Текст книги "Перо архангела"

Помнить только хорошее
Рецензия на повесть «Между молотом и наковальней»

Плавильня – для серебра и горнило – для золота, а сердца испытывает Господь.

Притч. 17,3

По-разному складываются судьбы людские. Кто-то живёт на одном месте, в отчем доме, бережно сохраняя старинные родовые связи и традиции, собирая в семейных альбомах фотографии своих предков и мельчайшие подробности родословной. Кто-то трудится десятилетиями на одном и том же заводе, гордясь рабочей династией и профессией, передавая из поколения в поколение дело жизни и секреты уникального мастерства. Размеренно и монотонно изо дня в день, словно по расписанию, катятся их дни, похожие, как близнецы, один на другой…

А кто-то живёт беспокойно, меняя города и страны, теряя друзей и близких. У таких людей жизнь, словно калейдоскоп, от одного, почти незаметного движения меняется мгновенно, наполняясь причудливыми узорами, делая зигзаги. И что будет дальше, за новым поворотом? Счастье или беда поджидает? О том знать наперёд никому неведомо! Важно в любых условиях научиться хранить невозмутимое спокойствие и твёрдость духа.

Тысячи лет назад, ещё в древней Индии, родился секрет производства уникальной булатной стали, с виду тонкой, гибкой и звонкой, «поющей», как умеет петь только металл от малейшего нажатия при проверке его на упругость и твёрдость. Из булатной стали во все времена делались самые острые, самые закалённые мечи и клинки, элитное холодное оружие, лёгкое, но прочнее любого камня. С булатной сталью сравнивался и характер людей. К примеру, таких, как София Яковлевна Штерн – миниатюрная женщина дворянского происхождения, главная героиня новой исторической повести Людмилы Семёновны Лазебной «Между молотом и наковальней». Название произведения говорит само за себя.

События повести переносят читателя на целый век назад, в начало двадцатого столетия – в эпоху многочисленных войн и революций, крушения целых государств и рождения на их руинах совершенно нового общественного строя, нового мировоззрения и новых человеческих характеров. В таких условиях многие люди проживали будто не одну, а сразу несколько жизней.

Царская империя, русская деревня – родовое имение дворянской семьи Штерн. Затем Польша, Финляндия, Германия. Снова Россия – только уже победившая фашизм страна Советов с абсолютно иной моралью и системой ценностей, но по-прежнему горячо любимая Родина. Пугающий своей жестокостью Воркутлаг – ещё одно испытание, выпавшее на долю Софьи Штерн, лучшей подруги Анны Гринберг-Лазовской, героини повести «Имя твоё – Человек». Обе девушки подружились во время учёбы в кронштадтской Александринской женской гимназии.

Новая историческая повесть отвечает на многие сложные вопросы. В ней автор Людмила Лазебная продолжает своё психологическое исследование нравственной природы человеческих поступков. Где взять силы, чтобы пройти, преодолеть длинный, извилистый жизненный путь, на котором были любовь и предательство, потери и новые, приносящие радость встречи? Как остаться при этом мудрым философом, научившимся никого не винить и помнить только доброту?

Фамилия Штерн, в переводе с немецкого означающая «звезда», автором выбрана не случайно. Путеводный свет, идущий из сердца таких, как София, людей с несгибаемой волей и силой духа, – это ли не божественный промысел самого Творца, который, как говорят, «кого любит, того и наказывает», оттачивая, как алмаз, его душу. Поэтому с особенным обаянием, благородством и чувством собственного достоинства звучит в конце повести напутствие Софьи Штерн восьмилетней девочке, напомнившей ей рано ушедших из жизни младшую сестру и дочку: «Надо помнить только всё лучшее!»

У сильных людей иначе и быть не может! И если ваша жизнь порой как между молотом и наковальней, знайте, что хранить гордое терпение и закалять душу – это удел избранников Бога, лучших из лучших, не умеющих жаловаться на судьбу.

Т. А. Зимич

Между молотом и наковальней

Посвящаю сильным духом – тем, кто не сломался!

