Текст книги "Ветер с Юга. Книга 1"

Никита

Время тянулось невыносимо медленно. Сидя на куче тряпок, Никита уже раз сто прокрутил все события сегодняшнего дня, но в голову приходило только одно – он вляпался и вляпался серьезно. Из его положения было только два выхода – с ободранной спиной гордо болтаться на виселице или с отрубленными руками лежать под плёткой палача, что, в общем-то, было одинаково хреново.

От холода его колотила мелкая дрожь, и он никак не мог согреться, даже накрутив на себя ворох тряпья. Из окошка под потолком до Никиты доносились звуки живущего своей жизнью двора, а он сидел здесь, всеми забытый и покинутый, в ожидании своей весьма незавидной участи.

Сначала тихонько, а потом все громче хлюпая носом, мальчик заплакал, размазывая грязными руками безостановочно льющиеся слёзы. Он рыдал, никого не стесняясь, но постепенно поток иссяк, и мальчик, наконец, забылся тяжёлым сном.

Замок загремел. Никита вздрогнул и приподнял голову. В комнату вплыла Суза с едой и кружкой в руках, за её спиной маячила недовольная физиономия Борга. Мальчик с трудом сел, чувствуя, как холод и озноб снова завладели им. Суза протянула ему кружку молока и большой ломоть хлеба, на котором лежал аппетитный кусок вкусно пахнувшего мяса. Следом из кармана её белоснежного фартука появился ещё и румяный пирог.

Никита с жадностью выпил молоко, стуча зубами по краю кружки, откусил небольшой кусочек мяса и вяло его пожевал. Аппетита не было. Глаза слипались, хотелось одного – лечь и спать, спать, спать…

Суза покачала головой и, погладив его лоб мягкой прохладной рукой, торопливо покинула подвал, на ходу что-то рявкнув буркнувшему в ответ Боргу. Никита был рад, что его оставили в покое, и он снова может зарыться в тряпьё и провалиться в сон.

Он просыпался и засыпал вновь, опять просыпался, ощутив какое-то движение вокруг. Возникающие во сне видения не пугали, он даже пытался улыбнуться, когда увидел, что на него смотрит встревоженными глазами симпатичная девушка с полным лицом, с пышными рыжеватыми волосами, уложенными в высокую прическу. Из-за спины девушки сверкали любопытством круглые глаза другой красавицы.

В следующий раз он проснулся от прикосновений сильных рук, снимавших с него ошейник. С трудом разлепив веки, он увидел склонённое над ним худое лицо пожилого мужчины, белые волосы которого создавали вокруг головы светящийся нимб. Голова покачалась, видимо, открывшаяся картина ей категорически не понравилась. Никита вздрогнул, в голове проползла вялая мысль: «За моей душой пришёл…». И глаза опять закрылись.

Потом он почувствовал, что его подняли и куда-то несут, в лицо пахнуло свежим ветерком и запахом ночных цветов. Громкий раздражённый голос кого-то отчитывал, в ответ раздавалось невнятное бормотание. Вскоре путь окончился, и теперь его окружила масса других запахов, которые Никита даже и не пытался определить.

Умелые руки стащили с него сапоги и рубаху, уложили на мягкую постель и, легонько похлопав по щекам, заставили выпить горячую горько-сладкую жидкость, а затем укрыли чем-то мягким и тёплым. Бившая его дрожь отступила, и через минуту он уже крепко спал, впервые спокойно за всё это время.

Открыв в очередной раз глаза, Никита с интересом огляделся. Он лежал в большой комнате, стены которой сплошь были уставлены стоящими на полках горшками, бутылями, бутылками и флакончиками. На полу вдоль стен толпились мешки и корзины, бочонки и ящики.

Посреди всего этого богатства жарко горела большая, с высокой трубой печь, на которой во множестве ёмкостей что-то кипело и булькало. В комнате пахло самыми разными и необычными запахами, которых Никита не знал. «Прям лаборатория алхимика. А что, в средние века самое прибыльное дело…»

Дверь открылась, и в комнату вошёл хозяин, уже виденный Никитой в полусне мужчина. Его живые глаза оглядели мальчика, и на лице появилась радостная улыбка.

