Текст книги "Проклятие брачного договора"

По своей природе она любила бездельничать, предпочитая проводить выходные на уютном диване перед экраном телевизора или с хорошей книжкой. Но именно здесь и сейчас в ней била ключом какая-то неизведанная энергия, которая требовала выхода. Ни смотреть телевизор, ни читать не хотелось. Уборку, что ли, устроить? В благодарность за приют.

Не успела она подумать об уборке, как в дверном замке заворочался ключ. Дина подпрыгнула от неожиданности и тут же облила пижаму кофе. Это еще кто? Снова воры? Стараясь не дышать, она выглянула в коридор и обнаружила входящую в квартиру маленькую, хрупкую женщину, почти ребенка. Та по-хозяйски заперла дверь, сняла и пристроила на вешалку розовый пуховичок, стащила с головы вязаную шапку с помпоном и наклонилась, чтобы снять яркие кроссовки, украшенные стеклярусом.

Теперь Дина видела, что женщина уже немолода, даже старше Дины, но в ее хрупкой фигурке, а главное, в яркой тинейджерской одежде сквозило что-то детское, наивное. Дина давно не видела, чтобы взрослые люди так одевались.

Женщина явно чувствовала себя свободно в этой квартире. И уж грабителем точно не была. Задвинув свои невообразимые кроссовки под полочку с обувью, она вытащила домашние тапочки, размера тридцать четвертого, не больше, натянула их на ноги и начала ловко заплетать в косу свои длинные черные волосы. Дина сделала шаг и тоже очутилась в коридоре.

– Здравствуйте.

Женщина на мгновение замерла в изумлении, затем ее пальцы замелькали с удвоенной частотой.

– Здравствуйте, а вы кто?

– Извините, а вы?

– Так я работаю здесь. В смысле, убираюсь. Я Катя. Борис вам про меня не говорил?

– Борис? Про вас? Нет. То есть вы домработница, что ли?

– Ну да. Прихожу убираться раз в неделю. По пятницам, в смысле. Так-то работы тут немного. Хозяин только на неделе дома бывает, да и то ночует. А на выходные уезжает. Так что грязи не копится, а платит он хорошо. Стабильно и не жадно. А вы-то ему кто будете?

– Я? – Дина бы дорого дала, чтобы знать ответ на этот вопрос. – Я его знакомая. Мы в одном городе живем. Вот, приехала в командировку, а он меня приютил. В плане, пустил пожить.

– Ну да, в гостинице-то ужас как дорого, – согласилась Катя. – А он мужик ничего, добрый. И справедливый. Никогда не наедет, не накричит. Всегда в положение войдет, если мне надо в другой день прийти или заболела я. Вот еще один мой работодатель, Максим Михайлович, он совсем другой. Я тут хотела дни поменять, потому что Ефимий Александрович попросил прибраться не в пятницу, а в среду. А я в среду как раз у Максима Михайловича, так я позвонила, а он как начал орать. Пришлось к нему ехать, представляете. Ну ладно, я начну, а то у меня по пятницам еще две квартиры. Одна-то в этом же подъезде, а вторая в другом районе. Туда еще добираться. Я ведь вам не помешаю?

– Главное, чтобы я вам не помешала, – заметила Дина, у которой от обилия информации голова начала идти кругом. – Но я сейчас быстро душ приму, оденусь и тогда к соседям уйду. Чтобы под ногами у вас не путаться.

Собрав джинсы и толстовку, чтобы одеться в ванной, Дина заперлась изнутри, открыла воду и влезла под душ. В коротком разговоре с Катей было что-то важное, только Дина никак не могла сообразить, что именно. Боря – нежадный, добрый и справедливый. Так, это не то. Он не ругается, когда его домработница приходит в неположенный день. Не то что некий Максим Михайлович. Нет, это, кажется, тоже не то. Или то? Максим Михайлович ругался, когда Катя пыталась отпроситься в среду, потому что ее попросил прийти Ефимий Александрович. Вот оно. Катя работает еще в одной квартире в этом же подъезде. А Ефимий Александрович – это историк. Или нет, палеограф. Специалист по древним рукописям. И он живет на четвертом этаже. Интересно, и что эта информация ей дает?