Как прекрасно июльское утро вдали от городской суеты! Солнце, медленно поднимаясь на небосвод, словно замирает на мгновение, а затем скачком выпрыгивает из-за горизонта, как шаловливый рыжий лисёнок, и устремляется ввысь. Лесные птицы наперебой спешат сообщить всему миру о наступлении нового дня, о божественном счастье, которое дарит мать-природа, – счастье жизни. Сверчки и луговые кузнечики, утомившись от ночных разговоров, замолкают, уступая первенство трудолюбивым пчёлам и шмелям.

– Софи, просыпайся, скоро позовут к завтраку, – сказала белокурая девочка лет тринадцати своей старшей сестре, спавшей на соседней кровати возле распахнутого настежь окна.

Лёгкий и прохладный ветерок, словно паруса невидимой лодки, упорно наполнял белые оконные занавеси. В комнате было уютно и тихо. Как же разумно был построен этот загородный дом! Утреннее солнце обходило эту часть стороной, можно было понежиться в постели чуть дольше обычного, до самого завтрака. И почему так сладко спится утром? Всё тело будто наполнено негой, и нет ни малейшего желания выходить из этого состояния блаженства. О, лето! Прекрасное, чудесное время года! Можно на время забыть о гимназии, строгих педагогах и воспитателях, об обязанностях и обязательствах. Столько замечательных и неожиданных моментов припасает жизнь для лета! Можно позволить себе побегать босиком по росе, погулять по узким дорожкам старого парка, уводящим далеко от дома в яблоневые сады. Можно помечтать о своём, о девичьем, под сенью столетнего дуба, на берегу пруда. Да мало ли что ещё вдруг захочется сделать, важно, что всё можно, главное, чтобы не во вред. Так часто говорит отец, многозначительно глядя поверх очков, на мгновение отвлекаясь от чтения газеты.

– Софи, ну, просыпайся уже! – нетерпеливо сказала девочка, пытаясь причесать свои длинные пшеничного цвета волосы, локонами рассыпавшиеся по плачам, не замечая, что сестра уже проснулась и задумчиво лежит с открытыми глазами. – Я точно знаю: если бы тебе дали имя Светлана, а не Софья, ты наверняка бы просыпалась чуть свет! А назвали Соней, вот ты и соня, спишь и спишь. А мне же скучно! Да и потом, я же не могу убрать свои волосы сама как следует. Ну, пожалуйста, просыпайся!

– Я не сплю. Доброе утро! – ответила старшая сестра, наконец повернувшись к девочке, сидевшей на стуле с высокой спинкой. – Сейчас встану. Зачем ты надела это платье? Оно слишком плотное для жаркого дня. Подожди, я предложу тебе подходящее.

– А мне и в этом хорошо. Пожалуйста, помоги мне с волосами. Я уже умылась.

– Лизи, терпение! Кто спешит, тот всех смешит, – надев поверх ночной рубашки лёгкий шёлковый халат, сказала старшая сестра и вышла в соседнюю комнату.

– Ну вот, теперь она там будет целый час приводить себя в порядок! – проворчала девочка.

Тем временем на первом этаже всё было готово к завтраку дружного семейства. Накрытый белой льняной скатертью массивный стол был сервирован на три персоны. Завтракать было принято довольно плотно. На столе стояли свежеиспечённые оладьи, пирожки с вишней, вкусный и хрустящий хворост (выпечка, напоминающая тонкие круассаны без начинки), сливочное масло, печенье, овсяная каша в специальном белом чугунке и кувшин с молоком. Чай и кофе подавались каждому отдельно.

