Текст книги "Перо архангела"

От их дома в сторону дома Степанова на Константиновской, как раз где проживал коллега отца, известный профессор Спасокукоцкий со своей супругой Софьей Васильевной, спешно удалялась женщина, стараясь бежать по заснеженной тропинке.

– Костя, снова была женщина! Да, она убежала только что…

– Анечка, за дверью кто-то есть! Кто-то скулит или плачет, – растерянно сообщила Милка, коснувшись руки сестры.

– Костя, за дверью что-то или кто-то есть. Я хочу посмотреть. Да, я справлюсь, мы справимся! – посмотрев на младшую сестру, уверенно сказала Анна мужу по телефону и повесила трубку. – Мила, оденься! Я открою дверь.

– Хорошо! Подожди меня! – Милка ловко прошмыгнула в спальню. Надев поверх длинной ночной рубашки старенькую вязаную кофту, она была готова.

Открыв замок и засов, Анна распахнула дверь и увидела слева от двери закутанного в грязное ватное одеяло ребёнка, который то ли спал, то ли был без сознания.

– Бог мой, Аня, она подкинула нам ребёнка! – воскликнула Милка.

– Возьми, пожалуйста, сама, мне трудно его поднять. Давай в дом скорее, – спокойно распорядилась Анна.

– Да, конечно, отойди чуть в сторонку! – попросила Милка, с лёгкостью поднимая живой свёрток и занося в дом.

– Положи его вот сюда, – сдвигая два табурета вместе, предложила Анна. – Разворачивай одеяло, не бойся, он дышит!

Развязав верёвку и распахнув одеяло, девушки увидели мальчика со связанными руками и ногами. На его рубашонке сёстры обнаружили примятый кусочек бумаги, на котором неровным почерком было написано: «Яша, трёх лет. Спасите!».

– Аня, это мальчик Яша, – многозначительно сказала Милка, посмотрев на сестру вдруг совершенно повзрослевшим и серьёзным взглядом.

– Надо его осмотреть хорошенько, – предложила Анна.

Неожиданно зашипевший примус от вытекшего на него кипятка слегка напугал девушек.

– Как раз и чайник вскипел, мы сможем искупать малыша, – сказала Милка. – Аня, почему-то от ребёнка пахнет спиртным, – удивилась она.

– Вероятно, его напоили, чтобы он спал и не плакал. Так делают, я слышала. Ну и спиртное калорийное, спасает от голода. Давай его сюда. – Ставя на табурет таз с тёплой водой, надев фартук поверх живота, показала Анна, слегка постучав рукой по краю таза.

– Идём, Яша, будем мыться в тёплой водичке… – заботливо беря на руки истощённое тельце ребёнка, ворковала ласково Милка.

– Бедняжка, он совсем немощный, – купая спящего измождённого мальчика, сокрушалась Анна. – Мила, подай, пожалуйста, полотенце. Надо же, спит и всё! – удивлялась она.

Ласковые и добрые девичьи руки помыли с мылом, обтёрли малыша и смазали постным маслом все его пролежни. Однако ребёнок так и не проснулся.

– Аня, может быть, нам следует сообщить твоему мужу или папе? – спросила Милка.

– Да, я непременно позвоню Константину. Папе нельзя пока, у него сложная операция сегодня. А Косте позже позвоню.

Анна сидела рядом с мальчиком Яшей, одетым после купания в сшитую для её будущего ребёнка рубашку и укутанным тёплым одеялом. Вдруг малыш открыл глаза и зорко посмотрел совершенно недетским взглядом впалых серых глаз на сидящую рядом Анну.

– Мам-мам… ням-ням… – еле слышно пропищал он, куксясь и закрывая свои большие, не по возрасту грустные глаза.

– Мила, давай сюда кашку! Будем кормить по ложечке. Надо понемногу и почаще, чтобы желудок снова начал принимать еду, – скороговоркой объясняла младшей сестре Анна.

– Аня, смотри, он ест. У него уже зубы большие!

