Текст книги "Скифский камень. Мифы и сказания"

Скифский камень
Мифы и сказания
Любовь Сушко

© Любовь Сушко, 2023

ISBN 978-5-0060-2401-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СКИФЫ ВРЫВАЮТСЯ В МИР…

 
Но развяжет язык молчаливый гранит,
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах…
Время подвиги эти не стерло,
Оторвать от него верхний пласт,
Или взять его крепче за горло —
И оно свои тайны отдаст
В. Высоцкий
 

Рукопись из забытой папки

Когда я открыла файл с этим романом, то дата его написания меня потрясла саму – 2011 год.

В те времена еще не было в моей жизни «Ридеро», но уже были сайты и какие-то площадки, где она не засветилась совсем, в том ее уникальность.

Почему так случилось? Сказать трудно, но писала ее для парня, который уехал и порвал связь с Родиной. Уезжали многие, но этот отъезд показался наиболее болезненны, я не сомневалась в том, что он там погибнет, если не физически, то морально, увы…

С удивлением узнала, что скифские царевичи были убиты именно потому, что они оказались в Греции и решили в свой мир принести чужую религию и культуру. Чтобы сохранить свой мир, жрецы устроили над ними расправу. Невероятная жестокость, но могли ли они поступить иначе?

Тогда мне казалось это частным случаем, хотя и очень показательным, наверное действительно надо охранять свое от чужого, особенно если вмешиваются в процесс царские наследники, и так ли не правы были жестокие жрецы

Часто и много писала о русских волхвах, из последних сил защищавших веру предков и свой мир. Их казнили и через 100 и через 200 лет после принятия христианства. История князя Игоря и его наследников – самое яркое тому подтверждение. А именно в ту пору я ее и узнала, когда открыла роман прекрасного писателя В. Чивилихина «Память»

Но история исчезнувшего народа мне показалась ярче и показательнее нашей собственной. А может быть просто хотелось заглянуть в далекую Скифию, о которой мы ничего почти не знаем.

Только что стали появляться истории о попаданцах, они были большой редкостью в 2012 году, у меня там такая же героиня, хотя конечно, не это главное, а именно тема предательства своих ради чужих.

Мне не хотелось возвращаться к этой теме, когда история была дописана по одной просто причине, я помнила поговорку про то, что не нужно трогать Лихо, пока оно тихо.

Мой знакомый пропал в чужой стране, в прямом, а не переносном смысле, и тем более грустно было обо всем это вспоминать.

Но сегодня я начала читать написанное 12 лет назад и поразилась тому как преобразилась эта история на фоне всех совершившихся событий последних лет

И ведь это только начало.. И те самые царевичи, в данном случае князь Даниил Галицкий, отдавший католикам свои земли, потому что он не хотел иметь дело с татарами, потерял все, они перестали существовать, как отдельные уделы, а потом и государства.

На сколько был прав его современник князь Александр Невский, который пошел на союз с Батыем и выбрал меньшее зло..

Моя героиня вспоминает о Медее, убившей своих ради красавца Язона и так же преданно им, о Шопене.

Сначала казалось, что имена возникают случайно, но ничего нет в этом мире случайном, поляк, навсегда оставивший свою страну и живший в Париже, был глубоко несчастен и не смог он вписаться в тот мир, как и никто никогда не сможет. А все наши писатели, деятели культуры, кто из них был и мог быть счастлив там без Родины, без корней, без культуры. В мире нет ничего нового, все повторяется. Хотя никто никогда не учится на чужих ошибках. Ведь это у них не получилось, а у меня точно получится…

В том же году было написано и стихотворение

Вечные странники. Реквием изгнанникам

Всем, кто так и не вернулся и никогда не вернется домой.

Станет ли им чужая земля пухом?

 
Вот и снова несутся, забыв о России, куда-то,
Что их гонит в туманы и смутные дали опять?
Только там, в тишине, так измаялся ангел крылатый —
Наших Чацких, Онегиных больше уже не догнать.
Как хранить на чужбине, какая в том боль и отрада,
Всюду синее небо, но земли чужие милы?
Вот остался один над просторами Летнего сада,
А других в эти дали заморские сны увели.
 
 
И мелькают кареты, их встретит старушка Европа,
Перекрестки России оставив давно за спиной,
Уносились герои к каким-то чужим перекопам,
Шли в печальные битвы, забыв о России родной.
Снова в ужасе Рудин рванул, но закончилась битва,
Снова где-то Печорин не может покоя найти.
Над чужбиной звучат и послания их, и молитвы,
Лишь опальный поэт все в Михайловском пишет стихи.
 