Хозяин дома, успешный владелец ткацкой фабрики, кирпичных и пота́шных заводов Яков Маркович Штерн, к тому времени был уже в столовой и увлечённо читал газету недельной давности. Дарьюшка, справная и пышная русская красавица девица лет тридцати с небольшим, обладающая бархатным голосом и задумчивым взглядом выразительных карих глаз, обрамлённых густыми и длинными ресницами, привычно орудовала на кухне, то и дело заплывая в столовую и расставляя на столе ароматные блюда к завтраку. Яков Маркович незаметно внимательно следил за её плавными и ловкими движениями, восхищаясь аппетитными женскими формами, довольно улыбался в усы, чуть ниже опуская газету. Высокая упругая грудь нерожавшей женщины, узкая талия и широкие пышные ягодицы сводили его с ума. Вот уже несколько лет Дарьюшка дарит хозяину свою заботу и ласку. Однако, по решению Якова Марковича, это остаётся их тайной! Дарьюшка не противится его вниманию, наоборот, она счастлива и тиха. Сироте не пристало выбирать. А тут такое счастье: сам барин приметил и выбрал из многих девиц. Как же тут противиться? Да и зачем? Живёт она в сытости и хозяйской заботе, а позовёт барин прогуляться по парку в ночи, а то и прокатиться до охотничьего домика – поспешит добрая Дарьюшка, а то как же! Вернётся домой она в свою уютную комнатку возле кухни то с косынкой новой шёлковой, а то и с другим подарком приятным, так ведь это всё барин не во грех, а от любви к ней делает! Любит он её по-своему, по-хозяйски. Сладка запретная любовь эта тайная!

– Бонжур, папа́! – входя в столовую, сказала Софья, старшая дочь Якова Марковича, задумчивая, кареглазая красавица, выглядевшая чуть старше своих семнадцати лет.

«И как такое происходит, что дети так быстро растут? – промелькнула мысль у Якова Марковича. – Ещё недавно Софи или, попросту Сонюшка, была совсем ребёнком, а теперь, поди ж ты, девица-красавица! Стройная, высокая, сдержанная и строгая, как и положено немке из старинного дворянского рода. Такой была покойная бабушка моих дочерей. “Дама со стержнем” – так называли её в свете. Красавица и умница, прекрасно образованная для своего времени, свободно владеющая несколькими иностранными языками. Ещё бы – фрейлина самой императрицы Александры Фёдоровны, супруги императора Николая I Павловича. Порода! Либо она есть, либо её нет!» – довольно подумал Штерн.

– Доброго утра, Сонюшка! Как спалось?

– Благодарю, папенька, тут дивные ночи и крепкий сон, не то что в городе, – расправляя салфетку на коленях, ответила девушка.

– Доброе утро! – усаживаясь за стол, бодро сказала младшая дочь Лиза, смешливая и торопливая, как её покойная матушка.

– Что же, время завтрака, – сказал отец, посмотрев на свои золотые карманные часы. И, свернув газету, положил её на журнальный стол.

В это время из дальней комнаты, расположенной возле чёрного входа в дом, послышались шаги…

– Дарья, посмотри, кто там? – мягко сказал Яков Маркович, приступая к завтраку.

– Здравия желаю! Прошу великодушно простить за вторжение! – держа форменную фуражку на левой руке, уверенно и спокойно сказал молодцеватый помощник исправника, надворный советник Гараев. – Яков Маркович, неотложное дело есть, – щёлкнув каблуками и вытянувшись во фрунт, сообщил он.

Отец встал из-за стола и спешно повёл его в свой кабинет.

– Сегодня снова эта каша! – возмутилась Лиза, медленно размешивая ложкой в своей тарелке.

– Кашка поу́тру – полезная еда, барыня! – аккуратно закрывая крышкой кастрюлю, сказала Дарьюшка.

– А я кашу совершенно не люблю, – недовольно прошептала девочка.

– Лизи, прекрати кривляться за столом, ты уже взрослая!

– А вот и не прекращу! Не буду есть противную кашу! Лучше умру с голоду, а есть это не стану, и не уговаривайте меня! Подайте мне чаю!

Дарьюшка заботливо убрала со стола тарелку с кашей и налила чай в Лизину чашку. Меж тем время завтрака подошло к концу, и Соня, поблагодарив Дарьюшку, пошла к себе в комнату за книгой.

Любимым времяпрепровождением в семье Штернов было чтение. На первом этаже дома возле кабинета отца располагалась большая общая библиотека, где, уютно устроившись в кресле, можно было мысленно отправиться в путешествие по разным странам и континентам и узнать много интересного. Проходя мимо кабинета отца, Соня ясно услышала его слова: «Не может быть! Что же делать?» Странное волнение охватило девушку после услышанного. Остановившись на мгновение, она качнула головой, словно отказываясь от чего-то невидимого, и быстро пошла дальше.

