Текст книги "Мой адрес Советский Союз.."

У нас с ней была твердая договоренность, что я ни при каких обстоятельствах не буду приходить домой позднее 11 часов, и я это четко соблюдала. Когда я вечером торопилась домой, то всегда знала, что у окна стоит бабушка и ждет меня.

И вот в начале года она получила толстую бандероль из Норильска, в которой были Левушкины бумаги и письмо. В нем сообщалось, что Левушка умер в больнице от воспаления легких. Это ее полностью подкосило – ведь судя по имеющейся между ними интенсивной переписке, она его ожидала домой уже этим летом.

Бабушка больше не вставала, сидела в кресле и почти все время молчала. Мама и Танечка всячески ухаживали за ней, я пыталась ее развеселить, что-то рассказывала ей, но все было напрасно. На 8-ое марта я на свои деньги купила ей очень красивую чашку, на которой написала «бабушке от внучки в день 8-го марта». Она с трудом приоткрыла глаза и шепнула –«спасибо, ласточка». Больше она не открывала глаз и ничего не говорила. Умерла через две недели тихо, во сне. Чашку я разбила.

Мама с Танечкой пытались меня утешить. Говорили, годы, что ж поделаешь. Я молчала и не плакала.

Похороны помню смутно. Знаю, что ее отпевали в Преображенском соборе. Я стояла в сторонке, священник говорил какие-то непонятные слова, а у меня было состояние, близкое к экстазу. Мне казалось, что мы вместе с бабушкой в каких-то сверкающих высотах узнаем самое главное. Вдруг меня кто-то дернул за рукав –«вынь руки из кармана, нехресть паршивая» – проговорила какая-то незнакомая старушка. На этом мое общение с Богом закончилось.

Дома все казалось пустынным и ненужным, даже мелькала мысль о суициде. Если– бы была водка, я бы запила, но ее не было, поэтому я написала стихотворение, вспоминая которое я плачу.

Ночь, комната. Четыре угла. Раз -два, раз – два.

Дверь, окно, стола круг. Сжат комок бесполезных рук.

Часы четверть бьют, ускоряю шаг. Уже сотни лет я хожу так

От окна к стене и назад, шагая с минутами в лад.

Слезы высохли на века. Словно плеть, не нужна рука.

Одинока. Одна, одна. Раз-два, раз-два.

По каким-то непонятным мне психологическим причинам, на первое мая пригласила к нам малознакомую мне компанию молодежи. Мама отговаривала меня – «Люся, что ты делаешь, ведь у нас траур». Но я говорила – ничего, пусть будет весело. Действительно, шумели, пили, пели, танцевали, но веселей не стало. Поэтому моя поездка в экспедицию в Западную Сибирь была для меня необходимым и настоящим лекарством.

–

Сейчас, вспоминая те давние времена, я поражаюсь, насколько неподготовленной я вступила во взрослую жизнь. Я была каким-то колючим комнатным цветочком, который считал себя свободным, ни от кого не зависящим перекати-полем. Ведь до смерти бабушки я практически и в трамвае то одна не ездила. Деньги вообще не входили в круг моих интересов, в магазины я не ходила – все, что мне нужно, мне покупали, для этого не надо было просить. Да мне и не нужно было ничего – есть какая-то одежка, обувь, за меня до 18 лет выплачивали пенсию (за дедушку, который ведь по документам был моим отцом), а теперь я получала зарплату (то, что она была минимально возможная по тем временам – 500 руб – меня не смущало) – короче, что еще нужно?

Я по-прежнему покупала пластинки, ходила в преимущественно музыкальные театры, в Эрмитаж и Русский музей, изредка – в кино, иногда со школьными подружками, а чаще – с Валей.

Гуляли по Неве. Я читала свои стихи, она – свои. Да и по дому я ничего не делала – уборка, стирка, готовка, все это делалось как-то само собой и без меня.

И вот я попала в первую в моей жизни экспедицию, да еще под началом очень своеобразной женщины.

