Текст книги "Одна смертельная тайна"

Она знала, что Глафира Северцева выслушает ее рассказ об усадьбе с огромным интересом. Во-первых, как писательнице, ей могли пригодиться самые разные истории и описания мест, а во-вторых, в ее собственной жизни тоже была усадьба, принадлежавшая матери ее мужа, и в этой усадьбе, перешедшей по наследству к двоюродному брату Глеба Ермолаева Павлу Резанову, Глафира с семьей проводила довольно много времени.

Саша медленно прошлась по комнатам первого этажа. Они выглядели довольно просто, и она, сначала удивившись, вспомнила, что здесь располагались «людские помещения» – кухня и комнаты прислуги. По лестнице, крепкой и прекрасно сохранившейся, она поднялась на второй этаж, и ее глазам открылась вся та красота, ради которой сюда, по заверениям тети Нюры, приходили туристы.

С лестницы открывалась анфилада парадных комнат. Первой была приемная, далее следовал зал с колоннами, хорами для музыкантов и печами из белых изразцов. Потом шла череда гостиных, в каждой из которых стены окрашены в свой цвет. Местами краска поблекла и облупилась, но все же давала представление о том, как все было здесь до революции. Голубая гостиная сменилась малиновой, потом желтой.

Последняя комната оказалась спальней с огромным альковом. Видимо, когда-то здесь стояла хозяйская кровать. За парадной спальней следовала комната поменьше – будуар хозяйки. По другую сторону от спальни помещался хозяйский кабинет. Окна его выходили во двор. На стенах и потолке кое-где сохранилась лепнина. А вот люстр не было ни одной, лишь висели голые патроны с отсутствующими лампочками. Мебель тоже не сохранилась, комнаты и залы были совершенно пусты. Эхо Сашиных шагов отражалось от стен, гулко отдавалось под высоким потолком.

Комнаты она прошла довольно быстро. Подняться на третий этаж или не стоит? Она знала, что в подобных усадьбах наверху располагались небольшие комнаты антресольного типа с полами на разных уровнях. Они соединялись друг с другом ступеньками и предназначались в основном для детей и остающихся в усадьбе на ночь гостей. Никаких архитектурных изысков там быть не могло, но часы показывали без десяти восемь. Время до завтрака еще есть, почему бы и не закончить с особняком одним махом. Во второй раз делать тут будет совершенно нечего.

Приняв это разумное решение, Саша поднялась на третий этаж, шагнула в первую из комнат, казавшуюся довольно темной из-за того, что окно в ней было наполовину закрыто ставней. Вторая болталась на одной петле, а потому дневной свет все-таки проникал внутрь, открывая взгляду облезлые стены с облупившейся штукатуркой, то ли вздутый, то ли разобранный пол, доски которого громоздились рядом некрасивой грудой, и лежащее на спине тело человека. Это был мужчина, одетый в довольно дорогой и отчего-то смутно знакомый спортивный костюм под расстегнутой курткой той же марки. «Вишневый сад».

На груди под курткой расплывалось большое буро-красное пятно. Кровь? Саша перевела взгляд на когда-то холеное лицо, какие принято называть породистыми. Как завороженная уставилась на очки, отливающие дорогим металлом оправы. Кажется, золотой. Ей понадобилось мгновение, не больше, чтобы понять, что перед ней лежит кормивший ее накануне завтраком бизнесмен Олег Якунин, убитый выстрелом в грудь.

1840 год

Марфа

Марфа заливалась горючими слезами. На сегодня были назначены торжественные семейные проводы ее мужа Никиты, которого отец отправлял в город, где тому предстояло стать учеником приказчика в кондитерской лавке. Марфа точно знала, что сделано это только для того, чтобы удалить среднего сына из дома, подальше от молодой жены.

Как бы равнодушно ни относился к Марфе Никита, а без него она оставалась в доме свекра совершенно одинокой и беззащитной. Григорий Никифорович это отлично понимал, смотрел, как она глотает слезы, с ухмылкой. Сверкали темные глаза под кустистыми бровями.

