Текст книги "Ветер с Юга. Книга 1. Часть вторая"

Туфин Бугвист

Гусиное перо легко скользило по бумаге, оставляя за собой ровные строчки с каллиграфически выписанными буквами. Туфин дописал предложение и поставил точку. Отложив перо в сторону, он задумался. За последние несколько месяцев в Нумерии произошло так много событий, что ему приходилось едва ли не каждый день делать записи в толстой книге под названием «Хроника государства Нумерия».

Вот только вчера он закончил описывать произошедшее на охоте, в результате чего их государство едва не потеряло Главного сигурна. И слава Богам, что там оказался сын Грасария, который – подумать только – в одиночку сумел вытащить сигурна из того страшного оврага, говоря о котором знающие охотники дружно качали головами.

Туфин потёр лысину. Последнее время голова стала часто побаливать, особенно если приходилось долго сидеть, выводя аккуратные строчки. Надо бы сходить к Лабусу, вдруг тот подкинет ему какой-нибудь секретный эликсир против старости. Книгочей невесело усмехнулся, поднялся и бодро прошёлся по комнате, разминая уставшие руки.

Старость… Ему всё ещё не верилось, что его возраст давно перевалил на седьмой десяток и он далеко уже не тот любознательный мальчишка, бегавший к местному лекарю за новыми книжками. В шею будто кто-то забил кол, и, чтобы хоть немного снять напряжение, Туфин резко завертел головой. В ушах вдруг противно зазвенело, перед глазами всё поплыло, и, уже падая, он ухватился за подвернувшуюся под руки стопку книг.

На грохот из дальнего угла читальни примчался Рист и, смешно причитая, забегал вокруг книгочея. Туфин, больно ударившийся при падении затылком, скривился от острой боли и тихо приказал:

– Лабуса позови…

Рист сорвался с места и унёсся, даже не сообразив перенести своего наставника на диван. Кряхтя и чертыхаясь, книгочей кое-как сел, прислонившись спиной к ножке стола, и потёр ушибленный затылок. Под пальцами наливалась приличных размеров шишка.

«Этого ещё не хватало! Вот же старый дурак! Лабус сколько раз предупреждал, что я шею беречь должен – на ней всё мое благополучие держится…» – Туфин со стоном прикрыл глаза и приготовился ждать.

У Повелителя Нумерии он служил уже лет тридцать, начав ещё при отце Палия, Тавидии Втором, помощником тогдашнего Главного книгочея, глухого и маразматичного старика, делавшего в Главной книге порой весьма и весьма странные записи.

Старик невзлюбил его страшно, не без основания полагая, что Туфин рано или поздно займёт его пост, и тратил остатки своего разума на придумывание разных, не всегда безобидных каверз. Книгочей усмехнулся, вспомнив, как старик подлил в его чернильницу кислоту, и Туфин был страшно удивлён, когда на месте написанного накануне текста утром обнаружил сплошь дырявые страницы.

Он старался не обращать на старика внимания и полностью погрузился в изучение астрологии и истории, благо под руками было богатейшее собрание книг. Параллельно он открыл для себя алхимию, и в маленьком флигельке в дальнем углу сада частенько всю ночь напролёт из окошек лился свет.

Результатом некоторых его опытов явилось изобретение цветных чернил, и теперь в книгах заглавные буквы щеголяли в разноцветных одёжках. Эликсира молодости создать не удалось, но он был весьма близок к получению вещества, стимулирующего умственные способности. Правда, оно имело один весьма неприятный побочный эффект – полную неспособность получать удовольствие от близости с женщинами. Но подобное общение его и в молодости-то интересовало мало…

Шишка отзывалась на каждое движение головы всё нарастающей пульсирующей болью, которая становилась просто нестерпимой. «Где носит этого старого хрыча?» Книгочей был на целый год старше Лабуса, но упорно считал того старым, а себя – до сегодняшнего дня – вполне молодым ещё человеком. «Придурок… ох, и придурок же ты, Туфин. Старый безмозглый придурок…» Он поднёс пальцы к лицу и увидел, как мелко они дрожат.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел Рист с сундучком в руках, опередив спешившего за ним Лабуса. Туфин, стараясь не шевелить головой, чтобы не вызвать новый приступ боли и подкатывающей к горлу тошноты, сварливо пробурчал:

– Ну, наконец-то… Не больно торопились, однако…

Лабус упал перед другом на колени и заглянул в его лицо, боясь увидеть там признаки внутричерепной травмы. Необычные, цвета морской волны глаза насмешливо глянули на него, и Туфин показал лекарю язык, скорчив при этом страшную рожу.