Первая экспедиция. Западная Сибирь.

Итак, летом 1956 года я оказалась в Новосибирске. На то время город меня поразил своей пустынностью. Большие современные, но скучные здания, широкие малолюдные улицы, мало машин. Огромный, но опять-таки скучный мост через серую широченную Обь.

Два огромных театра – театр оперы и балета и драматический театр Красный факел тоже произвели на меня довольно удручающее впечатление, особенно первый. Как мне сообщили, его труппа состояла целиком из выпускников Ленинградского и Московского хореографических училищ и консерваторий. Репертуар был классический. Билеты в театральных кассах были на все спектакли, и я покупала самые дешевые на последний ярус. Каково же было мое удивление, когда меня провели в партер в огромный полупустой зрительный зал, где я могла выбрать себе самое удобное место, а двери на балкон и ярусы оказались заколоченными досками. Зрителей было совсем мало, артисты выступали великолепно, мне их было очень жаль, и я старательно аплодировала. Как любительница хореографии, я с удовольствием просмотрела весь репертуар.

Также мало народу было и в драматическом театре. И вообще, к одиннадцати часам город казался совершенно безлюдным.

В центре, где мы остановились в огромном недавно построенном помещении ЗапСибНИГРИ, нам для работы выделили большой кабинет, в котором на ночь мы расстилали свои спальные мешки. А днем сидели за переписыванием каких-то отчетов. Так как предмет изучения мне был совсем неизвестен, мне было неинтересно, и я с нетерпением ждала нашего отъезда в настоящее поле, тем боле, что наша группа пополнилась двумя студентами местного техникума – девочкой и мальчиком, а также молодым парнем – шофером.

С них С девочкой Ниной мы сразу сдружились, а вот парни казались исключительно противными, особенно студент.

Наконец мы тронулись в путь. У нас была грузовая машина ГАЗ-51 с тентом, которая потом нередко заменяла нам дом, и подробная топографическая карта южной части Сибири. Нужно было ехать на какие-то определенные точки, где находились обнажения коренных пород. Для этого по карте выбирали подъездные дороги улучшенного типа, изображавшиеся в виде двух параллельных линий. Вот тут– то я впервые познакомилась с русским бездорожьем. Дороги были грунтовые, глинистые. Чтобы на них не скапливались воды, все они были слегка выпуклые, поэтому даже после небольшого дождя они становились скользкими, и машины сползали с них в кювет.

Общее впечатление от первого маршрута – нам без конца приходилось вытаскивать нашу машину. Хорошо еще, что нам всегда охотно помогали встречные шоферы. В одном месте значительная часть дороги была вся засыпана зерном. Говорили, что целинники (а это было время Хрущева и поднятой целины) были вынуждены таким манером делать дороги проезжими, засыпая лужи.

Помимо дороги, большое впечатление на меня произвел проезжаемый нами лес. Но не красотой, так как лес был довольно однообразный, болотистый и равнинный, а своей дремучестью, подавляющей огромностью, а также зарослями смородины самого высокого качества. Ягода была спелая, сладкая, поэтому мы прямо объедались.

Из-за качества дорог, до нужных точек удобней было добираться на поезде. Поэтому Татьяна Львовна взяла себе в помощь студентов и с ними поехала на следующую точку по железной дороге. Меня же с шофером и машиной отправила своим ходом. Причем меня сделала ответственной.

Где-то на трассе машина сломалась. Оказывается, у нее полетела помпа. Нас на буксире дотащили до ближайшего села, находившегося недалеко от железной дороги. Там определили, что чинить эту помпу можно только в автомастерской города Мариинска, примерно в 50-ти километрах от нашего села.