Полицейский уехал, а отец, пропустив завтрак, так и оставался в кабинете. После обеда он позвал к себе Соню и сообщил ей о том, что в уезде прячутся беглые каторжники. Где и когда они могут появиться – неизвестно. Сыскны́е отделения департамента губернской и уездной полиции занимаются их поиском. С этого часа он запрещает прогулки по старому парку без сопровождения. Слова отца взволновали девушку, но противиться его решению она не посмела. Предупреждение и связанные с ним ограничения в передвижениях для девочек и всей прислуги в летнее время, когда в лугах и оврагах ковром стелилась земляника, а в лесах поспевала малина, огорчили и насторожили.

– Софи, давай, больше не станем открывать окна на всю ночь, вдруг эти воры-разбойники где-то рядом, – прошептала Лизи, забравшись к старшей сестре на кровать. – Вот, знаешь ли, если бы я была мальчиком, я бы выпросила у папа́ оружие и охраняла бы тебя.

– Не бойся, со дня на день их найдут и арестуют, а мы снова будем жить как жили. Знаешь, я говорила с папа, и он считает, что именно так всё и будет совсем скоро. Не случайно же наша русская сыскна́я полиция несколько лет назад, а если сказать точнее в тринадцатом году, была признана лучшей по раскрываемости преступлений в Европе.

– Славная наша полиция, – уже спокойнее сказала младшая сестра. – А как это определили, что лучшая?

– В Швейцарии был съезд криминалистов, и там это было сказано. Папа́ мне и газету со статьёй об этом показывал. Ложись спать, Лизи. Я полагаю, эти беглые сами прячутся и всего боятся. Не бойся никого. Тем более у нас вон какие злые собаки по ночам охраняют дом, никто не решится к нам забраться.

– Хорошо, – сладко зевнув, ответила девочка и, подобрав полы длинной ночной сорочки, на цыпочках побежала к своей кровати.

Каждую ночь Соня теперь молилась не только о здоровье отца и сестры, а ещё и о том, чтобы бог сберёг их семью в такие неспокойные времена.

Население городов и деревень было охвачено сомнениями в существующем режиме и под влиянием разномастных агитаторов становилось всё агрессивнее и непредсказуемее. После первой революции в России прошло уже больше десяти лет. За последние два года по требованию революционно настроенных масс поменялись всевозможные правила и законы, а недовольство жизнью, как чёрная плесень, продолжало разрастаться в народе. Земельный вопрос и голод, нарушения прав рабочих и неудовлетворённость уровнем гражданских свобод не давали покоя народу, подстрекаемому либеральными и социалистическими партиями.

* * *

Приближался август тысяча девятьсот семнадцатого года. Восемнадцатого июня в Петрограде, на Марсовом поле у могилы жертв революции, состоялась пятисоттысячная политическая демонстрация, на которой были лозунги как в поддержку Временного правительства, так и в поддержку большевиков. Звучали требования против оборонческих установок первого Всероссийского съезда Советов.

В этот же день началось наступление Русской армии на Юго– Западном фронте, которое тридцатого июня неожиданно провалилось. Потери Русской армии составили более шестидесяти тысяч убитых и раненых. Несмотря на то что «июньский кризис» не привёл к «правительственному кризису», он чётко показал, что в России возможно установление одной из диктатур: военной, буржуазной или большевистской. Деморализация, дезертирство и революционные настроения приобрели массовый характер, а большевистский лозунг перерастания империалистической войны в войну гражданскую находил всё больший отклик, прежде всего в солдатской среде.

Эти июньские события откликнулись страшным, ни с чем несравнимым волнением в больном сердце Штерна. Поразмыслив, Яков Маркович попытался найти правильное решение: оставить производство на управляющего, а самому вместе с дочерьми уехать из России либо отправить дочерей одних.