Свекровь была еще более молчалива, чем обычно, лицо тоже заплаканное, под глазами темные круги. Марфа понимала, что это от того, что уже второго сына провожает она из дома. Хорошо хоть не в солдаты, как Степана. Василина же злилась. На нее, на Марфу. Это отчетливо читалось по ее красивому, но сердитому лицу.

Она вообще в последнее время относилась к Марфе с плохо скрытой неприязнью. Бесило ее, что свекор уделяет той повышенное внимание. Видимо, опасалась, что красивым лентам и платкам да печатным пряникам может прийти конец, как и всей легкой жизни, в которой не надо ни свет ни заря идти кормить скотину да вытаскивать из коровника и свинарника грязное сено.

После обеда, который сегодня в честь проводов был сытнее обычного, Никита закинул котомку с одеждой за плечи, неуклюже поцеловал мать и жену, махнул рукой отцу, кивнул младшему брату, вскочил на готовую трогаться телегу.

– Не опозорь! – послал свое краткое напутствие Григорий Никифорович и скрылся в доме, напоследок кинув взор на завывшую в голос Марфу и усмехаясь в бороду.

Рыдающая свекровь кинулась обнимать девятилетнего Потапа, словно заранее прощаясь и с ним тоже. Мрачная Василина начала неохотно убирать со стола, выполняя свою единственную функцию по дому.

– А ты марш в амбар картошку перебирать, – приказала Арина Петровна Марфе. – Или думаешь, у тебя выходной сегодня в честь отъезда мужа?

Ничего такого Марфа не думала. Это у крепостных были выходные дни, когда помещики освобождали их от работы, а у бедноты типа Аграфениных и у бесправных батрачек в доме Якуниных ни о каких выходных даже мечтать не приходилось. Скотину обряжать и полы намывать приходилось даже в дни церковных праздников. Оно и понятно, скотина ни в чем не виновата, ее голодной не оставишь.

За тот неполный год, что Марфа провела в доме мужниной семьи, от тяжелой работы ее освободили только на один день, когда трепала ее серьезная лихорадка. Марфе тогда позволили отлежаться в температурном бреду, но всего день. Уже назавтра, когда температура чуть спала, она, шатаясь от слабости, поднялась и побрела на двор доить корову. Свекровь ясно дала понять, что второй день отлынивать от работы не позволит.

К вечеру дрожь, бившая Марфу, становилась все сильнее. Она боялась предстоящей ночи, прекрасно понимая, что ждет ее что-то страшное. В первую очередь своей необратимостью. Закончив все дела, она уселась у окна с вышивкой в руках, но рисунок не шел, Марфа только зря все пальцы себе исколола. Один раз так прямо глубоко, до крови.

Она вскрикнула, сунула палец в рот, чувствуя на губах солоноватый привкус, снова заплакала, но не от боли, а от предстоящего ей унижения.

– Чего воешь? Спать иди, если устала, – строго приказала свекровь, тяжело встала, ушла в свою комнату, коротко приказав Василине тоже отправляться на покой.

Раздевшись и умывшись холодной колодезной водой, Марфа полезла на полати, на которых они обычно спали с Никитой. Теперь она осталась здесь одна. От печи шло ровное тепло. Ее теперь подтапливали и на ночь. Хотя на дворе и стояло начало ноября, воздух на улице был студеный. Дом выстывал часам к восьми вечера, а дрова Якунины не экономили, не то что Аграфенины, у которых каждое бревно было на счету.

Марфа вдруг подумала, что отдала бы сейчас любые преимущества богатого дома, лишь бы снова оказаться у отца с матерью, рядом с сестрами, в тишине и безопасности. Несмотря на тяжелую работу и внешнюю суровость, ее отец был человеком довольно мягким, по крайней мере, физическую силу к жене и детям никогда не применял.

Марфа закрыла глаза и представила родительский дом с низкими потолками и поставленными впритык друг к другу кроватями. Вот уж правду люди говорят, что лучше в тесноте, да не в обиде. По родителям, братьям и сестрам она скучала. Хоть и жили они совсем рядом, через реку, а виделись нечасто. Тяжелая ежедневная работа не давала возможности праздно проводить время в гостях.