Что делать? Помпа эта весила, по-моему, килограмма 3-4. Я, как ответственная, приняла первое в моей жизни решение – надо ехать на поезде в Мариинск. Положила помпу в рюкзак, рюкзак – на плечи, и вместе с шофером отправилась на станцию. Но пассажирские составы на ней не останавливались, зато товарные составы притормаживали, а некоторые даже стояли. С большим трудом нам удалось забраться на площадку медленно двигающегося в нужную сторону состава. Поехали.

Но мы были не одни, таких безбилетников в поезде хватало. Вдруг по составу разнеслась весть, что в Мариинске облава, милиция вылавливает безбилетников. Надо перед городом прыгать с поезда.

Состав, конечно, шел медленно, но я еще не имела в этом деле опыта, и поэтому трусила. На повороте шофер спрыгнул, я – за ним, предварительно надев за спину рюкзак с помпой. Удар был ощутимый, я с трудом встала, и мы поплелись в Мариинск.

Вообще-то это был небольшой поселок городского типа. Я отдала злополучную помпу шоферу (как его звали – не помню), а сама поплелась в дом приезжих – очень болела спина.

Это оказалось деревянное двухэтажное здание. Так как был полдень, то народу в нем практически не было. Дежурная оформила меня и сказала, чтобы я поднималась по лестнице на второй этаж, а там повернула бы направо в большую комнату для женщин, где я могу себе выбрать любую кровать, так как постояльцев пока нет. Я, чуть живая от усталости и боли, так и сделала.

Действительно, в огромной комнате не было ни души. Я выбрала себе кровать у стенки, разделась и уснула. Проснулась уже вечером от громких мужских голосов и табачного дыма. Оказалось, что я попала в мужскую комнату. Вероятно повернула не направо, а налево. В результате мне пришлось, закутавшись с головой в одеяло, наслаждаться звоном бутылок и мужским матом до поздней ночи в ожидании, когда все уснут и я смогу незаметно выскользнуть.

Утром встретила шофера, вместе с ним сходили в мастерскую. Там помпу починили, я заплатила, сколько нужно, но когда я стала, как меня учила начальница, просить квитанцию об оплате, мне дали только письменную расписку. Потом Татьяна Львовна эту расписку от меня не приняла – такое в бухгалтерии не проходит.

Вообще, эта первая моя экспедиция в настоящее время вспоминается с улыбкой – сколько было забавных и нелепых ситуаций. Наверное, самой забавной была я сама. К примеру, вот такая картинка: Большое сибирское село, воскресенье, солнечный день. Начальница посылает меня в сельсовет по какому-то поручению. Я, одетая как настоящий геолог – шаровары, кавбойка, куртка с множеством карманов, через плечо с одного бока – полевой бинокль, с другого – полевая сумка-планшет, на голове – берет, на шее – яркий платочек – иду по центральной сельской улице, полна собственной значимости. У ворот на скамейках сидят бабы. С интересом смотрят на это чужеродное явление. Впереди дорогу переходит стайка гусей. Я насторожилась. Вроде бы они уже перешли на другую сторону и опасности нет, но вдруг от стаи отделился один гусак и с шипением, растопырив крылья, побежал прямо на меня.

Сначала я, стараясь сохранить достоинство, просто убыстряла шаг, но после того, как он пребольно ущипнул меня, позорно побежала, на ходу отмахиваясь от него молотком. Гусь оказался настырным и прогнал меня прямо до сельсовета под хохот окружающих.

Или другой забавный эпизод, который мог кончится совсем невесело. Наш отряд, состоявший по-прежнему из пяти человек, остановился на берегу реки Томь, немного не доезжая до крупного города (по-моему Абакана). Начальница решила здесь сделать временный лагерь и поставить палатки. Место было красивое, пустынное. На другом берегу неширокой реки зеленел лес, а на нашем – песчанистый луг.

Разгрузили машину, и нас с Ниной оставили обустраивать лагерь, а сами поехали в город. Мы быстренько справились с поручениями.