– Интересно, ты долго ещё собираешься держать меня на полу? Или тебе нравится стоять на коленях перед величайшим книгочеем всех времён и народов?

– Тьфу, балаболка! – Кряхтя, Лабус поднялся, испытывая несказанное облегчение. Если больной шутит, значит дело не так уж и плохо.

Он кивнул Ристу, и тот, подхватив на руки не отличавшегося упитанностью Туфина, бережно уложил хозяина на диван.

Открыв свой сундучок, лекарь принялся колдовать над флакончиками и пузырьками и, находя нужный, сливал его содержимое в серебряный стаканчик. Добавив туда ещё несколько мерзко пахнувших капель из зелёного флакона, он долил немного воды, тщательно всё перемешал и поднёс к губам больного. Туфин с трудом приподнял голову и выпил лекарство.

– Фу-у… потчуешь несчастных больных какой-то отравой… такая жуткая гадость… аж затошнило…

Лабус пристально посмотрел на друга. Тот лежал, прикрыв глаза. На его бледном осунувшемся лице выступил пот.

– Голова болит?

– Сильно… И перед глазами всё вертится…

– Терпи. Скоро должно пройти. Тебе бы сейчас неплохо поспать…

Рист промокнул лоб книгочея смоченной в холодной воде тканью и выжидательно уставился на лекаря, готовясь исполнить все его дальнейшие указания. Лабус отрицательно покачал головой, придвинул к дивану стул и уселся, всем своим видом давая понять, что он здесь надолго. И тоже прикрыл глаза.

В комнате быстро темнело, и помощник книгочея зажёг несколько свечей в невысоком подсвечнике. Он ежеминутно поглядывал на лежащего с закрытыми глазами Туфина и наконец, не выдержав гнетущей тишины, наклонился над больным, стараясь уловить его дыхание. Лабус немедленно приоткрыл один глаз и, злобно зыркнув на Риста, помотал головой.

Тот отошёл в угол и уселся там, обиженно сопя и шурша страницами какой-то книжки. Время текло медленно, как густой сироп по тарелке. Туфин спал, спокойно дыша, иногда только постанывая и вздрагивая. Спустя два часа Лабус смешал в стаканчике очередную порцию питья и легонько растормошил друга. Книгочей очнулся и заговорил:

– Шёл бы ты к себе. Ещё болит… но вполне терпимо… И хватит смотреть на меня как на умирающего… Не дождётесь…

Лабус хмыкнул и, оставив на столе несколько пузырьков и строгие указания, в каких пропорциях смешивать жидкости и когда давать лекарство больному, отбыл восвояси.

Утро наступило туманное и холодное. Рист, всю ночь проклевавший носом на стуле, сладко потянулся, зевнул и занялся камином. Уже через несколько минут огонь резво прыгал по сухим поленьям. Посмотрев минуту на причудливые изгибы пламени, юноша повернулся к дивану. Книгочей проснулся и теперь с интересом наблюдал за сонными движениями помощника.

– Слушай, вы с Лабусом что, сговорились меня уморить голодом?! А ну, быстро на кухню! И тащи всё, что там найдёшь! – Последние слова были сказаны в убегающую спину мигом взбодрившегося прислужника.

Лабус заявился через час после первого удара гонга Главной пирамиды, возвестившего о начале нового дня. Лекарь застал больного во вполне приличном состоянии – умытого, сытого и полулежащего на диване с новой книжкой в руках.

– Припёрся, старый безбожник! Не сильно-то ты моим здоровьем интересуешься… Или у тебя и без меня, несчастного, работы невпроворот?

– Уж чего-чего, а в последнее время скучать не приходится. И в моей помощи нуждаются не одни такие старые развалины, как ты! – Лабус тщательно ощупал шишку на затылке книгочея, затем внимательно посмотрел на его зрачки и, удовлетворённо хмыкнув, продолжил: – Сам знаешь – сколько больных, столько и болезней, но у меня всё никак не идёт из головы смерть Гульмиры.

