Текст книги "Повседневная жизнь языческой Руси"

«Не петь курице петухом, не быть бабе мужиком»: мужское и женское начала

Дуальность мира и человека, деление всего окружающего на противоположности, вступающие в постоянную борьбу, накладывались и на толкование мужского и женского естества. Мужское начало дополнялось понятиями чистого, верхнего, правого, нечетного, в то время как женское начало, соответственно, соотносилось с нечистым, низким, левым, четным.

Оппозиции «верх – низ» и «чистое – нечистое» строились на восприятии человеческого тела: до пояса человека считали чистым, ниже пояса – нечистым. При этом верхнюю часть тела сравнивали с небом, а нижнюю – с землей: «Человек яко неба и земли подобие. От полу человека вышняя часть, яко небо, и паки от полу вниз его часть, аки земля»[62]62
  «Толкование нужнейших вещей» // Российский государственный архив древних актов. Ф. 188. № 1126. Л. 10 об.


[Закрыть].

Хотя у многих славянских народов было поверье, что сначала мужчина и женщина были единым цельным человеком, но потом дьявол соблазнил женщину и образовались разнополые существа, стремящиеся к слиянию в одно целое, но все же женщина воспринималась как подначальная неполноценная личность. Женщина тяготела к низкому и нечистому: она прочно ассоциировалась с водной и земляной стихиями, вынашивала и рождала плод, вскармливала ребенка грудным молоком, напоминавшим о «быстрой воде», периодически выпускала из своего тела «нечистую» кровь (во время месячных женщинам не разрешалось печь хлеб, квасить капусту, работать в огороде). Встретить первой женщину после наступления нового календарного цикла считалось к несчастью, а мужчину – к удаче на весь год. Женщина ближе, чем мужчина, к «тому» свету – миру предков, поэтому колдовство и магия ей удаются лучше. Ее связь с чертом и нечистой силой отражена в русских пословицах типа «Где черт не сладит, туда бабу пошлет».

Начиная с зачатия, люди пытались как-то повлиять на пол будущего ребенка. Мальчики нужны были в первую очередь, девочки – только во вторую. Если хотели зачать мальчика, в головах клали топор или мужскую шапку, если девочку – веретено.

Беременность воспринималась как пограничное состояние, потому что будущая мать становилась как бы «двутелесником»; внутри нее формировалось новое тело будущего ребенка, а это означало, что она постоянно находится на границе между «этим» и «тем» светом. Как говорили на Вологодчине, «с брюхом ходить – смерть на вороту носить». В то же время беременная женщина олицетворяла собой плодородие, которое она могла передавать бесплодным женщинам, животным, птицам, плодовым деревьям, всему, к чему прикасалась. В Полесье беременных даже сажали на ткацкую основу для того, чтобы лен хорошо рос, а полотно получалось ровным.

Все славянские народы считали, что беременная женщина лучше всего может вызывать дождь во время засухи (она бросала в колодец мак, ее обливали водой, погружали в воду, купали, кропили водой). В отдельных местностях считалось, что беременные могут потушить горящий дом, если обойдут вокруг него, или что они могут спасти скот от падежа, если впрягутся в соху и проведут обряд опахивания. А вот присутствие беременной на свадьбах или похоронах крайне нежелательно, потому что сами эти события имеют пограничный характер в судьбе человека, а беременная женщина может усугубить близость с «тем» светом и опасность вторжения в эти события нечистой силы. Если ее и приглашали на свадьбу, то за столом давали две ложки, а не одну.

Будущего младенца охраняли еще в утробе матери: нельзя пугать беременных, иначе у ребенка появится родимое пятно; нельзя беременным крутить нити, плести сети (ребенок может запутаться в них и не выйти из чрева матери); нельзя смотреть на калек; нельзя сидеть или стоять на пороге дома, на меже, на перекрестке; нельзя выходить из дома после захода солнца. Чтобы не было выкидыша, нельзя ступать по следу коня, быстрый бег которого якобы может повлиять на преждевременные роды. Да много еще чего было нельзя…

Можно и даже нужно было гадать о поле будущего ребенка. Для этого рассматривали форму живота: если он полнее был справа, значит, будет мальчик, если слева – девочка. Крайне интересен способ гадания по рычанию медведя. Беременная должна была дать ручному медведю хлеб из своей руки, и если он промолчит, значит, будет мальчик, а если рыкнет – девица. Именно так описывается этот способ гадания в русском рукописном сборнике «Цветник» 1754 года.

