Текст книги "Нас украли. История преступлений"

8. История рождения Маши

В результате и посла, и Валеру (и врача) отозвали.

Летний отпуск Тамары закончился горькими сожалениями.

Валера улетел в Москву не попрощавшись, посол лежал с сердечным приступом, его жена, заливаясь слезами, лихорадочно собирала нажитые вещи.

Мебель надо было вывозить водой, на теплоходе.

Траты, траты! Вместо новой «Волги» и кооператива для Тамары (за которую был внесен первый пай) шиш с маком.

Сама и виновата.

Жена посла была оскорблена до глубины души. До сих пор она чувствовала себя если не владычицей мира, то, во всяком случае, главным действующим лицом своей вселенной.

Все ей подчинялось, муж, его сотрудники, местные слуги, даже туземные правители и их жены.

Что уж говорить о родственниках в далеком Поти! Там оставалась вдовая сестра, ее единственная дочь вышла замуж за продавца из газетного киоска!

Надо ли добавлять, что всякую связь с родней Нина Георгиевна пресекла навеки и никогда не открывала дверь на неизвестный звонок, будучи в Москве в отпуске.

Ни-ко-гда.

А то был один случай, когда пришлось не пустить наглых приезжих с чемоданами, которые заявились прямо с вокзала, якобы это племянница с мужем и малолетним сыном! «Я вас не знаю», – сказала Нина Георгиевна и резко захлопнула дверь.

А то повадятся.

И тут такая чудовищная, непоправимая история!

Безработный глава семьи, опозоренная и, скорей всего, беременная от проходимца дочь.

Ехали в трауре. Нина Георгиевна не плакала. Наступил край жизни.

Вернувшись, в ожидании санкций начальства семейство бывшего посла тут же выехало жить на дачу.

У Тамары, которая все еще пребывала в отпуске, на глазах у родителей начался токсикоз беременных. Ее рвало по утрам. Мать требовала сделать аборт:

– Как ты думаешь, ребенок, больной сифилисом, это что, слушай? Сухотка мозга! Паралич! Сердце мое, прочти в медицинской энциклопедии! Отец сейчас, слушай, безработный! На что мы будем его содержать, твоего сифилитика ребенка! (Дальше шли проклятия, судя по выражению лица мамаши.)

В тяжелые минуты она переходила на язык своего отца.

Самое главное, что Тамара не знала, где искать Валеру.

И у Валеры тоже не было адреса дачи.

Однако она недооценивала своего будущего мужа. Ночью в ее окно поскреблись. Она тут же открыла задвижку, сорвала марлевую сетку. Валера залез как вор. Они долго молча целовались, Тамара плакала.

– Собирайся, пойдем, – сказал Валера.

– Ты что, я беременная, – ответила Тамара.

– Это тебе полезно, гулять, – отвечал бравый Валера.

Он вылез и принял Тамару под мышки. Пошли куда-то наугад и провели ночь буквально под чьим-то забором. Тамара некстати плакала и твердила: «Ты мой. Я тебя люблю. А ты?»

Он сквозь зубы отвечал «я да».

Под утро все обсудили. Валера ждал назначения в другую страну, под крышу агентства ТАСС.

– Туда берут только женатых, – сказал он. – Паспорт твой где? Пошли заберешь. А то они спрячут, я знаю эту породу.

Бывшего посла дядю Гену через полгода отправили в убогую пока что нейтральную страну на очень дальнем востоке торговым представителем, покупать у местных их товары низкого качества, а на самом деле осуществлять экспорт оружия для поддержки местных прокоммунистических повстанцев. Чтобы влиять на политику.

Нина Георгиевна опять стала хозяйкой, но теперь уже торгового представительства, учреждения гораздо меньших масштабов.

А Валеру с Тамарой послали гораздо раньше в одну из стран Латинской Америки.

Их дочь Маша, однако, родилась в Москве из экономии, Тамара выехала на роды месяцем раньше срока, чтобы не тратить валюту в местных клиниках.

Всю жизнь затем повзрослевшая Тамара, позже Тамара Геннадиевна, как тень, следовала за Валерием Ивановичем. Классическая жена шпиона, выдержанная, терпеливая, немногословная, аккуратистка. Больше никаких вопросов и слез.