Что-то связанное с древними рукописями продолжало царапать мозг. Но как Дина ни пыталась, так и не смогла понять, что именно. Решительно закрутив кран, она вылезла из душа, вытерлась пушистым полотенцем, оделась, почистила зубы, собрала волосы в хвост, решила сегодня не краситься, критично посмотрела на себя в зеркало, тяжело вздохнула над собственным несовершенством, натянула одежду и вышла наружу, выпустив в коридор клубы пара.

– Катя, я у соседей буду! – крикнула она в сторону спальни, из которой доносилось жужжание пылесоса. – Вы, когда закончите, сигнализируйте мне, ладно?

– Хорошо! – прокричала в ответ Катя. – Это часа через два будет. Меня Ефимий Александрович в районе часа ждет. Он до этого времени работает. Мешать нельзя.

Соседка Лена оказалась дома одна и Дине очень обрадовалась.

– А Веня по делам ушел, – сообщила она. – Ты проходи. Можно, я на «ты» буду? Чаю хочешь? Или, может, поесть чего. Блины будешь? Я блины напекла.

От ее ласкового щебетания становилось как-то теплее на душе. И улыбаться хотелось все время. Дина и улыбнулась.

– Блины буду, – сказала она. – Как раз позавтракать не успела. У меня сегодня выходной, вот я и проспала все на свете, включая завтрак. А сейчас домработница пришла, вот я и освободила фронт работ.

– А я сама все прибираю, – сообщила Лена, ловко накрывая на стол. На нем появилась тарелка блинов, накрытая пластмассовым куполом, масленка, баночка с вареньем, плошка с медом, блюдечко со сметаной. – У нас денег лишних совсем нет. Тем более что Веня с Нового года не работает.

– А ты? Ты тоже не работаешь? – спросила Дина, завернув первый блин лодочкой и обмакнув его в варенье, клубничное, с прозрачными крупными ягодами.

– Нет, почему? Я работаю. Просто по сменам. Я – медсестра в больнице. Сегодня вот выходная. Веня, конечно, хочет, чтобы я с работы ушла, потому что и больные вокруг, да и вообще тяжело. Но я боюсь увольняться. Мне декретные получить надо, да и детские потом. Не могу же я на его шее сидеть.

– Как же на ней сидеть, если Веня не работает? – спросила Дина.

– Ну, это временно же, – Лена всплеснула руками. – Вот дом построим, малыш в садик пойдет, и он снова на работу выйдет. Я уже смогу одна с ребенком оставаться. А пока я медсестрой работаю. Когда день, когда ночь, а когда и выходные получаются. Я подмены беру. Деньги-то нужны.

Теперь становилось понятным, на какие деньги семья живет сейчас. На Ленины, заработанные постоянными пересменками. А вот на какие шиши они собираются строить дом? Спрашивать Дина постыдилась. Может, сумел накопить этот самый хозяйственный Веня, пока вахтовиком работал. Она примерилась и ловко скрутила трубочкой второй блин, на этот раз обмакнув его в сметану.

– А в день убийства ты в какую смену работала? – зачем-то уточнила Дина. – А то Веня сказал, что вы дома были.

– Во вторник-то? После ночного дежурства отсыпалась. В среду с утра выходила, как раз вернуться успела, перед тем как ты пришла. Вчера у меня выходной был, а сегодня опять в ночь пойду. Так и живем. А во вторник я утром вернулась, сырников Вене нажарила и спать пошла. Ночь беспокойная была, ужас. Тяжелого пациента привезли, так что я, почитай, от него и не отходила. Проснулась часа в четыре только. Голова тяжелая, чумная. У меня всегда так, если ночью недосплю, а потом днем дохватываю. Чаю попила, тут Веня из магазина вернулся, свежей малины мне принес. Я ее так люблю, малину, вот он меня и балует. А потом уже шум в подъезде поднялся. Мы сразу и не поняли ничего, у нас же последний этаж. Это уж потом полицейские пришли и рассказали. Ужас какой, – Лена зябко передернула плечами. – А ты еще и труп видела. Это ж страсти какие.

