Текст книги "Нас украли. История преступлений"

11. Дальнейшая история Сергея Серцова

Сергей Серцов все уже приготовил к возвращению Маши с ребенком из роддома.

Вылизал квартиру, которую они с Машей снимали вот уже год, коляску подарили сослуживцы сразу же, как только он отвез Машу в роддом. Немножко поспешили, вроде бы не полагается.

Но Сергей, когда ему сказали, что Машу повезли рожать, не выдержал напряжения и устроил для всего отдела маленький праздник, и ему тут же прикатили коляску, которая хранилась в подсобке.

Вечером, когда все ушли, он имел свой обычный сеанс секса, наспех, с секретаршей начальника Лариской, потом проводил ее, дав денег на такси, затем забрал из подсобки коляску и в сложенном виде повез на метро.

На следующее утро Сергей, невыспавшийся, опять побежал в роддом с бульоном в банке, послал продукты и записку и застыл у окна в ожидании ответа.

Через десять минут он выскочил на улицу, его начало рвать прямо у подъезда…

Потом он оказался на работе. Бабы сразу сообразили, что Сергей не в себе.

– Случилось чего?

– Да осложнения после родов, – отвечал Сергей.

– Родила? Кого?

Все кинулись поздравлять, побежали за вином, за тортом опять.

Бабы стали рассказывать друг другу, как протекало это дело в их собственном случае.

Потом пригляделись к Сергею и хотели отправить его домой, но он сказал, что поработает.

Вроде бы стал разбирать документы. Проблем накопилось выше головы, и все надо было решать самому. Но мыслей в голове не было никаких.

Надо было растаможивать крупную партию медикаментов из Хандии, но существовали какие-то проблемы со сроком годности.

Как всегда с этой фирмой «Ортена»…

В комнату зашел начальник, Виктор Николаевич:

– Ну, что стряслось? Я вижу по лицу.

Доложили уже ему.

– Зайди.

Зашел.

– Что с тобой?

– Да вот… Маша скончалась, – сказал Сергей, захлебнувшись.

– Когда?

– Ночью. Во время родов.

– Ах ты господи… Сочувствую, Сергей. А ребенок?

– Ребенок… Мальчик жив.

– Ну поздравляю тем не менее. Иди-ка домой.

– Нет, – возразил Сергей. – Тут опять с Ортеной вопросы.

– Да нет вопросов. Щукин тут звонил. Все опять решится так же. Иди.

– А катетеры просроченные? Сколько рекламаций из больниц? Что трескаются прямо в руках?

– Говорю тебе, Щукин звонил. Все. Будем принимать с этими сроками. А то придется такую неустойку платить, сам знаешь…

– Да. Хотели мы с Машей ехать в Хандию и там все контракты переделывать… Да. Маша была в курсе. Выучила ирду почти что.

– Да… Мне тоже хотелось переломить ситуацию… Специально же я тебя к этому готовил… Фирма «Кама» тебя ждет, господин Прадеш звонил только что.

– Теперь уж я не поеду, – сказал Сергей. – Что уж. Теперь от Щукина поедет представителем этот… как его… Мотев.

– Да… Мотев уже за прошлый свой срок кооператив построил… Ортена платит хорошо. Недаром Щукин его параллельно с тобой оформлял… Как предчувствовал…Если бы не полный абсурд такого предположения, я бы подумал, что твоя жена скончалась не просто так… Но это глупости. И не думай. Надо звонить Прадешу… На, выпей коньяку.

Выпили.

Сергея как прорвало, рядом была родная душа:

– Самое жуткое, что Маша о себе совершенно не думала. Всегда о других. Что я ем, как сплю… Ведь уже знала, что больна. Нет! Какой-то ерундой занималась, о других заботилась. То мне писала целые письма про какую-то соседку по палате, которую бросили все, студентка там чего-то, ни денег ни хаты, она голодает, она то, она се, ребенка некуда девать, привези продуктов побольше. А эта девушка, она уже юриста вызвала, чтобы от ребенка отказаться. Еще не родила, а уже… Маша мне писала, а не взять ли нам второго ребенка, сразу, написала, все проблемы решим. Второго мне вряд ли, писала, удастся родить… А тут было бы двое… Вот я передачи для них двоих и таскал… Для четверых…

– Да мы уж видели… Горы…

– А теперь я уверен, что у той все в порядке. А Маши нет…

Выпили. Сергея била лихорадка.