– Очнулся, малец. Замечательно, просто замечательно. Вторые сутки пошли… Ну-ка на, поешь немного. И спать, спать, это для тебя сейчас лучшее лекарство.

В руках Никиты оказалась миска с овсяной кашей, щедро сдобренной маслом и мёдом, и большая кружка с вкуснейшим травяным отваром. Проснувшийся аппетит мигом уничтожил еду, и Никита с удовольствием сидел, прихлёбывая горячий чай и наблюдая, как хозяин колдует над дымящимся котелком, подсыпая в него из разных мешочков и баночек какие-то травы. Закончив действо, хозяин налил получившийся отвар в кружку и подал его Никите, кивком головы приказав выпить. Никита хлебнул жгучую жидкость, она показалась ему слишком горькой, и он поморщился.

– Пей, пей, не яд, поди. Хотя, как сказать, – и увидев вытянувшееся лицо мальчика, Бракар оглушительно захохотал. Никита допил отвар и снова залез под тёплое одеяло из пушистого меха. Мысли вяло ползли в тяжёлой голове, глаза закрылись, Никиту поглотил сон, на сей раз крепкий сон здорового двенадцатилетнего мальчишки.

Хортон

Охотники вернулись глубокой ночью, принеся с собой изрядно попахивающее тело Одноухого Дрона. Борг доложил, что в домике всё было так, как говорил мальчишка, а вытащенная из головы убитого стрела, и правда принадлежала шаванам. Всё оружие самого Дрона пропало, как и все его запасы сушёных овощей, вяленого мяса вместе с добытыми шкурами.

Единственное, что осталось нетронутым – в тайнике под лавкой было найдено сто семьдесят литов – невиданное богатство даже для очень хорошего охотника, не говоря уже о таком пропойце, как Дрон. Видимо, верны были слухи, что покойничек частенько не гнушался весьма грязных делишек.

Забуга, облазив все тропинки вокруг, нашёл подтверждение тому, что мальчишка оказался в домике уже после смерти Одноухого, а значит, убить того никак не мог. Обвинение в убийстве можно было с него снять, но оставалось другое, не менее тяжкое – воровство.

Собравшийся Совет с присоединившимся к ним лекарем Бракаром два часа спорил до хрипоты, как наказать воришку, но так и не пришёл к единому мнению. Кадур настаивал на максимально строгом наказании, включая вырывание языка за непочтение к вейстору.

Бракар же предлагал ограничиться символическими десятью ударами плетью, учитывая, что чужое мальчишка взял только для того, чтобы спастись от холода и голода. Улаф с Леганом упорно держали сторону салвина, а препон Густин Эндельторн, как обычно, занимал золотую середину, считая, что руку отрубить всё же не помешает.

Устав от бесконечного обмена любезностями спорящими сторонами, Хортон, наконец, поднял руку, призывая всех замолчать.

– Я, вейстор Прилесья и господин Гудвуда, выслушав мнение моего Совета, принял решение о судьбе сварга, именующего себя Ником. Он виновен в воровстве имущества, принадлежавшего Одноухому Дрону, охотнику. Завтра на торговой площади при всём народе Гудвуда его подвергнут наказанию – двадцати ударам плетью и отсечению правой кисти.

Затем мальчишка поступит в полное распоряжение Бра-кара и будет у него в прислужниках до конца своих дней. Третья часть денег, найденных у Дрона, передаётся препону для доставки в казну Повелителя Нумерии. Ещё одна треть остаётся в казне вейстора Прилесья. Оставшаяся часть будет отдана вдове Одноухого Дрона Феоне и его сыновьям.

Препон удовлетворённо выдавил улыбку, а Бракар не преминул ехидно заметить:

– Мне очень пригодится безрукий помощник, ваша милость, очень.

– Если почтенный лекарь Бракар отказывается, я заберу его себе – в пирамиде ему всегда найдётся занятие.

– Ну уж нет! В котелке он и одной рукой помешать сумеет, досточтимый Кадур! – Бракар негодующе вскинулся.

Улаф потянулся в своем кресле и с кривой усмешкой процедил:

– Жаль, что шкура у паршивца останется на месте. Надеюсь, её хотя бы изрядно попортят.