Он над ней невесело подшучивал, ерепенился.

Специально употреблял простонародные выражения и мат, чтобы расшатать ее чувство собственного достоинства.

Видимо, ему покоя не давали слова тестя, которые тот повторял при каждой оказии: «Путем меня и Тамарки сделал ты хорошую карьеру. Утопив меня».

При этом дочь такого неотесанного папаши-посла Тамара Геннадиевна была аристократка до мозга костей. Умела одеться как герцогиня, покупала за границей ткань, а шила ей по зарубежным выкройкам дешевая московская портниха.

Надо отметить, что Тамара Геннадиевна ориентировалась только на один образец: на Джеки Кеннеди. Такие же пальтишки, шляпки-таблетки, костюмчики с открытыми ключицами.

Собственно, и лицом она была похожа на Джеки, чего, правда, никто не замечал.

Дочь она водила в типичных нарядах английских принцесс: клетчатые юбочки, лаковые туфельки, блузки с большими воротничками, короткие пиджачки.

Дочь, правда, росла не очень красивой (где вы видели красивых английских принцесс? Принцесса Анна? Маргарет?), но была очень впечатлительной девочкой.

И при том дома царствовал невоздержанный Валерий Иванович, который срывал на жене и дочке все свои неудачи и то и дело приговаривал: «Ремня захотели».

Тамара любила дочь безумно, однако с двенадцати лет девочку вынуждены были отправить в Москву, в школу, и ее растила бабушка Нина Георгиевна.

Которая, в свою очередь, воспринимала воспитание Валериной дочери как бессрочную каторгу.

Что касается деда, посла, то Геннадий Иванович довольно быстро ушел после пережитого позора. Мужик-медведь не терпит другого медведя в своей берлоге, побежденный должен подохнуть.

9. Любовь Маши

В результате Маша выросла совершенно одинокой и не очень красивой девушкой. Не умела кокетничать, краситься.

Что же, во всем мире принцессы все как одна одиноки, не могут найти себе пару и в дальнейшем испытывают страсть к слугам, увы…

Втайне Маша была доброй, пылкой и чувственной, но никак этого не показывала.

Все это знала ее мама, Тамара Геннадиевна, и прозревала в ней вечную одиночку.

Они очень любили друг друга и часто перезванивались. Мама была единственной подругой Маши.

Белесая в отца, неприметная отличница, девочка из хорошей семьи, вежливая, молчаливая, неконтактная.

На первом же курсе она тайно влюбилась в Сергея, потому что он как-то в раздевалке сказал ей:

– У вас сумочка открыта, надо застегнуть. Мало ли. Давайте я.

И застегнул ей молнию на сумке. А сумка как раз висела на боку.

Его заботливые, умелые руки прошлись по Машиному бедру.

И потом он всегда с ней здоровался.

К весне третьего курса, за месяц до своего дня рождения, Маша как бы обезумела, поняла, что пора действовать, то есть созрела окончательно, вымыла, вылизала всю квартиру (бабушка часто болела, а мама, как всегда, проживала за рубежом с мужем-послом), затем во время международного телефонного разговора попросила маму прислать с диппочтой самые модные музыкальные записи и материал для новых занавесок, а также джинсы, тонкий свитер, кружевные трусики и такие же лифчики и пригласила на свой день рождения много народу, к каждому подходила индивидуально, вручала карточку с адресом и датой, и, в том числе, подошла с тем же самым к Сергею, который учился в другой группе.

Он сказал:

– Спасибо, приду обязательно. Что нужно принести?

– Только сухое вино, если вам не трудно.

Бабушка не одобрила внедрения в квартиру шумной оравы, когда все пришли (многие и совершенно посторонние, как бы друзья приглашенных, весьма дикого вида), и она легла в спальне, запершись на ключ, но Маша все приняла на себя.

Танцевали. Сергей сидел в стороне.

Маша, пробегая с тортом, случайно наступила ему на ногу. Он кивнул и в ответ на извинения сказал: «Прощаю». Солидно так.

Потом удалился раньше всех. Раньше чем заблевали всю ванную и ковер в гостиной.

Но через несколько дней он подошел к ней в коридоре и спросил, нет ли конспекта по Первой мировой войне, раздел Балкан.

Маша предложила зайти к ней после лекций.