– Извините, – выскочил из комнаты.

Когда вернулся, Виктор Николаевич озабоченно на него смотрел:

– Что с тобой?

– Не знаю, с желудком что-то, бегаю каждые пять минут…

– Медвежья болезнь. Это у мужчин бывает. …С-слушай. Я вот тут прикинул…Узнать надо, эта женщина… Ну, которая с Машей лежала… Где она, кто она?

– В каком плане, – изнемогая, спросил бледный Сергей.

– А в таком. Не говори никому, что жена умерла. Ясно? Ты, кстати, за кооператив внес?

– Да. Заняли с Машей у ее родителей, у тестя, первый взнос проплатили…Ооо. Еще им сообщать. Не могу, не могу.

– Сергей, если ты не едешь в Хандию сейчас, все пропало. Мотев поедет, перезаключит контракты еще на три года. Фирма «Кама» уже была готова перечислить предоплату. Надо же, чтобы так совпало… Все рухнуло. В том числе и твой кооператив. А вот что. Надо узнать, что это за дамочка… Родила, нет, кто, откуда…

Возникла пауза, в течение которой Сергей Серцов все понял.

– Да мы не успеем ее оформить, вы что, дядь Вить…

– Да, оформить не успеем… А вот заслать другие фото на анкету и на загранпаспорт…

– Нет, не могу, дядь Вить…

– Подумаем…

– Я конченый человек. Мне без Маши не жизнь. Я и представить не мог, что бывает такое… Маша… Э, да что теперь говорить. Она такой друг… была (он сглотнул комок в горле). Только обо мне думала. Там любовь, страсть, я понял очень хорошо… это как украшение на пути человеческого размножения. А вот доброта… Когда можешь на человека полагаться во всем. Когда он не подведет. Два года мы прожили с ней, как один день. Как сон.

Сергей не умел плакать.

– А! Вообще мне все равно, что со мной будет. Теперь осталась только работа.

– Не скажи! И сын.

– Да… Сыночек… Как теперь его растить… Отдавать не хочется. Господи ты мой…

– Она, эта женщина, если она родила и отказалась от ребенка… Она же может кормить твоего сына?

– Не знаю… А в общем, надо подумать. Да. Поговорить! Да. Это мысль.

– Это дело трэба розжуваты…

– А?

– Говорю, трэба розжуваты.

– Понятно. (Встрепенулся.) Идея неплохая… Извините, я сейчас…

Вернулся. Под глазами черные круги. Бледен был как полотно.

– Да. Что же… Мысль вашу я понял.

– Правда, Сережа… эта девушка… мало ли кто она окажется… Воровка, проститутка…

– Так и надо. Пусть. Пусть что угодно, только уехать отсюда.

– Три года с ней! Может оказаться такой, что взвоешь.

– И лучше. Я и так вою. Ну другой выход повеситься.

– Она и ребенка твоего может возненавидеть. Своего-то бросила, а на кой ей чужой?

– Может, и так будет. А что делать-то? Я ее тоже выручу в какой-то мере. За границу возьму.

– Да там жизнь-то, Сергей, не такая сладкая. Я знаю. А уж в Хандии… Они экономят все… Она поймет и сбежит, тебя с ребенком оставит… Ты знаешь, что у детей из нашего представительства в хандийской школе бывают голодные обмороки… Родители жалеют денег даже на грошовые бананы… Обо всем мне докладывали.

– И ей все же лучше, чем пропадать под забором. Мы оба конченые люди, я думаю.

– Ох, берегись. Темную лошадку берешь.

– Да нечего мне беречься…

– Не говори. Поедем в роддом. У тебя деньги есть? Понадобится много. Я дам тебе взаймы. Потом вернешься из Хандии и отдашь.