Хортон, с нескрываемым раздражением махнул рукой, и члены Совета начали не спеша покидать зал. Бракар, уловив кивок хозяина, снова опустился в кресло и замер.

Оставшись вдвоём, Хортон поднялся и нервно зашагал по комнате.

– Что ты скажешь?

– Ваша милость, как всегда, постаралась угодить всем и принять мудрое решение. Только, боюсь, мальчишке будет не лучше от того, что он лишится всего лишь кисти, а не руки по локоть.

– Надеюсь, ты не забыл, что наш закон как раз это и предусматривает. Кадур прав – мы не можем миловать его только потому, что он откуда-то свалился на наши головы. Народ будет недоволен.

– Народ всегда будет недоволен, ваша милость, вам ли этого не знать. А вам не кажется, господин, что мальчишка – слишком важная птица, недаром салвин всеми силами пытается заставить его замолчать.

– Может быть и так. Как он там?

– Утром проснулся бодрым и со зверским аппетитом. Жар ушёл, но последние события его сильно вымотали. Он пытался расспросить меня, что это за город и страна, но тут заявилась жена красильщика Винта с орущим от колик младенцем, и наш разговор пришлось прекратить.

– Он что-нибудь рассказывал о себе?

– Не успел – младенец орал так, что звенело в ушах. А когда он, наконец, заткнулся, на пороге уже стоял Борг с приглашением на Совет.

– Расспроси его. Думаю, он знает много интересного.

– Хорошо, Ваша милость, но целый он нам будет намного полезней, чем усечённый.

– Я не привык менять своих решений, Бракар. Ты можешь идти.

Бросив на Хортона возмущённый взгляд, лекарь поднялся и побрел к выходу, бормоча под нос не самые лестные отзывы об умственных способностях его милости. Хортон вздохнул. Проклятая политика!

Необходимость избегать смуты и волнений даже в таком небольшом городишке, как Гудвуд, заставляла принимать порой жёсткие, не нравящиеся ему самому решения. Каких же поступков стоило ждать от Повелителя Нумерии для того, чтобы – упасите Боги – не сорвало крышку с бурлящего котла, в который постепенно превращалась их ещё недавно такая спокойная страна.

Утром он объявил домочадцам, что через неделю они отправляются в Остенвил на празднования по случаю рождения Высочайшего Наследника Аруция Второго, куда были приглашены все знатные семейства государства. Арела сразу же радостно закудахтала, предвкушая шикарные приёмы во дворце Повелителя со множеством развлечений, обилием блюд и изысканных вин. Правда, потом она чуть не впала в истерику, заявив, что её портниха Люрана ни за что не успеет обновить её гардероб, и немедленно приказала Просту послать за ней.

Мелеста спокойно выслушала сообщение тестя. Она скромно потупила взгляд, уставившись в тарелку с вишнёвым пирогом со взбитыми сливками, но её душа ликовала. Уже очень давно она никуда не выезжала из этого дома, а в столице Нумерии и вовсе была только раз, когда её в тринадцать лет возили представлять Повелителю, искавшему тогда новую жену.

Старому толстому Палию она, слава Богам, не понравилась, но город произвёл на неё незабываемое впечатление. Толпы нарядно одетых людей ходили по вымощенным улицам мимо высоких красивых домов, прекрасные дамы в шикарных повозках, запряжённых четвёрками великолепных лошадей, улыбались не менее прекрасным всадникам.

Высокие деревья с необычными листьями в виде опахала соседствовали с кустами, сплошь усыпанными красными, розовыми или белыми соцветиями с опьяняющим запахом, а вокруг фонтанов с голубой водой, дарящих прохладу, были разбиты клумбы, на которых различные растения открывали свои лепестки солнцу в строго определённое время, наполняя воздух чудесным ароматом.

Но больше всего поразил Мелесту сам дворец, где она, несмотря на указания строгих наставниц о добропорядочности и скромности, крутила головой во все стороны, пытаясь рассмотреть убранство залов, по которым их проводили и, конечно, Главного Зала с огромным золотым троном в виде свирепого быка с глазами из прекрасных рубинов.