Виделись только в церкви по большим праздникам. Марфа посчитала в уме: на Троицу, на Преображение Господне, потом на Успение Пресвятой Богородицы, на Медовый спас еще да на Покров. Вот и все дни, когда она видела своих родных. За размышлениями и воспоминаниями Марфа сама не заметила, как уснула.

Разбудили ее руки, шарящие по телу. Руки были жадными, сильными, мяли и тискали так, что наверняка оставались синяки. Охнув, Марфа дернулась, села на полатях, больно ударившись головой о потолок. Прямо перед ней было перекошенное лицо хрипящего от возбуждения свекра.

– Наконец-то моя, моя, – бормотал он, пытаясь стащить с Марфы рубаху. – Всего ведь извела. Мочи нет сдерживаться, какая ты сладкая.

Марфа со всей силы пнула его в грудь, заставив охнуть и отодвинуться.

– Ты что? – ошарашенно спросил Григорий Никифорович. – Сдайся по-хорошему, невестушка. Все у тебя будет. И ленты шелковые, и платки цветастые, и пряники сладкие. Жить будешь лучше, чем Василина. Надоела мне она хуже горькой редьки. Ты одна мне нужна. Аж в глазах темно.

Марфа извернулась, соскочила с полатей. Голые пятки почувствовали холод пола.

– Закричу, Григорий Никифорович, – предупредила она негромко, чтобы не привлекать внимание остальных членов семьи.

Все ей казалось, что так позор будет не столь очевиден. Нельзя сор выносить наружу, ой нельзя.

Свекор тоже спустился вниз. Огромный, взлохмаченный, со сверкающими в темноте глазами, он был похож сейчас на бешеного волка.

– Все равно по-моему будет, – пробормотал он. – Или согласишься, или я тебе устрою такую жизнь, что сама приползешь. В ногах валяться будешь.

– Закричу, – повторила свою угрозу Марфа.

Прорычав нечленораздельное ругательство, свекор вышел из комнаты, хлопнув дверью. Марфа вернулась на полати, завернулась в цветастое одеяло, которое сама же и сшила, забилась к самой стенке, молясь, чтобы этот большой и страшный человек не вернулся. Хотя бы не сегодня.

До самого утра она не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху. Еще не рассвело, когда она спустилась вниз, быстро оделась, собрала в узелок нехитрую свою одежду и выскользнула из дома. В хлеву замычала корова, узнавшая ее шаги. И кто ж ее теперь будет доить?

Мысль была лишней, ненужной, и Марфа откинула ее прочь, прошмыгнула за ворота и пошла по дороге, убыстряя шаг. Через сорок минут она уже подходила к отчему дому. Из дверей выглянула Наташка, следующая за Артемом и Федотом сестра. Выглядела она похудевшей и повзрослевшей. Неудивительно, после того как Марфа вышла замуж, на Наташку упала основная работа по дому, неподъемная для одиннадцати с половиной лет. Увидела старшую сестру, бросилась той на шею.

– Марфушка пришла.

– Батюшка дома?

– Дома, не ушел пока. Он наладился с Артемом и Федотом крышу у Нагайцевых подлатать. Платят по пять копеек за день работы.

– Каждому? – не поверила Марфа.

– Они только батюшку наняли. А он уж с собой парней захватил. Спину он сорвал, тяжело ему, ежели не подсоблять. Три дня уже работают. Пятнадцать копеек принесли.

– Ну да, за крещение заплатить можно, – невпопад заметила Марфа.

– Ты что? Тяжелая? – Наташка оглядела тонкий Марфин стан.

– Нет, это я просто так сказала, – успокоила любопытство сестры Марфа.

– А почему? Ты же уже давно замужем. Больше полугода прошло. Мамка бы уже точно забеременела.

– Мама что, опять ребенка ждет? – ужаснулась Марфа.

Ей было жаль мать, потерявшую все зубы и вообще здоровье из-за того, что последние шестнадцать лет она только и делала, что вынашивала, рожала и кормила.

– Нет вроде, – покачала головой Наташка. Понизила голос до шепота: – Мне кажется, она ребеночка недавно вытравила. Сначала уходила куда-то, почти день ее не было, а вечером пришла и двое суток наизнанку выворачивалась. Так ее рвало, что просто ужасть.

