Текст книги "Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь ХХ века"

«Я номер первый! Я – Король! Ах, только б не свалиться с трона»

О, благодатный край! Все, абсолютно все цветет и пахнет: глицинии, бугенвилии, азалии, камелии и Бог знает что еще. Места голого нет, цветы лезут на заборы, крыши, оплетают стены! С утра до вечера радостное солнце и вместо желтой пыли – зеленый газон, сверкающий каплями росы. Дом одноэтажный, весь из белого штакетника, вроде непрочный, но тут у всех такие. Зато как удобно и чистенько! Ванна – это ж загляденье! Нэнси с малышкой целыми днями моется или гуляет в сквере, Мартин, надев наколенники, повадился бегать трусцой по аллеям, а Долли не прочь прошвырнуться по магазинам. Тут же все непросто – только и смотри по сторонам. «Добрый день, мисс Хепберн! Здравствуйте, мистер Гейбл! Ах, как мы вас любим… Это не ваша собачка, мистер Богарт? Сплошное очарование!»

Фрэнки не сдался на волю «имиджмэйкера». Прихватил себе сногсшибательные яркие рубашки с пальмами, галстуки сочных расцветок, легкие эффектные пиджаки. Как почти всех низкорослых мужчин с не очень выразительной внешностью, его обуревала тяга к замысловатой одежде. Но он был из тех, кому не требовалось повторять дважды – золото от медяка Фрэнки отличал всегда. И прекрасно умел обращать в достоинства собственные недостатки…

В 1941 году Синатра дебютировал на экране – в мюзикле «Ночи Лас-Вегаса», где спел свой шлягер «Я не буду больше улыбаться». В результате опроса, проведенного в этом же году журналом «Биллбоард», он был признан лучшим певцом, опередив Бинга Кросби, державшего этот титул с 1937 по 1940 год!

Однажды ему позвонил Санни:

– Старик, еле нарыл твой номер. Ни фига себе! Такой фурор! Ты обскакал самого Кросби! Банкет зажмешь?

– А ты приедешь?

– Ну, старина, это проблематично. У меня автосервис, дел полно. Аккордеон достаю по праздникам – мы тут небольшую оркеструху замутили, играем в дансинге. Наших давно не видел. Престо в армии – представляешь, как он там без шляпы? Наверное, под пилоткой ее носит. Красавчику два зуба выбили. Он женился на денежном мешке из Айдахо. Но ты! Ты-то как рванул! Ну прямо… высший пилотаж. – Санни засопел. – Я видел кино – это класс! Я в тебя всегда верил! Помнишь, ты хотел сбежать, а я тебя вернул? Там, на шоссе, ночью? Я весь в коровьем дерьме вывозился. Здорово было!

Они еще поговорили – существа с разных планет. Автозаправка и Голливуд – что общего? Воспоминания – хрупкий хлам. Пообещали непременно увидеться, собрать всю банду. И было ясно, что никто никуда не поедет и вожделенная вечеринка растворится в воздухе времени, как сигаретный дым…

«Шел Синатра по шоссе и сбежал от всех…» – бормоча, он вошел в душ и набрал номер девушки, которая всегда его ждала:

– Лора, сладкая моя бэби… Слушай, милая, кто журналюгам про нас слил? Ну не плачь. Ты совершенно ни при чем, бедняжка? Разболтала подружке случайно, а остальное она? Ладно, ладно, крошка, меня на мякине не проведешь – воробей стреляный. Так вот – я тебя больше не знаю. – Зажав трубку, из которой полились бурные рыдания, Фрэнк на цыпочках подошел к двери и заглянул в комнату Нэнси. – Привет, милая! Хорошо спала?

– Хорошо, – коротко ответила жена и отвернулась. Она дулась уже третий день, с того момента, как прочла эту проклятую статью. Фрэнк был изгнан из супружеской спальни и сослан в кабинет на диван.

Вернувшись к себе, он гневно крикнул в телефон:

– Все! Мисс Гудинг, если вы будете меня преследовать, я приму серьезные меры! – И хлопнул трубку на рычаги.

Идиотская история, надо быть осторожней… Жуткое место этот Голливуд, он прямо нашпигован голодными репортеришками. Выследили и засняли! Да еще возле мотеля: идут в обнимочку, птенчики… Тьфу!