Туфин поднял на лекаря глаза. Лицо книгочея стало вдруг необыкновенно серьёзным, а от его всегдашнего лёгкого подтрунивания не осталось и следа.

– Да-а, её странная смерть на фоне такой цветущей молодости и крепкого здоровья меня, признаться, тоже сильно удивила. Я не так силён в лекарской науке, как ты, но кое-какие знания в своё время тоже получил. И ты прекрасно знаешь, что любые упоминания о болезнях и о том, чем они вызываются, всегда занимали моё внимание.

Лабус уселся на стуле поудобней и с интересом уставился на книгочея. Они дружили уже много лет, и если тот вдруг начинал говорить так серьёзно, к нему стоило прислушаться. Туфин подозвал помощника, указал ему на самую верхнюю полку в дальнем конце комнаты и назвал книгу, которую следовало найти. Глядя на ёрзавшего в нетерпении лекаря, он выдержал паузу и продолжил:

– Однажды мне попалась занятная книжица. Это было очень давно, но я как раз вчера, незадолго до того, как приложиться к полу своей гениальной головой, вспомнил её название. «Удивительные приключения в землях Энтопии, записанные мореходом и путешественником Урлимом Тестом в благословенные годы правления Свардана Справедливого из рода Лунтов». Уф-ф, паршивец! Это надо ж так было назвать книгу!

Лабус нервно барабанил по столу пальцами, в глубине души костеря книжного червя за ненужные подробности. Да дьявол её раздери, эту Энтопию! Вместе со Сварданом, который был не таким уж и справедливым…

– Так вот, этот Урлим Тест, исколесив вдоль и поперек Энтопию, добрался до Туманных гор, которые располагались на самом юге, и где у тамошнего правителя имелись алмазные копи. Это шахты по-нашему. И там Урлим совершенно случайно узнал, что пять лет назад, в ужасный год Белой Тигрицы, рабы в одной из этих копей дорылись до странного белого камня, светящегося в темноте.

Вначале на него не обратили никакого внимания – ну, камень и камень. Но потом с рабами, спускавшимися в эту шахту, стали твориться ужасные вещи. Один за другим они умирали в страшных муках. Ещё недавно крепкие мужчины слабели, бледнели, их волосы начинали вылезать клочками. Потом у них открывалась кровавая рвота, и рабы замертво падали, едва выбравшись из проклятой копи.

Лабус вцепился в свой крючковатый нос, снова подвергая его риску быть оторванным напрочь. Глаза лекаря горели, он затаил дыхание, стараясь не пропустить ни одного слова.

– Вот такая весёлая история… Тебе это ничего не напоминает? – Задав вопрос, Туфин улыбнулся и глянул на друга абсолютно невинным взглядом.

Тот подскочил и забегал по комнате. Его серый балахон метался за ним следом. Запустив пальцы рук в свою ещё удивительно густую шевелюру, Лабус напряжённо молчал, обдумывая услышанное.

Рист спустился наконец с книжкой и, сдув с неё пыль, почтительно протянул книгочею. Тот полистал пожелтевшие страницы и, победно вскинув руку, радостно провозгласил:

– Вот, что я говорил! Читай, читай, старый брюзга! И только попробуй ещё раз сказать мне, что я не гений!

Лекарь выхватил у него книжку и уткнулся в открытую страницу, не преминув пробурчать:

– Ещё раз так треснешься башкой, вылетят на хрен все твои уникальные мозги… пень трухлявый…

Чтение длилось недолго, и Лабус громко захлопнул книгу, выпустив облачко пыли. Помолчав минуту, он хрипло выдавил:

– И что ты… об этом думаешь?

– Только то, что Гульмира умерла не сама. Ей помогли.

– Кто?

Туфин погладил свою ухоженную бородку и задумчиво произнёс:

– Не знаю. Пока… не знаю. – И совсем уже тихо добавил: – Но одно могу сказать совершенно точно – зверь вырвался на свободу. И он не насытится кровью одной только этой девочки…

Эльма

С утра ярко светило солнце, но к полудню небо начало затягиваться наползающими с моря тучами. «Ветер с юга… Он никогда не приносит ничего хорошего…» – Эльма стояла у окна на верхнем этаже богатого постоялого двора в Корабельном конце Остенвила.