Пили чай. Бабушка всем своим видом протестовала. Сергей был одет как-то бедно, обувь вообще несусветная, туристические ботинки из кирзы.

Когда он ушел, бабушка спросила:

– Дорогая, он откуда, чей?

– Он сам по себе, с юга. Родился у моря.

(Правда, до моря там было триста километров, но бабушке-грузинке можно было и приврать.)

– Мало нам твоего папочки-футболиста. При том что прадед наш князь. А как он учится?

– Не знаю. По-моему, ничего.

– Ну и что ты в нем нашла, слушай!

Маша промолчала.

Потом в отношениях с Сергеем опять была длинная пауза.

Здоровались, и все.

Так, ни шатко ни валко, продолжался этот односторонний роман. Иногда оказывались вместе в библиотеке, в столовой.

Через год, в апреле, Сергей подошел к ней опять в раздевалке, пошутил:

– Теперь сумочка застегнута? Здравствуй.

Он был одет. Маша тут же спросила:

– А ты куда? В смысле, в какую сторону?

– Я в сторону Хабаровска, но поближе. Мне предложили там в аспирантуру в пединститут областной и преподавать. Видимо, буду ориентироваться на Китай. А зачем тогда было учить ханди?

Они пошли к метро, но на самом деле пошли дальше, по переулкам.

В первый раз гуляли вместе. Маша дрожала, у нее сводило скулы, но внешне ничего не было заметно.

– Как твой день рождения прошел? – спросил он. (Помнит!)

– Никак. У меня бабушка болела. Посидели в кафе вдвоем, и все.

(Знай наших! Правда, Маша пригласила в кафе подругу, вместе с которой занималась фехтованием.)

– Весело было?

– Да уж. После того дня рождения я неделю грязь возила. Все напились с большими последствиями. Хватит с меня.

Все оказалось довольно просто.

Мечты, когда они исполняются, выглядят как обычная жизнь. Никакого счастья.

Шли к Кропоткинской. Даже не гуляли, просто шли в одну сторону. В его сторону.

Серегей сказал, что, конечно, с его языками преподавать историю в Мухобойске неохота.

Он разговаривал с Машей как с близким другом, обсуждал свою будущую судьбу.

– Так что вот что, – заключил он, туманно глядя по сторонам, минуя Машу. – Придется нам проститься.

– А в Москве? В Москве остаться? – тоскливо ответила Маша.

– Предлагали в одной конторе, я там проходил практику, в медимпорте, там есть место, даже со стажировкой в Хандии, но они без московской прописки не берут. Им все подходит. Очень сожалели. Я знаю ханди и ирду. И английский (как на собеседовании, перечислял Сережа свои достижения). Но возьмут скорее всего Шацкина, а он знает только инглиш и френч. Но, говорят, его подучат за год… Поднатаскают… Его отец знаешь где?

– Это не есть хорошо, – ответила Маша.

– Да знаю, – тяжело ответил Сергей. – Да и в Хандию посылают только с супругой.

Тут Маша решилась, как в пропасть кинулась:

– Хочешь, я поговорю с бабушкой, мы можем пожениться фиктивно, и она тебя пропишет.

Что он ответил на предложение прописки, руки и сердца?

Он сказал:

– Сложно все это.

– Да, – протянула Маша горестно. – Да… Ну хорошо. Что же.

Они дошли до Кропоткинской, и тут Сергей простился:

– У меня дела тут недалеко в одном месте.

То есть не пошел провожать и не заглянул на чашку кофе, как планировала Маша.

И не остался на ночь, как она себе представляла – и проблем с бабушкой, скандала, слез, которые она себе представляла, не будет.

– Ну пока, – сказала Маша. – А то, может быть, пойдем к нам? Бабушка такой обед приготовила! Голубцы! А потом видео посмотрим, мне такой фильм родители прислали!

– Пока не могу, – задумчиво отвечал Сергей. – Пока что не могу.

– Запиши мой телефон и приходи сегодня, мы все это обсудим.

– У меня есть твой телефон, – сказал Сергей.

– Ну, приходи. Пока.

Ночью Маша плакала. Она сама сделала Сереже предложение!

И он, похоже, отверг его.

Она начала подозревать, что у Сережи уже есть кто-то. Возможно, он хочет жениться.

