Текст книги "Земля от пустыни Син"

– Почему «бедный»? – спрашивает Таня. Она уже почти запуталась во всех семейных связях Костиных – а теперь и ее – родственников, кто кому и кем приходится, кого и как зовут и кто что совершил в жизни, но остановиться невозможно.

– Потому что мать замучила его своей неуемной материнской любовью.

– Это как? – не понимает Таня.

– Ну как – как? – недоуменно пожимает плечами бабушка: – Привязан был к мамочкиной юбке, из-за мамочки не женился, и вообще вся его жизнь – это сплошное служение мамочкиным интересам, – бабушка делает безнадежный жест рукой, – бывают такие эгоистичные мамы: она развелась с мужем и подчинила себе сына. Потому на нем эта ветвь Левитиных и оборвалась! – Она обращает на Костю светящийся любовью взгляд: – Красавчик мой!

Таня ловит на себе эхо этого взгляда, но замечает, что в нем каждый раз прячется еле уловимая доля настороженности: а как ты с моим внуком будешь жить?..

– Между прочим, – бабушка вдруг опять хихикает, – Сёмка прислал письмо, сегодня получила.

– Не может быть! – недоверчиво восклицает Костя. – Ты же говорила, что он никогда ничего не сообщает о себе?

– Вот! – бабушка показывает на лежащий на столе конверт. – От него, из Петропавловска пришло. Это в кои веки?! Я уже забыла думать о нем. Представь, Танечка, – она опять поворачивается к Тане, – мы ничего от Сёмки не получали столько лет! Он только один раз приезжал в Москву лет десять назад, Костя был еще маленький.

– А почему?

– Ах, да, ты не знаешь. Его посадили еще в студенческие годы.

– В тридцать седьмом?

– Не помню точно, это было уже перед самой войной.

– За что?

– Кто же знает! Тогда ведь ни за что сажали. А Сёмка был умный, начитанный, остроумный. Девушки от него были без ума, конечно, – Маргарита Петровна хихикает. – На втором курсе он женился на самой красивой студентке их курса – Люсе, которая была у вас на свадьбе и подарила вам серебряные ложки.

– Да, помню: высокая, светлые волнистые волосы, крупная. Мне тогда показалось, что своей красотой она заполнила всю квартиру, – улыбается Таня. – И очень много бриллиантов на ней было!

– Бриллианты – это ее слабость, – хихикает опять Маргарита Петровна. – Сёмка и Люся были такой заметной парой, что на них всегда оглядывались! В институте он был секретарем комсомола, активный, энергичный, умел хорошо говорить, выступал на собраниях. Наверное, кому-то все это не понравилось и донесли. А может быть, высказался не так – это он себе позволял в кулуарах. Кажется, получили стипендию, он показал всем рубль и довольно ехидно спросил: «Что на этот рубль можно купить?»

– И что же?

– Его забрали, и он отсидел десять лет. Вернее, в лагерь сослали, в Магадан, кажется. А когда выпустили, то сначала отправили на поселение. Наверное, он привык там и потом уже сам не захотел оттуда уезжать. Да и куда ему было ехать? Восстановить прописку было очень трудно. А Люся, конечно, не ждала его – она быстро и удачно вышла замуж второй раз. И я ее за это не осуждаю – с Сёмкой, с его характером, жить невозможно. Он всегда умел язвить, любого мог поддеть. Я считаю, Люся сделала правильный выбор. Поэтому Сёмке иного выхода и не было, как оставаться там. Но с тех пор, как его забрали, он не написал ни строчки своим родственникам! Он считал, что они способствовали тому, что Люся ушла от него, обиделся, что мы продолжаем считать ее своей родственницей. Даже когда освободили, когда он был на поселении, тоже ничего не сообщал. Потом переехал в другое место, в Петропавловск-Камчатский, и, говорят, разбогател. Там ведь бешеные зарплаты.

– А почему он вдруг решил объявиться? – удивляется Костя.

– Он собирается в Москву!