Комната была заставлена красивой мебелью и увешана чудесными гобеленами, а на полу лежал великолепный митрийский ковёр, достойный быть потоптанным ногами господ самого высокого ранга. «Например, матери нового Повелителя», – Эльма грустно улыбнулась. Пора было собираться на церемонию. Она подошла к зеркалу и поправила свои прекрасные волосы, уложенные прислужницей в простую причёску, украшенную единственной ниткой крупного белого жемчуга.

Даже ради такого праздника она не собиралась изменять своей давней привычке одеваться во всё чёрное, правда, сегодня вместо обычного платья из тонкой шерсти на ней был роскошный наряд из струящегося шёлка с атласным корсажем, украшенным россыпью жемчужин. Из зеркала на неё смотрело усталое лицо далеко не юной женщины, посвятившей всю свою жизнь одной цели – привести к власти сына. Любимого сына… И тот день, когда всё должно было решиться, настал. На обычно бледных щеках Эльмы горел яркий румянец, глаза болезненно блестели.

За долгую дорогу из Ундарака она раз сто повторила речь, которую собиралась произнести на сегодняшней церемонии, пытаясь сделать её краткой и убедительной. У нее был только один шанс, и она во что бы то ни стало должна добиться успеха. Сын всячески отговаривал Эльму от этой поездки, весьма скептически относясь к самой идее, но женщина была непреклонна.

Не желая слушать никаких разумных доводов Юнария, она твердила одно: именно сейчас у них появилась долгожданная возможность заявить свои права на трон. И если они её упустят, то второй такой случай вряд ли представится. Юнарий сдался, когда из Остенвила прибыл очередной соглядатай и объявил точную дату церемонии восхождения на трон нового Повелителя – в праздник Пришествия Весны, день начала новой жизни и возрождения природы.

Гонг на Большой пирамиде прозвенел четыре раза, возвещая жителям столицы Нумерии, что церемония в Большом Зале дворца начнётся через час. Пора…

Накинув на плечи лёгкую шубку из почти невесомого чёрного блестящего меха, Эльма решительно вышла из комнаты и спустилась на первый этаж, где сидевшие за столами люди проводили её любопытными взглядами. Сев в ожидающую её повозку с гербом лангракса Солонии – огромный золотой спрут в синем море, она отправилась во дворец.

Распахнутые главные дворцовые ворота безостановочно втягивали в себя бесконечную вереницу нарядных повозок и гарцующих верхом богато одетых всадников, разряженных не хуже своих спутниц. За последние полгода это было уже третье грандиозное событие во Дворце. Правда, самое первое – провозглашение Наследника – прошло не совсем так, как следовало, зато разговоров и сплетен после него хватило на добрых три месяца.

Сегодня никаких неожиданностей не планировалось. Даже последнему дворцовому поварёнку было понятно, что по Закону единственным претендентом является Рубелий Корстак. И больше никто. Но унылая рожа его брата Грасария стоила того, чтобы провести пару часов в душном зале.

Повозка медленно въехала в длинную аллею, усаженную ещё голыми в это время года деревьями и причудливо подстриженными вечнозелёными кустарниками. На воткнутых в землю шестах развевались разноцветные флаги с гербами всех знатных семейств Нумерии. Не найдя своего, Эльма усмехнулась – Остенвил и не подумал приглашать их на эту церемонию. Забыли… Ну, ничего, сегодня она им напомнит…

Её повозка остановилась у главного входа, и Золотые Мечи распахнули дверцы. Растерявшийся Главный распорядитель с бегающими глазками бросился к ней и, заикаясь и путаясь в словах, неуклюже выразил «искреннюю радость от присутствия столь высокой гостьи на нашем торжестве».

Эльма выслушала его, поджав губы, и уже собралась прервать не в меру разговорчивого господина, как тот был беззастенчиво остановлен. Выступивший из-за его спины молодой писец, вносивший всех прибывающих в толстую книгу, громко и нагло заявил:

– Как прикажете указать имя гостьи?

Распорядитель изменился в лице и уже открыл рот, чтобы отчитать невежу, как Эльма мягко произнесла:

– Госпожа Эльма Гинратус, мать лангракса Солонии Юнария Гинратуса. Запомни это хорошенько, писец. – И с гордо поднятой головой вошла в огромные двери.