А солнце печет, тепло, хорошо. Очень захотелось искупаться. Купального костюма у меня не было. Следует отметить, что в этом возрасте я была довольно упитанной, белотелой, в результате сибирских дорог вся покрытая синяками, особенно выделяющимися на белом фоне. Нижнее белье не отличалось изяществом – трикотажные панталоны и белый сатиновый бюстгальтер.

Нина не решилась лезть в воду и мне не советовала – река незнакомая, мало ли что. Она только загорала. Но мне хотелось показать ей класс – ведь я плавала даже в море (Финский и Рижский заливы), а наша Нева намного шире этой речки, которую мне переплыть ничего не стоит (не шире Фонтанки). Поэтому я смело вступила в воду и поплыла на противоположный берег.

Вода – теплая, солнышко светит, как хорошо! Вот что-то берег очень медленно приближается. Я прибавила скорости, но до берега все еще далеко. Попыталась ногой дотянуться до дна – меня что-то чиркнуло по ноге. Я поняла, что это течение. Оказывается, оно бывает сильное, встать на дно я не смогу и вылезти на берег – тоже. До этого я никогда с чем-либо подобным не сталкивалась.

Нужно повернуть и плыть назад. Но к моему ужасу наш берег и лагерь исчезли, меня унесло куда-то далеко, а речка превратилась в широченную реку. Как я потом поняла, наш лагерь был поставлен на одном из рукавов Томи. Меня уже несло течением вдоль к Абакану.

Следует отметить, что день был солнечный, теплый, воскресный, набережная реки Томь являлась центральной улицей города. Вдоль реки был городской пляж, вокруг было полно купающихся и лодок.

Меня несло по середине реки. Самостоятельно доплыть до берега не было сил, попросить о помощи, помня свой купальный костюм, было просто невозможно. Я уже думала, не пора ли мне кричать свою последнюю фразу: «Вещи -маме, дневник – Вале», но постеснялась портить окружающим хорошее настроение. Перевернулась на спину и, глядя в чистое небо предалась течению, прекратив борьбу за жизнь. Очнулась я от того, что мой затылок обо что-то стукнулся. Я перевернулась на живот и увидела, что река уже вынесла меня за пределы города. Я нахожусь под железнодорожным мостом, за которым начинался сплав леса. Кругом плыли бревна. Держась за них, я выбралась на пустынный берег.

Что делать? В лагерь нужно возвращаться через весь город, а это не один километр. В воду я больше не полезу. Положение безвыходное. Сидела и рыдала, обхватив колени руками.

И все же пришлось, не обращая внимания на удивленные взгляды, смешки и раздававшиеся вслед мне реплики, с ревом бегом пронестись по оживленной набережной.

Конечно, это был хороший урок.

–

Между тем работа шла своим чередом, интереса во мне не вызывала. Мы с Ниной дружно презирали нашего студента-рабочего, которому начальница поручила следить за нашим моральным обликом и докладывать ей. Однако прямых столкновений в партии не было. Время от времени мы возвращались в Новосибирск.

В одно из таких возвращений я в столовой, куда мы зашли перекусить, забыла свою сумку, и это оказалось очень серьезной проблемой. Я потеряла все свои документы, какие-то деньги, а также собранные нами геологические материалы. Пришлось обратиться в милицию. Там сообщили, что если паспорт не найдется втечении ближайших дней, то мне необходимо оформить временный паспорт. Он не нашелся, и я, заплатив положенный штраф, получила временный (на три месяца) новосибирский паспорт. Одновременно по настоянию начальницы я оформила дубликат командировки и допуска к секретным работам, а в Горном институте – дубликат студенческого билета и зачетной книжки. Само собой разумеется, что хранившиеся у меня квитанции для авансового отчета также пропали безвозвратно.

Но этого оказалось мало. Начальница велела мне одной ехать на разведку, где мы до этого все вместе описывали керн, и добирать мною утерянные геологические материалы. Мне были выделены деньги на проезд и суточные. Билеты я купила, а все, что осталось – потратила на какую-то ерунду, ведь в наше время с голоду не умирают, как-нибудь проживу.