Летом Костя и Таня едут отдыхать под Одессу.

– Вот, это для Фирочки, – говорит на прощанье Маргарита Петровна и протягивает конвертик: – здесь деньги, передадите Фирочкиной соседке – она за ней присматривает.

Маргарита Петровна долго машет им рукой с балкона и улыбается.

Через два дня, устроившись в Черноморке, искупавшись и наевшись до изнеможения арбуза, Костя с Таней садятся в трамвай, который подолгу стоит чуть ли не на каждой остановке, пропуская встречный, еле тащится среди огородов и виноградников и наконец привозит их в город.

– Памятники истории и культуры – потом, – говорит Костя, предупреждая Танин порыв броситься на достопримечательности. – Сначала – дело.

Они долго блуждают по улицам, похожим из-за сросшихся кронами деревьев на живописные аллеи, пока не находят нужный адрес.

С улицы дом выглядит нормально, как обычный дом прошлого века – не слегка обшарпанный, с подгнившими оконными рамами, балконами, под которые лучше не становиться: того и гляди обвалится, либо кусок штукатурки упадет на голову. Но миновав арку, они попадают в тесный двор, напрочь замкнутый со всех сторон другими домами разной величины и вместимости, покосившимися деревянными пристройками, сараями, и сразу возле арки – дощатый на две кабинки туалет с обязательным запахом, который отбивает другие.

– У них что, без удобств? – удивляется Таня.

– Это чтобы было куда ходить жильцам верхних этажей, если вода вдруг перестает подниматься выше второго, – объясняет Костя, – с водой у них плохо.

Пока Таня с интересом оглядывает двор, Костя изучает номера квартир.

– Мужчина, вам кого нужно? – доносится из открытого окна.

– Левитина Глафира Петровна, – Костя поднимает голову вверх на голос.

– Там! – лаконично указывает высунувшаяся из окна рука.

– Таня! Кажется, это здесь, – зовет он.

Они топают вверх по узкой пыльной лестнице, куда выходят массивные дубовые двери со множеством фамилий, и звонят.

– К Глафире Петровне? По коридору в конец и – направо, – объясняет соседка. – Входите без стука, она все равно не слышит. – И напутствует вслед: – Кричите в ухо, когда будете общаться.

Но общения не происходит.

В полутемной комнатке, забитой ветхими, полуистлевшими антикварными вещами – какими-то статуэтками, книгами с оторванными переплетами, бумагами, подсвечниками, немытыми чашками, продавленным креслом, еле удерживающим равновесие столом, – на кровати со скомканной простыней, накрытое тонким байковым одеяльцем, лежит маленькое иссохшее от старости тельце и, кажется, дремлет.

Костя подходит к тельцу вплотную и, нагнувшись, тихо и настойчиво повторяет несколько раз:

– Глафира Петровна!.. Здравствуйте, Глафира Петровна!..

Наконец тельце слегка приподымает голову и делает слабый поворот в сторону звука:

– Кто здесь?

– Здравствуйте, Глафира Петровна! – почти кричит Костя. – Мы от Маргариты Петровны! Мы – ее внуки, из Москвы!

– Здравствуйте… – слабо откликается тельце, и голова бессильно падает на подушку.

Костя стоит и не знает, что сказать еще, как себя вести, беспомощно смотрит на Таню.

– Я устала, посплю немножко… – почти беззвучно шепчет Глафира Петровна – А вы садитесь…

Они оба присаживаются на край венского стула, который стоит возле кровати, и сидят без движения несколько минут, потом на цыпочках, чтобы не потревожить, выходят в коридор.

Услышав их шаги, на пороге своей комнаты появляется соседка.

– Ну, что? Говорила что-нибудь?

Костя только вздыхает и мотает головой.

– Понятно. Она уже совсем плоха. Со дня на день ждем… – соседка не договаривает, потому что и так ясно, чего «ждут».

– А если ее куда-нибудь в больницу? Или в дом для престарелых? – спрашивает Таня.