Белокурую старлетку Элору Гудинг Фрэнк приметил сразу же по прибытии в Голливуд. Ресторан, танцульки, отельчик на берегу, туда-сюда… Он еще не успел осмотреться в этом вожделенном месте, а уже попал во все газеты: «Очаровательная Элора Гудинг заполучила самого желанного мужчину Америки!» Определение, конечно, весьма лестное, но оно не порадовало Нэнси.

Да и Элора, хотя и вправду прелесть, никого не заполучила. Фрэнки же, получше изучив обстановку в Голливуде, ахнул: поговорка «пустили козла в огород» – это про него! Здесь ведь даже продавщицы в магазинах все как на подбор – не хуже Ланы Тернер…

– Ай! Больно! – вопил «самый желанный мужчина Америки», пытаясь высвободить ухо из материнских пальцев. Одно доктор при родах покалечил, другое – родная мать… Нэнси тихо плакала в уголке. Слезы падали на газеты с проклятыми заголовками.

– Ты должен дать нам слово, что это не повторится! – выставила ультиматум Долли. – Иначе я немедля забираю Нэнси с малюткой и мы возвращаемся в Хобокен.

– Да… Да вот вам крест – никогда больше! – Фрэнки метался от жены к матери, божась и вымаливая прощения. Элору Гудинг он в самом деле бросил. Но сколько их еще, длинноногих секси, ждет своей очереди? Аппетит Фрэнка только разгорался, и садиться на «диету» он отнюдь не планировал.

За «Ночами Лас-Вегаса» последовала череда музыкальных фильмов, в которых Синатра играл ловких весельчаков, отлично танцующих, отбивающих степ, изящно флиртующих и острящих. Легкость – неуловимое сияние молодости. Немногим удается сохранить этот блеск на всю жизнь. Это как божественный дар: кто-то не замечает его, не знает, как им воспользоваться, а кто-то аккуратно творит из него свое призвание. Фрэнки был влюблен в свое дело. Лицо его светилось счастьем. То, что он делал, было прекрасно – это знал он сам, и это понимали зрители.

Он был чрезвычайно подвижен, музыкален и наполнен некой летучей субстанцией, слагавшейся из ощущения собственной силы, предвкушения перспектив и постоянной влюбленности в очередную красотку. Он весь светился интересом к собеседнику и, казалось, обожал весь мир.

Однажды вечером отец протянул ему письмо, полученное по почте. Оно начиналось с дружеского «Привет!» и было подписано президентом Америки. Президент сообщал, что Фрэнсис Альберт Синатра должен явиться для дачи присяги и несения службы в рядах армии Соединенных Штатов. Стандартная повестка. Приглашение не на парад, не на чаепитие в Белом доме, а на войну! Достала она уже всех! Европу разгромили, теперь подавай второй фронт – американцев к ружью!

– Эта чертова война никогда не кончится! – Лохматые брови Мартина свирепо ерошились. – Они уже гребут всех, кого попало. Даже знаменитого певца, между прочим, уже не мальчишку, вдобавок семейного и с врожденной травмой уха! Черт! Есть надежда, что ты будешь петь в каком-то полковом оркестре. Не пошлют же они тебя стрелять!

– Ты о чем, старик?! – Фрэнк побагровел. – Я не трус. По фигу мне эти сраные пули! Отсиживаться в окопе не стану. – Он поморщился, схватился за голову: – Но карьера! Стоит на месяц отлучиться – и найдется с десяток «заместителей». А контракты с бродвейскими театрами?.. Черт! Все коту под хвост!

– Зря ты так. Второго Синатры нет!

– Но я не хочу потом начинать все сначала!

После шумных семейных дебатов решено было вновь обратиться к Вилли Моретти. На этот раз Вилли сказал, что пора бы им познакомиться с самим Багси, фамилию которого произносили шепотом. Отец и сын Синатры на следующий день вылетели в Нью-Йорк.

«Матерый враг полезней трех закадычных слабаков-друзей»

Расположившись в кресле первого класса и потягивая виски, Мартин решил поставить сына в курс дела:

– Звали его Бенджамин Зигельбаум, он родился в бандитских трущобах Бруклина году этак в девятьсот третьем – девятьсот пятом… Ну, считай, лет на пять моложе меня. Выходит, сейчас Багси уже сорок с хвостиком…

– Па, может мы будем говорить потише? – Фрэнк кивнул на соседа по креслу, занятого чтением немецкой газеты с фото Гитлера на первой полосе. Фюрер, с вдохновенным лицом параноика, выступал перед толпой.