– Конечно, он же уже большой, просто истощённый. Поправится. Мы постараемся, мы должны его оставить у нас, Мила! – решительно сказала Анна.

– Я тоже этого хочу! Но как решит отец? А вдруг он будет против нового жильца в наших хоромах?

– Мы должны уговорить его! – не терпящим сомнения тоном ответила старшая сестра.

Вечером того же дня, успешно проведя сложную операцию, доктор Гринберг медленно шёл домой, размышляя о своём.

– Доктор, простите меня! – услышал он позади себя.

– Что такое? – повернувшись на голос, спросил Шимон Моисеевич.

Позади него стояла женщина, которая на утренней заре пыталась оставить ему своего ребёнка.

– Доктор, я вас знаю. В городе говорят, что у вас доброе сердце. Простите меня, неразумную! Я грешница. Гулящая я.

Женщина картинно повела головой, сдвигая шаль с головы и освобождая свои кудрявые чёрные волосы, мгновенно растрепавшиеся на ветру, и вдруг упала перед доктором на колени…

– Сударыня, что вы, в самом деле?! Я вам не поп и не икона, чтобы так-то вот передо мною в ноги валиться и отпущения грехов просить, встаньте сейчас же! Да помилуйте, объясните мне, в конце концов, что вам от меня нужно, извольте отвечать! Встаньте, поднимайтесь, голубушка, – помогая ослабевшей женщине встать с колен на ноги, уже мягко, по-отечески потребовал Гринберг.

– Доктор, батюшка, не дайте умереть моему единственному сыночку Яшеньке! Христом Богом прошу, не дайте ему умереть! Он живой ещё, только спит всё время. Я его своим молоком с самогоном пою, чтобы спал и не плакал. У меня соседи… Боюсь, ночью своруют и сварят его. Они уж много раз меня про него спрашивали, где, мол, сынок-то твой, куда дела? Я, батюшка, сама-то гулящая, теперь проститутничаю от голода. Поколь тело ещё есть, живу кое-как… А Яшеньку моего, боюсь, не сберегу!

– Так он болен у тебя?

– Нет, слава Богу, не хворает, худющий только от голода.

– Сколько ж ему?

– Три, батюшка, доктор! Вот ныня, как раз на Миколу Зимнего, ему три и исполнилось. Я ему ножки и ручки связываю, чтоб он их с голоду-то не грыз, да в одеяло пеленаю. Самогоночки дам с молочком разбавленным, он и спит. Дочка грудная была, померла. Я её и прикопать не успела, соседи ночью из сарайчика выкрали тельце и съели. Я уж и в милицию ходила, да вот теперь и за себя страшно, и Яшеньку боязно одного спящего-то оставлять. А мне ведь надо зарабатывать, хоть как! Вот и решилась я вам его принести, пока все соседи на кладбище ушли.

– Так ты же ранним утром мне его приносила, когда я не впустил, а теперь-то где он? – растерянно спросил Гринберг, стараясь укрыться воротником пальто от морозного ветра.

– А вы, батюшка, как на службу-то ушли, ручкой кому-то из своих помахали, я подождала-подождала чуток да снова пришла и постучала в дверь. А затем Яшеньку-то и оставила на порожке.

– Да ты что? Совсем с ума сошла? – возмутился доктор. – Он уж замёрз теперь! Вот же глупая ты баба! – не ожидая сам от себя, возмутился Гринберг и, повернувшись, быстро как мог побежал к своему дому.

– Да ты не спеши! Его твои девки забрали, я видала!.. – крикнула доктору вслед женщина, ухмыляясь и поправляя выбившиеся волосы и шаль. – Ну, живи, Яшенька, сынок мой ненаглядный! Слава Тебе, Господи, Слава Тебе, Святой Николай Угодник, Заступник душ наших грешных! Спасибо, что сподобил! Слава Тебе, Царица Небесная! Храни, Христос, сыночка моего, раба Божьего Якова, от всех болезней, от злых людей и всякого лиха!