12. Продолжение истории Алины

На следующий день с утра в палату принесли первых младенчиков.

Палата заполнилась детским плачем, воркованием молодых мамаш, их писком и шипением: кормить грудью, оказывается, было очень больно. Принесли и Алине чужого мальчика.

– Не буду, – сказала она. – Унесите.

– Да ты посмотри, какой красивый, – пела старая нянька. – Бедный голодный, как изводится!

Младенец противно орал.

– Не буду.

– А не станешь кормить, заболеешь. У тебя уже, глянь, молочко вступило. Температура будет. Для своего здоровья покорми, дурочка.

– Отстань.

Но как тяжко было ночью! Грудь надулась и онемела.

Опять принесли маленьких. И принесли снова сына умершей Маши. Он безостановочно плакал.

– Ну покорми его, здоровая девка, ну дай ему молочка-то, самой легче будет. А то ведь потом сиськи тебе оттяпают, опухоль начнется! – твердила нянька.

– Хорошо, – сказала Алина. – А кто того ребенка будет кормить?

– Какого?

– Ну вот Маши. Которая умерла.

– А господь с тобой, кто же его будет кормить! Так, из пипетки дадут… разведут порошка… Да не жилец он. Плохой.

– Пусть и его принесут. Буду кормить только двоих.

– Ну скажу… Ну зараза ты девка… То одно, то опять другое…

Она кормила обоих сразу. Малыши были чем-то похожи – оба черненькие, носатые…

Саднило соски, но стало гораздо легче.

Детей кормили шесть раз в день, с перерывом в шесть часов на ночь. Палата почти не спала.

Алина старалась не смотреть на детей, чтобы не привыкать, но все же, не глядя, каким-то боковым зрением отличала их друг от друга.

«Мой» быстро уставал, засыпал, и его уносили голодным.

«Машин» сосал как маленький насос, трудолюбиво, и уже на третий день, не глядя, только по массе тельца, можно было сказать, что он явно поправился.

Алине было ужасно жалко «Моего», она его все время теребила за носик, заставляла просыпаться.

Ее научила этому медсестра.

Алина не глядела, прищуривалась, почти с закрытыми глазами находила носишко и прижимала ноздри, тоненькие, как лепестки ландыша.

Но он, дорвавшись до мамкиной груди, благодарно к ней прислонялся, немного чмокал, бедняга брошенный, и тут же задремывал.

Жалкий, невесомый почти ребеночек.

Наверно, будет потрясающе красивый.

Сквозь полуприкрытые веки как-то заметила, и в мозгу навеки отпечаталось: на бедной черепушке приклеились две пружинки волос – будущие кудри.

Никому не нужный.

Но его возьмет богатая родня. Он будет жить как царь.

И справедливость восстановится… Прощай, прощай, моя любовь, мой ангеленок. Отберут тебя.

Но вот однажды детей не принесли.

– Они оба заболели, – сказала няня. – Сцеживайся пока. Я тебе баночку припасла. Их будут кормить.

Алина, сердитая, мрачная, стала сцеживаться.

Нельзя было не сцеживаться. Иначе грудь разбухала, становилась твердой как мрамор.

Было тошно.

Пришла юрист с бумагами, предложила ознакомиться.

Долго читала, а в глазах был туман.

Никто из девчонок в палате с ней не разговаривал.

Алина все время плакала о Маше, которая была ее единственной родной душой за последнее время.

Вот бы ее фотографию, хоть маленькую.

Маша, как она заботилась об Алине, старалась ее подбодрить. Кормила все время.

У мамаш по всем тумбочкам стояли соки, пакеты с молоком, витамины, фрукты, цветы в банках.

У Алины ничего.

Фаина отказывалась ее навещать, вела себя как чужая, как будто не жили два года в одном блоке, не отдавали друг другу последние сигареты, как будто Алина не делилась с ней буквально всем, что перепадало от Автандиловых родителей – вареньем из молодых грецких орехов, из абрикосов с ядрышками, домашней колбасой и сыром – все это коробками привозили земляки, торгующие на Центральном рынке. Как будто Фая не занашивала все Алинины кофточки и брюки до последнего, не залезала в ее шкаф и в косметичку.