А как он это сказал – «только с супругой». Дескать, с тобой свяжешься, а потом еще и ехать в Хандию, волочь тебя как бесплатное приложение.

Тем не менее вечером следующего дня (Сергея в институте она не видела) Маша завела с бабушкой разговор:

– Скажи, а как ты отнесешься, если я собираюсь замуж?

– За кого это? – ужаснулась бабушка Нина. Она всегда предвидела все самое плохое. – За этого?

– За кого за ЭТОГО?

– Кто к тебе приходил, слушай, а то я не понимаю! Я сразу все соображаю! Кто чай у нас пил! За него?

Маша пожала плечами.

– И откуда он? – продолжала бабушка.

– С нашего курса.

– Нет, он с какого города?

Маша неохотно ответила, как будто произнесла вслух нечто непристойное.

– А-ааа. Ну конечно. Слушай, а ты знаешь, что он на твоем дне рождения шуровал по всей квартире, даже ко мне в комнату без меня заглянул? Я вхожу после туалета, встречаю его у себя на пороге и насмешливо так спрашиваю: «Кто вы», а он отвечает: «Будете звать меня Сережа». Хамоватый такой, спокойный.

– Ты мне не рассказывала.

– Маша! Я ничего никому не рассказываю без необходимости. Он потряс меня, моя дорогая, просто потряс своей, слушай, самоуверенностью. Я – буду звать его – Сережа! Он что, сделал тебе наконец предложение?

– Это не есть важно.

– Что не есть важно! Именно это важно! А я тебе скажу, дорогая моя, что ему нужна только прописка от тебя! Это видно сразу!

– На самом деле ничего ему не нужно, – горько сказала Маша.

– И не думай, – не обращая внимания на слова Маши, завопила бабушка. – Я его не пропишу, да и ты прописана не у меня, а у отца с матерью. Но они точно его не примут. Устроют тебе такое! Увидишь, выступят единым фронтом. Помирятся для такого случая. Недаром они квартиру заперли и тебя туда не пускают. Как чувствовали.

– Бабушка, он не собирается на мне жениться ни при какой погоде.

– И где вы будете жить? У меня – мне его не надо. Я старый, больной человек. Терпеть его присутствие в ванной и уборной! Слушать, как он харкает! Или еще чего почище какие звуки! И он тебя будет использовать буквально у меня на глазах? Спасибо! У меня зять такой. Папа твой. Футболист. Из-за которого дед в могилу сошел.

– Успокойся, бабушка. Вечно ты отца попрекаешь!

– Что успокойся, слушай! Что ты мне затыкаешь рот! И запомни, родители в свою квартиру не пустят вас. А тем более я! Поняла?

И она приготовилась заплакать. Маша отвечала так:

– Бабушка, вопрос снимается. Сережа не собирается оставаться в Москве.

– И что, ты поедешь с ним?

– Бабушка! Он меня не позовет. Я ему в природе не нужна.

– Не-ет, нужна. Я уже предчувствую, чем дело кончится. Беда, беда, ой. Вырвали бы мне заранее глаза мои несчастные! – и т. д.

10. История Алины

Эта история начинается с того, что девушка Алина, студентка МГУ, живущая в общежитии под названием «На Горах», сошлась со студентом Автандилом, познакомившись с ним на танцах.

По субботам в университете на Ленгорах смуглые студенты в общаге, в холлах на двух этажах ставили такую музыку!

Вся Москва мечтала попасть туда.

Алина не стояла ни одного танца, ее все время приглашали.

Алина была сиротой при живом отце, мать ее недавно умерла от туберкулеза, а он ушел сразу же, как только был поставлен диагноз, развелся в полном своем праве и женился на молодой сволочи, которая после смерти матери въехала на плечах отца в дом (Алина уже жила в общаге) и буквально не пускала девушку на порог, мотивируя это тем, что она «заразная».

Родной дом под Москвой, в дачном поселке, теперь был закрыт для Алины. Мало того, и все мамины вещи оказались недоступны, все имущество.

Мачеха завела свирепую собаку и спускала ее по участку.

Не с милицией же было заселяться!

Но пока существовало общежитие, Алина особенно не горевала.

Она была хорошенькая как ясный день, беленькая, стройная.

