Текст книги "Первый шаг к мечте"

– Миллионы баксов? – Лицо у Гоши вдруг стало обиженным, почти злым. – Я так и знал, что эта старая сволочь меня кинет. Всем досталось что-то стоящее, только мне железо, которое, оказывается, еще и продать нельзя. Ну почему? Почему? Я такой же внук, как и вы, но мне он марки отчего-то не оставил.

– Да ты и знать про них не знал, – насмешливо сказал Виктор. – Ты ж пять минут назад заявлял, что это никчемные бумажки, а теперь получается, что они тебе срочно понадобились?

– Да ладно, Гошарик. – Николай безучастно потянулся и повернулся к младшему двоюродному брату: – Ну хочешь, я с тобой поделюсь этими марками, когда они мне достанутся?

– Что это еще за аттракцион неслыханной щедрости? – резко спросила Вера Георгиевна. – Коля, если дед оставил эти марки тебе, то ты ими и владей. Сашкиным детям и так немалый куш достался. Вот еще, нашими крохами с ними делиться.

– Да брось, мама, – Николай беспечно махнул рукой. – По сравнению с мировой революцией деньги – ничто.

– Какой революцией? – Теперь уже Вера Георгиевна всерьез всполошилась. – Ты связался с либералами? С оппозицией? Боже мой, тебя уволят, арестуют… На что ты будешь жить? А что будет с твоим братом? Его уволят из Газпрома.

– Мама, мама, ни с кем я не связался, успокойся. – Николай досадливо поморщился и провел рукой по лбу, как будто у него болела голова. – Главное – жить, а на что – это уже второй вопрос. Но, чтобы тебя утешить, скажу, что меня никто не увольняет, и Витьку тоже.

– Я не поняла, – вступила в разговор Надежда Георгиевна и отправила в рот аккуратное маленькое пирожное со взбитыми сливками, – а что, мне папа разве ничего не оставил? Может быть, вы не до конца дочитали, уважаемый?

– Ни мне, ни тебе, – зло уточнила ее старшая сестра, – только нашим мальчикам.

– В завещании еще имеется приписка, что не указанным в нем родственникам положены доходы от капиталов, находящихся в трастовом фонде. Эту информацию вы уже заслушали от Рафика Валидовича и Нины Григорьевны. – Нотариус слегка поклонился в сторону названных. – Также в завещании указано, что Георгий Егорович Липатов не оставляет ничего своей младшей дочери Мальвине Липатовой, поскольку еще при своей жизни передал ей все, что считал нужным. Дата, подпись. Всё.

– Мальвине? А при чем здесь Алька? Да отец про нее много лет и слушать не хотел. – Вера Георгиевна поднялась с кресла и гневно уставилась на собравшихся: – Что он ей передал? Когда? Он отнял это у наших детей!

– Алька ему тоже дочь, – мимоходом заметил Рафик. – Мне странно, Вера, что ты об этом забыла.

– Она своим поведением вычеркнула себя из списка его детей, – ответила Вера. – Отец много раз об этом говорил. Он не мог ей ничего оставить.

– Так он и не оставил, – философски заметил Артем. – Все, что он считал нужным ей отдать, он отдал при своей жизни. С тем же успехом это могло быть и двадцать лет назад. Так что береги нервную систему, тетя Вера.

– Нет, я все равно не поняла. – В голосе Надежды послышались плаксивые нотки. – Что мне оставил папа?

– Мамочка, – Артем подошел к матери и обнял ее за полные плечи, – ты будешь получать такое же ежемесячное содержание, как сейчас. У тебя будет все, что тебе нужно. И это главное. Правда ведь?

– Чистая правда, – сообщила Надежда Георгиевна и, улыбнувшись, потянулась за новым пирожным.

– Ну что ж, если мы закончили и всем все понятно, то давайте отпустим господина нотариуса и разойдемся, – подытожил Рафик, вставая со своего стула. – Встретимся за ужином, там и поговорим. Если же у кого-то будут вопросы, то я буду здесь, в кабинете, и готов на них ответить. Витя, тебе не интересно, куда и как я вложил деньги фонда?