Сейчас, по телефону, Фаина вела себя как существо равнодушное и даже зловредное.

Она все время твердила, что живет на одну стипендию, голодает и не может встать с постели.

Когда Алина звонила ей, с трепетом ожидая, позовут или нет (все-таки общага, идти далеко, телефон в холле), та разговаривала каким-то безжизненным голосом.

– Фай, ты узнала? Там нет на мою фамилию писем в боксе?

– Ничего. И не жди. Они такие. Они его, небось, уже женили.

– Он меня любит.

– Да он отца с матерью любит больше. Целиком от них зависит.

– Фай, приди ко мне, а? Принеси мне хоть молока…

– Нечего тебе там залеживаться. Выходи. Ребенка отдай сразу. А то будет как у меня… Да его, моего Ваню, наверно, продали.

– Скорее всего.

– Вот, Алина! Продай своего парня! За десять тысяч! Купишь себе жилье за городом. Полдомика. Честно!

– Как это…

– Дашь объявление.

– Откуда я дам, отсюда? И где?

– Ну ты что, думаешь, я тебе буду помогать? За пятьдесят процентов, пожалуйста.

– А пока что где я буду жить? С ребенком? У меня же нет семейного общежития. Там такие очереди…

– Поедешь к своему отцу. Имеешь право. С милицией войдешь и поселишься. Все же это близко, под Москвой… Не как у меня, елки, трое суток езды.

– Нет, не могу… Как это с ребенком к отцу… Все соседи смеяться будут. Эта жена его меня со свету сживет, а маленького вообще собаке кинет…

– Ты что сказала?

– Что.

– Маленького?

– Ну.

– Ты к нему уже привыкла, что ли?

– Да нет…

– Кормишь, что ли?

– Да…

– Я же тебе говорила! Не привязывайся, не привыкай! Ой, хлебнешь горя, как я. Ну ладно, а то уже тут очередь. Знаешь, Алина, не звони мне… не надо. Мне и так тошно жить на свете. Есть вообще нечего.

– А мама твоя что? Прислала что-нибудь?

Мать Фаины раз в месяц присылала дочери с поездом посылку – в основном сала с мясными прожилками, тушенку, вяленую рыбу… Фаина, правда, никогда не угощала Алину, приговаривая: «Жирно будет. Обожрешься».

Сейчас Фаина отвечала так:

– Мама! У мамы двое там. Мама вообще пишет, чтобы я вставала на работу, а учиться незачем. Чтобы я ей помогала. Дармоедка, пишет, живешь на всем готовом. Она на двух работах вкалывает… Понятно, да? Да я хоть сейчас уйду… На лекции уже не хожу. Апатия жуткая. Депрессуха. В петлю прямо лезу.

– Ты что! Ни в коем случае! Нам полтора года осталось! Сколько перетерпели!

– Не знаю… Перевестись на заочный…

– И вообще не закончишь…

– У меня от голода в глазах темно. Пойду я.

– А твой Волков?

– Волков что, он теперь женился на этой. Весь их физфак гулял. Живет у ее родителей, гуляет с собакой. У них карликовая такая собачка с желтыми бородавками как брови.

– Ты откуда знаешь?

– Я все знаю. Адрес и двор. Сидела на скамейке весь вечер. Волков вышел, спустил с рук эту Кису… О своем ребенке так не заботится, как об этой суке.

(«Какой свой ребенок? – в ужасе подумала Алина. – Его же нет»).

– Ну я ему устро-ю!

– Ой, Фая…

– Да! Куплю крысиного яду и побросаю… Я ему за Ванечку отомщу!

Помолчали.

– Ну ладно, некогда мне тут… – зевая, сказала Фаина.

– А то я в тот последний день иду с Автандилом, вижу, Волков с Ингой пошел. Но я тебе не стала говорить…

– А что говорить. Когда все на виду. Алина! Не надо об этом.

– Гад Волков.

– Инга ведь знает, что у меня Ванечка от Волкова. Иван Эрикович. Вот она гадина так гадина.