– Этот немец ни бельмеса не сечет по-нашему. Я проверял. Смотри… Синьор! Простите, вам не мешает наш разговор? – обратился Мартин к американцу по-итальянски. – Какое симпатичное лицо! – Он ткнул в фото фюрера. Тот не поддержал беседу. Пожал плечами и попросил перейти на английский или, в крайнем случае, на немецкий. Убедившись, что его соседи к беседе не расположены, он вынул из коробочки, выданной авиакомпанией, розовые затычки и вставил их в уши.

– Так-то оно лучше! – Мартин вернулся к прерванному разговору. – Так вот, рассказываю тебе про интересный фильм, – он подмигнул, довольный конспирацией. – О пареньке Багси. Его отец, еврейский иммигрант из России, гробил здоровье на швейной фабрике, зарабатывая жалкие копейки. Денег не хватало на пропитание пятерых детей. Видя, как мучается отец, Бен еще в раннем детстве поклялся: он никогда не будет надрывать спину «честным трудом» ради наживы чужого дяди. И верно решил! Не дурак, а?.. Подростком Бен подружился с Мойшей Седвэйем, таким же оборванцем, как и он сам. Начали ребятки с грабежа уличных торговцев. Бен подходил к одному из продавцов и просил доллар. Тот, само собой, посылал его в задницу. Подбегал Мойша, обливал керосином весь товар и подносил к нему зажженную спичку. В следующий раз торговцы были более сговорчивы и соглашались заплатить дань без промедления. Таким образом, Бену и Мойше удалось взять под контроль всех торговцев на улице Лафайетт.

– Хорошее начало. Если честно, в нашей компании тоже были парни, занимавшиеся похожими делами. – Фрэнк пристроил затылок на подголовник и прикрыл лицо газетой. – Только у них дальше тюряги дело не пошло.

– А у Бена пошло! И очень далеко. Вскоре он повстречал другого подростка, тоже иммигранта. Этот малец уже имел немалый преступный опыт. Вместе они сколотили первую банду наемных убийц. Позже она вошла в Национальный преступный синдикат.

– Старик, не запугивай меня грозными названиями. Если меня вознамерился заслать под бомбы сам президент, то и отстоять меня смогут только люди серьезные.

– Решающим моментом для Бени стала встреча с Меиром Лански. Приглядевшись к бруклинскому раскладу, Лански понял, что из еврейской молодежи, обитающей здесь, может выйти толк. Единственное, чего им не хватало, – это хорошей организации, наподобие организации итальянской или ирландской мафии. И первым человеком, завербованным в его банду, стал Бен Зигель. Парень был смел до идиотизма, всегда на взводе – готов в любой момент броситься на врага и открыть пальбу.

– Багси и означает «бешеный», – уточнил Фрэнк.

– Э, сынок, тут скользкий момент. Означать-то оно означает. А смысл вышел другой. В определенных кругах имя Багси упоминалось, когда речь шла о бесстрашии и ответственном отношении к работе. Но Бен Зигель хотел выглядеть настоящим джентльменом. Естественно, он ненавидел свою кличку. Предпочел, чтобы друзья называли его просто Беном, а все остальные – мистером Зигелем.

– Интересное кино. – Фрэнк делал вид, что борется с одолевающей дремотой, но слушал внимательно. – Я даже слыхал, что этот парень влюблен в искусство. Говорят, – он хмыкнул, – что он состоял в нежной связи с Джин Харлоу, которую пас Говард Хьюз.

– Красотка умерла молодой. Но в Голливуде о нем наслышаны.

– Ты-то откуда все знаешь? – Фрэнк с интересом глянул из-под газеты на отца – мирного пожилого итальянца с проседью на висках и аккуратными усиками.

– Твой отец – боксер, хоть и бывший. Матчи в Нью-Йорке я старался не пропускать. Публика там – та самая. Мне доверяли и много рассказывали.

– Моретти из этой компании?

– С его родными я знаком с Катаньи. Так уж вышло, что сестра Моретти вышла замуж за парня из команды Зигеля. Семейные дела, ты ж понимаешь.