И вот я сижу в плацкартном вагоне, кругом полно добродушного, приветливого народа, все достают свои пожитки и начинается пиршество. Я забираюсь на третью багажную полку чтобы не мешать общей трапезе. Уверяю, что сыта (действительно, часа три назад я купила самую дешевую банку консервов – горбуша в собственном соку – и всю ее съела со свежим хлебом).

Когда трапеза закончилась и продукты были убраны, я с достоинством слезла вниз, достала из рюкзака алюминиевую кружку, налила в нее воды из титана, развернула оставшуюся у меня корку хлеба и обмакнула его в воду. Дальше – немая сцена, которая сопровождала мои приготовления, закончилась, и все окружающие с шумом и причитаниями стали мне сносить разные вкусности.

Я понимаю, с моей стороны это было типичное нахальство, но люди меня так искренне кормили, так опекали, кругом было все так душевно и тепло…

На станции Итат, где мне надо было сходить, меня провожали чуть-ли не всем вагоном. Беспокоились, как бы я не заблудилась, хотя весь поселок состоял из одной улицы. Предупреждали, чтобы я была внимательной, так как там работают штрафники.

После такого прощания и напутствий я с рюкзачком бодро пошла по дороге, вот только не успела спросить, в какую надо идти сторону. Вечерело, а разведка все не показывалась. Народу на улице не было, все дома окружены высокими глухими деревянными заборами, спросить не у кого. Наконец стало понятно, что я шла как раз в противоположную сторону – начиналась тайга. Я повернулась и пошла назад.

Стало уже совсем темно, надо проситься на ночлег. Но мои попытки напроситься на ночлег не увенчались успехом – либо мне на стук в ворота не отвечали, либо когда я говорила, что мне нужна разведка, отвечали, что у них нет места, а ты иди себе прямо (может быть действительно боялись штрафников).

Между тем наступила настоящая осенняя ночь. Я выбрала забор, за которым наиболее отчаянно лаяла собака, выбрала сухое местечко и легла спать.

Сейчас даже трудно понять, почему я была так счастлива! Конечно, в голове бродили стишки про малютку, который «так устал и весь продрог», но я смотрела на редкие звезды, слушала лай собаки, а душу мою распирало ощущение абсолютной свободы. Я ни о ком не беспокоилась, мне ничего было не надо, я ничего не хотела и никуда не стремилась. Так хорошо смотреть в небо и ощущать бесконечность мира, частичкой которого являюсь и я…

С такими мыслями уснула, проснулась же от того, что на меня падал первый снег. Встала, отряхнулась, и улыбаясь от счастья, зашагала на разведку. Там я за несколько дней выполнила, что мне было поручено, а с едой было то же, что и в поезде. В общем, от голода не умерла.

Настало время отъезда в Ленинград. Татьяна Львовна наконец-то выплатила всю причитающуюся мне зарплату. До этого она мне денег практически не давала, считая, что я их потеряю. На еду мне денег было не нужно, так как мы питалась все вместе в столовых общепита, когда они попадались на пути нашего следования.

Обычно мы ели не чаще, чем один раз в сутки. Все это не могло не сказаться на внешнем виде – еще месяц назад мама, получив мою полевую фотографию, была так напугана, что выслала мне денег на обратный билет. Ну а с зарплатой я расправилась очень быстро – прежде всего купила себе фотоаппарат ФЭТ и необходимые к нему причиндалы, а на остальное – подарки маме и Танечке.

Ехала я в плацкартном вагоне (в купейном проезд нам не оплачивали). Опять-таки меня переполняла гордость за самостоятельность и независимость. Я стояла в коридоре у окна с фотоаппаратом и с интересом смотрела на проплывающий пейзаж. Вот красивый мост через реку, около него стоит пограничник. Я его сфотографировала и помахала ему рукой. А вот тоннель, тоже красиво.