– Да что вы! Таких ведь никуда не берут! Кому хочется возиться с безнадежными? Ее ведь на руках носить нужно на горшок, либо утку ставить… А еще хуже, когда прямо в постель… По-всякому бывает…

– Но как же они?..

– А вот так… как видите…

Когда, отдав соседке конвертик с деньгами, они выходят на улицу, Костя задумчиво говорит:

– Как-то раз Юрка Бачинин после смерти его бабушки сказал: «Как отвратительна старость! Лучше не доживать до нее».

– Я боюсь думать о смерти, – печально произносит Таня, – из моих родственников еще никто не умирал. То есть, после моего рождения никто не умирал…

– Да… Что скажем теперь бабушке? Она ведь не предполагает такого, расстроится…

6

Сёмка сваливается неожиданно, хотя новость о его приезде облетела всех родственников и знакомых уже давно и в Москве его уже давно ждут.

Проходит несколько месяцев, но Сёмка не дает о себе знать.

И вот однажды он попросту звонит по телефону и говорит Маргарите Петровне, что завтра придет в гости.

– А когда ты приехал? – спрашивает Маргарита Петровна таким невозмутимым тоном, как будто разговаривала с ним вчера.

– Неделю назад.

Сёмка худой, подвижный, почти лысый. Остатки волос, подкрашенных в желтый цвет хной, прилизаны и зачесаны назад. Глаза узкие, колючие, лицо худое и желчное, готовое в любой момент изменить свое выражение от радости до злой иронии. Впечатление, что он словно что-то высматривает, что-то про себя про каждого решает. Он все время нервно щелкает пальцами, и это может раздражать окружающих.

С двоюродным братом Николай Семенович здоровается сдержанно:

– Добро пожаловать, добро пожаловать, Сёма!

Он похлопывает Сёмку по плечу и подвигает потихоньку в комнату. Но Сёмка не спешит.

Он долго здоровается с Маргаритой Петровной, разглядывает ее, словно куклу. Потом обнимает Севу и тоже разглядывает его «на свет».

– Подожди-ка, это же сколько тебе лет уже? Тридцать три? Тридцать пять? Ну, старик, еще походим по девочкам. В Москве много…

– Ты в своем амплуа, Сёма! – хихикает Маргарита Петровна.

– Я – да. Я в силе. И видал я всех в заднем проходе, кто скажет мне что-то!

– Ой! – машет руками бабушка. – Опять ты свои выражения!

– Нормальные выражения. Видал я всех в заднем проходе, кто их не употребляет. Ханжи!

И Сёмка, поправив перед зеркалом в прихожей воротник рубашки, идет вслед за Севой в комнату.

– А-а, выпьем сейчас! – говорит он, увидев, что стол уже накрыт. – Это хорошо! – Он потирает руки от удовольствия и подмигивает Севе. – Нет, не так: покушаем! Да, Сева?

Сёмка, видимо, в своем обычном репертуаре и чувствует себя комфортно. Он довольно смеется, открывая два ряда золотых зубов, берет со стола бутылку коньяка, вертит в руках и возвращает на место:

– Я – водку, а всякие коньяки – это я видел в заднем проходе.

– Ты что, Сёма, – удивляется Сева, – коньяк – напиток интеллигентных людей.

– Я их в заднем проходе имел, этих интеллигентных! Всю жизнь я их там имею, – раздраженно говорит Сёмка, усаживаясь за стол.

Николай Семенович молча откупоривает бутылки, делая вид, что не реагирует на замечания Сёмки. Маргарита Петровна тоже пропускает их уже мимо ушей.

Темы для разговора никак не находится: о прошлом спросить нельзя – и страшно, и неэтично, а сам Сёмка только раздраженно смеется и все время ругается.

– Родственникам ты звонил? – спрашивает наконец Маргарита Петровна индифферентно, считая, что нашла нейтральную почву.

Сёмка мрачнеет и жестко отвечает:

– Нет, и не буду.

– Ну как же так?