Чтение газетных новостей наводило на него беспокойство и всё чаще сопровождалось чаем с пустырником или мятой. Понимая опасность назревающего недовольства на фабриках, он прибавил им жалование, открыл больницу и фабричную школу для детей рабочих. Выписал из Петербурга врача и учителя на постоянное место жительства и работы, распорядился построить для них просторные квартиры рядом со школой. Однако маховик истории раскручивался всё быстрее, и Штерн осознавал неизбежность надвигающихся негативных перемен.

– Софья, что, если я отправлю вас с Лизой жить и учиться в Швейцарию? Это нейтральная страна, и, полагаю, революцией она не заразится.

– Нет, отец, мы останемся с тобой или же поедем вместе. Я не справлюсь с Лизи одна. Она становится взрослой, и ей нужна твёрдая рука.

– Я понимаю тебя, дорогая, но бросить всё и уехать для меня значит предать всех, о ком я всю жизнь заботился, предать дело своей жизни.

– Отец, ты лучше осведомлён о том, что происходит вокруг. И если есть надежда, что всё обойдётся и жизнь не будет к нам безжалостна, то мы останемся с тобой.

– Хорошо, Соня, я постараюсь разузнать точнее о ситуации в столице, и затем вернёмся к нашему разговору. Ты ведь понимаешь, по всей земле идёт война. Тёмные силы жаждут крови и жертв. Нужно обдумать всё!

– Барин, пожар, горим! – что есть силы закричал сторож Василий, на мгновение сунув своё искажённое ужасом бородатое лицо в окно.

Штерн не мешкая побежал к выходу.

– Оставайтесь дома! – крикнул он дочери на бегу.

Над зданием ткацкой фабрики клубился чёрный густой дым, а в широких окнах виднелись бушующие языки пламени.

– Боже мой, что же такое происходит? – испуганно спросила прибежавшая на шум младшая сестра.

– Пожар, Лизи! Одно из самых опасных происшествий! Будем ждать, что будет.

– Побежим туда, посмотрим…

– Нет, этого делать никак нельзя! Это опасно! Неизвестно, отчего возник пожар. Надо быть осторожнее. Иди в свою комнату и чем-нибудь займись. Пойду проверю окна и двери, – сказала Софья и поспешила из библиотеки.

– Интересно, чем я могу заняться, когда происходит такое?! – удивлённо, с долей возмущения сказала Лиза, отправляясь наверх.

* * *

Возле объятой пламенем ткацкой фабрики стояли зеваки. Штерн, соскочив с коня, бросился в гущу народа. Управляющий фабрикой Семён Михайлович Молодцов, с растрёпанными волосами, весь перепачканный сажей, командовал спасением уцелевшего оборудования и имущества: каких-то ящиков с бухгалтерскими отчётами, предметами мебели из дирекции, коробками крупных и мелких бобин ниток и суконных рулонов. Он суетливо бегал между рядами поливальщиков, которые ловко передавали друг другу наполненные водой вёдра и так же, по цепочке, возвращали их пустыми тем, кто стоял ближе к реке. Со стороны Молодцов казался неуправляемой, сорвавшейся с катушек игрушечной обезьянкой. Пожар, охвативший почти всё здание фабрики, больше не давал никакой возможности вырвать из своих огненных объятий хоть что-то ещё ценное.

– Беда! В суконном цеху двое остались, балкой накрыло!.. – крикнул Штерну пробегающий мужчина, участвовавший в спасении фабричного добра.

– Прекратить! – зычно крикнул Штерн. – Приказываю прекратить! – повторил он ещё раз. – Нет смысла, – уже спокойно, сухо сказал он суетившемуся управляющему.

– Всем наза-а-ад! – закричал Молодцов зычным голосом, стоя на ящике и перекрёстно размахивая руками в знак прекращения каких-либо спасательных действий.

– Сколько добра сгорело!.. Господи, помилуй! – раздался женский голос позади Штерна.

– Поджог, не иначе, – ответил спокойно кто-то из мужиков, стоявших рядом с пустыми вёдрами и лопатами.