 
Посмотреть на других и себя показать всей Европе,
Рим, Неаполь, Париж, все годится для русской тоски.
Только там, в иноземье, ты вспомнить язык свой попробуй,
Если вспомнишь, пиши и картины свои и стихи.
Мир прекрасен и мил, кто же спорит, творцы и скитальцы,
В звездном небе блудили, домой возвращались не в срок.
Долго Пряхи устало искали их где-то, и пальцы
Ненароком на нити вязли опять узелок.
 
 
Гоголь плачет о тройке, Италией снова любуясь,
И Тургенев в Париже за Русь поднимает бокал.
Так живут вдалеке, и тоскуют, и знают другую,
Небывалую Русь так, как гений ее описал.
Жизнь несется легко или тяжко, труды и заботы,
Мир погряз в пустоте и экстазе несбывшихся снов.
Знаю, гении наши не могут сидеть, отчего-то
Им в туманной Германии слышится музыка слов.
 
 
Все бросая опять, о Москве суматошной мечтая,
То Париж свой, то Рим оставляют скитальцы во мгле.
Жить в Европах легко, а в России душа умирала,
Гневно ангелы где-то все звали к родимой земле.
И на кладбищах мира остались они в лихолетье,
Что же делать, мой друг, им чужбина родней и милей.
А былинная Русь снова снится во мгле на рассвете,
Ждет напрасно и немо забывших ее сыновей.
 
 
Что там снова за гром? Отчего так тревожно воюют?
Это гений дуэль на Кавказе своем учинил.
А Перун в небесах, все увидев, хрипит и лютует.
Он вершины достиг и погиб, о, отчаянный мир.
И не скоро к нему доберутся по грязи телеги,
А угрюмый полковник его хоронить запретит.
Мир устал и нелеп, только молния яростно где-то
Это мертвое тело в немой тишине осветит.
 
 
Ангел видит во тьме, что куда-то несутся кареты,
Не сидится им дома, не сможет никто удержать.
В иноземье стремятся, забыв все немые запреты,
Эта жажда скитаний, ее не понять, не унять.
– Где вы были куда направляетесь, ангел мой, летом?
Вод целебных мираж, и желание мир посмотреть.
Снова ангел усталый напрасно парит над поэтом,
«Ни дожить не успел, не допеть ему вновь не успеть».
 
 
И мелькают во мраке Флоренция, Вена и Прага,
Кто на лето туда, кто на вечность уходит шутя.
Повод есть убежать, и Европа как будто бы рада…
Вот забыв обо всем, в неизвестность как прежде летят.
– Эти русские снова, – я слышу, а дальше не ясно,
То ли хвалят угрюмо, а может, ругают шутя.
И несутся кареты, и ждем их обратно напрасно.
Что же делать, мой друг, чем не тешилось наше дитя?
 
 
Не успев повзрослеть, или может стареть не желая,
Уносились до срока, искали, где им хорошо.
Скорбно древняя Русь и Россия опять вспоминают
Тех, кто рано ушел, и домой, заплутав, не пришел.
Их чужая земля как могла в тишине укрывала,
Иноземная речь над могилами снова слышна…
И какая-то девушка, имя читая —рыдала….
Вспоминала поэта и плакала снова княжна…
Только там, в тишине, так измаялся ангел крылатый —
Наших Чацких, Онегиных больше уже не догнать
Вот и снова несутся, забыв о России куда-то,
Что их гонит в туманы и смутные дали опять?
 

Но это было значительно позднее, а сначала скифский царевич, который так и не смог отказаться от культуры эллинов и решил принести ее в свой мир. Закончилось это трагедий, это всегда заканчивалось плачевно, потому что нельзя отказываться от своего ради чужого

Вступление

 
Скифы врываются в мир моих снов запоздало.
Ветры завыли дикая лошадь заржала,
И уносились куда-то в пучину сомнений,
И не искали любви, тишины, вдохновенья.
 
 
Странная встреча, почти на границе разлуки,
Скифы летели, мелькали их руки и луки.
Стройные девы в плену и любви, и печали,
Наши сомненья и наши тревоги встречали.
 
 
Что это? Сон. Не пора ли уже просыпаться?
В голосе звон, в этом ливне чего нам бояться?
Смотрит мой брат, и просятся в полночи мимо
Снова скитальцы у стен покоренного Рима.
 