– Интересно, – Виктор говорил, впрочем, довольно флегматично, – но не настолько, чтобы я тратил на это время. Ты – хороший бизнесмен, Рафик, так что я убежден, что ты сделал все правильно. Ко мне напрямую это не относится, в твоей честности я убежден, так что за маму спокоен. Остальное меня не касается.

– Тебя только что оставили без штанов, а ты спокоен, и тебя ничего не касается. – Марина вдруг вскочила с кресла и нависла над мужем: – Тряпка, слизняк, ничтожество. Да ты представляешь, как бы мы могли жить, если бы ты получил свою долю ВСЕХ денег!

– Душа моя. – Он смерил жену взглядом, в котором сквозила безмерная усталость. – Все свои деньги я заработал сам, хотя мне тут уже и намекали, что своим положением в обществе я обязан деду. Мне на жизнь хватает, Нателлу я тоже обеспечил. Ее задача – получить образование и удачно выйти замуж.

– А я? – В голосе Марины послышались слезы.

– А что ты? – Виктор пожал плечами. – У тебя, моя дорогая, столько шматья и украшений, что впору открывать магазин. Если ты все это не ценишь, то это твоя проблема. Кстати, я не очень понимаю, почему тебя так волнуют размеры моего состояния. Надеешься при разводе захапать половину? Не получится, любимая. Именно для защиты от таких поползновений дед и создал трастовый фонд.

– Мерзавец, дурак, идиот! – Марина все-таки залилась слезами и выскочила из кабинета. Остальные задвигали мебель, заговорили громче, чем нужно, чтобы скрыть неловкость от сцены, свидетелями которой стали.

– Забей, брат, – Николай хлопнул Виктора по плечу. – Вот я потому и не женюсь, что знаю – все беды от баб. Не грузись.

– Да я и не гружусь. – Виктор говорил как-то вяло, как будто из него выпустили весь воздух. – Перебесится – перестанет. Не впервой.

На этом процедуру оглашения завещания можно было считать закрытой.

* * *

Чарушин отозвал в сторону Тату, тронув ее за рукав:

– Нам бы переговорить.

– Да, конечно. – Молодая женщина выглядела рассеянной. – Не обращайте на меня внимания, Никита, мне немного не по себе. Я, конечно, понимала, что дед обязательно оставит мне что-то. Деньги. Честное слово, я не думала о том, сколько. Но получается, что он оставил мне усадьбу, которая представляет собой целое состояние, да еще и средства на ее содержание, которые значительно превышают потребности. С одной стороны, я теперь богатая женщина, которая может себе позволить не работать, переехать сюда и жить здесь круглый год, занимаясь хозяйством. С другой – это не по мне. Я люблю свою работу и никогда не хотела стать рантье, озабоченной лишь вопросом, ровно ли подстрижены кусты и какой соус сегодня подадут на обед. Ну и, кроме того, я просто боюсь, что не справлюсь с ответственностью за усадьбу. Это же только выглядит красиво, но на самом деле кусты все-таки нужно подстригать, платить налоги, чинить прохудившуюся крышу и периодически менять протекающие трубы.

– Ерунда. – Никита ободряюще улыбнулся. – Глаза боятся, а руки делают. Не думаю, что это сложнее химии органических соединений, которой вы занимаетесь. И потом, я уверен, что Рафик не откажет вам в помощи.

– Это вне всякого сомнения. – Тата впервые за время их общения улыбнулась открыто и радостно. – Рафик – один из самых чудесных людей, которых я знаю. И он никогда нас не бросит.

– Тата, а вы можете рассказать мне историю появления Аббасова в вашей семье? Он так предан Георгию Егоровичу, а вы с таким восторгом о нем говорите. Кто он? Откуда взялся?

– О, это удивительнейшая история. – Тата рассмеялась, будто колокольчик прозвенел в тишине опустевшего кабинета. Разошлись родственники, куда-то исчез даже Рафик, пообещавший остаться, чтобы ответить на оставшиеся у кого-то вопросы. Сейчас в комнате они с Никитой были вдвоем. – Если бы она произошла не в моей семье, а мне ее рассказал кто-то другой, я бы ни за что не поверила.