– Можно подумать, ты в своей работе медсестрой никогда трупов не видела, – заметила Дина. – Хотя, признаюсь, я бы предпочла, чтобы Павла нашел кто-нибудь другой.

– В больнице все не так, – рассудительно сказала соседка. – Так случается, что люди от болезней умирают. Но убийство – это отвратительно, потому что неестественно.

С этим постулатом Дина была совершенно согласна.

– Ладно, Леночка, – сказала она. – Тебе перед ночным дежурством отдохнуть надо, а я тут тебя забалтываю и блины твои ем. Пойду я, может, Катя уже закончила уборку.

Однако в квартире все так же жужжал пылесос и стоял стойкий запах моющих средств.

– В спальне все так разбросано было, – сообщила выглянувшая из гостиной Катя. – Провозилась жуть сколько. Еще минут сорок мне, не меньше. А Ефимий Александрович-то ждет. Так неудобно. Может, вы спуститесь к нему, предупредите, что это вы меня задержали.

– Так позвоните и предупредите, – удивилась Дина. – Что может быть проще.

– Так он рассердится. Решит, что это я опять чего-то придумала. А если вы придете, то он гневаться не станет. Вы – человек посторонний, к тому же скажете, что у меня причина уважительная. Ну, пожалуйста. Вам же нетрудно.

Дине действительно было нетрудно. Кроме того, даже самой себе она боялась признаться, что ей хочется познакомиться с неведомым Ефимием Александровичем, который, если верить встреченному в лифте аспиранту, был ученым с мировым именем. И что это за наука такая, палеография?

Именно из любопытства Дина не стала сопротивляться просьбам Кати и снова вышла из квартиры, чтобы заглянуть к очередному соседу.

Профессор Бондаренко оказался сухеньким и очень бодрым старичком лет восьмидесяти. Длинные белые волосы спускались кольцами на плечи. Глаза за стеклами круглых очков смотрели внимательно, но вполне дружелюбно. Одет Ефимий Александрович был в черные брюки со строгими стрелками, белоснежную рубашку с галстуком и в шерстяную, вязанную косами куртку.

– Мы с вами договаривались о встрече? – спросил он, запуская Дину в длинный коридор, уставленный книжными шкафами. – Я что-то запамятовал. Вы ко мне по поводу оценки текста?

– Нет-нет. Я ваша соседка с пятого этажа. Наши квартиры убирает одна и та же домработница. Она сейчас у нас, и, видите ли, я невольно ее задержала, а она переживает, что не может вовремя прийти к вам.

– Наша с вами домработница ужасно непунктуальна. Помните, в «Берегись автомобиля» есть такой герой, которого играет Готлиб Ронинсон? Хотя откуда вам помнить Ронинсона, ваше поколение выросло на совсем других фильмах. Но дело не в этом. Рассказывая про Деточкина, он говорит, что у того очень много родственников. Так вот, у нашей Кати их тоже очень много. Она все время то опаздывает, то переносит свои визиты, потому что у нее кто-то умер, заболел, застрял в метро, попал в полицию, сломал ногу… Тысяча уважительных причин.

– Но сегодня она действительно задержалась у нас, – встала на защиту малознакомой Кати Дина. – Видите ли, нас позавчера пытались ограбить, все вещи оказались разбросаны, и ей понадобилось больше времени, чтобы закончить уборку. Но я уверена, что она уже скоро освободится и спустится к вам.

– Ладно, я не тороплюсь, – старик махнул рукой. – Мой аспирант сегодня не придет, он простужен и боится меня заразить. Так что не имеет никакого значения, во сколько эта особа начнет и когда закончит уборку. А вы проходите, проходите. Давайте чаю попьем.

– Да мне как-то неудобно. Свалилась вам как снег на голову.