Начиная с самого рождения девочкам отводилась незавидная доля. Уже во время свадьбы производились магические действия с целью прогнозировать рождение в новой семье мальчиков, а не девочек. Поморские крестьяне называли новорожденную девочку «убыточно животно», потому что она покидала дом, выйдя замуж, забирала с собой часть нажитого семьей богатства, принося тем самым убыток. Новорожденной девочке сразу же старались предсказать судьбу хорошей пряхи, ткачихи, портнихи, хорошей работницы и хозяйки. Конечно, девочки, как и в наше время, играли в куклы (археологи находят деревянные куклы в поселениях славян). Они также могли играть и в мальчишечьи игры (свистеть в глиняные свистульки, «управлять» игрушечными лодочками, вырезанными из кости), но всё же с раннего детства их готовили к роли домохозяйки.

В 13–14 лет, с началом месячных, происходил посвятительный обряд, знаменовавший переход девочки в девушку: волосы заплетали в девичью косу, обозначая половое созревание и готовность к взрослой жизни. Наступал праздник совершеннолетия, когда девушка должна была надеть женскую одежду; часто это была старинная вышитая юбка-понева, желательно сшитая старшей сестрой. Также в праздник совершеннолетия девушку могли возить по селу, предлагая в жены со словами «Поспела! Поспела!»; «Надо вам ее или не надо?» (именно так поступали, например, в Рязанском крае в XIX веке). С этого времени девушка попадала в группу невест («заневестилась»), что означало ее постоянное участие в молодежных хороводах и посиделках, а также в так называемых «девичьих смотринах». При этом соблюдалась строгая очередность: пока старшая сестра не вышла замуж, девушка не могла участвовать в подобных сборищах и гуляньях, чтобы не обогнать старшую сестру в замужестве. Если же младшая сестра все же выходила замуж раньше старшей, то о такой русские говорили: «Через сноп не молотят!»[63]63
  Зеленин Д. К. Обрядовое празднование совершеннолетия девицы у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Т. 1. М., 1994. С. 179–192.


[Закрыть] Хуже всего было старым девам, не нашедшим женихов. Их предлагали любому, как переспевший, пропадающий, портящийся товар…

Очень туго приходилось и бесплодным замужним женщинам. Неспособность произвести на свет наследников воспринималась как проклятие родителей, результат порчи, но это не избавляло бесплодную женщину от исключения из социума. Им не разрешалось участвовать в ряде календарных и семейных обрядов, в свадьбах, нельзя было собирать первые плоды. Запреты были связаны с опасением, что свое бесплодие-проклятие она передаст всему, к чему прикоснется (к невесте на свадьбе, к плодовым деревьям и растениям). С бесплодием, конечно же, боролись, но, как и со всем другим, языческими методами – обрядами, заклинаниями, оберегами.

В период девичества шли постоянные гадания о женихе: откуда он придет, когда он придет; гадали, как повлиять на чувства избранника, если таковой имелся. В ход шла любовная магия, с помощью которой, в основном, либо «привораживали», либо «отвораживали». Любовная магия не изжита до сих пор… Если не было сватовства и тем более конкретного жениха, то девушки стремились приворожить всех парней вообще; если же цель уже была намечена, то ворожба направлялась на определенного парня. Привораживали в основном с помощью заговоров, которые надо было произносить над питьем, пищей или одеждой, предназначенными для объекта «присушки». В питье и пищу подливали кровь, пот той девушки, которая привораживала к себе. В ход шли также части тела животных и птиц, снадобья из растений, могли использоваться также волосы. Жениху чаще всего подливали в питье воду, которой невеста мылась в бане. Тот же способ использовали и замужние женщины, пытаясь сохранить любовь и верность супруга. Как свидетельствует «Требник» XV века, на исповеди женщин спрашивали: «Омывала ли еси молоко с персей своих медом и давала пити мужу своему любви деля?»[64]64
  Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 230.