– И мы едем прямо к мистеру Зигелю?! – Фрэнк отбросил газету и в изумлении уставился на отца. – Ну, это круто!

– Постарайся понравиться ему, сынок. И вот что запомни: говорят… люди говорят, что у Зигеля напрочь отсутствует чувство страха и он не раз спасал своих друзей от неминуемой гибели. Моретти сказал мне как-то: «В опасных ситуациях Багси никогда не раздумывал. Пока мы высчитывали, как лучше поступить, он уже доставал пистолет. Когда доходило до дела, никто не мог с ним сравниться. Я не знаю другого столь же храброго человека». Это высокая оценка, мальчик.

Элегантный голубоглазый брюнет с шикарной шевелюрой и благородными чертами лица сидел за столом в саду своего дома в окрестностях Нью-Йорка. Настоящий герой киноэкрана, только что приехавший с кастинга в Голливуде. Вокруг поднимались кроны высоченных кленов, за ними виднелись черепичные крыши невысоких домов. Собственное поместье в парковой зоне, окруженное непроницаемой изгородью и недремлющей охраной. Но ни забора, ни охраны не видать. Стены каменного дома за плечами джентльмена оплетены плющом, из открытого окна взлетает край тюлевой занавеси, доносятся женские голоса и детский смех. На столе, окруженном цветущими кустами, стоят изящный кофейный сервиз, вазочки с сахаром и печеньем. У стола – большая оцинкованная лейка. Прищурившись, мужчина рассматривал зелень на грядке, разбитой вблизи круглой клумбы.

За столом расположились еще трое мужчин – отец и сын Синатры и их старый знакомый Вилли Моретти.

– В этом году не видать Саре никаких тыкв. Опылять некому! Соседний фермер опрыскал весь участок ядохимикатами. Пчелы погибли. Ему бы только свою свеклу собрать, а на зверюшек и насекомых плевать. С таким отношением к природе нам скоро всем надо будет другую планету искать. – Зигель аккуратно очищал апельсин серебряным ножичком. Очистил, красиво разломил дольки лотосом и положил на блюдце – для всех.

– Сахар в воду для полива добавляй, верное средство. – Вилли Моретти сыпанул в лейку пару ложек песку, поболтал воду и полил крайний кустик на грядке, весь покрытый желтыми цветками. – Так и действуйте. – Он старательно обтер крупные руки салфеткой. – С утра налетят!

– А мы вам, мистер Зигель, натюрморт для радостного утра привезли. – Мартин Синатра заулыбался. – Сбегай-ка в машину, сынок.

Фрэнк поднялся, Багси движением руки остановил его:

– Сиди, пей кофе. Антуан принесет. – Он кивнул крепкому мужчине, совершенно незаметному за кустами цветущей жимолости.

– Сзади, на сиденье. Там не заперто! – крикнул Мартин. Но было совершенно очевидно: здесь что-то кому-то объяснять нет никакой необходимости, все все знают.

Вскоре Антуан уже семенил едва видными из-под огромной корзины ногами. Фрэнк бросился на помощь и подхватил ношу за ручку. Плетеную корзину поставили у ног Багси: дары природы – тыквы всех видов и оттенков, плоские патиссоны, узорчатые кабачки – радовали глаз.

– Все моя Долли собственноручно выхаживала, – соврал Мартин, узнавший у Моретти об увлечении жены Бена выращиванием тыкв. Овощи были приобретены на нью-йоркском рынке. – В Калифорнии солнца много. Вон, заковырка какая произросла! – Мартин вытащил кабачок, на удивление точно воспроизводящий форму мужского члена.

– Это к плодородию, – засмеялся Багси и крикнул в дом: – Сара, иди, дорогая, сюда, тебе подарки друзья принесли!

Вышла молодая, очень красивая еврейка с яркими сочными губами и приятной улыбкой.

– А это вам и женщинам этого дома! – Фрэнк подал ей заранее приготовленную коробку с пластинками. – То, что я сумел сделать благодаря вашей помощи.

– Ты, дорогой, лей мед, да не пересласти коржик. – Вилли нарочито нахмурился. – Мы тут все хоть животы надорвем, а так, как ты, петь не сможем. От Творца нашего дар тебе перепал.