– Ее дело, – ответила Марфа искренне. – И так есть нечего.

На мгновение ей стало стыдно от того, что своим решением она возвращает на плечи отца еще один рот. Наташка теперь смотрела на нее заискивающе.

– Марфушка, а ты вкусного ничего не принесла?

Марфа покачала головой. Она понимала, как действовала на вечно голодную Наташку мысль о яствах якунинского дома, но, уходя оттуда, не могла взять даже краюшку хлеба. Для нее это было сродни воровству. Ее собственный желудок заурчал, напоминая, что скоро время завтрака. Свекровь уже наверняка встала и заметила пропажу строптивой невестки. Интересно, что они будут делать? Кинутся в погоню или сделают вид, что Марфа им и даром не нужна?

В дверях дома появился отец. Увидел Марфу, снова скрылся из виду, а потом вернулся, держа в руках кнут. Она остолбенела, как увидела.

– Зачем пришла? Убирайся к законному мужу.

– Батюшка, – Марфа кинулась к нему в ноги, заплакала горько, надрывно. – Никиту вчера отец в город отправил. Подальше отсюда. А сам ночью полез ко мне. Я насилу вырвалась и домой убежала. Пустите, батюшка. Не могу я там. Нельзя мне.

Отец на мгновение замер, а потом отпихнул Марфу ногой.

– Убирайся обратно. Твой дом там, у Якуниных, а не здесь. Не ценишь ты того, что тебе судьба в руки дает. Уходи. И чтоб я тебя здесь больше не видел.

– Батюшка, но это же позор. Не хочу я так. Не смогу. Я же за защитой пришла.

– Муж твой тебе защита. Муж, – с силой выговорил отец. – И больше никто. Уходи, Марфа. Не доводи до греха. Якунины теперь твоя семья. А Григорий Никифорович в той семье старший. Что он скажет, то и делай. Ты – сноха, вот и поступай, как положено, из уважения к старшим.

– Батюшка, да это же грех, – еле слышно сказала Марфа. – Церковь так считает. А если Никита прознает… Я же на всю округу опозорена буду.

– А если ты сейчас тут останешься, то что? Позору меньше? Все же будут обсуждать, что Аграфенина старшая дочь из семьи мужа сбежала. Люди пальцем показывать станут. Ты о сестрах подумала? Им в таком случае где женихов искать прикажешь?

За спиной у Марфы завыла белугой напуганная Наташка.

– Артем! – крикнул отец.

На пороге появился четырнадцатилетний брат. Высокий, крепкий, ладный, похожий на небольшого мужичка.

– Да, батя.

– Проводи сестру домой. Да проследи, чтобы она сразу туда пошла, а глупостей не наделала. Понял?

– А Нагайцевы как же?

– Пока с Федотом пойду, вернешься – приходи подсоблять.

По дороге в Глухую Квохту Марфа, как ни было ей стыдно, но рассказала обо всем брату. Тот сжал кулаки, огромные, тяжелые от постоянной работы, совсем не детские.

– Пришибу я его. Не сможет он тебя трогать.

– Ты что, Артемка, – испугалась вдруг Марфа. – Тебя в острог посадят, а потом на каторгу сошлют. Разве ж можно о душегубстве помышлять? Зря я тебе пожалилась. Ты не волнуйся, я справлюсь. Может, если буду на своем стоять, то Григорий Никифорович меня и не тронет. В конце концов, у него Василина есть. Она-то, в отличие от меня, на все согласная. Так и разделим свою участь. Ей свекра ублажать, мне всю работу по дому делать.

Примерно с месяц так все и шло. Ее возвращение после краткого исчезновения Якунины восприняли как само собой разумеющееся. Даже наказывать в тот день не стали. Правда, с этого дня работы у Марфы стало в разы больше, а вот еды, наоборот, меньше. Ее даже за общий стол не пускали. Миску похлебки ставили в угол на кухне, там она и ела, пристроившись у окошка.