Размашисто и спешно перекрестившись, женщина направилась в сторону железнодорожной станции…

* * *

Прошла суровая зима, забравшая с собой миллионы людей по всей стране и сотни тысяч из Саратовской губернии. Благодаря помощи мирового сообщества, смелым действиям руководителей молодого Советского государства, пожертвованиям церкви, было практически приостановлено распространение инфекционных болезней, выкашивающих наравне с голодом целые поселения. Спасением своих жизней миллионы детей и взрослых были обязаны странам, откликнувшимся на беду россиян.

С весенними лучами солнца забрезжила надежда на спасение. Весна несла с собой не только долгожданное тепло, но и сочную и зелёную траву, которая становилась и лекарством, и основной едой для изголодавшихся и истощённых людей.

Особенно радовались наступлению весны ребятишки. Оборванные, немытые и нечёсаные, с руками и ногами, сплошь покрытыми цыпками и коростой, собирались беспризорники стайками на лужайках и устраивали игры то в пристеночек, то в пятнашки, а то и в ножички. Никакие болезни и беды не могли потушить в детских сердцах радость и ликование от тёплых лучей ласкового светила.

Но это чуть позже, а пока март, снимая снежное покрывало, всё больше обнажал укромные уголки и прибавлял заботы санитарным бригадам, убиравшим окоченелые трупы по всему городу.

– Слышь, Васьк, здоро́во! А не знашь, соседи-то твои ихде? – спросил мужик в заскорузлой шапке и стареньком зипуне с чужого плеча паренька, ловко орудовавшего лопатой, направлявшего весенний ручей мимо своего дома.

– Здоровей видали! Никак ты, дядько Стяпан? – признал мужика Васька, присмотревшись. – Да хто ж их знат? Можа, уплыли муде по полой воде? Я им не конвойный! – недовольно ответил парень и продолжил скалывать обледеневший снег в бегущий ручей.

– Ох-ох-ох, Матушка Богородица! А я-то вот думал, жива ли моя крестница-то, Анфиска? Как уж она, справилась ай нет с дитями-то? Одна, вишь, кормилица она, – не отставая, продолжал разговор старик.

– А чаво ей сделаца-то? Приходит иной раз суды. Как вобла, тощая, ни с кем не здоровкаца. Сама детей заморила, а по милициям ходит, блавистит, кабудь у ей дочку соседи сварили и съели. Не верю я, брешить, стерва! – ответил Васька.

– Вон оно как! А где жа мне бы её найтить, не знашь ли?

– Так у вокзала трётся, там же и прикормлена, шалава! Да ты туды не ходи, банда там!

– Благодарствую! Открыл старому глаза-то на крестницу.

Старик в пояс поклонился по обычаю, перекинул котомку через плечо и медленно побрёл к церкви, обходя места с рыхлым и грязным снегом.

* * *

В доме Гринбергов пополнение! Анна разрешилась от бремени рыжим, как лисёнок, мальчиком, удивительно похожим на Шимона Моисеевича.

– Что ж, порода она такая – её водой не смоешь, тряпкой не сотрёшь! – ликуя от счастья и радости, приговаривал доктор Гринберг.

– Я где-то читала, что ребёнок в свои первые дни очень похож на себя же, каким он будет под конец жизни. Такой же сморщенный и носатый! – сказала Милка, рассматривая племянника.

– Возможно, возможно! Ну, вы посмотрите только, каков красавец! Золотое солнышко! – не унимался новоиспечённый дедушка, всё пристальнее рассматривая младенца и восхищаясь каждым его новым движением.

– Яшенька, иди тоже посмотри. Видишь, какой маленький мальчик теперь у нас ещё появился, – позвала приёмного сынишку Анна.

Яша, за четыре месяца окрепший и откормленный сёстрами Гринберг, окончательно поправился, округлился и превратился в забавного мальчугана. Ножки его тоже набрали здоровье и силу. Ребёнок, играя, бегал из комнаты в комнату, весело хохоча и радуя доктора и всю его семью.