– «Родственники!» – лицо Сёмки вдруг краснеет. – У меня свои с ними счеты. – Он делает паузу и на одном дыхании выпаливает: – Они хоть что-нибудь сделали тогда? А?! Хоть кто-нибудь плюнул в мою сторону? По-родственному, по-доброму? Хоть кто-нибудь?

Он смотрит на Маргариту Петровну, подняв указательный палец вверх.

Маргарита Петровна понимает, что не следовало начинать тему, но уже поздно. Сёмка переходит почти на крик:

– Хоть кто-то из них хлопотал? Спрятались все, затаились!.. Почему я выжил, знаете? Нет? Да только потому, что уголовники под защиту взяли, не родственники! Это чтобы вы знали, а не всякие разговоры разговаривали.

– Ну, Сёма, время такое было… – дипломатично роняет Маргарита Петровна.

– «Время»?! – Сёмка так опускает на стол кулак, что рюмки испуганно вздрагивают. – «Время» было для всех, а отсидел почему-то только я! Поэтому в заднем проходе я их имел после этого!

– Но у тебя же много племянников со стороны матери, – пытается хоть как-то исправить положение Маргарита Петровна. – Они-то уж во всяком случае ни при чем…

– Племянник у меня один – Севка, – немного остыв, говорит Сёма. – Я его когда-то нянчил. Ну, и Костя, конечно, тоже племянник, – добавляет он.

Костя с Таней чуть запаздывают и приходят, когда все уже приступили к еде.

– Ну что же вы! – укоризненно качает головой Маргарита Петровна. – Я уж думала, не придете…

– А, новая родственница! – говорит Сёмка. – Женился, значит! – Он здоровается с Костей за руку и через плечо бесцеремонно оглядывает Таню с ног до головы. – Нам с тобой тоже надо, – обращается он к Севе и кладет руку ему на плечо, чтобы пригнуть поближе к себе. – Выберем по девочке, чтобы бедра, чтобы формы в порядке были, – смеется Сёмка, заговорщически подмигивая Севе. – Плоскожопых не люблю. Здесь выберем, туда больше не поеду, завязал, всё. В Москве девочек полно, для меня проблемы нет, денег – во! – и он вытаскивает из кармана толстый бумажник.

– Тебе налить, Сёма? – перебивает тираду Николай Семенович. Он не отвечает на Сёмкины высказывания, но видно, что внутренне его передергивает от них и он, отвернувшись, морщится.

– Давай-давай, не спрашивай! – кивает через плечо Сёмка.

Костю и Таню сажают по левую сторону от него.

– Так ты полностью расквитался с Петропавловском? – спрашивает Маргарита Петровна.

– Полностью. Квартиру продаю – и переезжаю сюда.

– А что у тебя там?

– А, – Сёмка небрежно машет рукой, – что там можно иметь? Хрущоба в пятиэтажном сарае с «гаванной»…

– Это что значит? – удивленно поднимает брови Маргарита Петровна.

– Не знаете?! Совмещенный санузел значит, – поясняет Сёмка. – А где же Майка? – вдруг резко спрашивает он.

– Майя? На работе, как всегда, – хихикает бабушка и пожимает плечами, – разве ты не знаешь Майю? Придет скоро.

Майя Михайловна появляется шумно:

– Сёма, дорогой, рада тебя видеть! – восклицает она с порога.

Они целуются и обнимаются. Маргарита Петровна поджимает губы, показывая тем самым, что не стоит сильно выражать эмоции по поводу встречи с Сёмой. Но Майя Михайловна не обращает на нее внимания, и бабушка потихоньку хихикает себе под нос.

– Понимаешь, я тут всех уже нае…, – говорит Сёмка, проглатывая окончание, но вместо этого так красноречиво поводит глазами, что делает значение понятным.

– Ну, зачем же так! – смущенно останавливает его Майя Михайловна. – Ты лучше, дорогой, расскажи о себе, о своих планах.