– Видите ли, дитя мое. Старики тяготятся одиночеством. Поверьте старому человеку. Мне в этом году исполнится восемьдесят три, а я все еще занимаюсь с аспирантами, даю частные консультации, и все это для того, чтобы как можно реже оставаться одному. Мой сегодняшний клиент уже ушел, аспирант отменил встречу, а домработница задерживается. Это существенно удлиняет ту часть сегодняшнего дня, которую я вынужден провести наедине с самим собой. И знаете, то время, когда с самим собой мне было нескучно, уже прошло. Так что не откажите мне в любезности, выпейте со стариком чаю.

При такой постановке вопроса отказываться было неудобно.

– А вы совсем один живете? – спросила Дина, проходя по коридору в сторону кухни и с любопытством осматриваясь по сторонам. Вокруг были книги, книги и снова книги. Они громоздились на всех поверхностях, на которые падал глаз. Хотя нет, на одной из полок высокого, в пол, стеллажа, к примеру, стояла старинная керосиновая лампа. У Дининых бабушки и дедушки в квартире была углубленная в стену кладовка, точнее, встроенный шкаф, так вот, там тоже хранилась такая лампа, а еще бутылка керосина, на случай перебоев с электричеством. Перебоев уже много лет не случалось, а лампа и керосин были.

– Один. Жена моя давно умерла, а детей нам бог не дал. Вот коротаю век в одиночестве. Я и книги. Я и мои ученики. Я и клиенты. Друзей уж тоже почти никого не осталось. А те, что есть, из дома не выходят. Вот так-то, дитя мое. Нет ничего красивого в старости. Остается лишь ключ от квартиры, который хранится у чужих, по сути, людей, только чтобы они могли попасть к тебе, если тебя вдруг разобьет удар и ты не сможешь открыть им дверь. А уж если бог сохраняет тебе острый ум, то это совсем грустно. Все видишь, все помнишь, все понимаешь, а сделать ничего не можешь.

– Мой дед тоже до недавнего времени работал, – сказала Дина. – Только он врач. Заведовал областной станцией переливания крови. Ему тоже чуть за восемьдесят. И бабушке. Но им проще, они вдвоем. А вот дед моего друга, того самого, что живет на пятом этаже, тоже вдовец. И так же, как и вы, коротает век с книгами и учениками. Правда, на выходные Боря к нему приезжает.

– Вашим старикам повезло, – Ефимий Александрович, не прекращая разговора, успел разлить чай по красивым фарфоровым чашкам, выставил на стол вазочку с печеньем курабье и большую коробку конфет, – у них есть продолжение: дети, внуки. Это же счастье – иметь такую прелестную внучку, как вы. И этот ваш Боря, я убежден, тоже весьма достойный человек. Кстати, это вы третьего дня нашли труп в подъезде?

Переход на другую тему был таким внезапным, что Дина подавилась горячим чаем и закашлялась. И откуда профессор Бондаренко знает, что это они с Борисом вызывали полицию?

– Не изумляйтесь, дитя мое. Кстати, вы не сказали, как вас зовут.

– Дина. Дина Резникова.

– Так вот, милая Дина, как все старики, я очень любопытен. Полиция же проводила поквартирный обход, и я, как человек любопытный и одинокий, а оттого никуда не торопящийся, хорошенечко все выспросил. Я, знаете ли, увлекаюсь детективами. Да-да, как ни стыдно в этом признаться, а почитываю и посматриваю на досуге. Поэтому беседу вел с особым пристрастием. А вы любите детективы?

– Обожаю, – призналась Дина, – этот старик нравился ей все больше и больше. – А Борис терпеть не может. У него в квартире исключительно умная литература. Такая, что при взгляде на книжные полки меня бросает в тоску. И в печаль по поводу собственного несовершенства.

– Детективы – отличная пища для пытливого ума, – с живостью сказал профессор. – Так что не торопитесь ругать себя за свое пристрастие. В нем нет ничего дурного. А по роду деятельности вы кто?

– Переводчик. Синхронист. Приезжаю в Москву на заработки.

– Ну вот, видите, – старичок обрадовался и даже руки потер от удовольствия. – Значит, ваши мыслительные способности все время находятся в состоянии тренировки. А разгружать мозги все-таки нужно, и детективы для этого подходят как нельзя лучше.