Автандил же, само собой, был как горный олень – курчавый, с прямым красивым носом, с большими карими очами и красивым ртом, все как полагается.

Мало того, когда Алина увидела Автандила, ей показалось, что она его уже знает, и довольно хорошо.

Потом уже, когда они в первый раз оказались в постели и настало утро, надо было убегать на лекции, Алина посмотрела на спящего и вдруг вспомнила: в художественном кружке, где Алина в детстве занималась лепкой, Автандил уже присутствовал в виде головы Антиноя.

Единственно что – он был коротконогий.

Ну и тоже неплохо. Мало ли, может быть, Антиной был точно таким же.

На что они жили: Автандилу присылали хорошие деньги. Его отец торговал газетами в киоске в приморском городке Поти и сдавал отдыхающим два дома, причем комнаты были с перегородками. Получалось двадцать коек. Сам с семьей (жена и дети) в летний сезон жил во дворе в каменной пристройке. А мама у Автандила была заведующей аптекой.

Автандил поступил на географический факультет неизвестно почему (сам не знал; вроде бы там работала знакомая мамы, она отдыхала у них несколько раз) – и не особенно утруждал себя образованием.

Его делами занималась как раз эта женщина из учебной части.

В зачетке Автандила даже троек не было.

Тем не менее настал момент, и Алина сказала своему любимому, что беременна и хочет, чтобы у ребеночка был папа.

Автандил не понял:

– Кто, мой папа?

– Нет. Ты. Ты папа.

– Что, не понимаю, слушай. Я папа? (Улыбнулся как ребенок.)

– Нам надо пойти в ЗАГС.

– Куда?

Алина все ему растолковала.

И тут же закатила истерику, сказав, что ее давно зовет замуж один человек…

И хоть она его не любит, но ребенку нужен папа. И она скорее всего выйдет за него замуж. А он иностранец.

– Кто, этот Мбвала? – крикнул взбешенный Автандил. – Убью его!

Мбвала был симпатяга коричневого цвета, сын вождя своего племени, мусульманин. Он действительно обожал Алину и много раз в шутку делал ей предложение быть его младшей женой. Дома у Мбвалы в его семейном шалаше уже обитали две супруги с тремя детьми. Мбвале было семнадцать лет. Он часто показывал Алине фотографии своих детей.

– А что же мне делать! – продолжала Алина. – Ты ведь не хочешь на мне жениться!

– Хочу, дорогая моя!

Но имелось препятствие. Ему еще не исполнилось восемнадцати лет. Алине же должно было стукнуть двадцать один.

Автандилу для женитьбы следовало получить, как несовершеннолетнему, разрешение родителей. Он тут же написал маме с папой.

Но те как-то не спешили.

А Мбвала продолжал обнимать Алину при каждой встрече и показывать ей фотографии очаровательных крошек.

Автандила это выводило из себя (все эти встречи, разумеется, происходили на его глазах, так уж получалось).

Спустя три месяца, когда ему стукнуло восемнадцать, он, не ожидая благословения от родителей, пошел с Алиной в ЗАГС, где они подали заявление.

Автандил торжественно написал об этом счастливом событии отцу.

Алина приписала тоже несколько слов по-русски.

Через небольшое время та самая женщина из учебной части сказала Автандилу, что отец прилетает и просит, чтобы он с невестой встретил его в аэропорту. Протянула бумажку с датой и номером рейса.

В назначенное время Автандил и Алина (у нее уже наметился маленький живот, шел восьмой месяц, она почти не потолстела) стояли в зале прилетов.

Вдруг Автандил дернулся всем телом и рванул вперед.

В толпе пассажиров шел маленький усатый толстяк в огромной кепке и тесном черном костюмчике, похожий на Чарли Чаплина. За ним ковыляла красивая, очень полная, с низким обширным задом, женщина в белой шали.

Автандил бросился к ним, чуть не заплакав.

Они обняли его.

Алина помертвела, продолжая улыбаться. Как, это его родители? Жуткие хмурые лица, усатый толстяк, тоже почти усатая тетя, красные глаза у обоих навыкате. Как будто плакали или долго не спали…

Толстяк выслушал Автандила, посмотрел на стоящую рядом Алину и сказал ему что-то по-своему очень коротко.

Затем все трое повернулись и ушли ровно в ту же дверь, откуда вышли.