Арину Петровну, до этого державшуюся холодно, но вполне дружелюбно, теперь словно подменили. Каждый день она находила, за что прицепиться к невестке, кричала на нее, попрекала куском хлеба, таскала за косы. Григорий Никифорович же то и дело отвешивал Марфе тумаков, от которых она летала чуть ли не через всю горницу. Один раз бровь разбила, другой – нос.

Доставалось и Василине, на которой свекор то и дело тоже вымещал лютую злобу на Марфу. От Никиты же не было даже весточки. Как уехал в город, так и пропал, не давая о себе знать. За неделю до Рождества им в очередной раз обеим досталось. Василина во время мытья посуды разбила две тарелки, за что их тут же отходили плетьми.

Тихо выла в своем углу жена Степана, вытирая юбкой кровь с рассеченной плетью кожи ног. Скула у нее тоже была разбита, глаз вздулся, и Марфа вдруг подумала, что может остаться след, портя всю Василинину красоту.

– Я больше этого не переживу. Руки на себя наложу, если кривой останусь, – сквозь плач сказала невестка.

Марфа молчала, прислушиваясь к боли и ломоте во всем избитом теле.

– Не бойся, – наконец сказала она. – Больше он нас не тронет.

Она сама подошла к свекру, считавшему в амбаре мешки с зерном. Посмотрела прямо в глаза. Без улыбки, но и без испуга. Тот сразу все понял, перестал смотреть волком, улыбнулся, протянул огромную ручищу, погладил Марфу по щеке. Нежно. Ласково. Она закрыла глаза, но не дернулась, послушно дала уложить себя на пересчитанные мешки, покорно развела ноги.

С того самого дня кончилась для Марфы Якуниной тяжелая жизнь. Враз подобревшая свекровь больше не нагружала ее работой по дому, что-то перевела на Василину, потерявшую свой статус любимицы, зато сохранившую правый глаз, что-то на наемных батрачек.

Ела теперь Марфа за столом, щи ей наливались такие густые, что ложка стояла, хлеб выдавался белый, самый свежий, а еще пироги с крупой, которые она ела сама и раз в месяц относила братьям и сестрам в Куликово. В прежде простом, даже бедном гардеробе Марфы появились несколько новых сарафанов из тонкой шерстяной ткани, расшитые цветами платки на голову, яркие ленты в волосы и даже невиданные доселе бусы.

Спустя год после отъезда из дома мужа Никиты, в ноябре 1841 года, Марфа родила дочь, которую назвала в честь единственной своей подружки – Глафирой.

Наши дни

Саша

Первым стремлением было бежать прочь. Куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого страшного места. Саша выскочила из комнаты, рванула на лестницу и чуть не слетела с нее кубарем. Ухватившись за перила и с трудом удержавшись на ногах, она заставила себя вернуться к телу Якунина. Нужно было убедиться, что помочь ему уже нельзя.

Саша знала, что никогда себе не простит, если потом выяснится, что, когда она его нашла, бизнесмен был еще жив. Превозмогая дурноту, она подошла поближе, стараясь не наследить, присела, взялась за тонкое запястье, еще не успевшее остыть. Да, этот момент она отметила особо, рука Олега Якунина была не то чтобы теплой, но точно не ледяной, не окостеневшей. Смертный холод не перетекал в ее пальцы. Что из этого следует? Только одно. В него выстрелили совсем недавно.

Вспыхнувшая надежда быстро угасла. Пульс не прощупывался. Установив этот прискорбный факт, Саша выпрямилась, аккуратно ступая, вернулась к дверям, оглядела комнату, в которой из-за одной прикрытой ставни царил полумрак. Ружья или еще какого-нибудь оружия, из которого можно выстрелить (Саша в нем совершенно не разбиралась), в комнате не увидела. Значит, версию самоубийства можно смело списывать со счетов.

Тот, кто стрелял в Якунина, унес оружие с собой. На несчастный случай на охоте, как это случилось с сыном тети Нюры, тоже не спишешь. Старый заброшенный дом не лес, в котором охотники палят без разбору, кто во что горазд. А значит, вывод только один – здесь произошло умышленное убийство.

Либо бизнесмен пришел в усадьбу вместе со своим убийцей, или они встретились уже здесь. Возможно, случайно. Но что они тут делали, да еще ранним утром? Саша снова огляделась. Комната выглядела так, словно в ней что-то искали. Снятые доски пола громоздились друг на друге, словно кто-то отрывал их, нимало не заботясь о сохранности и порядке.