[Закрыть] Девушки чаще всего использовали капли менструальной крови, которые добавляли в питье или еду избраннику. Отметим здесь же, что привораживанием занимались и юноши, но гораздо реже. Их целью, в основном, было расположить к себе весь женский пол в целом, «всех женок». Об этом свидетельствует, например, московское следственное дело 1642 года, в котором некий Афонька рассказывал, как он с помощью косточек лягушек цеплял понравившихся женщин и отвращал от себя надоевших любовниц.

Главным для девушки до брака считалось сохранение своей телесной «цельности», девственности. После утраты невинности девушку не только высмеивали, но и подвергали позору или изгнанию. При этом для юноши лишить девушек девственности считалось доблестью; существовало даже выражение: «подковать девку».

Неудивительно поэтому, что в языческие времена было распространено многоженство. Вспомним хотя бы, что князь Владимир в дохристианский период имел несколько жен и множество наложниц. Летописец Нестор с осуждением подчеркивал, что Владимир был «женолюбец», как библейский царь Соломон.

Мужское начало, как уже отмечалось, тяготело к верхнему и чистому. Продуцирующая сила делала мужчину главным не только в семье, но и в земледелии, разведении скота, пчеловодстве и других областях жизни. Начиная сев, мужчины обнажали головы и ноги, а иногда и гениталии (в особенности при посеве «женских» растений – льна и конопли). Связь мужского начала с верхним и чистым доказывают многочисленные приметы. Например, в новгородских землях при постройке новой избы к матице привязывали хлеб, завернутый в вывороченный овечий тулуп, затем перерезали веревку и смотрели, какой коркой упадет на пол хлеб; если верхней, значит, в новом жилище будут рождаться мальчики, а если нижней – девочки. Рождение мальчика считалось большим счастьем, так как предвещало переход дома в руки будущего хозяина. А чтобы это случилось, пуповину обрезали на топоре, обухе, ноже, хомуте и прочих «мужских» предметах, а затем ее закапывали под столом в центре дома.

Крайне важным был обряд, называвшийся в древности пострижины (застрижины, пострыжки, постриги). Он включал в себя первую в жизни ребенка стрижку волос, над которыми затем производились магические действия; переодевание ребенка в новую одежду, угощение и обмен дарами, гадание о будущем ребенка. Лаврентьевская летопись упоминает о постригах князя Юрия Всеволодовича в 1192 году и Ярослава Всеволодовича в 1194 году. Эти обряды включали в себя помимо всего перечисленного выше еще и сажание мальчика на отцовского коня и надевание на него отцовской рубахи. Пострижины устраивались у восточных славян, когда ребенку исполнялось пять – семь лет; у разных славянских народов они проходили в разном возрасте мальчиков (а иногда и девочек).

Проводить обряд следовало при полной или растущей луне, лучше в мужские дни (понедельник, четверг) или в воскресенье, до полудня, на голодный желудок. Ребенка помещали на стол или сажали на скамью в красном углу, на столе расстилали кожух, под который клали нож, ножницы, рубанок или другие мужские инструменты. Если пострижины устраивали для девочек, то под кожух клали прялку, гребень, нитки. Стриг ребенка отец, реже мать, тетка, бабушка или другие родственники. Срезанные волосы прятали под матицей или хранили в сите для муки, в сундуках и других местах.

Обряд пострижин заканчивался одариванием как ребенка, так и всех присутствовавших, родных и гостей. Подарком от дедушки и бабушки по материнской линии было, как правило, какое-либо животное. Остальные участники обряда делали подарки попроще: шапку как символ мужчины, одежду и обувь, котят и щенков, но могли подарить и улей пчел, овцу или что-либо другое. Археологи находят кожаные мячи, деревянные мечи, кинжалы, луки и стрелы, имитирующие настоящее оружие, которые также могли фигурировать среди подарков мальчикам.