Она приветливо улыбается и, кажется, сразу находит верный тон, потому что Сёмка становится мягче, колючий, подозрительный взгляд куда-то девается и в лице мелькает даже что-то почти доброжелательное.

– А что о себе, Маюша? Я – миллионер! Слышала, наверно?

Майя Михайловна смеется.

– Что смешного? Не веришь? Да, миллионер! Вы тут нищие. А я могу иметь всё! Всё, понимаешь?!

– Я верю, дорогой.

– У меня столько денег, что я вас всех могу купить, всех за деньги!.. – Он делает жест, словно хочет вывернуть карманы наизнанку.

– Не надо, не надо, – останавливает Майя Михайловна. – Я верю тебе на слово!

– Спасибо, Маюша! – Сёмка через стол берет руку Майи Михайловны и подносит к губам. – И потому я теперь в столице – покупать приехал!

Сёмка шумит в Москве и так будоражит родственников, что телефонные пересуды не прекращаются ни днем, ни даже ночью: вдруг кто-то звонит бабушке, когда на часах уже за полночь. И снова обсуждается и его личная жизнь, и красавица Люся, и магаданские рудники, и деньги. Но приговор один: он неисправимый, погибший человек.

Через год Сёмка умирает в больнице.

У него неожиданно обнаруживают рак, он тает и превращается почти в мумию: руки высохли, щеки обтянуты пергаментной желтого цвета кожей, глаза глубоко запали, говорит он с трудом, невнятно.

Сева ездит к Сёмке в больницу, возит в пластиковой коробочке домашнюю еду, которую специально для него готовят по очереди то бабушка, то Майя Михайловна. И каждый раз после его возвращения Маргарита Петровна озабоченно спрашивает:

– Как он?

– Ну что? – добавляет Майя Михайловна.

И эти вопросы подразумевают все: и здоровье, и деньги. Потому что главное, что хотят знать, – Сёмкины «миллионы». Где они?

– Пока ничего, – каждый раз отвечает Сева. – Сказал, чтобы похоронили в Питере, рядом с отцом, и памятник мраморный поставили с барельефом.

– А что его жена?

Сева неопределенно пожимает плечами.

– Какая она?

За год Сёмка успевает купить кооперативную квартиру и найти себе молодую жену, которую никто не видел – Сёмка никому ее не показывает. Чести видеть Сёмкину жену удостоен пока лишь Сева.

– Ты хоть опиши ее, – просит Майя Михайловна, – хоть что она собой представляет?

– Такая себе, ничего особенного. Сексапилка, рыжая, задатая, с ляжками. Говорит, что деньги Сёма уже завещал ей.

– Составили завещание?

Сева опять неопределенно пожимает плечами:

– Я его не видел. Во всяком случае, квартира достанется ей, это уже точно.

Бабушка сокрушенно качает головой:

– Ну, что делать, что делать…

Сева мечтает уехать от родителей, но денег, чтобы купить свое жилье, у него нет, и он так и продолжает жить с ними. Как же отказаться получить в дар квартиру?

Каждый день в больнице идет скрытая борьба: кто кого, потому что жена Сёмки, родом из Караганды, залетевшая в столицу на заработки, совсем не собирается терять жилплощадь в Москве. Она не сдается: она дежурит у его ложа целый день, чтобы завещание, не дай Бог, Сёмка не переделал в пользу племянника.

Когда Сёмка отдает Богу душу и завещание вскрывают, оказывается, что «миллионов», которыми он хвастался и о которых столько говорилось, не было и в помине, а после покупки квартиры денег не осталось вообще. Родственники разочарованы: из-за чего тогда, собственно, сыр-бор-то был? Квартира достается жене, а Сева по завещанию получает часть мебели от сомнительного качества румынского гарнитура и определенную сумму из «похоронных» на памятник, который должен поставить дяде на Волковом кладбище в Питере. Впрочем, может быть, что-то еще оставлено Севе? Но про это никто, кроме самого Севы, не знает.

– Зубы забирать будете? – просят уточнить в крематории.

7

Проходит лето.