– А меня вот что беспокоит. – Багси обнял присевшую рядом Сару. – Плохого человека мы образумить сумеем. А кто талантливого поддержит? Вижу, не всегда государство разумно этим богатством распоряжается. А значит, помочь должны те, у кого сила и средства есть. Я, Фрэнки, на тебя большие виды имею. – Он обаятельно улыбнулся.

– Буду рад оправдать доверие. – Лицо Фрэнка озарилось подобающим случаю вдохновением. В голове же его быстро пронеслось: «Кранты!», а затем еще одна мысль: «Вот бы такого заполучить в друзья!» Багси Зигель ему очень понравился.

«Мне не забыть тот час… я слышал голос Славы…»

Получив официальное освобождение от воинской службы по медицинским показаниям – из-за болезни уха, Синатра завоевал себе врагов: пресса упорно муссировала тему его отлынивания от армейской службы, неприкрытое донжуанство, амбициозность и неукротимый нрав. Доводились до сведения общественности десятки случаев, мягко говоря, неэтичного поведения звезды: нажал на агента, вытряс гонорар, устроил скандал в газете, едва не избил музыкального критика… А уж тех, у которых певец соблазнил жену или возлюбленную, было не счесть. Пресса перемывала любимчику публики все косточки, но никакие ее выпады не могли противостоять охватившей страну «синатромании».

Настоящий прорыв в карьере Синатры произошел в декабре 1942 года, когда он подписал шестимесячный контракт с Paramount Theater – самым большим и престижным концертным залом Нью-Йорка. Это была прямая дорога к славе, признанию и деньгам. Прежде за один месячный ангажемент в оркестре Бенни Гудмана Синатра получал пять тысяч долларов – предельно высокий гонорар по тем временам. Но теперь ему предстояли вожделенные сольники! Весь вечер самому держать зал! Да не какой-нибудь, а самый привередливый… Первый концерт был назначен на канун Рождества.

Гримуборная, видавшая величайших певцов и музыкантов, выглядела шикарно: вишневый штоф на стенах, хрустальные бра, украшенная позолотой старинная мебель. Огромное зеркало, обрамленное лампочками, отражало элегантного молодого мужчину в темном костюме. Незнакомец – властный, требовательный, рафинированно-аристократичный – занял место задиристого, амбициозного Фрэнки. Какие еще «клозетные турне»? И что за «отчий дом» в Хобокене – этой сточной канаве? Джентльмен в элегантной «тройке», серой шляпе с широкой лентой – все в тон и все самого лучшего вкуса – наверняка родился в графском замке. Он умеет держаться с важными собеседниками, его симпатии ищут сильные мира сего, перед ним заискивают люди могущественные, и любая женщина теряет голову, стоит лишь поманить пальцем…

– Да, стоит лишь поманить пальцем! – Фрэнк продемонстрировал своему отражению задиристо вздернутый подбородок.

– Заткнись! – осадил его парень из зеркала. – Подумай лучше, как не дать петуха в «Прощай, весна!». Помнишь, тогда, в открытом зале? А? Мурашки по спине…

– А ты не пугай! Я знаю, мне положено сейчас трепетать. Молить Всевышнего позволить мне, червяку, совершить чудо – спеть так, чтобы зал лежал от восторга… Фигу! – Фрэнк показал в зеркало крепкий кукиш. – А я вот не боюсь. Не боюсь – и все тут! Я верю в себя и в свою удачу… Ты-то знаешь, что это правда… – Фрэнк слышал шум, доносящийся из зала, какие-то спорящие голоса у двери. – Я их всех порву! – пообещал он своему отражению, сделав соответствующий знак рукой.

И подумал: «Вот сейчас прямо тут рухну на ковер и сдохну от страха!»

Перебранку в коридоре прервал властный голос Эванса. Послав кого-то подальше, агент без стука распахнул дверь. Его дорогущий смокинг, несмотря на атласные лацканы, был щедро посыпан пеплом. Даже плечи занесло «пургой», впрочем, возможно, это была перхоть. Импресарио не переставал удивлять Фрэнка: бездна вкуса, энергии – и эта демонстративная неряшливость, словно посылающая светские условности в известном всем направлении.

– О! – Эванс картинно раскинул руки. – Именно то, что я хотел. Молодец, парень! Шляпа – это круто! Совершенно скрывает твои роскошно торчащие уши.