Да, правильно. Неподалеку от правой руки Олега Якунина лежал гвоздодер. Так это бизнесмен в очках в золотой оправе взламывал пол? И что он хотел здесь найти? Ничего подозрительного в комнате не было. Получается, ничего не нашел? Или, наоборот, нашел, и именно это и стало причиной убийства, а найденное (клад, улику?) убийца забрал с собой?

По всему выходило, что страшные загадки Глухой Квохты не ограничиваются кражей уток девятисотлетней давности. Правда, в отличие от того давнего преступления, случившееся сейчас никак не входило в компетенции Александры Андреевны Архиповой. Осознав данное обстоятельство, Саша вытащила телефон и набрала экстренный номер 112.

Объяснив, что случилось, она получила заверения, что полиция скоро приедет, наотрез отказалась дожидаться ее в усадьбе, оставила свои данные, включая адрес на улице Рябиновой, по которому ее можно найти, и уныло побрела обратно, чувствуя поднимающийся откуда-то из глубины организма животный, нутряной страх. Странно, что в первые минуты после того, как она обнаружила тело Якунина, он не проявлялся.

Сейчас же Саша просто кожей чувствовала, что находится в полном одиночестве в большом, страшном, пустынном доме, где никто в случае опасности не придет ей на помощь. Как и Якунину. Интересно, если бы господский дом находился ближе к деревне и были бы слышны крики о помощи, нашлись бы желающие отправиться навстречу опасности? Или местные жители, как и везде, придерживаются принципа «моя хата с краю».

И все-таки кто мог совершить убийство? Если верить тете Нюре, то все жители деревни – уже пожилые люди, ведущие тихий и скромный образ жизни. Кому из них мог помешать приехавший на охоту гость? Или дело в обслуживающем персонале охотничьей базы? Но все они, за исключением Михаила, не местные, наезжают в Глухую Квохту вахтовым методом. Тогда получается, что кто-то из них случайно столкнулся с Якуниным и тот узнал преступника? А что, как версия годится.

Вторая версия гласила, что убийцей мог быть как раз Михаил или, как он себя сам называл, Миха. А что? Он наверняка водил Якунина на охоту, могли и повздорить из-за чего-нибудь, да так сильно, что это привело к убийству. А еще есть и другие охотники. База полна народу, все номера заняты, ни одного свободного. С чего Саша взяла, что Якунин приехал в Глухую Квохту один? С того, что он был в одиночестве, когда пригласил ее позавтракать?

Ну да. Он мог приехать вместе с компанией, потом поссориться с кем-то, и вуаля, вот вам и повод для случившейся трагедии.

– Вы куда бежите, словно за вами гонятся?

Погруженная в свои размышления, Саша со всего маху уткнулась в чью-то широкую грудь, подняв голову, обнаружила стоящего перед ней Игоря Данилова и тут же отшатнулась. А что, если убийца именно он? А что, все вокруг считают его достаточно подозрительным.

– Когда мы столкнулись с вами утром, вы откуда шли? – выпалила Саша, не очень думая над тем, почему вообще задает постороннему человеку какие-то вопросы.

– Из дома, – ошарашенно ответил Данилов. – Я шел из дома Клавдии Петровны, в котором снимаю комнату.

– А куда вы шли? – продолжала свой допрос Саша.

– Никуда. Просто шел. Гулял.

– Ага. Гулял. В семь утра, – Саша не скрывала сарказма.

Данилов сделал шаг назад и испытующе посмотрел на нее.

– Я что-то не понял. Вам, значит, в семь утра гулять можно, а мне нет?

– И вам можно, – сквозь зубы бросила Саша. – А можно поинтересоваться, где именно вы гуляли?

Он на мгновение смешался, словно не понимая, соврать или сразу наехать, что это не ее дело. В том, что правды Данилов не скажет, Саша не сомневалась.

– Просто по деревне гулял. По улицам, – сказал он наконец. Значит, выбрал вариант соврать. – А почему вас, собственно говоря, это интересует?