Осенью Николай Семенович неожиданно подает на развод.

Майя Михайловна узнает об этом, когда ей приходит повестка в суд. Она вертит в руках бумажку и, кажется, не совсем понимает, что это.

– Чушь какая-то, – говорит она Косте по телефону. – Кажется, твой отец подал на развод… Я получила повестку в суд. Нет, понимаешь, он говорил об этом, но я же не могла поверить, что это серьезно…

Костя не знает, как реагировать.

Майя Михайловна и Николай Семенович давно уже живут в разных частях квартиры. Для Кости это всегда было нормально, потому что он видел родителей в одной кровати только в раннем детстве, да и то уже не помнит. Тогда жили на Больших Каменщиках, в тесной комнате, спали, кто на чем мог устроиться. В сознательной своей жизни, которая началась практически после переезда на новое место, Костя всегда видел отца в одной комнате, где спали он, бабушка и отец, а мать – в другой комнате, где спали она – на раскладном диване и Сева – на раскладном кресле.

На ссоры и постоянные стычки между бабушкой и матерью давно уже никто не обращал внимания. А Николай Семенович всегда отмалчивался, когда начиналась перепалка. Но теперь, когда мать сообщает последнюю новость, Костя не знает, что сказать. Хотя слово «развод» не раз уже упоминалось и как бы что-то незримо витало вокруг, но когда сказано в лоб… Ему неприятен сам факт, хотя он вполне сознает, что у каждого человека должно быть право на выбор.

– Отец с матерью разводятся, – говорит он вечером Тане.

Таня ошеломлена известием:

– Они ведь прожили столько лет!

– Тридцать шесть, – уточняет Костя.

– Полный стопроцентный нонсенс!

– Понимаешь, Танюша, Николай Семенович должен хоть немного пожить для себя, правда? – говорит по телефону Маргарита Петровна. – Он ни одного дня не жил для себя с Майей Михайловной. С ней невозможно было жить! У нее на уме были всегда только подруги и развлечения!

Таня слушает бабушку молча. Вроде бы ей все понятно, бабушка говорит убедительно, но… Так трудно судить людей, которые прожили уже целую жизнь, – у Тани ведь еще так мало опыта. А тем более судить – родителей! У них в семье никогда не было ничего подобного, поэтому Таня в растерянности: от нее, кажется, требуют поддержки, но кого она должна поддержать? Она любит их всех – и бабушку, и свекра, и свекровь. И разве она имеет право судить их за их жизнь? От нее требуют невозможного!

Как-то раз в воскресенье, уже зимой, звонит Майя Михайловна и зовет Таню гулять.

– Мы с тобой пойдем в Филевский парк! – говорит Майя Михайловна.

Солнце, искрящийся до боли в глазах снег, который обильно выпал ночью и теперь все стоит в сугробах…

Они медленно бродят по дорожкам парка.

– Понимаешь, я же всегда была рядом с ним, – рассказывает Майя Михайловна, – и в институте, и на фронте. А когда его из партии исключили после плена – представляешь, что я пережила?..

Таня слушает не перебивая. Ей, безусловно, жалко свекровь, которая останется после развода одна. Но и Николая Семеновича тоже жалко… «Ведь фактически они давно только сосуществуют в одном пространстве… проживают на одной территории…», – вполне прагматично размышляет Таня. Как же сделать выбор? Ведь именно этого хотят от них с Костей – чтобы они поддержали одного из родителей. Потому что каждый день ужасные скандалы. И в прошлый раз, когда они пришли в гости, был скандал. Майя Михайловна вдруг закричала на бабушку, что во всем виновата именно она, что именно Маргарита Петровна разрушила их жизнь с Николаем Семеновичем. И вдруг схватила со стола вазу и кинула в нее… Хорошо, что Николай Семенович успел ухватить свекровь за руку и ваза упала и разбилась. А если бы его не оказалось рядом?.. «За что она так бедную старуху?» – говорит Николай Семенович, когда Майя Михайловна уходит из дому, нарочно громко хлопнув дверью. Он больше ничего не прибавляет. Но оттого, что он высказался, Тане и Косте становится неловко в его присутствии. Конечно, свекровь иногда ведет себя странно. Таня, например, старается, чтобы Костя был аккуратно одет, заботится о нем, что-то покупает ему постоянно, чтобы сделать приятное. Так ее учили и это она видела в отношениях своих родителей. А глядя на Майю Михайловну, создается впечатление, что Николай Семенович ей полностью безразличен. А может быть, только так кажется? Но вот недавно Маргарита Петровна ругалась, что Майя Михайловна, не разобравшись, выбросила все рубашки, которые отложили для стирки. Свекровь только пожала плечами и сказала: «Откуда же я знала, что в свертке рубашки?» А может, все это совсем не важно, все эти рубашки? Может быть, привязанность проявляется по-другому, чего Таня еще не знает?..