После пострижин мальчики надевали мужскую одежду. Главным в мужском костюме были штаны и пояс. Если мальчик после смены костюма продолжал играть вместе с девочками, то ему давали обидные прозвища («девичий пастух», «подкаблучник») или перерезали пояс, могли даже подвесить вниз головой или избить. С малых лет мальчик стремился приносить пользу семье, выполнять посильную работу. Чаще всего деревенские мальчики становились помощниками пастухов – подпасками.

В 16–18 лет, когда у юношей начинали расти усы и борода, они должны были пройти посвящение в старшую группу молодежи, готовую к женитьбе. Заключалось это в проверке их навыков и умений (например, умения косить), испытании ловкости и силы (залезть на столб, бегать наперегонки), в насмешках и издевательствах над ними старших и, наконец, в чествовании прошедших все эти испытания. Посвящение включало в себя также драки и кулачные бои. После этого парень начинал ходить на посиделки, танцевать в хороводах, участвовать во всех праздниках и ритуалах наравне с мужчинами.

Деление на правую – мужскую – сторону и левую – женскую – проистекало от значимости рук в организме человека. Правая рука концентрировала в себе силу, выносливость, ловкость. Превосходство правой стороны того или иного пространства, предмета выражалось по-разному. Об этом, в частности, свидетельствует старая пословица: «Никогда не плюй на правый бок, на праву сторону»[65]65
  Толстой Н. И., Толстая С. М. К семантике правой и левой стороны в связи с другими символическими элементами // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам. Вып. 1 (5). Тарту, 1974. С. 44.


[Закрыть]. Правая часть дома с красным углом и столом, а также лавкой у двери («коником») считалась чистой и мужской, а левая – с печью – нечистой и женской. На Русском Севере женщина, войдя в чужой дом, ни в коем случае не должна была садиться на лавку у двери. Левая половина, левая сторона, левая часть всегда отводились женщине: она должна была стоять или идти слева от мужчины (или позади него); считалось, что девочку мать зачала лежа на левом боку, а мальчика – на правом. До сих пор мы говорим о плохом настроении: «Встать с левой ноги!»

Сложнее обстоит дело с оппозицией «чет-нечет». Дело в том, что нечетные числа ассоциировались с избыточностью счета, с его незаконченностью, то есть продолжением. Четные числа связывались с завершенностью, а отсюда и со смертью. Недаром до сих пор на похороны приносят букеты с четным количеством цветков. Мужские числа – нечетные, поэтому на свадебных деревцах, приготовленных для сватов-мужчин, было по три веточки, а на свадебных деревцах, предназначенных для подарков женщинам, – по две. А если деревце дарили паре, то на нем было, соответственно, пять ветвей.

Особенно опасным и непривлекательным было число два, именовавшееся у некоторых славянских народов «бесовским». Дело в том, что мир состоял, по представлениям язычников, из телесных единиц, и любое удвоение вызывало подозрение, предвещало несчастье или смерть. Выше уже говорилось, что родившиеся двойняшки рассматривались как признак нечистой силы, вмешавшейся в процесс беременности, как знак скорой смерти одного из них или кого-то из родственников. Две души (а вернее, два тела) имели представители нечистой силы, того света. Вообще всякое удвоение как бы свидетельствовало о присутствии «второго», подземного, «того» света в реальной земной жизни «этого» света. Неудивительно поэтому, что нечистое женское начало, связываемое в сознании язычников с магией, колдовством, «тем» светом, чаще всего ассоциировалось с четными числами, особенно с числом «два».

Однако бывали ситуации, в которых число «два» считалось позитивным: свадьба игралась ради двух молодых, и никак иначе. Правда, на самой свадьбе все остальные участники должны были быть обязательно в нечетном количестве: женщины, пекущие свадебный каравай, «поезжане» в свадебном церемониале, свахи и сваты, приглашенные гости, и даже число тарелок на свадебном столе должно было быть нечетным.

Удвоение, направленное против эпидемии, падежа скота, болезни, использовалось у всех славянских народов. Поэтому, скажем, при обряде опахивания села с целью замкнуть его в круг и тем самым отогнать падеж скота или чуму в плуг впрягали двух волов, а опахивание проводили братья-близнецы, наделенные как бы двойной силой. Возможно, такое использование числа «два» вызывалось борьбой с нечистой силой, каковой считалась смертельная болезнь. Нечистая сила от одного удара погибала, а от двойного удара плодилась, удваивалась.