 
Пали империи, их даже боги боятся.
Вот ведь не верили, но не могли удержаться.
Так и в сомнении, и в тишине небывалой,
Кони и воины, где это с нами бывало.
 
 
В жизни какой, у какой и звезды и утехи
Гордые скифы, мелькнули во сне и померкли.
Снова князья у огня, и в сиянии лунном
Вижу тебя, ты такой и красивый и юный.
 
 
Падали звезды, им больше огня не хватало,
Луны и грозы веселая полночь встречала.
Только в тумане, в плену тишины и покоя,
Дивные кони выходят опять к водопою.
 

Глава 1 Он явился

Закрыта последняя страница «Фауста», но как хочется снова отправиться в путешествие в разные миры и времена…

Позвать в путешествие беса, чтобы все увидеть и узнать. Если бы он и к тебе явился черным пуделем, чудовищем, кем угодно..

Но куда же отправиться? В первый год первого века нашей эры, или еще дальше, в древний Рим, туда, где бесчинствовал Нерон, развлекался и дурел Калигула, приходил в ярость Каракала?

От грез захватывало дух. Девочка вздрогнула, все это показалось таким реальным, таким исполнимым, словно она готовилась в обычное путешествие.

Но о тайных местах, где время и пространство мало похоже на обычное, говорили так много в ее родной Сибири, что это казалось почти реальностью… Иначе как бы писатели создавали свои бессмертные творения– только когда заснул в своей постели, а проснулся в веке 10, и увидел все своими глазами, только тогда и можно написать что-то стоящее.

Но если вам не интересен тот мир, в который вы пришли, то только и остается совершать такие дивные путешествия.

С такими мыслями и проснулась Вероника, а проще Ника, и огляделась вокруг. Ничего странного не происходило с ней на этот раз.

Но она не сразу заметила, как отварилась балконная дверь, и в комнату шагнул господин роста чуть ниже среднего, не красавец, но парень забавный, в странном одеянии позапрошлого века.

Уж не снимают ли в их доме какой-то исторический фильм, и его случайно забросили сюда. Звездный плащ, шляпа, трость в руке, с набалдашником – головой пуделя.

Конечно, он шагнул в реальность прямо со страниц романа века.

Но что-то такое тайное в нем вопило о том, что он не театральный актер, не персонаж какого-то романа, а реальный герой, заброшенный из тех самых врат времени, прямо в ее квартиру.

Конечно, Ника сразу вспомнила знаменитое Блоковское:

На кресло у огня уселся гость устало,

И пес у ног его улегся на ковер,

Гость вежливо сказал: «Ужель еще вам мало?»

– Поэтические бредни, – усмехнулся Незнакомец, – я к ним не имею никакого отношения, сударыня. И не слушайте вы поэтов, не верьте им, они безбожно лгут, глазом не моргнув, а вы взрослая и не глупая барышня, судя по всему.

Ника поймала себя на том, что она ничего не говорила вслух, и строчки стихов только промелькнули в памяти и растаяли. Значит, он умеет читать мысли, видит насквозь, вот влипла, так влипла, тут просто так не отделаться, судя по всему.

Она ущипнула себя, убедилась, что не спит, но и странный господин исчезать не собирался, наоборот, расположился в кресле, так, что стал казаться еще меньше, положил трость на ковер рядом, ей показалось, что мелькнул и пес, но только показалось. Собакой в ее доме и не пахло, а если и пахло, то недолго, но если появился господин, то должен был откуда-то взяться и пес, таковы законы драматургии.

Глава 2 Странный разговор

Ника убедилась в том, что господин умеет читать мысли, но он все-таки заговорил, решив, что так проще будет общаться, и для Ники привычнее.

– Так значит, идеи моего Фауста и вам не дают покоя, сударыня, – спросил он, и продолжал оставаться очень серьезным. Перепутать его ни с кем не было возможности – Мефистофель собственной персоной.

– Догадливая, и начитанная досталась мне девица, – говори Пришелец.

– Тогда вы можете перенести меня, куда угодно? – еще не слишком доверяя ни ему, ни себе спросила Ника.

Не просто так же он явился, чтобы поинтересоваться ее здоровьем?

– Я все могу, – согласился он, – только у меня будет одно условие, – подчеркнул он и замолчал, словно давая ей время, чтобы подумать и все решить – одну эпоху назовешь ты сама, другую я – это и будет платой за путешествие во времени, не так ли вы это тут называете.