Сева старается приходить как можно позже домой, делает вид, что его это не касается. Когда Костя пробовал поговорить с ним, Сева что-то промычал невразумительное и перевел разговор на другую тему. Поэтому Костя с Таней не знают, как вести себя в этой ситуации.

– Лучше не обращать внимания, – посоветовал все-таки один раз Тане Сева, – сами разберутся. А тебе совсем незачем встревать.

Но не встревать трудно, потому что каждый день звонки: то бабушка, то свекровь, то Николай Семенович. И все с жалобами друг на друга… Майя Михайловна заявляет, что никогда не даст развода. Поэтому все тянется и тянется. Приходят повестки в суд, Майя Михайловна рвет их и никуда не идет.

Таня размышляет об этом сейчас, стараясь показать, что внимательно слушает Майю Михайловну, и даже задает вопросы. Все это уже говорилось-переговорилось, слушалось-переслушалось. Но что же делать? Если «все смешалось в доме Облонских»? У каждого выплескивается горечь вновь и вновь.

У Тани давно промокли ноги, и в сапогах хлюпает. Но она боится сказать, что замерзла, что ей хочется домой. А Майя Михайловна говорит, говорит, говорит…

– Понимаешь, главное – не отставай! Ты должна не отставать от Кости, не уступать ему ни в чем: он в аспирантуру – и ты за ним, он будет защищать диссертацию – и ты защищайся! Я, например, никогда не отставала от Николая Семеновича. И ты должна быть самостоятельной.

Но Таня уже почти раздражена этими наставлениями свекрови и думает про себя: «Что поучает? У самой так ничего и не вышло в личной жизни! Нет, я-то буду поумнее».

Бабушка, конечно, моментально узнаёт о том, что у Тани промокли ноги – ей звонит взволнованная Танина мама и неосторожно, не думая о последствиях и не предполагая, что может из этого выйти, рассказывает о случившемся.

– Майя Михайловна таскала бедную Танечку по сугробам, конечно! – тут же сообщает бабушка кузине Соне. – Что ты спрашиваешь?! Ее любимое место – Филевский парк! Она проводит там все выходные, – хихикает Маргарита Петровна, – а сегодня рассказывала Танечке про всю свою жизнь с Николаем Семеновичем! Как будто Тане это интересно слушать!

О промокших Таниных ногах узнают все: и родственники, и знакомые, и соседка-медсестра, которая живет в квартире слева и приходит иногда делать бабушке уколы. Все-все должны знать всё-всё: ведь главная виновница – непутевая Майя Михайловна, у которой «на уме только наряды, подруги и развлечения». Николай Семенович тоже втянут. Он безнадежно машет рукой: зачем было ходить гулять с Майей Михайловной, от нее только этого и можно ждать.

Но эта тяжелая зима кончается. И ближе к лету Николай Семенович все-таки получает развод.

– Их сегодня развели, – говорит Костя, положив телефонную трубку на рычаг. – Бабушка сейчас звонила.

– А где Майя Михайловна?