– Это твой маленький братик. Смотри, как он тебе улыбается. – Анна посадила мальчугана к себе на колени.

– Мам, ляля моя? – посмотрев внимательно Анне в глаза, спросил Яша.

– Да, сынок, это наша маленькая ляля! Будем все вместе любить и хорошенько кормить твоего братика. А скоро вы уже начнёте вместе играть.

– Интересно, откуда он взял это слово? – удивилась Милка. – Никто никогда не говорил «ляля» при мальчике. Неужели он из своего прошлого что-то помнит? – задумчиво спросила она старшую сестру.

– Хотелось бы мне знать, – ответила Анна, всем сердцем полюбившая этого ласкового мальчишку.

* * *

В самый тёплый весенний месяц, когда природа и всё живое начинают приходить в себя от стужи, холода и голода, когда вернувшиеся с зимовья птицы вьют гнёзда и ночами без устали воспевают жизнь, всё преображается и наливается силой и счастьем. Больные выздоравливают, голодные насыщаются, а потерявшие за лютые холода и голодные месяцы своих близких, с молитвами о прощении грехов обращаются к Богу-Творцу и искренне каются перед Ним. До самой православной Пасхи положен строгий пост. А какой ещё нужен пост, когда и так у большинства людей, чудом выживших за эти два жутких голодных года, непонятно, в чём душа держится?

Нужен пост! Нужна молитва! Православные, искренне верующие в силу Господню, не забывали о благодарении Господа Иисуса Христа. Уповая на помощь Его, смогли они выжить и смогли сберечь веру православную, христианскую в своих сердцах. Мусульмане тоже благодарили своего Бога Аллаха, евреи – своего…

Покаяние важно и необходимо людям. За сброшенные кресты с колоколен и церквей, за разрушенные храмы…

А ведь церковь-то святая, мечети и синагоги не отказывались отдавать свои средства и убранства на борьбу с Голодомором!

Самовольные решения и перегибы на местах среди представителей новой власти долгое время умалчивались и воспринимались народом и духовенством как решения руководства страны. Огромные запасы золота и серебра, изъятого у духовенства, исторические и культурные ценности были вывезены за рубеж под видом борьбы с голодом и эпидемиями. Да только одна лишь третья часть всего этого богатства была направлена на действительно благие цели. Остальное осело там, куда не каждому доведётся сунуть свой любопытный нос. Часть этих средств была потрачена на закупку в Финляндии кожаного обмундирования для многочисленных партийных работников, служащих реввоенсоветов и руководящих работников партии большевиков.

В один из майских дней Константин пришёл домой чернее тучи. Ничто не радовало его, ничто не увлекало.

– Костя, что с тобой? – спросила Анна, уложив детей спать и подсев к мужу на диван. – Расскажи, ты же знаешь, что мне можно доверять. Расскажешь – и тебе на душе станет легче.

– Аня, сегодня я увидел один документ. Он совершенно выбил меня из равновесия! Я не понимаю теперь, зачем и для чего я столько лет боролся и работал, не думая ни о себе, ни о своей семье – о вас! Сегодня я написал наверх рапорт о превышении полномочий и нарушении партийной этики председателем губисполкома. Я жду, что будет. Уверен, что ничего хорошего не стоит ожидать, но иначе я поступить не мог! Я сам лично видел документ о закупке обмундирования для партработников. Эта как бы форменная одежда абсолютно не является предметом первой и даже третьей необходимости! – разгорячённо говорил Константин. – Я написал как есть. В такое время, когда люди умирают от голода и жутких болезней, когда с миру по нитке от добрых людей мы собираем голому на рубаху, эти скользкие и мерзкие твари, не нюхавшие пороха, штабные и канцелярские крысы тратят народные средства себе на кожаные плащи и хромовые сапоги! Я в негодовании! Как мне жить дальше? Разве за это мы рисковали своими жизнями? Разве об этом мечтали мои старшие товарищи – моряки Кронштадта?

Анна впервые видела мужа в таком состоянии. Его колотил озноб. У Константина был серьёзный нервный срыв, словно предсмертная агония.