Тата принялась рассказывать, и Чарушин действительно верил с трудом, настолько не соотносились излагаемые Татой факты с образом, который сложился у него в голове за последние несколько дней, сурового и непримиримого Липатова.

Тридцать три года назад, когда жена Липатова Софья еще была жива, она работала заместителем директора одной из областных вещевых баз. Услышав это, Чарушин коротко усмехнулся: где ж еще могла работать жена директора крупного завода, как не заведовать дефицитом. Однажды судьба забросила ее в служебную командировку в Азербайджан. Гостеприимство принимающей стороны было по-настоящему восточным. О гостинице не шло и речи, Софья Александровна поселилась у директора предприятия, к которому приехала договориться о поставке хлопковых тканей.

Его жена Адиля прониклась к Софье, дым в кухне стоял коромыслом, готовились самые вкусные блюда национальной кухни, не закрывались двери от гостей, рекой лилось вино, настоящая азербайджанская «Матраса», вкус которой Софья запомнила на долгие годы, не прекращались разговоры за полночь. Софья и сама не знала, отчего ей так интересно с этими совсем не знакомыми ей доселе людьми.

Недельная командировка пролетела так быстро, что Софья ее и не заметила. Казалось, еще вчера переживала, что надолго уезжает из дома, оставляя маленькую дочку, позднего ребенка, на которого не могла наглядеться и надышаться. А теперь пора паковать чемоданы, собираясь в обратный путь.

Накануне отъезда на огонек заглянула соседка, принесла собственноручно изготовленную шекербуру. Софья ела и не могла оторваться. Нежнейшее дрожжевое тесто таяло во рту, оставляя на языке начинку из дробленого фундука с сахаром. Вкусно было, не передать словами. Софья украдкой раздумывала, прилично ли будет взять еще штучку, краем уха прислушиваясь к разговору соседки с хозяйкой дома. Рассказывала женщина про старшего сына своего брата, талантливого, способного мальчика, только что окончившего школу. Парень из горного селения не мог рассчитывать на поступление в институт, несмотря на то что окончил школу с золотой медалью. В математике, химии, физике он разбирался отлично, только у его простых родителей не было денег на взятки.

– Вот повезло нашему соседу Акшину, у него знакомые в Ленинграде живут, – говорила женщина. – Приютили его дочку, та в Институт культуры поступила, на библиотекаря учится, уж закончит через год. А моему брату рассчитывать, кроме себя, не на кого. Пропадет же мальчишка, вот как есть пропадет. Он способный, ему учиться нужно, а возможности нет. Вот скажи мне, Адиля, есть ли на свете справедливость?

Вкуснейшая шекербура была ли тому причиной или то внимание, которым окружили Софью в этом гостеприимном доме, но она внезапно, даже для самой себя, сказала:

– Вот что. Я завтра домой улетаю. Живу, конечно, не в Ленинграде, в Череповце, но и у нас в области Политехнический институт имеется. Если успеете собрать до завтра вашего племянника, то я увезу его с собой. Мой муж – большой человек, с поступлением в институт проблем не будет, а дальше уж парень пусть сам старается, учится как следует. Где поселить – найдем, с едой поможем, приглядим первое время, чтобы глупостей не наделал. Хотите?

Соседка залилась слезами, бросилась целовать Софье руки, Адиля смотрела на свою гостью благоговейно, со слезами на глазах, на шумиху вышел хозяин, услышал о предложении Софьи, торжественно водрузил на стол азербайджанский коньяк десятилетней выдержки. За прощальными разговорами и пиршеством провели чуть ли не всю ночь, лишь соседка куда-то подевалась, видимо, сообщать радостную новость своему брату.

Наутро невыспавшаяся, хмурая от винно-коньячного похмелья Софья вылезла из «Волги» у здания аэропорта, приняла от водителя свой чемодан, расцеловала в обе щеки заплаканную Адилю, по очереди обошла всех, кто приехал попрощаться с ней, а народу собралось немало. В общей толчее она не сразу заметила худенького юношу, почти мальчика, стоящего чуть в стороне. Черные брюки с острыми, тщательно заглаженными стрелками, белоснежная рубашка с закатанными рукавами, небольшой фибровый чемоданчик в одной руке и связка книг в другой. Таким Софья Липатова увидела Рафика Аббасова в первый раз.