– Не знаю. Не сказала. Дома ее нет. У кого-то из знакомых, наверное…

Ни он, ни Таня не знают, что теперь будет, и сидят притихшие. Даже друг другу нечего сказать.

– Наконец мой Нёмочка сможет хоть немного пожить для себя, – говорит Тане Маргарита Петровна по телефону. Она довольно хихикает: – Мой сын опять свободен! Наконец-то.

Через несколько дней, когда Таня с Костей приходят в очередной раз, Маргарита Петровна встречает их и, сидя в кухне на топчане, который в какой-то момент заменил диван, рассуждает как бы сама с собой:

– Сейчас, по крайней мере, он сядет за свою диссертацию. Ведь она, – бабушка многозначительно поводит глазами в сторону, имея в виду Майю Михайловну, – не дала ему закончить ее. А теперь он сможет работать наконец! У него была не жизнь, а каторга с этой женщиной. Он не был счастлив ни одного дня. Разве можно было так жить?

Таня не знает, как нужно жить. Но приходить в дом к родственникам больше не хочется – все сидят по своим комнатам и стараются без надобности не попадаться на глаза друг другу.

Костя тоже что-то говорит Тане про отцовскую диссертацию. Но ей не верится в это.

У Майи Михайловны опухшее лицо, как после долгих рыданий, хотя их никто не видел и не слышал. Она даже улыбается при виде Кости и Тани.

– Ну что ж поделать, – говорит она Тане, зазвав к себе, – нужно жить! Вот так, моя дорогая…

И она повторяет все опять и опять: и про институт, и про фронт, и про партбилет, и про операцию предстательной железы, которую перенес Николай Семенович не так давно, а она бегала в больницу каждый день и дежурила там безвылазно… О последнем Таня из уст Маргариты Петровны слышит другую версию: «Бегала, конечно, в госпиталь, чтобы гулять там целыми днями в парке! Ей ведь главное – свежий воздух и книжка!» Ой, голова от всего распухнет! Поэтому когда бабушка звонит в очередной раз и приглашает на субботу в гости, Таня тут же находит первую пришедшую на ум причину, чтобы отказаться:

– У Кости в понедельник семинар, он будет готовиться.

– Приходи одна.

– А у меня в воскресенье экскурсия от «Интуриста», учу текст, – приходится солгать еще раз.

Слышно, как бабушка на другом конце провода недоверчиво хихикает, и от этого Тане становится еще более стыдно.

– Понимаешь, каждый раз я должна так искусно, так погано врать! – жалуется она Косте.

И оба не могут придумать ничего другого.

Один раз, уже после лета, Николай Семенович звонит Косте и довольно церемонно и пространно объясняет, что Маргарита Петровна и он будут рады видеть у себя Костю и Таню. Они приходят вечером – «в гости» к Николаю Семеновичу и Маргарите Петровне. Майи Михайловны нет дома, и о ней больше не упоминается.

В комнате Николая Семеновича накрыт обеденный стол и чувствуется, что что-то произошло.

– Я пригласил вас, чтобы сказать…

Таня смотрит на полное торжественности лицо свекра, на его сияющие, помолодевшие глаза. И вдруг до нее доходит смысл произносимых им сейчас слов: свекор женится! Нет! Он уже женился! А их пригласил, чтобы сообщить об этом.

Маргарита Петровна сидит с краю и улыбается, глядя на Николая Семеновича. Она ничего не говорит – только смотрит на него любящим взглядом матери.

Таня опускает лицо, и ее глаза ловят толстый палец свекра, на котором поблескивает обручальное кольцо…

Они с Костей едут домой на метро и всю дорогу не произносят ни слова. А что, собственно, сказать?

Уже вечером, когда ложатся спать, Костя, почесывая затылок, смущенно говорит:

– Я думал, что у отца будет все по-другому…

– Это – как?

– Ну… что ему действительно нужна свобода, чтобы дописывать свою научную работу… Мне казалось, что для этого он разводится. А если в рубашках дело…

Он замолкает, но Таня понимает, чего он не договаривает.