Стены Зала были увешаны огромными гобеленами со сценами охоты и битв, а высокие окна с цветными стёклами искусно убраны тканями всех оттенков зелёного. Огромные вазы из темно-зелёного камня были полны чудесных благоухающих цветов, которых Мелеста никогда не еще видела.

Палий, краснолицый, с крупным носом и мясистыми губами, с золотой короной на голове и в накидке из шкур редчайшего белого барса, сидел на своём троне с бокалом вина в руке. Он с усмешкой разглядывал подходивших к трону девиц, которые ненадолго застывали перед Повелителем в поклоне, иногда что-то негромко говоря сидевшему по левую руку от него худому остроносому мужчине лет пятидесяти, одетому в чёрный костюм из дорогой материи с золотыми пуговицами в виде головы змеи. А получив ответ, начинал громко хохотать, доводя этим представляемую кандидатку чуть ли не до обморока.

Когда подошла её очередь, Мелеста так же была удостоена очередного приступа хохота, но вот уж она падать в обморок никак не собиралась. Подняв голову и гордо вздёрнув подбородок, она метнула в Повелителя такой взгляд, что тот поперхнулся вином. Покидая Зал, она ещё долго слышала его надсадный кашель.

За эту выходку она, само собой, получила выволочку от наставницы, но в душе была страшно горда. Отец, тоже присутствовавший в Зале, ничего ей не сказал тогда, но после ужина позвал ее в свою комнату и долго молча смотрел на совершенно смутившуюся Мелесту. Тяжело вздохнув, он погладил её по пышным рыжеватым волосам и ласково произнёс:

– Всё хорошо, дочка, я тоже не хотел бы видеть тебя его женой. Скоро тебе всё равно придётся выйти замуж, и я надеюсь, что мой выбор ты одобришь.

Через год к ним в дом явилось семейство Орстеров, приглядывавших невесту старшему сыну. Отец, уважаемый в Унарии торговец, богатый и умный человек, не так давно потерявший жену, посчитал, что любимая дочь будет счастлива с этим неразговорчивым высоким парнем. И дал свое согласие.

Ещё через год состоялась свадьба, и Мелеста оправилась в Гудвуд, где в очередной раз плача в подушку, она с тоской спрашивала теперь уже умершего отца, почему он не смог разглядеть заодно невежество и жестокость Улафа.

Поднявшись с кресла, Хортон направился в свои покои. Ныло и кололо в груди, и сегодня он, как никогда, ощущал всю тяжесть своего возраста. И свою ответственность за семью. Он с тоской подумал о младшем сыне, его любимце, но несбыточность связанных с ним надежд опять отдалась ноющей болью в сердце.

Проходя мимо покоев жены, Хортон заторопился – ему не терпелось остаться одному, подальше от этой суматохи сборов.

Никита

Утро выдалось солнечным и довольно тёплым. Никита проснулся рано и, лёжа на кровати в полудрёме, слушал через приоткрытое окно громкое щебетание птиц, споривших о чём-то в кроне раскидистых деревьев, растущих в саду вейстора. На цепь его никто не посадил, и мальчик решил, что если он надумает сбежать, то это будет достаточно легко провернуть.

Но от мягкой постели и сытной еды его разморило, и думать о побеге совсем не хотелось. «Может, они уже отвязались от меня? Дрона, говорят, притаранили, и их главный штирлиц сам сказал, что дырку в башке ему шаваны пробили, все без дураков… А тут прикольно… да и старик, вроде, не упырь какой-то, вылечил же меня… И кормят нормальной жрачкой, даже пирог вчера припёрли, с мясом, вкусныыый… И куда когти рвать? Опять в лес? Бррр… не, тут хоть и чокнутые какие-то, но люди… Может, узнаю у них все-таки, как отсюда до дому выбраться… к маме…»

В комнату вошёл помощник лекаря Бракара, почти ровесник Никиты, худой мальчишка с копной чёрных кудрявых волос и разными глазами, одним карим, а другим – голубым, из-за чего взгляд его слегка косящих глаз был каким-то неуловимым и вечно удивлённым.