– А как же душа? – все еще не верила услышанному Ника.

– А душ я набрался столько, что девать некуда, сам бы их куда сбагрил, и так и сделаю немного позднее, но кое-что я все-таки еще потребую, и это справедливо. И сначала мы отправимся туда, куда скажу я, а потом я ваш покорный слуга.

Что-то зловещее послышалось Нике в последней фразе, но отступать и сдаваться она не собиралась.

– Я так понимаю, что из первого путешествия не выберешься живым, а значит, второго не будет вовсе.

Незнакомец искреннее обиделся, кажется совершенно искреннее.

– Я привык, чтобы мне верили, и если я поставил условие, то оба они будут выполнены. И потом, с человеком ничего не может случиться в том времени, куда он отправляется, там для него нет судьбы и смерти, только в этом времени не избежать такой радости. А там посмотришь, запомнишь, может быть книжку напишешь, как Данте, когда он отправился в ад Вместе с Вергилием.

Ника молчала, Незнакомец стал торопить ее:

– Я не понял, ты согласна, или мне можно спокойно удалиться? – игриво спросил он.

И резко поднялся с кресла, подхватил трость, было похоже, что он собирается уходить.

Но Ника тут же оставила его, ведь ясно, если уйдет, второй раз его не дозваться. Нет, она не хотела, чтобы он уходил, она не допустит этого. Он не случайно выбрал ее, подслушал ее желания и явился, чтобы осуществить самые дерзкие ее желания. Она раздумывала только о том, в какую эпоху отправиться ей самой, ведь там был выбор.

Но она решила, что эту будет начало 20 века, до 1917 года, туда она и отправится, чтобы потом написать самый удивительный и проникновенный роман о времени, которое у нас нагло украли и уничтожили все то прекрасное, что начинало развиваться.

И ради того, чтобы там оказаться, она готова была пройти все эпохи и времена, сгореть на всех кострах инквизиции, быть королевой или рабыней при любом дворе в какой угодно стране.

Незнакомец видел все, что она напечатала себе. Он только фыркнул, потому что никак не мог вспомнить этого поэта. Он ожидал какого угодного века, но не этого, когда бунт бессмысленный и беспощадный уничтожил все на своем пути.

Он не помнил этого второго Демона, хотя хорошо помнил господина Лермонтова, тот хотя и считал себя настоящим Демоном, но больше смахивал на него самого, такой же маленький, злой и завистливый. А вот второй – он бросил взор на портрет поэта, стоявший на столе у Ники. Убедился, что этот на него совсем не похож, слишком красив, задумчив и холоден, любимец женщин, развратник и пьяница – настоящий Демон. Мефи не взял бы его в свою компанию – это точно.

В ту минуту, когда Ника готова была произнести свое решение, оно уже было известно ее спутнику.. Но он дал ей возможность высказаться, чтобы потом его не упрекали в том, что он давил на нее, заставлял что-то делать.

– Серебряный век, – спокойно и уверенно произнесла она, – до проклятого 17 года.

– Чему только вас в школе учили, – покачал головой Мефи, – самый знаменитый год оказался проклятым, и бывает же такое…

Ника молчала.

– Ну, хорошо, будь, по-твоему. Я мог бы показать тебе и что-то более интересное, раз такой случай выдался, – торопливо прибавил он, – но твое желание для меня закон.

– Что должна буду сделать я? – наконец вспомнила о самом главном Ника.

– Достать колдовской камень у скифов, он мне очень нужен, но сам я этого сделать не могу, к нему может прикоснуться и унести его оттуда только кто-то смертный, лучше женского рода, только женщины во все времена считались настоящими колдуньями, а мужики так себе, ничего особенного. Это очень сложное задание для нас обоих, тебе придется немало испытать и пережить прежде, чем ты до него доберешься, сможешь его получить и передать мне… Но если ты откажешься, я не буду на тебя в обиде, – тут же прибавил Мефи.

Но Ника была настроена решительно. Ее волновало другое, отдаленность того времени и скудность ее познаний о нем.

– Но какой же это век, я ничего о нем не знаю.

– Вот и отлично, – весело говорил бес, значит, еще и познавательно будет к тому же, совместишь полезное с приятным, как у вас говорят.

А пред глазами Ники пронеслась античность, средневековье, возрожденье, недавние века, наконец. Но Древняя Скифия, одна страничка учебника, несколько опять же Блоковских строчек:

Да, скифы мы, да азиаты мы,

С раскосыми и жадными очами.