Нет, значит, и наехать готов тоже. Два в одном, так сказать. Саша посмотрела на часы. Если верить экстренным службам, полиция будет в усадьбе минут через пятнадцать. Если сейчас рассказать Данилову, что она все знает, он вряд ли побежит в усадьбу, чтобы уничтожить улики. Во-первых, если это он убил Якунина, то сразу позаботился об этом, а потому сейчас уверен, что не оставил следов. А во-вторых, просто побоится быть застуканным на месте преступления, раз рыло в пушку. А вот посмотреть на его реакцию будет интересно.

– Меня это интересует, потому что пятнадцать минут назад в усадьбе Румянцевых я нашла труп. И мне хочется быть уверенной, что он – не ваших рук дело.

В глазах собеседника мелькнуло что-то похожее на изумление.

– Труп? Какой труп? Чей? Собаки? Кошки? И при чем тут я?

– Человека, – с нажимом сообщила Саша. – На третьем этаже господского дома я нашла тело бизнесмена Олега Якунина. Он убит выстрелом в грудь.

– Что-о-о-о?

Теперь на лице Данилова читалась растерянность.

– То-о-о, – передразнила его Саша.

– Олег Якунин убит? Погодите, а вы откуда его знаете?

– Познакомились вчера утром, когда я пыталась снять номер на базе. Номеров не оказалось, сын Антонины Евгеньевны отправил меня к тете Нюре, но перед этим господин Якунин любезно угостил меня завтраком.

– Завтраком, значит.

Почему-то из уст Данилова это прозвучало двусмысленно, почти неприлично.

– Да, – с вызовом сказала Саша, которой было совершенно нечего скрывать. – Я была голодна с дороги, а девушка с ресепшена, Марина, кажется, отказывалась меня кормить, уверяя, что завтрак только для постояльцев.

– Да-да, такие правила, – рассеянно согласился Данилов и вдруг схватил Сашу за руку и потащил за собой. – Пойдемте.

– Куда? – всполошилась она. – Я никуда с вами не пойду. Отпустите немедленно. Я буду кричать. Я уже вызвала полицию.

Он отпустил ее так же неожиданно, как и схватил.

– Не бойтесь, я ничего плохого вам не сделаю. Пойдемте, мне нужно самому это увидеть. До приезда полиции. Тем более если вы ее уже вызвали.

Саша сама не знала, почему пошла за ним. Они быстро двинулись по уже знакомой ей тропинке, вьющейся среди поля. Данилов широко шагал, она еле успевала, перебирая ногами, будто семеня. Путь, который она в одиночестве проделала за пятнадцать минут, с ним занял не больше десяти. Саша, правда, запыхалась и устала.

Они снова прошли в распахнутые покосившиеся ворота, и Александра во второй раз удивилась их потрясающей красоте. Хорошо бы новый владелец их восстановил. Данилов уверенно пошел ко входу в дом, из чего она сделала вывод, что он здесь уже бывал. Сама она в первый раз постоянно озиралась и оглядывалась. Интересно, как давно он приехал и что вообще здесь делает?

– Сколько дней вы уже живете у Клавдии Петровны? – прокричала Саша в удаляющуюся даниловскую спину.

– Что? – Он обернулся. – Давайте быстрее. У нас не так много времени.

– Я спрашиваю, как давно вы приехали и сняли комнату. И пока вы мне не ответите, дальше я не пойду.

В его лице промелькнуло что-то похожее одновременно на уважение и раздражение.

– Я приехал во вторник. Пойдемте, бога ради. Зададите все свои вопросы потом.

Сегодня была суббота. Александра Архипова осчастливила Глухую Квохту своим присутствием в пятницу. Значит, к тому моменту Данилов уже пребывал здесь трое суток. Вполне достаточно, чтобы познакомиться с местной достопримечательностью, коей считалась усадьба Румянцевых.

В молчании они вошли в дом и поднялись по парадной лестнице на второй, а потом на третий этаж. Саша непроизвольно заметила, что, повернув в коридор, ведущий в комнаты, Данилов машинально нагнул голову. Знал, что потолки здесь низкие. Так и запишем.