– Ефимий Александрович, а вы не знаете, к кому в наш подъезд мог идти тот человек, которого убили?

Глаза профессора мелькнули остро и как-то недобро. Дина даже поежилась.

– А могу я поинтересоваться, почему вы спрашиваете?

– Дело в том, что следствие убеждено, что этот мужчина, Павел Попов, шел к нам, то есть к Борису. Но мы оба уверены, что это не так.

– А вы что, были знакомы? – В голосе старика звучали какие-то новые, металлические нотки, и Дина не понимала, что в ее словах послужило их причиной.

– И да, и нет. Мы не были знакомы в полном смысле этого слова. Мы познакомились вечером в воскресенье, потому что оказались в одном купе поезда. Но в Москве мы разошлись в разные стороны и не назначали никаких новых встреч. Понимаете?

– Понимаю-понимаю, – пробормотал профессор. – И вас волнует это совпадение, потому что вы боитесь быть обвиненными в убийстве?

– Ну да, – вяло сказала Дина. Если это самое простое объяснение первым пришло в голову Ефимию Александровичу, значит, ничто не спасет Бориса из цепких лап полиции. И ее тоже. Ведь это она нашла тело. – Но меня волнует еще и то, что Павла могли убить по ошибке.

– По ошибке?

– Да. Вместо Бориса.

И она, сбиваясь и волнуясь, рассказала Бондаренко про одинаковые куртки, попытку взлома и искусственные сапфиры.

– Интересно-интересно, – он снова потер руки. – Видите ли, Дина, до последней минуты я полагал, что этот самый, как его, Попов, мог идти ко мне. А теперь получается, что это вовсе не так.

– К вам?

– Да. На шестнадцать тридцать у меня была назначена встреча с новым клиентом. На встречу он не пришел, но примерно в это время в подъезде был убит человек. Естественно, что я счел такое совпадение подозрительным.

– А вы сказали про это полиции? Что вы знаете Павла? Знали.

– Да в том-то и дело, что я его не знал. В понедельник мне позвонил человек, сказал, что ему посоветовали обратиться ко мне, как к знатоку древних текстов. Он хотел оценить подлинность одного древнего документа, а потому напросился на встречу. Обычно я не беру клиентов без рекомендаций, а он ни в какую не говорил мне, откуда узнал, что я консультирую. Но он был очень настойчив. Очень. И я согласился.

– И этого человека звали Павел Попов?

– Я не знаю, как его звали. Очень многие люди, приходя ко мне, не называют настоящих имен. Понимаете, древние тексты иногда стоят так дорого, что конфиденциальность просто необходима. Когда он позвонил, я спросил, как к нему обращаться. И он представился как Борис Посадский.

– Что-о-о? – закричала Дина. – Но этого не может быть. Борис Посадский – это ваш сосед с пятого этажа, мой друг, в квартире которого я живу.

– А, так, значит, это он мог назначить мне встречу. А не пришел на нее потому, что нашел в подъезде труп этого вашего случайного знакомца. Понятно, что ему в этот момент стало не до консультаций. Но, дитя мое, вы уж научите вашего молодого человека перезванивать в подобных ситуациях. А то я невольно три дня думал, что в подъезде убили моего клиента. А полиции про это не сказал, потому что, насколько я понял со слов приходящего ко мне оперативника, при себе у пострадавшего не оказалось никаких ценных бумаг, древних документов, рукописей и чего-то подобного. Я решил, что он не мог идти ко мне, потому что он ничего с собой не нес. Получается, правильно решил.

– Но Боря не мог напроситься к вам на встречу, – начала Дина и вдруг осеклась. Она так и не знала до конца, почему Борис оказался во вторник в пяти минутах от дома, хотя собирался совершенно в другое место. А что, если у него и вправду была назначена встреча с Ефимием Бондаренко? Но что именно он собирался тому показать? И почему ни словом об этом не обмолвился?

Перед глазами у нее вдруг встал выпавший из портфеля Павла Попова в купе пластиковый файл, тот самый, в котором лежал документ с текстом на иврите. Туда еще была вложена какая-то бумажка, на которой было ручкой написано какое-то короткое слово. Ктулх? Кутаб? Ктуба!