– Полегче на поворотах, Эванс. – Глаза Фрэнка угрожающе сверкнули. – И этим, что натолклись в зал, хорошо бы вести себя поприличней. Уже, наверное, запаслись тухлыми яйцами и ждут…

– Здесь лучше идут помидоры… – Эванс еще раз оглядел своего подопечного и опустился в кресло: – Должен тебя кой о чем предупредить… Там полный зал твоих фанаток, кое-кто уже бьется в истерике…

– Не может быть… – оторопел Фрэнк.

– Тише, дорогой. Ты хоть подумал, зачем здесь я – Джордж Эванс, великий имиджмэйкер?

– Поддержать…

– У меня задача другая – создать из тебя мегазвезду. При минимальных капиталовложениях. А в этом деле главное – подсказать толпе тип поведения. Они должны испытывать высший кайф от пения кумира, доходя до умопомрачения. До умопомрачения! Это тебе по силам. Я еще в самом начале заметил, что дамы от тебя буквально впадают в транс!

– Да, и обозвал меня хиляком.

– Хиляк, обожаемый женщинами! На них я и сделал основную ставку в завоевании толпы. Но толпой ведь надо руководить! Вот этим я и займусь… – Он помахал руками, изобразив дирижера.

– Спасибо, надеюсь, рассчитываю… – Фрэнк покосился на репродуктор, вежливый голос из которого приглашал мистера Синатру на сцену. – Мне пора.

– Ни пуха… – подмигнул Эванс.

– К чертям! – Фрэнк сдвинул шляпу чуть набок и под трели звонка покинул комнату.

Первое отделение он провел как под водой! Уже не новичок на сцене, он чувствовал странное раздвоение. Хлыщ в шляпе шептал в микрофон какие-то слова, а Фрэнки из Хобокена стоял рядом, психовал и грыз ногти.

Кончилось все как-то неожиданно. Пижон в шляпе умолк, картинно раскланиваясь, а зал взвыл… Святая Дева Мария, такого он еще не видел! Разве только по телику, когда показывали турнир мирового первенства по боксу и громила Черный Бил положил в нокаут норвежского дебила. Беснования! Крики, визги, свист – аж страшно.

Занавес рухнул перед его носом. Да это же антракт! За кулисами уже ждали, повисли на плечах, жали руки, совали цветы. Липкие от помады горячие женские губы впивались в его щеки, в воротник сорочки… Он сам не помнил, как оказался в гримерке.

– Здорово тебя отделали! – порадовался ждавший там Эванс. – Ну, как? Хорошее звучание?

Фрэнк бросил шляпу. Снял пиджак:

– Помыться бы – рубашку хоть выжимай. И вся в помаде. Не хватает еще, чтобы сюда ввалились сейчас Нэнси с мамашей.

Эванс протянул ему вешалку с чистой рубашкой и полотенце:

– Охладись.

Пока Фрэнк мылся в душе и переодевался, Эванс рассказывал ему о своем пиаровском трюке.

– Я нанял девушек и, подробно проинструктировав их, рассадил среди зрителей. Девушкам полагалось вздыхать всякий раз, когда ты затянешь лирическую балладу, визжать, когда прозвучит слово «любовь», и биться в экстазе, когда ты протянешь руки в их сторону. Девчонки отлично справились, завели толпу и… Ты сам слышишь, что там делается… Сирена, кажется… значит, вызвали «скорую»!

– Твои штучки сработали… А я вроде как и ни при чем? Сбоку припеку?

– Не горячись, сицилиец! Знаешь, как отныне тебя будут величать? «Мистер Голос»! Я подбросил идейку критикам. Неплохо, а?

…Концерт закончился триумфально. А за ним другой, третий… Полгода сольных выступлений, неистовств зрительного зала, полицейских нарядов, разгонявших фанаток, – полгода славы, о которой Синатра и не мечтал. Не мечтал потому, что никогда такого еще не было – повального сумасшествия, охватывающего зал при звуках голоса певца. Наемные красотки уже не требовались. Фанатки до хрипоты вопили «браво!», визжали и даже натурально падали в обморок от полноты чувств. Газеты писали, что на концертах Синатры происходит невиданное – тысячи поклонниц пытаются прорваться в зал, запрудив всю улицу! После предновогоднего концерта в «Парамаунте» дверь, ведущая за кулисы, была заблокирована жаждущими автографа девчонками. А спустя несколько дней американские газеты уже пестрели заголовками: «Битва пяти тысяч фанаток за возможность взглянуть на Фрэнка Синатру».