– Костя! Выпей воды и постарайся взять себя в руки. Всё, что ты сделал, теперь уже не вернуть. Ты поступил как честный, справедливый, порядочный человек! Я горжусь тобой! Успокойся! Теперь будем ждать, как отреагируют наверху. Знай, что я всегда буду с тобой и ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку! Ложись сегодня здесь, отец на дежурстве. Тебе нужно отдохнуть и прийти в себя. Я принесу успокоительного. Это поможет тебе заснуть.

– Да, я верю тебе, и у меня, кроме вас, больше никого нет, – уже спокойно ответил Константин.

– Знаешь, дорогой, – сказала Анна, решив перевести тему разговора и тем самым снять напряжение, – Майкл сделал предложение нашей Милке.

– Да ты что?! – удивлённо и радостно воскликнул Лазовский, действительно переключившись от беспокоящих его душу мыслей.

– Да-да, он получил на днях ответ из головного офиса Американской миссии на своё обращение, и оно положительное! – улыбаясь, сказала Анна.

– Теперь они поженятся? – почему-то спросил Константин.

– Разумеется! Вероятно, когда наступит время, они покинут Россию. – Мимолётная грусть отразилась на лице Анны.

– Может быть, это и к лучшему. Главное, чтобы они были счастливы! – сказал Константин, снимая свою старенькую тельняшку и умываясь под рукомойником.

– Оставь, я её постираю и повешу над печкой, к утру высохнет, – ласково сказала Анна, застилая диван для мужа.

«Как же я люблю её!» – подумал Константин, глядя на Анну.

Так закончился один из самых трудных дней в жизни Константина Лазовского. Через несколько дней придёт телефонограмма с распоряжением из Москвы: безотлагательно решить вопрос об аресте бывшего уполномоченного Саратовского губисполкома гражданина Лазовского и незамедлительно препроводить его в Москву по указанному адресу.

С тех пор ни Анна, ни другие члены семьи Гринберг больше не видели этого порядочного и честного человека, всем сердцем идейно служившего идеалам революции. Только спустя три десятилетия, когда к Анне домой пришло казённое письмо о посмертной реабилитации мужа и признании его невиновности, она выяснила, что тревожное письмо Константина Лазовского поступило именно к тем, кого оно изобличало. И эти люди, настоящие враги народа, сделали всё возможное, чтобы правда не вышла наружу. А в одна тысяча девятьсот двадцать втором году…

…Через несколько дней после ареста Константина в квартиру Шимона Моисеевича нагрянул обыск. Без лишних слов сотрудники ОГПУ НКВД, одетые в одинаковые чёрные кожаные куртки, выбрасывали всё содержимое из чемоданов, столов и шкафа на пол. Они топтали кирзовыми сапогами имущество доктора и его дочерей. Даже детская кроватка и сундучок с приданым и игрушками младенца – буквально всё подверглось тщательному досмотру.

Анна и Милка с ужасом наблюдали за происходящим, стараясь соблюдать хладнокровие. Картонные папки с медицинскими и научными записями доктора Гринберга на немецком и латинском языках сначала заинтересовали уполномоченных и следователя. Но затем были равнодушно отброшены в общую кучу сваленных на полу вещей…

Анна Гринберг-Лазовская была спокойна и сдержанна во время обыска. И лишь в момент, когда один из сотрудников ОГПУ, взяв кочергу, стал проверять ею дымоход и верхнюю часть печки, сердце Анны сжалось и защемило. На самом верху, там, где заканчивается железо, были выложены два ряда кирпичей, образующих круг. Как раз там, под третьим кирпичом нижнего ряда, и находился тайник, в котором лежали чудом уцелевшие до этих дней украшения их покойной матери и бриллиантовая брошь – фрейлинский шифр императрицы Александры Фёдоровны, – оставленная ещё в Кронштадте на хранение семье Гринбергов гимназической подругой Анны, Софьей Штерн. Софья покинула большевистскую Россию ещё в декабре одна тысяча семнадцатого года с надеждой, что фамильная драгоценность когда-нибудь вернётся в её семью.

Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы тайник был обнаружен! Анна постаралась взять себя в руки и доброжелательно предложила «нквдэшникам»:

– Вот, пожалуйста, табурет. С него вам удобнее будет осмотреть верхнюю часть печки. Правда, мы её то и дело замазываем глиной: трещины там большие, дымит сильно…

– Что же печника не позовёте? – отодвигая правой ногой предложенный табурет в сторону, спросил следователь – уставший, лет сорока с небольшим мужчина, одетый в новое пальто, тоже из кожи чёрного цвета.

– Собирались позвать, да как-то не сложилось, – ответила Анна, невольно отмечая, во что были одеты мужчины из НКВД. В голове промелькнула мысль: «Моего Костю уже ничто не сможет спасти. Возможно, они его уже расстреляли…»

– Понятно! А куда подевались вещи супруга? – резко перевёл тему следователь.

– Их здесь и не было. Константин не любит… То есть не любил ничего лишнего, свои вещи первой необходимости держал при себе на работе. Он же был человеком военным, – ровным голосом объясняла Анна.

Вскоре, не найдя ничего из того, что они искали, следователь и его спутники, а также приглашённые ими понятые покинули жилище семьи Гринберг. Анна присела на край дивана и от безысходности тихо заплакала. Никогда в жизни она не чувствовала себя так, как теперь. Будто нечто самое дорогое и сокровенное, самое потаённое и важное для её души, трепетно оберегаемое от чужого глаза, в один миг и без спроса схватили грязными руками, вывернули наизнанку, затем скомкали и бросили под ноги равнодушным, злорадствующим прохожим. Именно в этот момент в сознание Анны вопреки всему прокралась совершенно странная мысль, которую может подсказать только верное и любящее сердце: «Мой муж жив! Жив, несмотря ни на что! Я чувствую это и буду молиться о нём, чтобы ангел-хранитель сберёг моего Костю, где бы он ни был…»

Милка тихо стояла возле окна и ждала, что скажет старшая сестра, но та молчала, думая о своём, самом сокровенном. Приводить в порядок своё скромное жилище у девушек не было ни сил, ни желания.

* * *

В самый разгар лета двадцать второго года, получив, наконец, официальное разрешение о заключении брака американского гражданина Майкла Стивенсона с гражданкой Советской России Гринберг Милкой баз Шимон, Майкл и Милка, не помня себя от счастья, оформили все необходимые документы и отбыли в далёкую Америку. Голод постепенно уходил прочь, да и новый урожай уродился в Саратовской области на славу, как в былые времена.

Анна и Шимон Моисеевич долго не находили себе места, переживая, что опустело их семейное гнездо. О судьбе Константина не было никаких вестей. Радовало лишь то, что младшая дочь сумела найти своё счастье, несмотря на жуткие обстоятельства. Мальчики подрастали и доставляли массу приятных хлопот. Яша наконец-то стал бойко разговаривать, петь песенки и помогать маме, присматривая за шустрым, начавшим ходить полуторагодовалым младшим братом Сенечкой, названным в честь дедушки Шимона.

– Тум бала, тум бала, шпильт балалайка! Тум балалайка, шпильт балала! – весело распевал старинную еврейскую песенку Яша, когда кто-то неожиданно постучал в дверь. – Мама, скорей! Папа писол! – закричал он и побежал за Анной.

Анна, бросив мыть пол, поверив мальчику, торопливо открыла дверь. На пороге стояла худая, явно пьяная, болезненного вида женщина – родная мать Яшки.

– Сыночек, – расплакавшись, позвала она пятилетнего ребёнка, протянув к нему руки, – иди ко мне, моя деточка!

Мальчик в испуге спрятался за Анну.

– Простите, не пугайте его! Вы зачем пришли? – спросила она женщину как можно спокойнее.

