтоватый свет и ожидание. Она попила воды, есть еще не могла. И потянулись опять минуты, часы, еще одна ночь, тот же озноб, те же попытки согреться, свернув все тело тугим клубком.

Когда ее Девочка появилась снова, и опять не одна, Норма не знала, рада она или испугана. Куда они ее ведут? Там опять боль и голод, или что-то еще, неведомое, но пугающее. Ее маленькая жизнь научила ее ждать, но каждый поворот в ее судьбе приносил новые испытания и оставлял все меньше места надежде.

Но это она, ее Девочка, с этими мягкими руками, этим уже знакомым нежным голосом. Она не может, не должна обмануть и предать.

Но куда, куда же они ее ведут?

Им стоило большого труда посадить ее в машину, успокоить. И увезти в свою жизнь.

* * *

Я читаю Анечке историю про Норму. Анечка спрашивает: «А что было дальше?»

А дальше была новая жизнь. Норма плакала и лаяла днем, вызывая возмущенные жалобы соседей, дожидаясь ее Девочку с работы. И радостно бежала гулять, подхватывая по дороге все, что казалось ей съедобным и торопясь проглотить, пока не отобрали. И получала за это строгие, но нестрашные выговоры. И, вырывая поводок, мчалась дальше, приседая на каждом метре, обозначая свою территорию.

Она постепенно привыкает к новому дому и особенно к серому толстому пушистому зверю, который издает противные звуки и норовит надавать оплеух, если зазеваешься. Она даже учится в «домашней школе» и уже научилась выполнять несколько команд, отзываясь на «Сидеть», «Лежать» и «Лапу!». И она ловит каждую минуту, когда ее Девочка дома и принадлежит только ей. А чтобы это не кончалось, она садится или ложится рядом, или на Девочкины ноги, а еще лучше – притулившись всем телом и прикрыв глаза, притворяется спящей, загородив той все пути к отступлению.