Отсюда практически всегда и везде нечетные числа считались к счастью, богатству, удаче, а четные – наоборот. До сих пор в русском народе жива поговорка «Черта с два!», говорящая сама за себя.

При такой «арифметике» (связь с нечистым, низшим, левым и четным) женщина в дохристианском обществе выглядела всегда ущербной и опасной. С таким представлением о женском начале очень органично переплелась библейская версия происхождения женщины из ребра мужчины, ее совращение дьяволом, а затем и изгнание Адама и Евы из рая сугубо по ее вине… Распространенное в Средневековье «Сказание отца к сыну о женстей злобе» сравнивало злую жену со змеей, дикими зверями. В «Слове Даниила Заточника» говорилось: «Ту лепше ми вол бур ввести в дом свой, неже зла жена поняти»[66]66
  Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1952. С. 27.


[Закрыть]. Примечательно, что даже отсутствие бороды на лице женщины объяснялось в Древней Руси порочностью ее естества. Как утверждал патриарх Адриан в конце XVII столетия, «…мужу убо благолепие, яко начальнику, – браду израсти, жене же, яко не совершенной, но подначальной, онаго благолепия не даде…»[67]67
  Цит. по: Буслаев Ф. И. Древнерусская борода // Буслаев Ф. И. Сочинения. Т. 2. СПб., 1881. С. 25.


[Закрыть]. Но именно в том же XVII столетии эти языческие по своей сути представления о несовершенстве и пагубности женского естества начинают преодолеваться в русской литературе и общественной мысли. Так, автор трактата «О человеческом естестве, видимем и невидимем» в 1670-х годах писал: «…женам бо брадные власы не даны суть, да долгую лепоту лица имеют, да любими будут и кормими подружием своим и огреваеми в недрах их, но в брадныя власы место им даны суть перси, да тела своего любовию кормят младенца, родившаяся им, и тем согнездну любовь имут»[68]68
  Подробнее см.: Черная Л. А. Антропологический код древнерусской культуры. М., 2008. С. 344–345.


[Закрыть].

В старости мужское и женское начала как бы стирались, потому что старуха и старик выходили из детородного возраста – правда, женщины значительно раньше мужчин. Теперь они были уже равны в смысле своей значимости для остальных возрастных групп. Их считали «чистыми», но вместе с тем весьма опасными из-за близости к смерти и «тому» свету. И стариков и старух подозревали в колдовстве и ведьмарстве. Их долголетие (которое было весьма относительным по сравнению с современным долголетием) считалось полезным в ряде обрядов, где оно должно было вызвать «долголетие» чего-либо. Например, в новый дом первым должен был войти старик, чтобы дом простоял так же долго, как долго прожил старец. Старухи были постоянными участницами ряда обрядов, где требовалась их «чистота» в смысле отсутствия менструальных выделений. Вместе с тем все темные нечистые силы женского рода рисовались в воображении язычников в образе страшной худой лохматой старухи.

Вече

Общественная жизнь язычников прослеживается по судебным делам, где не раз упоминается «община» («вервь», «мир»), и по рассказам о вечевых собраниях.

Вече – это одно из самых значимых явлений повседневной жизни славян дохристианского периода. Всем известно о вече в Новгороде Великом, правда, не все знают, что именно оно из себя представляло на самом деле. Тот факт, что вече существовало не только в Новгородской республике, но и во многих других городах, менее известен. И совсем немногие знают об эволюции вечевых собраний, об изменении характеристик и оценок данного общественного института в исторических источниках. Так какую же роль играло вече в жизни городских язычников?

Вече, безусловно, возникало только в крупных городских центрах. Лаврентьевская летопись указывает, что первоначально оно происходило в Новгороде, а затем в таких городах, как Киев, Смоленск, Полоцк, Белгород, Владимир-Волынский, Ростов, Суздаль, Ярославль…

Чаще всего вече собиралось в смутные военные времена, когда угроза нападения внешних врагов, захвата города и его гибели была реальной. Так, например, в 997 году печенеги «придоша и сташа около Белагорода и не дадяху вылести из города… и бе глад велик. И створиша вече в городе и реша: се уже хочем померети от глада, а от князя помочи нету, да лутче вдадимы ся печенегом»[69]69
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 127.