Получается, ночью в купе, пока Дина спала, Боря вполне мог вытащить у Павла этот документ и забрать его себе. А на следующий день договориться о встрече с профессором Бондаренко, чтобы оценить свою находку. Вот только Павел Попов мог хватиться бумаги, понять, что ее вытащили у него, пока он был в пьяной отключке, и приехать к Борису домой, чтобы вернуть украденное. В подъезде он мог встретиться с Борисом и… Дальше сознание блокировало фантазию и наотрез отказывалось представлять, что могло произойти в итоге этой неожиданной встречи.

– Ефимий Александрович, – побледнев, сказала Дина, – вы знаете, что такое ктуба?

Пожилой профессор с изумлением уставился на нее, даже очки сдвинул на кончик носа, что, видимо, выражало у него крайнюю степень удивления.

– Милое дитя! Ну, разумеется, я это знаю. Ктубы – это брачные контракты, которые заключались в Северной Италии между богатыми еврейскими семьями. В XVI веке, после изгнания евреев с Иберийского полуострова, многие богатые семьи обосновались в Италии, в основном в Пизе и Ливорно. Герцог Медичи их всячески привечал. Разрешал вести свободную торговлю, открыто исповедовать свою религию, в том числе проводить обряды бракосочетания. При этом подписывались брачные контракты – ктубы. Их украшали кто во что горазд. И на данный момент они достаточно высоко ценятся у коллекционеров, как изящная вещица и несомненный рукописный памятник истории.

– И сколько они могут стоить?

– Если мне не изменяет память, а поверьте, во всем, что связано с древними текстами, она мне точно не изменяет, один из ктубов, заключенных в Ливорно в 1718 году между семьями Висино и Кордоверо, был продан на аукционе Sotheby’s за сто с лишним тысяч долларов. Это было, кажется, в 2006 году. А почему вы спрашиваете, милое дитя?

Дина открыла и тут же захлопнула рот. Она не могла предать Бориса Посадского, даже если он совершил что-то плохое. Нет, не плохое, ужасное. И тем не менее в их прошлом было то лето в Одессе, с мороженым и каруселями. И были эти пять дней, которые они провели бок о бок. Пусть это только иллюзия близости, но она не готова расстаться со своими иллюзиями. Нет, она ничего никому не расскажет.

– Нет, просто вспомнилось это слово, – с фальшивой интонацией сказала она и покраснела, потому что совершенно-совершенно не умела врать, – я знала, что это какой-то древний документ, а вы же палеограф, вот я и решила воспользоваться нашим знакомством и спросить.

– Ложь связана с отсутствием смелости сказать правду, – задумчиво сообщил Ефимий Александрович. – Это не я говорю, это сказал Альфред Адлер. Был такой австрийский психолог. Ну да ладно, кто я такой, чтобы вас поучать.

– Поучать меня как раз можно, – уныло сказала Дина, которой было ужасно стыдно. – Я обещаю, что обязательно вам все расскажу, вот только для начала мне надо самой кое в чем разобраться.

– Детективы хороши, когда читаешь их под мягким светом лампы, сидя в добротном старом кресле. Или когда ты смотришь их по телевизору, хорошо осознавая, что находишься в полной безопасности. А вот жизнь – это не детектив, а потому в ней случаются разные неприятности, из которых смерть может показаться не самой ужасающей.

– Ефимий Александрович, мне кажется или вы меня пугаете?

– Я предупреждаю, – мягко сказал он, – вы солгали мне, и так как вы сделали это крайне неумело, я могу предположить, что такое поведение вам несвойственно. Значит, вы солгали, чтобы кого-то спасти, выгородить. И с учетом всего, что было сказано вами раньше, речь идет о вашем молодом человеке, Борисе. Влюбленность – прекрасное качество. Скажу вам это как человек, который в своей жизни много раз влюблялся. Но даже в этом состоянии лучше держать глаза широко открытыми и не закрывать их на очевидные факты, какими бы неприятными они вам ни казались. Милое дитя, нет в жизни ничего страшнее иллюзий.