Понимая, что их старания были тщетны, люди сникли. Кто-то плакал навзрыд, причитая и повторяя одни и те же слова о том, что же теперь будет, как же теперь жить, куда теперь податься и чем кормить детей. Другие стояли молча, и смотрели на пожар как на адское светопреставление, и не могли пошевелиться от ужаса, объявшего их. Были и те, которые злорадно посматривали издалека на Штерна и перемигивались. Тайный кружок революционеров, возглавляемый беглым каторжанином Зале́сским, объявленным в розыск, активно вёл в среде рабочих пропаганду против капиталистов и «загнившей буржуазии». Как раз сегодня несколько человек, пару месяцев назад заявивших о своём желании примкнуть к числу социал-демократов, прошли боевое крещение, исполнив приказ Залесского – поджечь фабрику местного капиталиста Штерна. Не задумываясь над последствиями, ревнители свержения самодержавия и уничтожения буржуазии гордились результатом своего дела.

– Яков Маркыч, вы бы ехали домой, вам бы успокоительного принять. Теперь уж ничего не поделать, – участливо сказал управляющий, обтирая своё потное и перепачканное сажей лицо грязным платком.

– Да-да, голубчик! Непременно!

* * *

Вернувшись домой, Яков Маркович был тих и задумчив. Не замечая прислуги, он проследовал в свою комнату. Заботливая Дарьюшка принесла ему медный таз и кувшин с прохладной водой. Штерн тщательно вымыл руки и умылся. Взяв полотенце с плеча девушки, он внимательно посмотрел ей в глаза.

– Вот и до нас докатилось, – тихо сказал он.

– Что же теперь будет? – cпросила она.

– Будет только хуже. Об этом мы поговорим завтра, а сейчас спать, – устало ответил Штерн и сел на кровать, расстёгивая манжеты на рубашке.

– Мне как прикажете… – не договорила Дарьюшка, остановившись у дверей с тазом и кувшином.

– Иди спать, душа моя, надо поспать. Скоро третьи петухи. Надо поспать, – задумчиво повторил Штерн.

– Доброй ночи, барин, – угодливо сказала Дарья, сделав лёгкий кни́ксен, и плавно вышла из комнаты хозяина.

Утро следующего дня выдалось дождливым и ветреным. По всей округе разносился запах сырой палёной шерсти и гари. Фабрика, выгорев дотла, представляла собой жуткое зрелище. В некоторых частях здания дымились обгоревшие тюки необработанной овечьей шерсти, войлочные и фетровые рулоны, станки для вы́чески, прядильные и ткацкие, склады с готовыми валенками и самое дорогое – уже готовое сукно – срочный заказ для армии. Рабочие, подошедшие к назначенному времени, толпились у проходной, тихо обсуждая это жуткое событие прошлой ночи и ожидая распоряжений хозяина фабрики, от которых напрямую зависела жизнь их семей.

На всю округу не было подобной фабрики, куда бы можно было обратиться, пусть даже за половину жалованья. В нескольких верстах были две старые ткацкие, да работать там – что отбывать каторгу. Рабочие это хорошо знали. Доб рая слава лежит, а плохая впереди бежит! Каждый из рабочих, возвращаясь с пожара домой, думал о своём дальнейшем житье– бытье. Без занятости на производстве для мужчин призывного возраста был один путь – на фронт. Так, в одночасье оборвалась тонкая нить надежды сотен людей на лучшее будущее. Неизвестность – страшное испытание для человеческой души! Не каждый способен выстоять и найти выход из трудного положения, не каждому даются сила духа и воля к победе над собственными слабостями и страхами. Но тот, кто нашёл в себе силы идти вперёд, сцепив зубы и собрав всю свою волю в кулак, тот достоин уважения во все времена.

– Товарищи рабочие! – громко крикнул незнакомец в косоворотке и накинутом на узкие плечи пиджаке, забравшись на обгоревший ткацкий станок.

Рабочие, развернувшись на обращение, с интересом рассматривали этого незнакомца.