– А это и есть наш Рафик. – Мальчишку чуть подтолкнули в спину, заставив сделать шаг вперед. Он неловко переступил длинными ногами, покраснел, дернул тонкой шеей с выступающим кадыком, поздоровался смущенно. – Билет мы купили. Вот, «Баку – Москва», все как положено.

Софья на минуту испугалась той ответственности, которую взяла на себя. Мальчик выглядел чистеньким и спокойным, но, как известно, чужая душа потемки. Как он поведет себя, оставшись в чужом городе без родительского присмотра. Справится ли с ним Софья. Не наделает ли бед. На эти вопросы у нее не было ответа. Но не откажешься теперь, когда он стоит перед тобой и все надежды на новую, интересную жизнь просто написаны на его красивом, породистом лице с крупными чертами.

Подали на посадку самолет. Софья вздрогнула, прогоняя сомнения, и обняла Рафика за плечи, приглашая идти с нею.

– А верхняя одежда у него какая-нибудь есть? – вдруг опомнилась она. – У нас и летом-то бывает прохладно, а уж осень скоро, а потом и зима. Морозы.

Толпа провожающих замерла, не понимая, что делать, потом кто-то из провожающих мужчин решительно снял пиджак и накинул его на Рафика:

– На, носи. Не подведи нас. Учись хорошо. Становись большим человеком.

Так, в пиджаке не по размеру, Рафик Аббасов и прилетел в Москву, а потом на поезде доехал вместе с Софьей до Череповца. Встречающему ее на вокзале мужу она сказала просто:

– Это Рафик, он поживет у нас, а потом поступит в институт. Ты должен ему помочь. Я обещала.

– Вот так все и случилось, – подытожила Тата. – Рафик действительно оказался очень способным, окончил Вологодский политех, потом еще в Москве учился, в аспирантуре, кандидатскую защитил, докторскую написал. Жил он, конечно, в общежитии, но к нам, в Череповец, приезжал на каникулы. Дед ему деньгами помогал, на практику устраивал и потом, в Москве, тоже поддерживал. Он всегда говорил, что Рафик – самый выдающийся из всех его детей, пусть и приемный.

– А как родные дети приняли то, что семья приютила азербайджанского мальчика? – полюбопытствовал Чарушин.

– Да, в общем, никак. Когда он появился, папа, тетя Вера и тетя Надя уже взрослые были, жили отдельно, со своими семьями. Да им бы и в голову не пришло идти против решения отца. Тем более что Рафик все-таки в общежитии обретался, в семье бывал лишь наездами, никого это не смущало. С родителями жила только Алька, ей тогда четыре года всего было, так вот она Рафика обожала. Он, когда приезжал, усаживал ее на шею и катал по всей квартире, а она смеялась громко, заливисто. Мне мама рассказывала. А потом, когда бабушка умерла, Рафик вообще был тем человеком, который деда из депрессии вытащил. Он к тому моменту политех уже окончил и в Москву переехал, но, когда бабушка заболела, почти каждые выходные приезжал, сидел с ней, помогал похороны организовать. И когда мой папа погиб, он тоже здорово помог. Мне тогда уже пятнадцать было, дед сюда переехал, Рафик на заводе обосновался, тогда еще, правда, он не директором был, а заместителем, но все равно работы у него всегда было море. Он приехал в Видяево, был рядом с мамой, все вопросы брал на себя, потом нас сюда перевез. В общем, он мне стал как отец. Поэтому я и уверена, что никогда он меня в беде не бросит.

– Понятно, – задумчиво протянул Никита, прикидывающий, мог ли верный Аббасов убить своего приемного отца Липатова, чтобы избавиться от возможного контроля со стороны старика? В его руках был трастовый фонд с огромным капиталом, изъять который можно будет лишь через пятьдесят лет. Что останется от этих денег к тому моменту? Как проверить чистоплотность управляющего? Стоит ли верность и преданность ста двадцати миллионов долларов?