Совпадение, случайность, если она вернется к нему, то сможет рассказать о том, что же там творится на самом деле. Конечно, если поэт поверит и не посчитает ее сумасшедшей. Но она постарается так рассказать, чтобы он поверил.

Как странно все-таки устроен мир, остается только диву даваться, но не согласиться на такое она не могла.

– Знания относительны, – говорил в это время Мефи, я мог бы книжек достать для начала, но разве что-то разберешь в текстах этих ученых, что там правда, что выдумали они сами, кто это может знать наверняка? Недаром ведь все считают, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Завтра с утра и начнем знакомиться с миром скифов.

Глава 3 Все переворачивается в жизни

Ника не смогла сомкнуть глаз всю ночь. Она отыскала учебник и убедилась в том, что там почти ничего не было о скифах сказано, лучше и вовсе не заглядывать. Приходилось довольствоваться только упоминанием о могиле царицы, и тем, что они были вытеснены другими племенами из Причерноморья.

– Как же я туда отправлюсь с такими познаниями? – почти взвыла она, – вот этих писателей бы сначала туда отправить, хотя и тогда им не стоит верить. Но что сделано, то сделано.

– Ну что же, разочарования не будет, потому что очароваться я еще не успела, в этом Мефи прав. Да он всегда прав, кто и когда в том сомневался.

Но на душе было очень тревожно. Колдовской камень, что это такое, какой он, в каком месте находится?

А Мефи радовался тому, что он отыскал храбрую девицу, вместе с ней он сможет вспомнить о своей юности и немного развлечься. Конечно, он мог бы давно отправиться туда и один, но это проклятие камня, который может взять в руки только смертная девица из нового времени, как ему с ним справиться?

Но есть и еще одно условие – пусть кто-то посмотрит на далекое прошлое и напишет о нем книгу. Ему так надоело читать всякую чушь в их учебниках и других книжках, так хотелось доказать всем этим ученым какие они глупцы, как заблуждались. Но пока такой возможности не было, а вот теперь она и появится. Мефи нравилось все, ну или почти все, что она успела написать, значит, и на этот раз получится что-то интересное, необычное, и не такое унылое, как у остальных.

За Нику он не боялся, хотя ничего не обещал во время встречи, но он поможет ей, обязательно поможет. Для него это будет не так сложно сделать, и она отделается легким испугом, не оставит же он ее в беде.

Ему так хотелось, чтобы она поверила ему и оценила его, а может и написала о нем.

Мефи спокойно смотрел на звезды с крыши высотного здания – ему всегда нравилась высота, так хотелось быть на высоте.

Он с усмешкой думал о завтрашнем дне…

Стихи, написанные в тот вечер, во время бессонницы. Ночь оказалась долгой и плодотворной. Ничего не в силах вспомнить о скифах, она много что помнила о Фаусте и самом Мефистофеле, и записала все это, не ведая, сможет ли ей это пригодится., когда она перечтет эти строки, а может быть и не она сама, а кто-то совсем другой?

Какой-то господин явился на рассвете

Осенний вечер был..

А. Блок

 
Какой-то господин явился на рассвете,
Сказал, что он мой друг, из прошлой жизни, но
Меня сомненье гложет, мне напевает ветер,
Что слушать не должна я те речи все равно.
 
 
Впускать его опасно, прогнать его – пустое,
Ведь одолел он время, и он меня нашел.
И кот шипит истошно: – Опомнись, что с тобою.
Ты не была наивна, и это хорошо.
 
 
Мудрец из старой сказки приснится мне внезапно,
И силы нет ответить, услышать тот совета.
Ведь это враг твой вечный, твой Фауст, и с азартом
Роль Маргариты снова играть, а силы нет.
 
 
Сбежит он, лишь услышит, что ждет его в объятьях,
Он вечный тот скиталец, а я хочу свой дом.
Какой-то странный город, тюрьма, его проклятья,
Но следую за ним я, совсем как в мире том.
 
 
И усмехнется Марта, она-то точно знает,
Что станет с Маргаритой, но зависть не дает
Ей встать, ей все оставить и по местам расставить,
В каком мы веке снова, какой там нынче год?
 
 
Старик он, под личной, с ним Мефистофель рядом,
И разве я сумею поверить им опять?
Пора мне просыпаться, мне той судьбы не надо,
Но кто там на органе пытается играть?
 