Алина стояла три часа на месте, ожидая Автандила.

Потом ей стало плохо, она упала в обморок.

Ее увезли и положили в больницу на сохранение.

Оттуда она звонила соседке по общежитию, подруге Фае, и Фая все разведала и сказала, что Автандил отчислен из университета по собственному желанию. Прислал заявление.

Все его вещи из блока забрала та тетка, которая работает в учебной части.

Алина проливала слезы, лежа в палате.

Ей стали что-то колоть. Роды приближались.

Алина опухла от неподвижности, начались осложнения. Ее не выписывали.

И тут в палату женщин, лежащих на сохранении, поступила новая беременная, Маша.

Ей было столько же, сколько Алине, двадцать один год, но она уже закончила МГИМО и собиралась с мужем Сережей в Хандию на работу, в город с каким-то очень длинным названием – вроде бы Пампарампарампрадеш.

Маша, узнав каким-то образом историю Алины (все тут все знали), старалась развеселить ее, все время угощала, подкармливала фруктами и витаминами, давала ей читать книжки о воспитании новорожденных, но Алина не реагировала.

Она не хотела ничего.

Она не хотела читать книжки о воспитании младенцев.

Она, прежде всего, не хотела ребенка.

Она вызвала юриста и сказала этой тетеньке, что хочет оставить здесь будущего младенца.

Юрист отвечала на эти речи так, что сначала надо родить, и обещала принести бланк заявления.

И чем больше Маша бодрилась и призывала соседку радостно готовиться к родам, чем больше совала ей книжек, тем хуже Алина ко всему этому относилась.

И тем больше завидовала соседке.

Той каждый день передавали пакеты с фруктами, журналы, ей писали записки.

У Маши тумбочка была пустая. Стакан и ложка.

На самом деле дела у Маши были тоже не блестящие, у нее начались осложнения, нашли белок.

Это могло вызвать смертельный исход при родах.

Даже поговаривали о том, чтобы сделать ей кесарево сечение заранее.

Но Маша не унывала. Она каждый вечер уходила к окну первого этажа, чтобы разговаривать со своим мужем Сережей и с бабушкой, а мама и папа были за рубежом, приехать не могли.

Маша уже решила, что назовет ребеночка Сережей.

– А ты? – спрашивала Маша.

Алина отворачивалась.

Как назвать ребенка? Да хоть Гитлер.

Автандил никак не проявлялся с тех пор.

Богатые ведь люди! Могли бы прислать хоть сколько деньжонок!

В прежние времена Алина с Автандилом не вылезали из ресторанов, покупали себе хорошую еду, у Автандила было три костюма. Он и Алине купил розовый костюмчик, джинсы и шубку из козлика, а также сапоги и две пары туфель, не говоря о всяких мелочах.

А теперь идти с ребенком некуда. В общежитие не поселят с младенцем.

И сохранились ли ее вещи? Подруга Фая обещала узнать, куда все дели.

Но к телефону ее было вызвать трудно, он один был на весь коридор.

Позвонишь, а человек не пойдет искать. Лень или некогда. Трубка лежит по десять минут.

А на место в семейном общежитии – туда, где живут парочки с детьми и одинокие мамаши вроде Алины – надо было заранее, чуть ли не в первый день беременности, как шутили в профкоме, подавать заявление.

Но там, как сказали, мест нет. Большая очередь, видите ли. Так ответили Фае.

У этой подруги, у Фаи, год назад был подобный случай, она родила, Волков сказал «это не мой», с усмешкой, причем наглой, и переехал из общежития к москвичке Конвицкой, то все сомневался, не хотел, а тут его как подстегнули.

Как итог Фая пока что оставила ребеночка в Доме малютки, чтобы сдать сессию, а когда через месяц с лишним или через два пришла, ей сказали, что он умер и его сдали в крематорий: «Не держать же на льду, пока вы заявитесь!»

Обо всем этом Алина думала после каждого звонка по телефону, но не говорила никому, а вот Маше было весело, она учила язык ирду и рассказывала Алине о Хандии, она перед больницей смотрела несколько документальных фильмов про эту страну.

– Представляешь, там среди улицы ходят священные коровы! И никто их не уводит. Никто не доит! И если корова начнет есть с прилавка фрукты, ее не имеют права остановить!