[Закрыть]. Далее в рассказе летописца сообщается о некоем старце, который «не был на вече том и вопраша, что ради вече было». Он-то и уговорил горожан не сдаваться врагам, а обмануть их, опустив в два колодца овес, пшеницу и мед, а затем пригласить посольство от печенегов, чтобы те увидели, что горожане не голодают, а «имеют кормлю от земли» и могут вынести любую, хоть вечную осаду. И печенеги «подивишася» и, действительно, ушли восвояси. Из этого рассказа следует, что вече было всенародным и старики могли в нем участвовать.

Вече брало на себя решение судьбы города и горожан в случае бегства князя, как это произошло в 1069 году с киевлянами. Они тогда в очередной раз «створиша вече» и просили помощи у других князей, чтобы те не дали «погубити града отца своего»[70]70
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 173.


[Закрыть].

Еще одно упоминание веча в 1097 году во Владимире-Волынском связано с непростым решением выдать своих союзников и тем самым избежать осады и захвата города: «…гражане же… созваша вече и реша Давидовы людье: выдаи мужи сия, не бьемся за сих, а за тя битися можем, аще ли то отвори врата граду…»[71]71
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 268.


[Закрыть]

Летописи сообщают о случаях, когда на вече принимались решения откупиться от завоевателей крупными денежными суммами. В частности, новгородцы часто (чуть ли не всегда) при приближении врагов высылали им навстречу посольства с тремя-пятью тысячами серебра, что было невероятно большими деньгами по тем временам. И в результате Новгород откупался, избегал осады, военных действий, возможного голода и гибели горожан.

Среди других причин созыва веча были социально-экономические катаклизмы, требовавшие общей ответственности, так как за тем или иным решением должны были последовать и общие же действия. Главным из подобных вопросов, конечно же, был вопрос о власти, об изгнании наместника или князя, замене его другим властителем. И здесь снова отличился Новгород Великий, поскольку он многократно изгонял одних князей и приглашал на их место других. Так случилось, например, с изгнанием Александра Невского после того, как он увеличил налоги на горожан, и с его возвращением после того, как его брат, заменивший было его на престоле, не справился с задачей отразить нашествие немецких рыцарей и шведских феодалов. Другой пример связан с событиями 1169 года, когда новгородцы начали тайно «вече деяти по дворам на князя своего на Святослава на Ярославича», стремясь договориться об изгнании его из города. Довольно часто причиной изгнания князей или посадников из Новгорода Великого служили финансовые вопросы, требовавшие от новгородских купцов и горожан повышенных выплат и расходов. Об этом повествует летописец, рассказывая, как в 1209 году жители «створиша вече на посадника Дмитра, а ркучи, яко тои повеле на новгородцех сребро поимати, а по волости куры брати, и повозы возити, и иное все зло. И двор его и села пограбиша»[72]72
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 490.


[Закрыть].

Как правило, вече включало в себя всех жителей города. Об этом свидетельствует, в частности, созыв веча в Киеве в 1147 году («созови кыяны все…»)[73]73
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 316.


[Закрыть]. Малые города («пригороды») должны были подчиняться воли городского веча «старейшего» города. Так повелось, по словам летописи, в Новгороде в первую очередь, а затем и в других городах (Смоленске, Киеве, Полоцке): «Новгородци бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти яко же на думу на веча сходятся: на что же старейшии сдумають, на том же пригороди станут»[74]74
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 377.


[Закрыть]. В 1176 году, согласно летописи, основываясь на этом правиле, «старые» Ростов и Суздаль не захотели подчиниться младшему «пригороду» их, городу Владимиру.

Местом, где собиралось и проходило вече в дохристианские времена, служила главная торговая площадь города («торговище»). Например, в 1068 году при нашествии половцев («Половци росулися по земли») киевляне «створиша вече на торговищи и реша пославшеся ко князю… даи княже оружье и кони и еще бьемся с ними»[75]75
  ПСРЛ. Т. 1. Стб.170.


[Закрыть].