 
Реальность, сказки прелесть какие-то картины,
Какие-то поэмы нам в пору написать.
Когда уходят в осень последние мужчины,
Является к нам Фауст, чтоб драму разыграть.
 
 
Он молод и прекрасен, красноречив и вечен,
И если снова осень посмеет наступить,
То арфа в сером небе, и друг его беспечен,
И окрыляет снова тот горестный мотив…
 

Тень гения над смятою страницей. Маргарита

 
Тень гения над смятою страницей,
Он ироничен в этот поздний час,
– О, милая, почто тебе не спится,
И кто там снова навещает нас.
Какая боль в глазах твоих усталых,
Какой унылый выдался закат.
Я говорю, я Фауста читала,
Который день, который год подряд…
 
 
Со мною снова Маргарита спорит,
О том, что для любви там нет преград,
И только где-то в полночи и в поле
Бес кружит, кружит, это ль листопад.
Мне скучно, Фауст, жизнь идет к закату,
И никого на призрачном пути.
Но что с того, сама я виновата,
Я не смогла к вам, ангел мой, прийти.
 
 
Мир тонет в сновидениях, во мраке,
Какой-то сон, он повторится вновь.
И только бесы в этой старой драме
Вернут опять нам верность и любовь.
Она живет, она стремится в небо,
Но снова Мефистофель на пути.
И там где был ты или снова не был,
Никто не смог по углям к нам дойти…
 
 
Осенний вечер, господин в берете,
Он обещает молодость продлить,
И страшно нам на том и этом свете
За миг счастливый жизнь заплатить.
Она одна, она не повторится,
И воет ветер жуткий за окном,
Художник пишет призрачные лица,
Холодный миг, постылый мир и дом.
 
 
Остановись мгновение, не стоит
Нам спорить с богом, и смотреть во тьму,
Но юный Фауст чести удостоил,
И Маргарита вновь спешит к нему.
И на пути сметая все преграды
И не желая главного понять,
Она идет одна по звездопаду,
Чтобы в темнице побывать опять…
 
 
Он так жесток, но вроде бы любимый,
Слепая страсть лишит покоя вновь.
И там, где замолкают Серафимы,
И гаснут звезды, наступает ночь.
И мир и миг -за прошлое расплата,
И Мефистофель над душой стоит.
Она идет одна по звездопаду,
В восьмой круг ада трепетно скользит.
 

Молодость без старости нужна Фауст

 
У окна в неизвестность
душа примостилась тайком,
И дождлива окрестность,
и прохладой запомнился дом.
И какие-то люди
по мокрым аллеям снуют.
Старый Фауст не будет
искать Маргариту свою.
 
 
Все прошло, одиссея
закончится в мире наук,
Только дождь все сильнее,
И бес появляется вдруг.
Бес в ребро – это странно,
И слышится стук за окном.
Даль иллюзий туманна,
И вытолкнул в дождь его дом.
 
 
Домовой ли не любит,
Или вечность стучится в окно.
И усталые люди
Не смущают его все равно.
Пусть наступит расплата,
Ребенок погибнет, она
Не пойдет – виновата,
И все-таки юность нужна.
 
 
Смерть хохочет устало.
– Собирайся со мною, старик,
Запоздалая слава
Там у райских ворот все стоит.
Казни ждет Маргарита,
Бес души его трепетно ждет.
Окна в вечность открыты,
Дождь за окнами снова идет
 

Старик читает Мастера тайком. Тень Елизаветы

Разговор Мефистофеля с Таинственным монахом

 
Старик читает Мастера тайком
И плачет о несбывшемся когда-то.
Он все прошел и в мире том, ином,
Его настигла горькая расплата.
Пуста дорожка лунная, темно,
Там и Пилата не сыскать сегодня.
Давно прокисло красное вино,
Она ушла в то утро новогоднее.
 
 
Она осталась где-то за чертой,
От нелюбви его еще страдая.
Постой, Старик, скажи мне, что с тобой,
Куда душа сегодня улетает.
И исповеди нет, и нет тепла,
Но что поделать это просто осень,
Елизавета в осень умерла,
И белые цветы он ей приносит.
 
 
Его похоронили вместе с ней,
Но вот очнулся и бредет по миру,
Среди поэтов-призрачных теней,
Писал роман и жил легко и мирно.
Но та, другая, где она теперь,
Кто в вечности его спокойно встретит?
Один, совсем один, среди страстей,
Среди стихов, и завывает ветер.
Не трона он хотел и не любви.
Исполнились желанья, отчего же
Тревожны сны последние твои,
Какая боль, какая спесь тревожит.
И сон не сон, и явь еще страшней,
Зачем зовет опять: – Елизавета…
Она с поэтом там, среди теней,
Хотя не любит дерзкого поэта.
 