– А почему вы обо всем этом спрашиваете, Никита? – спросила проницательная Тата. – Просто из любопытства или…

– Или, – серьезно ответил Чарушин. – Видите ли, Тата, вчера мы с Ниной Григорьевной совершили небольшую лыжную прогулку к месту гибели вашего деда. И теперь я совершенно убежден, что вы были правы. Интуиция вас не обманула. Ваш дед был убит.

– Боже мой, – Тата прижала к приоткрывшемуся рту ладошку, – какой ужас! Мне так не хотелось в это верить, Никита. Так не хотелось. Но почему вы так решили?

– Собака, – непонятно объяснил Чарушин. – На него натравили большую собаку, а он их не любил и боялся. Ваш дед запаниковал, попытался убежать, лыжи ему помешали, он запутался и упал. А дальше то ли он сам ударился головой о камень, то ли его ударили… Последнее кажется мне более вероятным. Его убили, Тата, а потом обставили все так, будто это был несчастный случай. И теперь мне очень хочется выяснить, кто именно это сделал и ради чего.

– Выясните, обязательно выясните, Никита. – Тата схватила его за руку. Ладони у нее были сухими и горячими. – Дед был непростым человеком, но, несомненно, порядочным и добрым. Да-да, добрым, несмотря на всю свою жесткость и прямолинейность. Он был достоин того, чтобы умереть естественной смертью, он никому и никогда не делал зла. И если его убили, то убийца должен быть наказан.

– Тата, а вы понимаете, что преступником, скорее всего, является кто-то из вашей семьи? Вы понимаете, что расследование, а главное, его результат нанесут всем вашим родственникам ужасный удар?

Молодая женщина немного подумала, перед тем как ответить.

– Да, понимаю, – наконец сказала она. – Вы знаете, Никита, дед как-то раз сказал мне, что нет на свете ничего важнее справедливости. Я не помню, почему об этом зашел разговор, но он сказал, что справедливость рано или поздно все равно должна быть восстановлена, даже если от этого кому-то будет больно. Я с ним согласна. Для меня будет большим потрясением узнать, что один из моих родных – убийца, и я очень надеюсь, что в ходе своего расследования вы выясните, что это не так, а виноват кто-то другой. Люба, Валентина, шофер, дворник, случайный прохожий, я не знаю. Но если все-таки это будет кто-то свой, я приму это, обещаю вам. Приму ради справедливости.

Никита наклонился и поцеловал тоненькую руку, которая до сих пор крепко обхватывала его запястье.

* * *

Атмосфера за ужином, как ни странно, была мирной. Если кто-то из родственников Георгия Липатова и испытывал жестокое разочарование, связанное с особенностями завещания и тонкостями распределения наследства, то виду не показывал. Пожалуй, напряженнее других выглядела лишь Вера Георгиевна, демонстративно фыркающая каждый раз, как в ее поле зрения оказывалась Тата. Ольга Павловна была похожа на человека, которого минуло огромное несчастье. На ее лице было написано такое облегчение, что Чарушин даже начал гадать, чем оно вызвано.

Тем, что усадьба досталась Тате? Тем, что Гоша не устроил скандал из-за того, что ему пришлось довольствоваться лишь тремя машинами? Тем, что она сама теперь обеспечена до последних своих дней? Знать бы…

За столом Рафик и Виктор обсуждали последние экономические и политические новости, Николай не поднимал глаз от ноутбука, в котором что-то увлеченно читал, Надежда Георгиевна сосредоточенно ела, полностью сконцентрировавшись на утке в брусничном соусе и крохотном отварном картофеле, исходившим ароматным укропным паром.

Артем о чем-то разговаривал с Ниной. Сразу видно, что, пользуясь случаем, брал юридическую консультацию. Он вообще был не промах, этот Артем. Никита уже успел это заметить. Выглядел добродушным простаком, но на деле тюфяком не был. И глаза у него умные, цепкие, въедливые. Сразу и не отцепишься.