– Фай! Это… А Волков в курсе… А? Что мальчик умер?

– Нет, он не в курсе. Он думает, что ребенок в Доме малютки. Никто не знает. И ты молчи, хорошо?

– Молчу. Фай, принеси молочка…

– Нет денег.

– Фай, никто не знает, где я?

– Нет. Я сказала, ты сломала руку.

– Ты лучше скажи в учебной части, что у меня отец заболел.

– Да уже поздно. И кому ты нужна в учебной части! Я сказала старосте курса, этой Надьке…

– Семеновой?

– Она вообще вредная оказалась девка. Только за деньги. Только. Она тебя не отмечает, но я ей подкинула, приплатила. Кстати, ты мне должна. Полстипендии за каждый отчетный месяц. Ты как будто на лекции ходишь. Уже два месяца. Значит, ты мне должна уже целую стипендию.

– Спасибо на добром слове. Ну и сволочь Семенова. А такая честная отличница!

– А ты какая сама? Доила этого сопляка грузинского…

– Слушай, Фай. Скажи, а мои вещи… Ты узнавала? Особенно чемодан желтый такой…

Фаина отвечала:

– Ой, дура я была, что не написала еще его отцу, забыла, про то, какая ты тварь. Какие же это твои вещи, это вещи Автандила. Я с ним дружила больше, чем ты! Он со мной жил все это время. Не думай! Ты за порог, он на порог, да! Он мне говорил «моя сладкая». Я тебе не докладывала.

– Так ты что, с двумя жила?

– С десятью! Знаешь, не звони мне больше. Я тебя слушаю, но больше не могу, все, не звони. Мне ты помогала, когда я Ванечку отдала в Дом малютки? Нет. Вот и все.

Гудки.

13. История Киркорян

Тем временем в родильный дом со стороны женской консультации вошла женщина далеко за тридцать, бледная, голубоглазая, полная, с большим животом, хорошо одетая, в манто и в песцовой шапке, и сразу прошла в кабинет главврача, не глядя на секретаршу.

– Татьяна Петровна? Я… вам звонили от Бабаяна насчет меня.

– Вы, простите, как фамилия?

– Киркорян.

– Киркорян? Здравствуйте, здравствуйте, Киркорян вы наша… Садитесь. Ну что… А, вы правильно, правильно делаете, подложили подушечку на живот… Ха-ха… Пока суть да дело, соседи знают, что вы в положении…

Дама не поддержала разговора. Вообще была слегка недовольна. Она сказала без лишних предисловий:

– Я бы хотела на него поглядеть. Ну, в смысле… Все-таки он должен быть похож на мужа. Я езжу по разным роддомам… Выбираю.

– Он будет, будет похож. Я вас уверяю. У меня глазок наметанный.

– Нет. Вы знаете, все-таки…

– Хорошо. Вот вам белый халат. Обувь взяли?

– Захватила тапки.

– Вас как звать?

– Елена Ксенофонтовна.

– Так. Елена Ксенофонтовна, снимите верхнее, переобуйтесь пока.

Женщина повесила на крючок шубу, шапку положила в сумку, сняла сапоги, переобулась, надела халат и шапочку, заведующая повязала ей на лицо марлевую маску:

– Мы идем в детскую, Елена мм?..

– Ксенофонтовна, – недовольно ответила та.

– Да, да… Ксенофонтовна. … Так, в маске, вам лучше… И вас никто потом не опознает. В случае чего.

Дама каменно промолчала. Крепкая женщина. Из больших жен.

Они вошли в детскую.

В кроватках плакали малыши.

«Ксенофонтовна» и заведующая склонились над ребенком.

Заведующая завела:

– Ой, спит как крепко! Не кричит! Ой, какой хороший парень у вас будет! Солидный, смотрите. Все кричат, а он молчит. Начальство, сразу видно.

Внезапно Елену Ксенофонтовну как бес под ребро толкнул, она показала на соседнюю кроватку, где верещал младенец:

– А это какой ребеночек рядом?