В общем, я во всю фотографировала пейзажи, радовалась жизни, была хороша собой с фотоаппаратом, биноклем и новой полевой сумкой. Мне улыбались, со всеми в вагоне оживленно общалась. И вдруг ко мне подходит проводник и просит, чтобы я зашла к нему в купе, там меня ждут. Я с интересом пошла за ним. Там сидело два серьезных человека. Меня попросили предъявить паспорт. Я показала свой временный. Покажите командировку. Я показала дубликат. Есть ли у вас что-нибудь более постоянное? Я показала дубликат студенческого билета. Тогда меня спросили, что я делала в вагоне у окна. Я сказала, что фотографировала. Мне было велено срочно засветить пленку. Пришлось признаться, что я не умею этого делать, так как только что купила аппарат, и пленку в него мне вставили. По тому, как я судорожно нажимала на все кнопки, они, наверное, поняли, что я не вру, поэтому сами вынули пленку. «Но в чем дело, разве нельзя фотографировать?». «Нельзя военные объекты». «Разве мосты, тоннели военные? Ведь об этом нигде не написано». «Да. Надо соображать. Так и быть, мы не будем снимать вас с поезда, но сообщим, куда следует». Завершение моей первой взрослой поездки было окончательно испорчено.

Но история с потерянными документами на этом не закончилась. В Ленинграде в милиции мне пришлось долго объяснять, почему я взяла временный паспорт в Новосибирске, затем уплатить штраф за новый Ленинградский, а затем началась трехлетняя проблема с пропиской. Дело в том, что по совету районной паспортистки, я для того, чтобы получить постоянную прописку в новом паспорте, должна была сначала выписаться, что я и сделала. Но оказалось, что это был плохой совет – теперь мне давали только временную прописку, которую надо было возобновлять каждые полгода. И каждые полгода я аккуратно писала в заявлении, что, как основной квартиросъемщик, не возражаю против своего вселения по своему адресу. Вот такие были правила.

Жизнь во ВНИГРИ.

По возвращении в Ленинград жизнь моя более или менее наладилась. Во ВНИГРИ у меня стали появляться приятели, я уже не сидела целыми днями, как бирюк, за копированием каротажек, а занималась чем-то более осмысленным. Меня вовлекали в какие-то общие беседы, мероприятия. Я даже принимала участие в общественной жизни – участвовала в художественной самодеятельности – в праздничных концертах читала стихи (не свои, конечно).

Надо сказать, что я еще в школе в старших классах занималась в драматическом кружке, который вела старая, довольно известная в городе актриса Караткевич. Она даже определила мое амплуа – трагические героини или старухи. В разыгрываемых нами пьесах, за неимением трагических героинь, я исполняла роли старух. В частности, в спектакле «Двенадцать месяцев» я была бабой Ягой, и несмотря на мой неудачный выход (я должна была появиться на сцене у костра в результате кувырка , но кувырок не получился, и я упала прямо в импровизированный костер), преподавательница советовала мне попытаться поступить в Театральный институт.

Мое последнее публичное выступление помню хорошо. Оно было на какой-то общественный праздник. Набрался полный актовый зал зрителей. Я прочитала с выражением стихотворение Роберта Бернса «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать…». Мне оно казалось воплощением юношеской чистой и бесхитростной любви. Удовлетворенная своим выступлением, довольная и гордая, я села на место. Потом мне донесли отзыв одной взрослой женщины: «Вышла шустрая молоденькая особа и с наивным видом прочитала какое-то скабрезное стихотворение». На этом мое участие в художественной самодеятельности закончилось навсегда.

Благодаря активному общению с местной молодежью, мне удалось сменить работодателя – я ушла от слишком уж своеобразной Татьяны Львовны и ее скучных каротажек в новый, только что сформированный в институте под руководством профессора Е.М.Смехова, отдел трещиноватости. Непосредственным моим начальником стала Майя Ромашова – молодой специалист, невысокая очень симпатичная девушка с сильным самолюбивым характером, которая в отношениях со мной строго держала дистанцию.