Не поднимая глаз, медленно и аккуратно ела Валентина. Как будто думала о чем-то другом, постороннем, не имеющем отношения к происходящему здесь и сейчас. Сновала между кухней и столовой Люба, раскрасневшаяся, деловитая, и убирала грязные тарелки, и сменяла салат на горячее, а затем на десерт и кофе.

– Господи, впереди еще один бесконечный вечер. – Виктор со вздохом отодвинул тарелку. Звякнули приборы. – Никогда не понимал, как дед может жить в этой глуши. Сидишь запертый в четырех стенах. Так и до клаустрофобии недалеко.

– Можешь в город съездить, – спокойно сказал Рафик. – Тебя ж тут к стулу не приколачивают.

– А в городе этом вашем что? – В голосе Виктора зазвучала насмешка. – Областной драматический театр? Провинциальная картинная галерея? Или киношка в торговом центре? Ты куда мне посоветуешь отправиться?

– Да хоть по парку погуляй, – подал голос Николай. – А что, между прочим, полезно для здоровья.

– Была нужда таскаться по холодине. – Виктор снова фыркнул. – Нет, все эти сельские прелести не для меня. Скорее бы уже истек отпущенный дедом срок для выражения нашей скорби и можно было уехать домой.

– Может, марки посмотрим? – предложил Артем. – Интересно же. Я дедову коллекцию только один раз видел, да и то мельком.

– А мы смотрели, правда, Колька? – Виктор встал из-за стола, молодцевато втянул живот. – У деда прелюбопытная коллекция, надо признать. Не то чтобы я был выдающимся филателистом, но должен признать, что дед умел выбирать стоящие вещи.

– Даже интересно. – Гоша вытянул тощую шею, тоже стал выбираться из-за стола. – А мне покажете?

– Да, конечно, покажем. – Артем хлопнул его по плечу. – Пошли в библиотеку. Ну, если Раф разрешит, конечно.

– Марки ваши. – Аббасов пожал плечами. – Можете рассматривать сколько угодно. Кляссер в сейфе, но я сейчас его достану. В кабинете или в библиотеке?

– Давай в библиотеке, там можно на ковре расположиться. А, Вить, твое достоинство позволит тебе сидеть на ковре или пузо помешает? – В голосе Артема звучало дружеское подтрунивание, не больше, но глаза смотрели все так же остро, внимательно.

– Мальчишки! – Виктор махнул рукой и пошел к выходу из столовой.

– Татка, а ты пойдешь? – Артем чуть задержался в дверях, посмотрев на двоюродную сестру.

– Нет, я лучше Любе на кухне помогу, – сказала Тата. – Я ничего в марках не понимаю, если честно.

– Никита, Нина, Маришка, мы и вас приглашаем. – Артем все не успокаивался. – Это, конечно, наше с братанами наследство, но если вам интересно, то добро пожаловать.

– Нет уж, вот скукотища. – Марина повела совершенными плечами в открытом вечернем платье. – Я пойду в сауну, как говорится, почищу перышки. Ну, и Нателле позвонить нужно. Сердце матери всегда тоскует по своему ребенку.

– Сказал бы я, по кому ты тоскуешь и каким местом, – грубо сказал Виктор. В его голосе, обычно таком спокойном, даже ленивом, вдруг прорвалась плохо скрываемая ярость. – Шлюха!

– Истерик и импотент. – Марина еще раз выразительно дернула плечиком.

– Я с тобой разведусь. Ты у меня довыделываешься…

– Господи, как с тобой скучно, Липатов. Как с вами со всеми скучно. – Она повернулась и медленно пошла к выходу из комнаты, понимая, что все собравшиеся провожают ее глазами.

– Витя-а-а, это невозможно, – простонала Вера Георгиевна.

– Мама, я тебя умоляю, не начинай. – Внезапная буря улеглась так же быстро, как и возникла. Виктор снова выглядел уравновешенным и апатичным. – Все, спектакль окончен. Как написал французский драматург Эрик Эммануель Шмитт, все это просто маленькие супружеские неверности. Не берите в голову. Пойдемте смотреть марки. Если вам все еще интересно.