– Вы что, читаете мысли в моей голове? – слабо улыбнулась Дина. – Вы как провидец, рядом с которым страшновато находиться.

– Нет, я не провидец, я просто очень старый человек, – покачал головой Бондаренко. – И смею настаивать на том, что я очень хорошо знаю жизнь. Не скрою, иногда мне бы хотелось знать ее хуже. Ну так что? Вы услышали, что ваш Борис назначил мне встречу, на которую потом не пришел. А в это время в нашем подъезде был убит некий ваш общий, пусть и случайный, знакомый. И в связи с этим вы вдруг вспомнили слово «ктуба». Детка, вы точно ничего не хотите мне рассказать?

Дина закусила губу и отрицательно покачала головой.

– Нет, Ефимий Александрович. Я не могу. Пока не могу. Лучше вы мне расскажите, какие еще бывают ценные документы, с которыми к вам приходят клиенты.

– Вам правда интересно или хочется просто сменить тему?

– Мне интересно и хочется сменить тему, – честно призналась Дина. – Кроме того, дома меня никто не ждет, а мне не хотелось бы сейчас остаться одной в четырех стенах, чтобы гонять без конца в голове дурацкие мысли. Я уверена, что смогу найти ответы на все вопросы, но для этого мне нужно их задать, а такая возможность появится у меня только вечером.

В дверном замке зазвенел ключ. Это появилась закончившая уборку наверху Катя.

– Ефимий Александрович, здравствуйте, я пришла, – прозвучал из прихожей довольно робкий голос. Видимо, домработница действительно боялась, что ей достанется за опоздание.

– Проходите, Катя. У меня гостья, так что вы начинайте с кухни, а мы пока в кабинет перейдем, – бодро отозвался профессор и махнул рукой Дине, иди, мол за мной.

– Ну что, тогда слушайте, – сказал он, приведя ее в кабинет, заставленный все теми же бесконечными шкафами с книгами и с огромным дубовым столом посередине. Дине досталось гостевое кресло, а сам хозяин с удобством расположился в своем – кожаном, заслуженном, потертом, видно, что очень любимом. – Итак, сейчас я расскажу вам о самых дорогих документах мира.

Дина уселась поудобнее и приготовилась слушать.

Как следовало из слов старого палеографа, большую историческую и культурную ценность могли представлять собой рукописи известных в прошлом личностей, а также их личные письма и основополагающие документы.

Так, самым дорогим в мире документом, проданным с торгов в 2007 году на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке, стала Magna Carta – Великая хартия вольностей, подписанная королем Англии Иоанном Безземельным в 1215 году. Точнее, разумеется, одна из немногих ее сохранившихся копий, подобная той, что хранится в Солсберийском соборе в Великобритании. Документом закреплялись законы и личные права граждан, которые являются основополагающими в Великобритании до сих пор. Оригинал документа не сохранился, но одна из копий, датированная 1297 годом, ушла в частную коллекцию более чем за двадцать один миллион долларов. Этот ценовой максимум, установленный в XXI веке, не побит до сих пор.

В декабре 2010 года, также в Нью-Йорке, был выставлен на торги один из двадцати пяти экземпляров Прокламации об освобождении рабов, подписанной Авраамом Линкольном. Девятнадцать экземпляров хранятся в музеях, а оттого ажиотажный спрос на оставшиеся в частных руках шесть прокламаций вполне объясним, как и тот факт, что новый владелец выкупил доставшийся ему раритет за три с половиной миллиона долларов.

На третьем месте по стоимости оказался учредительный договор компании Apple, подписанный ее основателями. Он ушел с молотка за сумму, в десять раз превышающую эстимэйт, то есть начальную оценку, и обошелся покупателю в полтора миллиона долларов.