Тематика, которой занимался наш отдел, была в общих чертах мне понятна – выявление причин и закономерностей возникновения и развития трещин разного масштабая в горных породах земной коры, и изучение их влияния на фильтрацию по ним жидкостей, в том числе и нефти. Она мне казалась важной, глобальной, а значит, интересной.

Наш институт оказался в стране пионером в изучении этой проблемы, кстати, не потерявшей своей актуальности и до сих пор. Но на то время самым главным для меня была открывающаяся возможность ездить в экспедиции в разные экзотические места, где коренные горные породы не скрыты под покровом почвы, как в Западной Сибири, а обнажены, и мы можем в них изучать эту самую трещиноватость.

И первый регион, где я оказалась – это Средняя Азия, а конкретно, отроги Гисарского хребта, формирующего целый ряд более мелких хребтов и входящих, в свою очередь, в Памирскую горную систему.

Средняя Азия.

Итак, в течение нескольких лет я выезжала на полевые работы в Среднюю Азию. Это было как попасть из современных скучных северных краев в южную сказку типа 1001 ночи. И дело, конечно, не только в климате,но и во всем образе жизни местного населения.

В качестве базы был для нашей партии был выбран город Термез, находящийся на границе с Афганистаном и считавшийся в советские времена самым жарким местом Советского Союза. Дело в том, что он находился во впадине, поэтому горячий воздух в нем застаивался. Если на севере существовала критическая минусовая температура, при которой не рекомендовали выпускать детей на улицу, да и взрослым по возможности не выходить, то здесь на юге существовала критическая положительная температура, по которой тоже рекомендовалось сидеть дома в тени и на улицу не выходить. По-моему это было порядка +40^о в тени, во всяком случае мы однажды такой день застали. Могу сказать, что у всех сидевших в чайхане мужчин и распивавших горячие чаи, на шее были полотенца, которыми они усиленно вытирали пот.

Следует отметить, что в Средней Азии пьют только зеленый чай, никогда не кладут в него песок. Хозяева наливают уважаемым гостям чаю не более половины пиалы, с тем, чтобы иметь удовольствие подливать им горячий.

Мы вначале пользовались привезенным нами из дома черным чаем, но скоро поняли, что он здесь кажется просто невкусным, поэтому перешли на зеленый. Я специально привезла зеленый чай в Ленинград с тем, чтобы порадовать маму и Танечку. Но дома зеленый чай мне показался невкусным. То ли дело в воде, то ли в чем-то другом – не знаю.

И вот в такой город, где все время безоблачное небо и не бывает дождей, мы приехали в начале июня. Термез оказался небольшим захолустным зеленым городком без национальных архитектурных излишеств. Он состоит в основном из одно-двух-этажных глиняных и кирпичных побеленных зданий самой простой архитектуры, часто окруженных белыми глиняными заборами типа дувалов. Жили в нем без видимых национальных трений как узбеки, так и русские, вероятно имевшие отношение к находящимся здесь пограничным войскам.

Вдоль улиц по обоим сторонам проходили арыки, наполненные водой и окруженные высокими раскидистыми деревьями, так что почти все время можно было находиться в тени. В городе существовал центральный парк, в котором по вечерам звучал духовой оркестр и работал кинотеатр под открытым небом. Днем же из репродукторов часто звучали довольно монотонные национальные напевы и музыка.

Был еще восточный базар, а также кафе и чайханы в национальном духе, где под тенью деревьев или легких навесов, местные мужчины, одетые как в национальные, так и в обычные легкие штатские костюмы, часами сидели или полулежали на коврах у водоемов. Они, не торопясь, распивали чай из пиал, играли преимущественно в нарды, реже – в шахматы, или просто беседовали.