Парень к тому же страшно шепелявил и проглатывал окончания слов, поэтому Никита с трудом понимал его речь. Промучившись вчера минут двадцать, он понял только, что парнишку зовут Мерк Утопленник, и что он, сколько себя помнит, живёт у лекаря, помогая тому по хозяйству. И даже уже кое-что соображает в отварах и мазях.

Парнишка вчера весь вечер крутился возле Никиты, он же и ужин принёс. Никита очень ждал, что Бракар, вернувшись с Совета, продолжит начавшийся утром разговор, но тот зашёл чернее тучи, метнул в Мерка пару молний, недовольно глянул на больного, ушёл в другую комнату и больше из неё не показывался. Ночью Никита пару раз слышал громкое недовольное бормотание лекаря, но сон тут же снова закрывал ему глаза.

Мерк принёс завтрак. Никита бодро соскочил с постели и, умывшись, с удовольствием накинулся на принесённую пшённую кашу и пирог с капустой. Попивая вкуснейший чай из трав, Никита поднял голову и чуть не поперхнулся, увидев с какой жалостью смотрит на него Мерк.

– Ты чево? Смотришь на меня, как будто я прям щас тут кони двину…

– Цё двинес?

– Ну, помру сейчас, значит! Эх, тёмная ты личность, Мерк!

– Нет, сто ты, не сяс…

– Вот, то-то же! Я и не собираюсь! – Никита весело засмеялся, но увидев выступившие у парнишки слёзы, застыл с открытым ртом. От неприятного предчувствия во рту мигом пересохло.

– Ты что-то знаешь, Мерк? Говори! Ну, пожалуйста!

Мерк заморгал, шмыгнул носом и замотал головой.

– Мерк, будь человеком… Меня хотят… убить? – Голос предательски дрогнул, Никита сам был готов расплакаться.

Парень ещё яростней замотал головой и залепетал:

– Сто ты, не фотят. Мне Бхаках голову откхутит, ефли я тебе фкафу. Ой, тофно прибьёт, у него руха тяфолая… Кооче, только побьют плетью да руху отхубят, и всех делов-то!

У Никиты сердце упало в пятки, и внутри всё похолодело. Как – руку!? За что!? Да что он им сделал, чтобы эти гады ему, Никите Краснову, за здорово живёшь руку оттяпали! Изверги! Сволочи! Садюги! Слёзы полились из глаз, и сквозь их непрерывный поток Никита увидел, как появившийся в комнате Бракар отвесил увесистый подзатыльник мгновенно исчезнувшему Мерку.

Затем лекарь отлил что-то из большой тёмной бутыли и поднёс ему чашку. Никита попробовал выбить питьё из рук лекаря, продолжая кричать, что он ненавидит всех в этом дебильном городе. Но Бракар, рявкнув на него, схватил и неожиданно сильно прижал его голову к своей груди, при этом ловко влил в рот мальчика содержимое чашки.

Почти сразу наступило спокойствие. Никите вдруг стало совершенно безразлично, где он и что его ждёт. Все, что происходило дальше, его совершенно не трогало. Будто со стороны он увидел, как вошедший в комнату Борг, нарядно одетый и при огромном мече, поднял со скамьи какого-то мальчишку и ведет его, толкая перед собой, через двор в открытые ворота, на огромную площадь, где перед высокой пирамидой уже сооружён помост с перекладиной и колодой на нём.

Стоящий на помосте высокий мужик в красной рубахе, опираясь на здоровенный топор с длинной рукоятью, смотрит, как худой мальчишка в длинной широкой рубахе плетётся по проходу, едва передвигая ноги, а гудящая толпа, вытягивая шеи, с жадным любопытством разглядывает опасного преступника.

Мальчишка смотрит вниз на толпу, но все лица сливаются в одно сплошное мутное пятно. Внезапно он совершенно чётко видит в первом ряду вейстора Хортона с хмурым лицом, его сына, оживлённо наблюдающего за приготовлениями, унылого препона Густина Эндельторна и квадратного найтора Легана. А за ними маячит фигура Бракара, злобно поджавшего губы.

Будто издалека до него доносится знакомый голос, и чуть повернув голову, он видит, что рядом стоит Кадур и читает какую-то бумагу, смысл которой никак не желает пробиться к его сознанию. Отдельные слова он узнает, но их значение сразу же теряется где-то далеко, далеко, в этом бесконечном вязком потоке времени.