Поклонницы повсюду сопровождали своего кумира, зачастую перекрывая движение на улицах. На концертах же происходило такое безумие, которое не шло ни в какое сравнение с триумфами других великих исполнителей, выступавших в этом концертном зале. Юные фанаты Синатры, так называемые бобби-соксеры,[1]1
  От англ. bobby sock. Так назывался особый тип носков, которые иногда были частью школьной формы девочек в 1940-1950-е годы в Америке. Нередко в школах в качестве танцполов использовались помещения гимнастических залов, куда нельзя было заходить в уличной обуви, поэтому девочки танцевали в носках, скатывая их вниз, до самой пятки. Эта мода вскоре вышла за пределы школ.


[Закрыть] были готовы буквально молиться на своего идола и даже носили нечто вроде униформы – девушки надевали широкие юбки, на которых чаще всего был изображен прыгающий пудель. Синатра стал первым подлинным молодежным кумиром, первым в истории шоу-бизнеса поп-идолом, лидером настоящей субкультуры. Так что поклонницам Элвиса Пресли и «Битлз» было у кого учиться.

Завершал полугодовые выступления в «Парамаунте» уже совсем другой человек. Вернувшись после финальных оваций, цветов, криков в привычную уже, заваленную букетами гримерку, Фрэнк подошел к зеркалу, пытливо вгляделся в свое отражение. Человек из зеркала вперил в него довольно наглый взгляд, не скрывающий насмешку. Фрэнк кивнул ему:

– Привет! Вот, значит, какой ты… супер-пупер! – Он опустился на стул перед гримерным столиком. Его отражение повторило движение, но чуть замедленно, с ленцой, словно нехотя подчиняясь. – Ну ты фраер, Мистер Голос! Хорош гусь! – Фрэнк выключил часть лампочек. – Это за тебя я катался в пыли, разбивал носы, выдрющивался в провонявших мочой забегаловках, рассказывал про писающего льдом эскимоса. Из-за тебя надрывался часами, выводя фразу, ужом вился, чтобы угодить публике… Думаешь, все свалилось само? Э, парень, не так-то просто оставить всех за спиной. Я слушал пластинки Кросби днем и ночью, я пел даже в сортире, изучал звучание оркестра и присвоил, засадил в свои внутренности голоса всех инструментов. Я научился растягивать губы, экономить воздух, чтобы тянуть ноты, и делать вздох совсем незаметным… Я ездил на поклон к Бену Зигелю, чтобы, не приведи Господь, не сгнить от раны на фронте. Оберегал, как мог, твою драгоценную задницу…

Человек в зеркале закинул ногу на ногу и улыбнулся:

– Мама миа! Какой бескорыстный жертвователь! Речь, как я понял, идет о благодеянии… Давай расставим точки над i. Запомни: ты выламывался ради своих амбиций, ради безумной жажды быть лучшим. Ради удовольствия ловить в сладостные сети мурлыканья пестрых бабочек – всех, каких пожелаешь. На меньшее ты не согласен. Ты – победитель! Ты – Мистер Голос – Властелин мира! – Он расхохотался, с надрывом, с позой. И вдруг умолк, ткнув перед собой пальцем. И попал бы в самый нос Фрэнку, кабы не стекло. – А вот возьмет крохотный сосудик на твоих связках да и лопнет! И что? Прощай голос! Никакой мистер Зигель не поможет! Что ты тогда? Кто? Куда денется твоя королевская самоуверенность?

… Много лет спустя одна, много испытавшая и мудрая женщина, поющая перед полными залами на разных континентах, со смехом скажет ему:

– Не понимаю тех, кто говорит: «Я так дрожу перед выходом на сцену!» Если дрожишь – зачем выходить? Вот я совершенно не боюсь и выхожу с радостью!

– Представь, у меня та же история. Причем с самого начала. Мы отличная пара!

– Уникумы! – Они обнялись.

Разговор происходил в постели. Семидесятилетняя Марлен Дитрих и ее ровесник Синатра – оба успешно концертирующие и не боящиеся в этой жизни ничего, даже самой старости. Марлен, завершавшая связью с Синатрой свою бурную любовную биографию, называла Фрэнки «роллс-ройсом» среди мужчин.