– Мне интересно, – сказал Никита, обменявшись с Ниной быстрым взглядом. Вообще-то после ужина он планировал сходить в коттедж к жене и сыну, но сейчас принял решение остаться. Ему показалось вдруг, что это важно.

– И мне, пожалуй, – кивнула Нина.

На самом деле больше всего на свете ей хотелось подняться в свою комнату и немного подумать. Все, что происходило в этом доме, ей отчего-то не нравилось. Вчерашняя лыжная прогулка и сделанное на ней открытие были ли тому виной, неожиданная ответственность за огромное состояние, вложенное в траст, или поведение Павлова, который по-прежнему молчал и не выходил на связь, она не знала.

Тревога съедала ее изнутри, требовала выхода, а выпустить ее, запертую внутри черепной коробки, можно было, лишь разложив все мысли по полочкам и дав себе ответы на все вопросы, даже неприятные. Так уж Нина Альметьева была устроена. Думая, она успокаивалась. Но Никита дал понять, что она нужна ему в библиотеке, и Нина решила пойти. В конце концов, интересно же, чем все это кончится.

Когда она вошла в библиотеку, мужчины уже сидели на полу и в предвкушении смотрели на кожаный кляссер с тиснеными корочками. Не очень большой, но солидный, дорогой.

В темном углу, практически за шторой, притулилась Валентина. Странно, что она тут делает, ее же не звали. Или все еще по привычке выполняет обязанности секретаря? Незаметная, серая, словно мышка, она с тревогой и беспокойством следила за тем, как руки трогают кляссер, открывают обложку, начинают листать глянцевые страницы с маленькими квадратиками, уютно устроившимися в своих гнездышках.

– И кто понимает, что это такое? – спросил Артем. – Раф, ты?

– Никогда не увлекался филателией, – спокойно ответил Аббасов. – В эту часть своей жизни Георгий Егорович меня никогда не посвящал.

– Ты, Вить?

– Да я поверхностное представление имею, если честно. – Было видно, что старшему из братьев стыдно признаться в собственном несовершенстве.

– Тоже мне, бином Ньютона. – Николай усмехнулся, взял кляссер в руки, открыл на первой странице. – Эх вы, профаны. А еще интеллигентами прикидываетесь. Дайте сюда и учитесь, пока я жив. Кстати, если вы думаете, что наш дед был охренительным филателистом и коллекционером, то ошибаетесь. Он не собирал уникальную коллекцию, он вкладывал деньги. Поэтому в этом кляссере марок немного, но все они на вес золота. К примеру, вот эта. – Он ткнул пальцем в квадратик на первом листе и начал свой рассказ.

– Знаменитая «Баденская ошибка» – почтовая марка из первого выпуска Великого герцогства Баден. Черный прямоугольник на сине-зеленой бумаге, выпущенный в 1851 году, с указанием номинала посередине. Первая серия марок состояла из четырех наименований, каждая из которых изготовлена на бумаге определенного цвета. Так, почтовые марки в девять крейцеров печатались на розовато-лиловой бумаге, в шесть крейцеров – на сине-зеленой. Однако в какой-то момент что-то пошло не так, и типографский работник перепутал, напечатав марку номиналом в девять крейцеров на сине-зеленой бумаге. Ошибку заметили спустя почти полвека.

– До наших дней дожило всего четыре экземпляра «Баденской ошибки». – Голос Николая звучал с присущей ему монотонностью, но окружающие слушали внимательно. В библиотеке повисла тишина. – Один хранится в Музее связи в Берлине, три других сменили уже множество частных владельцев. И вот один из экземпляров оказался в коллекции у нашего деда.

– И сколько она стоит? – хриплым голосом спросил Гоша и откашлялся.

– За сколько и где купил ее дед, я не знаю. – Николай пожал плечами. – Но на последнем аукционе в две тысячи восьмом году неизвестный покупатель приобрел «Баденскую ошибку» за полтора миллиона евро. Возможно, это и был дед. Не думаю, что с тех пор она подешевела.

– Полтора миллиона евро? – В голосе Гоши слышалось недоверие. – Ты хочешь сказать, что только одной этой штукой дед подарил вам полтора миллиона евро?