Женщин же в чайханах никогда не было. Узбечки, встречаемые на улицах, практически все одевались в национальные одежды – пестрые шелковые свободные платья и шаровары. Пожилые женщины и старухи на свои пестрые платья-рубахи часто одевали нечто странное и некрасивое – длинный темный стеганый халат, один рукав которого надевался на голову, а другой болтался на спине. Назад нередко была откинута и полоса в виде частой черной волосяной сетки – паранжа, однако я не видела, чтобы они ею хоть раз закрывали лицо. Девушки таких халатов не носили, но головы у всех были покрыты тонкими покрывалами, которыми они прикрывали лицо, когда к ним обращались мужчины или просто незнакомые, вроде нас.

–

Базу мы сняли в небольшом белом доме, окруженном белым забором. Внутри большого белого двора, в котором находилась наша машина ГАЗ-51, имелась колонка с водой, выложенная мелкими камнями, и больше – ничего. Даже глинистая земля типа такыра казалась белой. Ни одного кустика, ни одной травинки, не говоря уж о деревьях.

В назначенный день выезда в маршрут наша начальница Майя поручила нам, мне и двум парням, погрузить все нужное снаряжение. Я с энтузиазмом бросилась выполнять поручение, схватила спальные мешки, выбежала во двор…

Но ослепительное солнце стояло прямо над головой, от стен, забора и от белой земли исходил такой жар, кругом ни малейшего ветерка… После нескольких шагов я пошатнулась и вдруг оказалась на земле. Очнулась, когда начальница стояла надо мной и строгим голосом отчитывала: «Люся, почему вы меня не предупредили, что у вас эпилепсия? Я вас не смогу взять в маршрут». В те времена я не знала, что это за болезнь, невнятно пыталась оправдаться, хотя, кто его знает, может я действительно больна? Но в маршрут очень хотелось. Уж не знаю, как мне удалось уломать начальство.

Прекрасно помню первый маршрут – в район отрогов Кугитанг-тау. Как раз к этому времени в нашу партию приехал наш шеф – профессор Е.М.Смехов. За летний период он обычно посещал с инспекцией разные партии своих подопечных-«трещиноватиков», работавшие в Волго-Урале, Северном Кавказе, Восточной Сибири и других районах страны. Но у нас он обыкновенно задерживался надолго. От него я получила первые уроки не только по исследуемой тематике, но и по житейским проблемам полевого быта.

Прежде, чем загрузиться в машину, он проверил внешний вид всех сотрудников. Так как стояла жара, то все мы были одеты по минимуму. Практически всех он заставил переодеться – «машина открытая, а вы должны быть закрытые». На голове – платок или шляпа, по возможности закрывающая лицо. Оставшаяся часть лица должна быть смазана жирным кремом. В машине сидеть спиной к солнцу.

Все мы про себя ворчали, считая это придурью, но повиновались приказу. Оказалось, что это совсем не придурь. Я сидела спиной к солнцу, на голове была дедушкина соломенная шляпа, повязанная сверху белой косынкой, одета в белую футболку с длинным рукавом и отложным воротником, застегнутым на шее. Выдавила на лицо пол тюбика детского крема – и все же в результате нашей поездки на открытой машине, обдуваемой теплым, очень приятным ветром, у меня на скулах и на имевшейся чуть ниже подбородка маленькой открытой поверхности груди был настоящий термический ожег – не просто слезла кожа, а были месяц незаживающие глубокие раны. Однако следует отметить, что раны зажили, и уже через месяц – полтора я могла не прятаться от солнца, а ходить часами полуобнаженной и даже без головного убора.

И все же поездка была сказочной. Вот один из первых маршрутов. Перекусить мы остановились у чайханы кишлака Сайроб. Там растет знаменитая на всю округу чинара, видевшая, по преданиям, войска Александра Македонского. Это старое развесистое дерево, под листвой которого может спрятаться от солнца большая отара овец. Обхватить его могут не менее 10 человек. Дерево считается священным. Внутри него находится огромное дупло, которое выполняет роль местного медресе. Считается, что для исполнения желаний надо хотя бы прикоснуться к дереву.