 
Но и с тобою видно не судьба,
И на дорожке лунной нет Пилата,
– Так это я – Пилат? Звучит труба
Архангела. Так вот она расплата.
Все начиналось так красиво, но,
В какой момент, в какой тиши кромешной
Прокисло это красное вино,
И голос зазвучал чужой, не здешний.
 
 
Пришел другой, они устроят бунт,
Все испоганив и уйдя до срока.
Веревки рвутся, и в Париж бегут,
И слышится какой-то странный рокот.
Но что до этой страсти Старику?
Его Наполеон теперь встречает.
Палач и жертва, скорбно дни текут,
Пуста дорожка лунная, я знаю.
 

Фауст или Сизиф? Наследники Гете

 
Фауст зол, он не хочет пощады,
Перед вечностью молча стоит.
Мефистофель ему обещает
Слишком много страстей Маргарит.
Пусть вернется и нежность и радость.
Пусть свеча не погаснет в тот миг.
Смерть всегда к нам является рано.
Как прекрасен потерянный мир.
 
 
Только надо ль, все страсти изведав,
И забыв о несбывшемся вновь,
Принимать как судьбу и победу
Маргариты земную любовь.
И убив ее брата, скрываться.
И надеяться вновь и страдать.
Фауст знает, как страшно остаться
Молодым и чего-то желать.
 
 
Мефистофелю надо иное —
С богом выиграть отчаянный спор,
Потому и ведет за собою
Прямо в бездну, забыв уговор.
Мир и миг, несомненно, прекрасен.
Проиграл он, туман напустив,
Оборвался печальный тот праздник,
И Сизиф в небесах загрустил.
 
 
Камень в гору он нынче докатит
И останется там навсегда,
И уйдет, и уйдет на закате,
Догорев, как ночная звезда..
Жизнь прекраснее станет и выше
Только там, в пустоте, за чертой,
Фауст снова ту песню услышит,
Маргариту ведя за собой.
 
 
Он пройдет все пути и преграды,
Он увидит изменчивый мир,
Только надо ли вечность нам, надо?
Жалок сир этот дивный кумир.
Снова ангелы где-то хлопочут,
За душой неустанно следят.
Мефистофель признаться не хочет
Камень в пропасть летит и скулят
 
 
Где– то адские псы, догорая,
Стала прахом в тумане звезда.
Маргарита молчит, умирая,
Оставляя его навсегда
 

Старик ушел, в метели растворился

 
Старик ушел, в метели растворился,
Сбежала к молодому вдруг жена,
И только там, где гений воплотился,
Стояла в этот вечер тишина.
 
 
Он в кабаке с другими развлекался,
Девицы были чудно хороши,
Но тромб от перегрузок оторвался,
И к предкам он на небеса спешит.
 
 
Ну что же вы, о призрачные други,
Когда к нему вернетесь на пирушку,
И женщины отпрянули в испуге,
И тело бездыханное, нарушив
 
 
Ход времени, в тени еще белело,
Он так хотел последний пир узнать.
И все прошло, отпело, отболело.
Но долго там звезде его сиять.
 
 
Ее назвали Путеводной в шутку,
Но не до шуток было, в этот час,
Опомнившись, очнувшись на минутку,
Бродила Муза грустная средь нас.
 
 
Он завещал любить и веселиться,
Он славно жил, спокойно улетел,
И только странный голос отразился
Здесь, в наших душах плакал он и пел
Лишенный сил, не ведавший тепла. Один
 
 
Лишенный сил, не ведавший тепла,
Старик смотрел устало и сердито,
Она давно в туман надежд ушла,
Его любовь, и в ворохе событий
Он даже не заметил, а теперь,
Когда гроза над городом бушует,
В душе проснулся мрак, и лютый зверь
Над этим миром снова торжествует.
 
 
Сияет ночь, рояль раскрыт, и там,
Где бродят тени и порхают звуки,
Тоска за ним плетется по пятам,
И говорит о мраке и разлуке.
И свет померк, а смерть ушла к другим,
Его она оставила до срока,
И говорит – Живи, живи Сизиф,
Тебе —то рано. Как она жестока.
 