– Здра-а-асьте вам! Я-то? К сынку я… – ответила женщина. – Душа исстрадалась, вся-а-а! Хоть глазком на сыночка поглядеть дайте, почти два года его не видала! – разрывая на груди старую и заскорузлую кофту, обнажая костлявую грудину, надрывно заголосила женщина.

– А вам никто и не запрещает. Просто вы напугали его, он ведь не помнит вас. Зачем же мучить его? – сказала Анна. – Как вас зовут?

– Анфиса я, проститьня! – скороговоркой произнесла пьяная женщина, будто не прощения прося, а сообщая о своём занятии. – Спасибо вам, что приютили мово сыночка, спасибочки! – поклонившись картинно до земли, стараясь выговаривать слова, сказала она смачно икнув. – А я работу нашла, паёк мне выдают теперь, – вдруг, будто протрезвев, гордо сказала она. – С былыми делами покончено! – махнув грязным платком и нагло глядя на Анну, нетвёрдо произнесла женщина. – Теперь я могу и сама свово сына ро́стить! Я за ним пшла, – меняя тон на спокойный, грудным голосом сказала женщина.

– Ну что же, вы приходите завтра. Я соберу его вещи и кое-что из игрушек, чтобы ему не грустно было одному дома сидеть, пока вы на работе.

– Погодь, – вдруг сказала Анфиса, – а денег-то ты мне не дашь што ль?

– За что же денег? – удивилась Анна.

– Ну, чтобы я на тибя заявление не подала, что ты мово сынка выкрала и присвоила, – нагло ответила Анфиса, покачиваясь и уперев руки в бока.

– Ах, вот как! Понятно! Тогда всё равно приходите завтра, сегодня я вас ничем не порадую.

Анна уверенно зашла домой и закрыла дверь на все замки.

– Мам, это Баба-яга? – спросил Яшка, выглядывая из-под бархатной скатерти стола.

– Нет, сынок, эта тётя ошиблась, она не к нам шла. Не бойся!

– А, ну лана, – успокоившись и вылезая из укрытия, пролепетал мальчик.

– Ты, сынок, иди в ту комнату к братику Сенечке, пока я тут пол домою. Вот, возьми своего солдатика, – протягивая игрушку, вырезанную из дерева ещё Константином, сказала ласково Анна.

– Холосо, мам! – Яшка, взяв солдатика, деловито положил его под мышку и побежал играть.

Вечером после ужина Анна рассказала отцу о незваной гостье.

– Так-так-так, – задумчиво произнёс старый Гринберг, – надо что-то делать. Завтра я переговорю кое с кем на эту тему, а ты не открывай ей больше. Она может высматривать и подкарауливать вас, поэтому завтра побудьте дома.

На следующий день никто не пришёл и в последующие дни тоже. Меж тем вопрос усыновления Яшеньки решился быстро с помощью Софьи Васильевны – супруги профессора Спасокукоцкого, занимавшейся работой с детскими учреждениями и имеющей большой вес в городе.

Получив через несколько дней на руки готовые документы усыновителя и Яшкину новую метрику с указанием, что его мать – Анна Шимоновна Гринберг-Лазовская, Анна заплакала от радости. Это были слёзы настоящей любящей матери, готовой на всё ради своего любимого ребёнка. И не важно, родной он ей или приёмный.

О Человек! Сколько горя и страданий суждено порой тебе вынести на хрупких плечах! Сколько трудных дорог и перекрёстков посылает тебе судьба! Ты должен сам выбрать верный путь либо придётся отвечать за свои ошибки. Не познав беды, тебе не просто оценить счастье! Не познав врага, тебе сложно понять настоящего друга! Нередко твоя жизнь напоминает лабиринт, из которого ты должен найти выход. И когда ты находишь его, ангелы благодарят тебя за мужество и силу духа, поют и восклицают: «Осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне!» И радуется Создатель, глядя на достойного сына своего, и говорит тебе с любовью: «Ты моё лучшее творение! И имя тебе – Человек!»

29.08.2022 – 05.09.2022, г. Санкт-Петербург