– Я знаю, – продолжил он тише, – вы в смятении. Вы не знаете, что теперь будет. Вы не знаете, что делать. Куда идти и на что жить? Чем кормить свои семьи? Вы не знаете, как такое произошло. А не задумывались ли вы, что пожар мог быть умышленным? Может быть, хозяин сам замыслил уничтожить производство, чтобы оно не досталось в скором времени вам? Вы, я уверен, знаете, что творится во всём мире. Грядёт революция! Вся власть и всё производство скоро будут в руках пролетариата, в ваших руках, товарищи! Война империалистов будет остановлена. Они и так уничтожили массу народа. Теперь они решили уничтожать и производство.

– Погодь баламутить! Ты хто таков? – раздался сердитый бас неподалёку от оратора.

– Верно! Сам-то ты чьих будешь? Не видали тебя раньше! – послышались голоса рабочих.

– Братцы, я такой же, как и вы – рабочий человек! – поспешил сообщить чужак, стукнув себя в грудь кулаком, крепко сжимающим форменную фуражку. – Свой я, братцы!

– Свой ай не свой, энта нада поглядеть! – выступив вперёд, сказал тот же мужик басом, направляясь сквозь толпу к оратору.

– Да ты чаво, Кузьма, это же товарищ Залесский, из Петрограда! Остынь, пускай говорит! – пытаясь остановить дородного мужика, громко выкрикнул один из новоиспечённых социал-демократов.

– Говори, раз начал, – подыгрывая своему товарищу, поддержал рядом стоявший парень с кудрявым чубом и фуражкой набекрень.

– До́бро, – довольно кивнув, продолжил Залесский. – Товарищи рабочие, вы можете не знать, насколько хитёр и опасен ваш «благодетель». Капиталист не потеряет оттого, что сгорела фабрика. Она застрахована, и он получит от банка свои деньги обратно. А вот рабочий человек останется без гроша и без работы! Вшей в окопах кормить вас отправить решил хозяин, не иначе! Другого пути нет для вас. Агент мирового капитализма ваш Штерн! Хватит немчуре пить кровь русского народа! Долой капиталистов! По всей стране народ проснулся. Проснитесь и вы! Хватит немцам губить русский народ! Задумайтесь, братцы! В окопах эти немцы нас газом травят, а на нашей же землице голодом решили уморить! Подумайте хорошенько над моими словами!

– Дык, а чаво ж таперь нам деи́ть? – спросил кто-то из толпы.

– Требуйте выплат за простой. Пусть раскошелится! А не выплатит, тогда посмотрим, что дальше с ним делать, – довольный результатом своей агитации, ехидно улыбаясь, сказал Залесский.

– Братцы, жандармы! – крикнул чубатый парень.

– Молчок, ребята, за добрый совет язык за зубами держите! Они разбираться не станут, кто мне друг, а кто нет, – на ходу сказал Залесский и затерялся среди рабочих.

Тем временем, очнувшись ото сна в шесть утра, как обычно, Яков Маркович, казалось, был готов действовать. За пару часов он пришёл в себя и уже работал в кабинете. Позвонив в колокольчик, он торопливо что-то дописывал.

– Слушаю-с, барин! – сказала Дарьюшка.

– Даша, знаешь ли ты, как я привязан к тебе? – спросил Штерн.

– Знаю, – ответила девушка.

– Веришь ли ты, что ближе моих девочек и тебя у меня нет никого?

– Верю, – сказала Дарьюшка.

– Хорошо, – задумавшись на мгновение и пристально глядя ей в глаза, он продолжил: – Вот это документы о том, что Лиза и Соня – твои приёмные дочери. С этого часа вы – семья, и я отправляю вас в Польшу, в Краков. Там у меня куплен небольшой дом. Вы поселитесь там, и никто не должен знать о вас ничего, кроме того, что вы члены одной семьи. Твоя фамилия теперь – Штерн. В Польше много немцев, там вы будете в безопасности. Вот деньги на первое время, чековая книжка будет у Софи. Всё необходимое в том доме имеется. Отправляетесь сегодня пополудни. Брать с собой дозволяю дорожный саквояж, не более того. Пусть все думают, что вы отправляетесь в город перед началом учёбы.

– А как же ты… Вы? – оговорившись, со слезами на глазах спросила Дарьюшка.

– Я пока останусь здесь, – задумчиво ответил Штерн. – Да, ещё… Лиза не должна знать, куда вы направляетесь, до тех пор, пока не минуете границу губернии, – добавил он.