 
И он живет, врачам всем вопреки,
Они ломают головы напрасно,
И бабочка на свет его летит,
И умирает от огня безгласно.
Как все, кого тогда он погубил,
Безжалостно простился и оставил.
И вот теперь едва ли хватит сил
Просить прощенья, лгать или лукавить.
 
 
И душ иных встречая миражи,
И облака с усмешкой провожая,
Он понимает, как прекрасна жизнь,
Которая безбожно ускользает.
Придет она сегодня или нет,
Неважно это, там Шопен в мажоре,
И странный мир, и этот дикий свет,
Им все на радость и ему на горе.
 
 
И где-то там, за облаком тоски,
Она уныло смотрит на дорогу.
Он заплутал, он все еще в пути,
Хранит свои надежды и тревогу.
Он к ней придет однажды на заре,
И заскучает в Ирии до срока,
Когда костер звезды давно сгорел,
И не услышит больше моря рокот
И вдруг любовь, настигшая нежданно
Та Маргарита и тот Мефистофель
 
 
И вдруг любовь, настигшая нежданно,
Когда спокоен и уютен мир,
Я Маргарита или Донна Анна,
Не разобрать в восторженный тот миг.
Но есть ведь дом, любимая работа,
И ласковый такой забавный кот,
И хочется мне думать отчего-то,
Что Купидона ветер унесет.
 
 
Что это так, внезапный сон, бравада,
А не реальность, крылья за спиной?
Поломанные крылья и не надо
Напрасно вдохновлять меня – Постой, —
Мне Мефи говорит, тут все другое.
Просила Тамерлана – я привел.
И крылья распрямляю за спиною,
Октябрь, стальное небо и укор.
 
 
Стреляющий в упор Дантес хохочет.
При чем здесь он, французов не люблю.
О чем сказать красавчик этот хочет?
Перевести не в силах. И ловлю
Отдельные слова, и засыпаю.
Погружена в какой-то дивный сон.
И странные виденья возникают.
И вороны опять со всех сторон.
 
 
Безумного Эдгара лик незримый,
И приговор извечный – Никогда.
Ленора не умела быть любимой,
Зато она осталась молода.
Любовь убийца? Мастеру не верю.
В подвале стонет Маргарита вновь.
И все мои последние потери
И радости оправданы – Любовь!!!
 
 
Палач проснулся, и готова плаха,
Кого казнят? Да ведьм опять, мой друг.
И все же я не буду, Фауст, плакать,
Воскресну и вернусь в объятья вдруг.
Я Маргарита или Донна Анна,
Не разобрать в отчаянный тот миг.
И вдруг любовь, настигшая нежданно,
Когда спокоен и уютен мир.
 

В печали и тоске рождаются пророки

Мы всё их старше, а они всё так же юны,

и нету судей у нас выше, чем они

Ю. Левитанский

 
В печали и тоске рождаются пророки,
Живут и в листопад уходят, не простясь.
Там Серафим их ждет, все обозначив сроки,
Усталые сердца тревожно так стучат.
 
 
В порывах ветра вновь прозрения и тайны
Останутся для нас, и будут с нами вновь.
Прозрев в осенний час, мы знаем, не случайны
Таланты и мечты, надежда и любовь.
 
 
Но ветер нас бросает куда-то в неизвестность,
Чтобы потом на миг к реальности вернуть.
Что остается нам? Изящная словесность,
Во мраке и глуши неведом мир и путь.
 
 
И вот тогда они как прежде будут рядом,
Измучены судьбой, как тяжек этот крест,
И только наша боль, как радость и награда,
Чтоб разглядеть скитальцев среди миров и звезд.
 
 
Им только тридцать семь и меньше, Боже правый,
Мы все их старше, но, он прав, в ночной тиши
Трухой ненужной вновь и баксы нам и слава,
И мы к созвездьям их, забыв про все, спешим.
 
 
Спешим в пустыню грез и знаем, на закате
Останется земля такой же голубой,
А им не хватит Муз, и грез, и звезд не хватит,
Изящная словесность ведет их за собой…
 
 
Лунатики луну не видевшие снова,
Они нам снятся вновь, не в силах отпустить,
Звучит в мирах иных так обнаженно Слово,
Суровый ангел там, забыв про все, парит.
 
 
Там Серафим их ждет, все обозначив сроки,
Усталые сердца тревожно так стучат.
В печали и тоске рождаются пророки,
Живут и в листопад уходят, не простясь.
 

№№№№№