– Ну да. – Николай обвел взглядом сидящих рядом на ковре братьев. – Мне, Витьке, Темке.

– Охренеть, – совершенно искренне произнес Артем. – Я, конечно, понимал, что дед вряд ли будет вставлять в завещание макулатуру, но столько…

– И что там еще есть? – Голос Гоши звучал так безразлично, что Никита понял – парень с трудом сдерживается.

– Да вот. – Николай перелистнул страницу кляссера. Открылся новый лист с аккуратно вложенной под пленку маркой.

– Эта марка называется «24 цента». Выпущена в США в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году и ни разу не использована, то есть не погашена. Ее особенность в перевернутом центре. Он расположен вверх ногами по отношению к остальному тексту. Оценивается примерно в миллион долларов с копейками. Так что тоже очень достойный экземпляр.

Артем присвистнул. Гоша же выглядел совсем больным. Помимо воли Чарушин думал о том, как должно быть обидно мальчишке, что он, четвертый, самый младший внук, отчего-то не был включен дедом в список наследников коллекции. Впрочем, может, и верно? Чтобы распоряжаться таким состоянием, нужно достигнуть зрелости. Душевной зрелости прежде всего. Можно ли рассчитывать на нее, если речь идет о двадцатидвухлетнем парне?

– А вот это уже попроще, – Николай перелистнул еще страницу. – Это «250 лет Полтавской битвы». Невыпущенная советская марка пятьдесят девятого года прошлого века. Номинал сорок копеек, а сегодня стоит почти двадцать тысяч баксов. По сравнению с двумя предыдущими – копейки.

Артем засмеялся.

– Хороши копейки, – сказал он. – У моей фирмы годовая прибыль такая, да и то в хороший год.

Следующей показанной Николаем маркой была советская же «авиапочта» номиналом в пять рублей и напечатанным на ней самолетом «Ф-111». Она стоила почти девяносто тысяч долларов.

Помимо воли рассказ увлек Чарушина, который больше следил за речью Николая Воронина, чем за реакцией собравшихся. Он видел, что Нина, напротив, почти не увлечена марками, а изучает заметно расстроенного Виктора, расслабленного Николая, возбужденного Артема и смертельно обиженного Гошу.

Но, разгоряченный филателистической магией, Чарушин совершенно упустил из виду, что за собравшимися наблюдает не только Нина. Сидящий на диване Рафик, казалось не участвующий в беседе, не спускал своих черных, блестящих восточных глаз с сидящих на полу братьев. Удивило бы Никиту и выражение лица притаившейся в углу Валентины. Секретарша Липатова безмолвно смотрела на разворачивающееся действие, сцепив руки на груди. Костяшки пальцев ее побелели, в глазах стояли слезы.

«Базельская голубка» 1845 года, единственный экземпляр почтовой марки, выпущенной для этого кантона[2]2
  Кантон – территориально-административная единица в некоторых странах (Википедия).


[Закрыть], по словам Николая, стоила порядка тридцати пяти тысяч долларов. Первый почтовый выпуск Советского Союза в честь Великой Отечественной войны под названием «Будь героем», оцененный всего в две тысячи долларов (в этом месте Никита усмехнулся. Даже недолгого пребывания в этой комнате ему, нищему менту, хватило, чтобы подумать о двух тысячах долларов с приставкой «всего). Стоивший примерно в два раза дороже бразильский «Бычий глаз». Китайская «Вся страна красная», выпущенная во время культурной революции и кладущая сейчас в копилку братьев еще миллион долларов. Американская «Голубая Александрия» за миллион и советская «Голубая гимнастка», выпущенная в честь сорокалетия советского цирка и стоящая чуть менее пятнадцати тысяч. На последней странице кляссера расположилась «Двойная Женева» за шестьдесят тысяч, редкая швейцарская марка, третье по возрасту филателистическое изделие в Европе.

Да, надо было признать, что коллекция Георгия Липатова содержала самые разные марки, но все они были по-своему уникальны. Николай перелистнул последнюю страницу и закрыл обложку.

– Немного, – сообщил Артем. – Я уж было настроился слушать тебя всю ночь.