Как проходило то или иное вечевое собрание? Об этом сохранилось множество косвенных данных. Сигналом к созыву веча всегда служил звон. В одних городах существовали особые вечевые колокола, предназначенные для созыва жителей, в других били в набат. После присоединения Новгорода Великого к Москве в 1478 году его вечевой колокол был перевезен в Москву и повешен на Соборной площади в Московском Кремле, где продолжал звонить с прочими колоколами. Вечевые колокола летописи называют обобщенно «вечниками».

Так как Новгород Великий был разделен на три района, или «конца»: Неревский, Людин и Славенский (после к ним добавились еще два), а также делился рекой Волхов на две части – Торговую и Софийскую стороны, – то бывало, что на разных берегах города собирались свои отдельные вечевые собрания. Так случилось, например, в 1384 году, о чем сообщает Новгородская первая летопись: «И стаху славляне по князи, и поставиша веце на Ярославле дворе, а другое веце у святей Софеи, обои в оружьи аки на рать»[76]76
  Новгородская летопись… С. 371.


[Закрыть].

В христианские времена местом проведения веча стали площади около центральных городских соборов. Однако в Новгороде Великом возле Софийского храма, по мнению археологов, просто не хватило бы места для того, чтобы собрался весь большой город в полном составе. Несколько лет назад археологи обнаружили небольшой деревянный помост в Неревском конце, возле которого было найдено более 70 фрагментов разорванных берестяных грамот. Все это свидетельствует о наличии особых «кончанских» вечевых мест, где могли собираться районные веча, вершиться судебные дела, оглашаться общегородские постановления Совета господ («Господы»).

Но существовало ли вече общегородского масштаба, куда могли прийти абсолютно все жители? Академик В. Л. Янин сомневался в этом, предполагая, что с ростом числа горожан вече начало охватывать только самых богатых и знатных бояр в числе примерно трехсот человек, которые в исторических источниках называются: «триста золотых поясов». Происхождение подобного названия вполне объяснимо: пояса считались символом рода, их передавали по наследству от отца к сыну. Эта версия заслуживает внимания еще и потому, что в летописных текстах встречаются упоминания, что решения на вече принимают «старейшие», то есть старшие не по возрасту, а по положению, «лучшие люди», а затем к ним уже присоединяются «меньшие». Вместе с тем встречаются летописные известия, из которых видно, что в вече могли принимать участие и социальные низы. В XIV–XV столетиях участниками веча считались «худые мужики» и «крамольники». Так, в 1393 году «сшедшеся неции от новгородцев, вечници, крамольници, сурови человеци, свирепии людие, убиша Максима, мужа благоверна»[77]77
  ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. С. 279.


[Закрыть]. А в 1471 году, когда встал вопрос о присоединении Новгорода к Москве, «…изменники начаша найсовати худых мужиков вечников, иже за все готови суть, по обычаю их, и приходяще на вече… и кричаще глаголаху: “За короля хотим”»[78]78
  ПСРЛ. Т. 8. СПб., 1859. С. 159.


[Закрыть]. Некоторые источники подчеркивают, что вечевые решения принимались именно всеми новгородцами и именно у Софийского собора. К примеру, в 1460 году «…ездил князь великий Василей Васильевич в свою отчину в Новгород Великий, а с ним сынове его… Ноугородцы же удариша в вечье и собрашеся к святей Софеи: свечашеся все великого князя убити и с его детьми»[79]79
  ПСРЛ. Т. 20. СПб., 1910. С. 264.


[Закрыть].

Хотя о вечевых собраниях в древнерусских городах известно немного, но их роль в жизни русского народа в языческий период все же была значительной. Так же как крестьянская община – «вервь», служившая единению сельского населения, городское вече являлось частью общественного быта, позволявшего людям чувствовать себя «заодин» со всеми. А большое число чего бы то ни было, в сознании язычников, всегда считалось признаком силы. Недаром выражение «бещисла», то есть так много, что и пересчитать нельзя, как бы уже само по себе гарантировало победу над врагами, удачу в охоте, рыбной ловле, сборе урожая, бортничестве и пр. Так что вече – это народ «без числа», а значит, сила…