– В какой комнате? – бросил он из-за плеча Саше.

– В первой слева, – коротко ответила она.

Он толкнул нужную дверь и шагнул через порог. Саша осталась в коридоре, досадуя, что из-за его широкой спины ей ничего не видно. Впрочем, она вовсе не стремилась снова увидеть труп.

– Оружия нет, – пробормотал Данилов. У нее хватило ума понять, что обращается он не к ней. Скорее разговаривает сам с собой по какой-то давней привычке. – Полы вскрыты. Ага, вот гвоздодер. Получается, ты тут что-то искал, голубчик.

Что ж, выводы случайного знакомого совпадали с теми, которые получасом ранее сделала сама Александра.

– Я проверила, пульса нет. Он мертв, – зачем-то сообщила она, немного уязвленная тем, что ее провожатый даже не попытался проверить, не нужна ли помощь лежащему перед ним человеку.

– Да это я и так вижу, – сообщил тот.

– С первого взгляда отличаете мертвых людей от живых, но без сознания? – в ее голосе опять прозвучал сарказм.

– Приходилось, – коротко ответил Данилов.

С улицы послышался шорох шин по гравию дорожки. Но сирены молчали. Значит, полиция предпочла приехать, не привлекая к себе внимания. Саша посмотрела на часы. Ну, положим, прошло не полчаса, а сорок минут, но это не имеет значения. Данилов сделал шаг и выглянул в окно.

– Приехали, – констатировал он. – Быстро. Вот что, вы идите их встречать. Нужно провести их сюда и все еще раз объяснить.

– А вы?

– А я сейчас к вам присоединюсь. Мне нужно сделать один телефонный звонок. Идите! Идите, Саша.

Ну надо же. Он еще и командует. Закусив губу, Саша вышла из коридора и начала спускаться по лестнице. Последнее, что она услышала, были даниловские слова: «Привет еще раз. Это я. Мне нужно тебе сообщить…»

Следующие полчаса Александра Архипова давала показания приехавшей оперативной группе. В нее входили немолодой и какой-то пожухлый следователь с обвисшими усами, оперативник помоложе, эксперт-криминалист и еще один мужчина в полицейской форме, оказавшийся местным участковым.

– Это вы позвонили в полицию?

– Да, я. Я пришла сюда и обнаружила тело на третьем этаже, после чего позвонила по телефону экстренного вызова.

Следователь кинул на нее острый взгляд, повернулся к оперативнику.

– Коновалов, проверь.

– Третий этаж, первая дверь налево, – подсказала Саша.

– Ваши документы, пожалуйста.

Она вздохнула.

– Откуда у меня могут быть с собой документы. Я снимаю комнату у местной старушки, только вчера приехала. Утром решила прогуляться до завтрака и пошла сюда. В усадьбу. Было бы странно, если бы я взяла с собой паспорт. Я только телефон захватила. Меня зовут Александра Архипова, я живу и работаю в Москве. Документы смогу показать вам потом.

– Ну потом так потом, – согласился следователь.

– А вас как зовут?

– Меня? – Похоже, он слегка удивился ее наглости. – Иван Сергеевич Конопелько. Я следователь межрайонного управления следственного комитета. А вы почему оказались здесь?

– Я же вам сказала, что гуляла.

– Это я понял. После того как вы позвонили в «112», вы отказались ждать здесь, сказали, что вам страшно оставаться в пустынном месте наедине с трупом и сообщили, что вернетесь в деревню. Передумали?

Саша помолчала, не очень понимая, остался Игорь Данилов в поместье или предпочел ретироваться. Впрочем, ей-то что скрывать.

– Я вернулась в деревню, – начала она и замолкла, потому что Данилов собственной персоной легко спустился с лестницы.

– Александра Андреевна вернулась в деревню, встретила там меня, рассказала мне о прискорбном инциденте, который здесь произошел, и я, понимая, что у вас будут к ней вопросы, любезно согласился проводить ее обратно. Под своей протекцией, так сказать.

– А вы, простите, кто?

– Тоже отдыхающий. Данилов Игорь Александрович, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения.

Так, значит, она не ошиблась в определении его возраста. Тьфу, это-то тут при чем.