Толпа зашумела, и Никита почувствовал, что его развернули спиной к толпе и стащили с него рубаху Одноухого Дрона. Толпа удивлённо загудела, увидев под ней необычную одежду с разноцветным рисунком. Никита тоже слегка удивился – что такого они нашли в его футболке, но в следующий миг и она была с него грубо сдёрнута.

Здоровяк в красной рубахе стянул руки преступника верёвкой и уже собрался привязать его покрепче к перекладине, но тут на площади начался страшный переполох. Мужик с верёвкой застыл с широко открытым ртом, а Никита, чуть повернув голову, увидел, что народ бросился в разные стороны, образовав перед помостом круг.

Посредине освободившегося пространства осталась стоять, опираясь на палку, высокая седая женщина лет семидесяти. На её всё ещё красивом властном лице необыкновенно пронзительным взглядом горели живые тёмные глаза. От её величественной фигуры, одетой во всё чёрное, исходила такая сила, что повернувшиеся к ней мужчины из первого ряда словно сжались от страха.

Через вату в ушах до Никиты, наконец-то, дошел смысл произносимых громким голосом слов:

– Остановитесь! Прекратите немедленно! Это говорю вам я, Аюна из рода Тантеров! Остановитесь и отпустите мальчишку, иначе все вы, стоящие здесь, будете прокляты! Все вы погибнете страшной смертью, если причините хоть малый вред этому посланнику! Он избран Богом Безликим и Вездесущим, да не помянут его Имя недостойные уста, чтобы спасти ваш жалкий мир от гибели! Несчастье придёт в ваши дома, если вы меня не послушаетесь! Хортон, помни о проклятии! Бойся Юга! Горе уже близко!

Её слова колоколом гудели в повисшей над площадью мёртвой тишине. Первым опомнился стоявший на помосте Кадур. Переступая с ноги на ногу, он вдруг закричал срывающимся на фальцет голосом:

– Люди! Не слушайте эту старую ведьму! Она не признаёт наших Богов, Вечных и Истинных и проклята ими! Да призовут Боги все кары на её голову! Ведьма! Вон отсюда, ведьма!

– Твои Боги не доросли ещё, чтобы угрожать мне, Кадур! Ты бы лучше свою голову поберёг, а то как бы не пришлось тебе с ней скоро расстаться! Главное проклятье этого города – ты! Закрой свой грязный рот, из него слышно только шипение змеи! Солан, немедленно развяжи мальчишку!

Солан трясущимися руками снял с Никиты верёвку, попытался засунуть её за пояс, но поняв, что это ему сделать не удастся, обречённо повесил её себе на шею. Кадур бросил на него злобный взгляд, но возразить не посмел.

– Смотрите все! И не говорите потом, что не видели! Видите, на груди этого мальчика родимое пятно в виде семиконечной звезды. Это знак избранных, знак посвящённых! Он идёт своей дорогой, и никто не должен ему в этом мешать – ни воин, ни палач, ни слуга, ни господин.

Только он может спасти ваш мир от разрушения, и разрушить его во имя спасения. Он был одним из многих, а станет единственным из всех. Его появление было предсказано в Вечной Книге, почитаемой Мудрыми и забытой глупцами. Иди сюда, Ник!

Никита, ещё не совсем понимая, что никакого наказания не будет, осторожно спустился с помоста и оказался перед женщиной. Она положила свою худую руку на его плечо и произнесла ласково:

– Никто не посмеет тронуть тебя, Ник! Иначе он будет проклят мной до седьмого колена! Иди, мы с тобой ещё встретимся, – она сунула ему в руки непонятно как оказавшуюся у неё футболку и мягко подтолкнула к дому вейстора. В густой тишине, повисшей над торговой площадью, Никита медленно пошёл через расступающуюся перед ним толпу.

Мутная пелена в его голове почти рассеялась, он внезапно ощутил, как что-то странное и страшное вдруг возникло в самом сердце Гудвуда и начало медленно шириться и расти, чтобы однажды раз и навсегда изменить привычное мироздание всего этого маленького городка и всей этой большой страны.