Несколько дней в селе с утра до ночи работали полицейские и следователь. В результате расследования причин возникновения пожара было установлено, что одновременное появление огня на фабрике, а также рядом находящихся в складах и амбарах явилось следствием организованного поджога. Атмосфера была накалена работой полицейских. Рабочие, которых Штерн не обижал и не притеснял, которые знали его с рождения и были благодарны ему за доброту и поддержку, негодовали на поджигателей. Некоторые промеж себя называли имена и потайные места, где они скрывались от полиции. Однако никто не решился сообщить об этом следователю. Все опасались за свои жизни и за жизни своих семей.

* * *

– А ну, стой! – услыхал управляющий фабрики Молодцов хриплый голос из придорожных кустов. – Стой, вражина, выворачивай карманы, доставай свои партмонеты и портсигары, грабить будем! – по-медвежьи, напролом выходя из зарослей шиповника и ежевики, проревел знакомый мужик, многие годы проработавший на сгоревшей фабрике Штерна красильщиком сукна.

Вслед за ним показались ещё несколько человек в замызганных рубахах и порта́х. Один, поспешно продираясь сквозь заросли на дорогу, лаптями зацепился за крепкие и колючие ветки.

– Мать твою! – выругался он, свалившись в самую гущу зарослей.

– А ну, давай деньжонки, барский ты хвост! – прогудел бывший красильщик.

– Братцы, да что вы такое творите? – пытаясь сдержать напугавшегося коня и взять ситуацию под контроль, твёрдо и спокойно сказал Семён Михайлович. – Как можно, вы ж меня знаете! Откуда у меня с собой деньги? Я же не барин, а наёмный, как и ты, – обратившись к здоровяку, сказал он. – Ты же меня знаешь! Разве я тебя когда чем обидел или барин наш? Нет, вы только поглядите на них, свои доморощенные варлыга́ны – бандиты с большой дороги! – продолжил он, заметив смущение и нерешительность новоиспечённых грабителей. – Почто же вы тут с кистенём взялись сидеть? Не ровён час, сообщит кто-нибудь в полицию, что вон, мол, штерновские-то зажрались, разбаловал их барин! Фабрику, вишь, спалили, семьи с детьми по́ миру пустили, а сами по придорожным лесам да кустам сидят, всех конных и пеших стращают, добро чужое отнимают, кары Господней не боятся!

– Ну, а чаво таперь нам усем деить, коли усё огонь слизал? – вставил стоявший поодаль.

– Дык, огонь-то по страшному умыслу слизал. Тот, кто «петуха подпустил», тому терять нечего: одна дорога – на каторгу! Ни семьи, ни деток малых у него, видать, нетути! – поймав интерес мужиков и окончательно взяв ситуацию под контроль, сказал Молодцов. – Да вы вот и сами-то посудите, кому польза и кому вред от этого пожара? Вот так вы жили? Знали работу, да не как на других фабриках, а с уважением! Барин-то наш, Яков Маркыч, не энтим вон кровососам ровня, – показав кнутом в сторону соседнего села, где тоже была фабрика, повысив голос, чётко сказал Молодцов. – Наш-то и школу для фабричных построил, и учителя с врачом из Петрограда выписал для вас и семей ваших. Кому – ссуду на дом, а кому – и землицы в аренду за гроши отмерил для огородов. Работай на совесть, только не пакости! А на других-то вон фабриках в подвалах за провинности шкуру живьём розгами сдирают, на каторгу да в штрафные роты угоняют. Эх, братцы, да разве такого хозяина обижать можно?! Вернитесь, пока не поздно по своим домам, а я забуду про всё это форменное безобразие!

– А как же мы таперча вернёмси, мы уж одного тута давеча ошкурили на пять рублёв серебром, – засокрушался здоровяк, задумчиво почёсывая чёрной от краски пятернёй свой кудлатый затылок.

– Паго-о-одь, Стяпан, – включился в разговор второй, всё это время стоявший позади Молодцова. – А чаво мы тады энтому каторжному-то обскажем? Он нам тута велел орудовать!