Алина отвечала:

– Вот бы мне так!

Роды у обеих начались почти одновременно.

Их увели в предродовую.

Они шли бесконечным коридором, который, как в бане, был выложен белой плиткой. Маша семенила согнувшись, держа живот в объятиях, словно боялась потерять ребенка.

Алина шла как на казнь, но не гордо. Она тоже держалась за свой тяжеленный живот, но не оберегая ребенка, а испытывая невыносимые муки. Ее живот жгло как раскаленным железом, и открывалась во всей своей красе полная безнадежность происходящего.

Они рожали на соседних столах. Алина орала, а вот Маша молчала.

«Вот выдержка у девчонки», – между схватками подумала Алина и из гордости тоже перестала кричать.

И вдруг все бросили Алину и столпились у стола Маши. Забегали, примчались с уколом, поволокли капельницу. Раздался писк.

– Маша! – все повторяла акушерка. – Маша! У тебя сынок! Маша! Открой глазки!

А другая подошла и потрогала Машину шею:

– Все, девочки.

В этот момент Алина отчаянно заорала:

– Все! Рожаю! Суки проклятые! Подойдите! Кто-нибудь! Не бросайте меня – ааа!

К ней подскочила тетка в очках:

– Не ори! Ты что! Сейчас поглядим…Так. Давай! Работай! Тужься! А теперь стой! А то порвешься!

– Что вы делаете! – завыла Алина.

– Это не мы, это ребенок твой, – сказала акушерка.

И тут же из чрева Алины стал выдавливаться с нечеловеческой силой и безумной болью, а потом вылился, как огромный ком плотной горячей глины, ребенок.

– Мальчик, – сказала акушерка. – Посмотри.

– Не буду, – ответила Алина. – Уберите его.

– Но-но, мамаша, какая сердитая. Все пройдет. Будешь его любить больше жизни своей! Вон подружка-то твоя померла. Сироту оставила. Его некому будет к груди прислонить…

Детей унесли в соседнюю операционную, что-то с ними делали, дети пищали.

Привезли каталку, переложили на нее тело бедной Маши и увезли. Все.

И почему-то все ушли.

Алина встала как безумная, схватила свою окровавленную пеленку, прикрылась, собралась бежать, чтобы больше никогда не вспоминать об этом ужасе.

Ее ребенок попадет в детский дом и будет жить жизнью сироты. А ребенок умершей Маши поедет в Хандию и будет жить как царь.

Почему это другим везет – и семья, и заграница, и еда, и деньги, – а ей никогда не везло!

Алина, заливаясь кровью, шатаясь, пошла в соседнюю палату к лежащим под кварцевой лампой детишкам.

У них у каждого были разложены заранее приготовленные по два браслетика с именем и фамилией матери.

Вот – Алина Речкина, мальчик.

Вот – Мария Серцова, мальчик.

Алина, не глядя на детей, взяла и поменяла местами браслетики.

В коридоре загалдели, застучали: шли акушерки.

Алина вскарабкалась на свой родильный стол.

– Что это, все в крови! – заорали. – Весь пол! Ты, что ли, вставала?

– Вставала посмотреть, – ответила Алина, трясясь от холода.

– А! – сказала акушерка. – Забрало за живое! Все-таки решила, мамочка, взглянуть на ненаглядного. Разобрала, где твой? Справа!

– Да, – стуча зубами, отвечала Алина.

– Ну, – сказала очкастая акушерка, – теперь будешь кормить и любить. Мама, которая посмотрела на своего ребенка, от него уже не откажется. А уж грудью покормишь – все, рабыня на всю жизнь. Поехали.

Медсестра ушла к новорожденным, может быть, стала повязывать им браслетики с именами матерей. И эти браслетики определят всю их жизнь, да.

Алину повезли и оставили в каком-то темном месте под лестницей.

– Лежи, – сказала акушерка. – за тобой придут.

Несколько часов Алина провела в этом закутке под простынкой, дрожа от холода. Один только раз мимо прошла медсестра, подняла простыню:

– Если сильное кровотечение будет, следи!

Уже совсем стемнело, когда Алину повезли на лифте наверх и выгрузили в палате.

Принесли тарелку горячего супа.

Алина с жадностью выхлебала его. Маленькое счастье.