– А при чем здесь? Ваш этот. От него мамочка отказалась уже… Юриста вызывала, сейчас пишем бумаги…

– Нет, вы только подумайте! Это что за ребенок? Я прямо в шоке.

– Это… Сейчас посмотрим.

Перелистала карточку.

– А… Серцова Мария… Мальчик. Умерла одна мамочка. Держим его, проверяем пока… Очень тяжелые роды были… Другая мамаша подкармливает…

– Это вылитый Грант! Это он! – запричитала дама под повязкой. – Господи! Вылитый он! Как все они! Весь их род!

Она протягивала свои полные руки с большими перстнями к чужому ребенку, желая его взять сразу же:

– Просто мой Грант!

– Нет, что вы! Елена Ксенофонтовна, нет. И не думайте.

– Я вам говорю, такого не бывает… Чтобы настолько был похож…

Женщина волновалась. На лбу выступили капли пота.

Она была похожа на безумно влюбленную.

– Нет, вы что, этот ребенок имеет отца… бабушек и дедушек… Они ждут выписки.

– Пойдемте, – властно сказала Елена Ксенофонтовна.

Они вышли.

Главврач тащилась сзади как на казнь, с посеревшим лицом.

Через некоторое время она вошла в детскую, уже одна, поставила сумочку на пол и торопливо, резко распеленала одного, потом другого и поменяла им браслетики на ножках и ручках. Дети кричали благим матом. Затем тетя в белом халате брезгливо подменила детей, переложила их каждого в другую кроватку…

Выходя, она невольно перекрестилась, а потом сама себе кивнула. В сумке у нее лежал ценный груз, который стоил всех браслетиков и всех детей роддома, вместе взятых. Это было платиновое кольцо с полновесным брюликом. Кооперативная квартира для сына. Или «Жигули».

14. Алина. Продолжение

К Алине пришла какая-то довольная, хоть и очень занятая, юрист:

– Ну что, мамочка, посмотрели бумаги? Быстро! Будем писать заявление по форме.

Алина сказала:

– Нет, надо выйти в коридор.

– Что за секреты?

Алина промолчала, встала, потащилась своей шаркающей походкой, волоча ноги.

Юрист пошла за ней и догнала ее в коридоре:

– Ну тогда ко мне в кабинет. Да что вам эти девочки! Соседки! Не услышат они! На что им ты со своими этими темными делишками! Ну оставляешь ты ребенка. Ну забираешь ты ребенка. Им дела нет. Они своими детьми заняты больше всего. Они выйдут из роддома и твое лицо назавтра забудут! Что их стесняться? Что меня гонять туда-сюда? Да по лестнице.

Юрист была очень полная, с одышкой. Еле ковыляла.

Поднялись на этаж, пошли к ее кабинету.

Тетка уселась на свое место с переменившимся выражением на лице. Сейчас это было презрение и желание быстрее со всем покончить.

– Ну че ты тут из себя строишь, какие секреты.

Алина села у ее стола. Хоть какие строй рожи, буду бороться.

– Я не согласна просто так. Мне нужны деньги.

– Что, в каком смысле?

– В таком. Есть же люди, которые могут заплатить…

– Речкина… Это срок! Ты понимаешь? И мне!

– Ну что же… Тогда я не оставлю ребенка.

– Иди и подумай. Если это так, зачем вызывать? Меня таскать? У меня диабет, ноги отказывают! Работаю из последних, понимаешь, сил! Дома эти сидят, все безработные. Так идите на биржу! На биржу труда!

В ней все кипело. Она выглядела как глубоко обманутый честный человек.

– И тебе, зачем это было все разыгрывать?

– Я ничего… Вы что. Как это я разыгрывала?

– Артистка. Родила на продажу, так?

– Нет. Это был ребенок у нас с мужем. Его родители его увезли на родину, они богатые.

– Спектакль. Есть женщины! Которые рожают на продажу. И одна уже села у меня. – Юрист похлопала белой рукой по столу. На пальцах было два кольца – обручальное и массивный перстень с рубином.

– Ну знаете ли! – гордо сказала Алина.

– Получила семь годочков.

Алина встала и потащилась вон из кабинета.