Контракт о продаже бейсболиста Бейба Рута команде «Нью-Йорк Янкиз» тоже стал своего рода победителем, поскольку, установив ценовой рекорд в номинации «исторические спортивные контракты», был продан без малого за миллион долларов. На сто тысяч дешевле оказалась декларация Бальфура 1917 года – первый документ о создании государства Израиль. За три четверти миллиона была продана декларация о независимости Техаса. А дальше в рейтинге, который на глазах внимательно слушающей Дины составлял опытный и титулованный палеограф Ефимий Бондаренко, как раз и шли ктубы – пришедшие из Италии брачные контракты, вроде того, который Дина, кажется, видела у Павла Попова и судьба которого теперь была неизвестна.

Без малого за сто тысяч коллекционер из Нью-Йорка купил указы короля Англии Георга III о наведении порядка в американских колониях, в восемьдесят четыре тысячи долларов обошелся новому приобретателю контракт на экспедицию к берегам Канады 1622 года и почти за семьдесят тысяч долларов в Лондоне на аукционе Christie’s была продана земельная грамота императрицы Екатерины II, датированная январем 1774 года и подписанная, кроме государыни, еще и вице-канцлером князем Голицыным.

Дина слушала с интересом, пока не заметила, что ее собеседник явно начал уставать. Она посмотрела на часы и спохватилась, что сидит в этой квартире уже почти три часа. Где-то вдалеке замолк шум пылесоса, и на пороге появилась Катя.

– Ефимий Александрович, закончила я на сегодня. Только тут прибрать осталось.

– Тут не надо. Спасибо, Катюша. Денежку на холодильнике забрала?

– Да, как обычно.

– Чайку попей, там конфеты вкусные на кухне.

– Да не, пойду я. У меня еще один адрес сегодня.

– Катя, а я вам что-нибудь должна? – спохватилась Дина.

– Вы что? – женщина смотрела на Дину с подозрением. – Не знаете, как Борис Аркадьевич со мной расплачивается? Он мне на карточку деньги по концу месяца переводит.

– Ваш друг молодой, он точно знает, что сможет рассчитаться в конце месяца, – покачал головой профессор. – А для меня каждая ночь приключение, и я не знаю, выберусь ли из него наутро живым, так что плачу сразу.

Катя попрощалась и ушла в коридор – собираться.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказала Дина, которой было удивительно уютно в этой квартире и очень интересно с ее хозяином. – Если вы не против, то я бы еще к вам заглянула. Вы удивительный собеседник.

– Я категорически за, – старик неожиданно подмигнул ей и сразу будто сбросил лет тридцать, не меньше. – Напомню вам, молодая леди, что у нас с вами один общий детектив на двоих, и я серьезно намерен увидеть его развязку. Так что приходите в любой момент.

– Спасибо, – искренне сказала Дина. – Обязательно приду.

* * *

В пустынной квартире пахло чистотой и свежестью, а уж если быть совсем точной – цветочным гелем для пола и немного хлоркой. Что делать дальше, Дина совершенно не представляла. Посмотреть кино? Почитать книжку? В голове ворочались мысли, тяжелые, как камни. Что она будет делать, если выяснится, что Боря причастен к убийству? Что он будет делать, когда поймет, что Дина догадалась?

Больше всего на свете ей хотелось покидать вещи в чемодан, сбежать из этой просторной светлой квартиры на вокзал, сесть в поезд, уснуть и проснуться уже дома, в безмятежном спокойствии родительского дома, где ей всегда рады и где не страшна никакая беда. Если бы только это было возможным. Так нет же.

В двери снова заскрежетал замок, и свернувшиеся было в желудке кольца паники начали стремительно раскручиваться, грозя немедленным удушением. Ослабли ноги, а кожа стала липкой, как у лягушки. Тьфу, и с чего это она превратилась в такую трусиху?

– Динка-а, – услышала она знакомый голос от входа и заметалась по комнате, не зная, куда бежать. – Не пугайся, это мы.

Так, значит, Борис пришел не один, а это означает, что прямо сейчас ей ничего не угрожает. Дина надела слетевшие от метаний по комнате тапки и вышла в коридор, не забыв вместе с тапками натянуть и независимое выражение лица. У вешалки топтался незнакомый мужик, надо признать, довольно симпатичный – пристраивал на крючок свое пальто, такое же дорогое и модное, как у Бориса.