Она никогда раньше не была во Дворце, и его роскошь должна была бы поразить её воображение, если бы только женщина замечала эти великолепные гобелены, картины, изящ ную мебель и дорогие ткани, огромными полотнищами стекавшие по стенам и массивным колоннам.

Следом за другими гостями Эльма поднялась по огромной лестнице на второй этаж, попав на галерею, где искусными садовниками был устроен великолепный зимний сад со множеством цветущих растений, наполнявших воздух сладким ароматом.

Войдя в распахнутые двери Зала, у которых застыли два красавца в белоснежной парадной форме с золотыми мечами у левого бедра, женщина огляделась. Ни одного знакомого лица. Боги, Боги! Дочь лангракса, обязанная вращаться в самых высоких кругах государства уже по одному праву своего рождения, Эльма прожила почти всю жизнь, не покидая пределов Солонии. И сейчас, когда наступил главный день её жизни, она оказалась здесь абсолютно одна, не имея в этом зале ни одного друга или просто знакомого… «И, надеюсь, ни одного врага…»

Со всё возрастающим волнением разглядывая окружавшие её весёлые, сумрачные, равнодушные, радостные, скучающие или серьёзные лица, Эльма впервые начала понимать, о чём три недели назад твердил ей сын – никто из этих господ не будет в восторге от того, что она хочет им предложить.

Даже если Рубелий со своим взрывным и скверным характером устраивал здесь далеко не каждого, но это был их Рубелий! А что за птица окажется этот Юнарий, проживший все свои тридцать пять лет в пиратской Солонии, с её непредсказуемым народом и суровыми законами? Разве кто-нибудь станет добровольно рушить свой устоявшийся мир ради чего-то неизвестного, грозящего обернуться сущим кошмаром? Едва ли, если он дружит с головой, конечно…

Эльма начала нервничать. Её уверенность, ещё такая незыблемая утром, начала заметно таять. Она прошла в задние ряды гостей и замерла там с побледневшим лицом, ловя на себе удивлённые и любопытные взгляды окружающих.

Зал постепенно заполнялся пёстрой гомонящей толпой. Женщины, увешанные с головы до ног драгоценностями, бросались друг к другу с умильными поцелуями и объятиями и тут же начинали весело трещать, обсуждая последние сплетни Остенвила, чужих любовников и наряды присутствующих дам. Более сдержанные и менее многословные мужчины стояли маленькими группками, красуясь в великолепных одеждах и выставляя напоказ богато украшенное оружие.

Послышался звук трубы, и на помост ступили все мужчины рода Корстаков, за которыми последовали Главный сигурн и остальные члены Малого Совета. Главный судья Нумерии, по случаю торжества одетый в пурпурную мантию, отделанную драгоценным мехом редчайшей белой куницы, с толстой золотой цепью на шее и с Большой судейской печатью – знаком его высокой должности, – занял место впереди всех.

Дождавшись, пока шум в Зале стихнет, он окинул присутствующих взглядом блёкло-серых глаз, почти утонувших в болезненных мешках на бледном одутловатом лице. Кашлянув, судья высоким голосом возвестил:

– Досточтимые и высокородные господа хранимой Богами благословенной Нумерии! Сегодня, в первый день 558 года от воцарения Первого властителя Нумерии, мы собрались здесь для того, чтобы возвести на трон нового Повелителя нашего государства, достойного представителя благородного рода Корстаков, разумно правящих нашей страной уже вторую сотню лет! И по Закону о наследовании трона, имущества и долгов предков, следующим Повелителем Нумерии я должен объявить первого Наследника трона, любимого Богами и уважаемого людьми… Рубелия Корстака!

По залу пролетел тихий удовлетворённый шёпот. Весьма утомлённый сей торжественной речью, Аврус Гентоп вытер свою обширную лысину платком, извлечённым откуда-то из недр мантии, и, глубоко вздохнув, продолжил:

– Повинуясь древнему обычаю Нумерии, восходящему ко временам первых Правителей, я должен спросить почтенных граждан, представляющих все ланы нашей достославной страны. Если кто-то из вас знает причину, по которой Рубелий Корстак не может сегодня стать Повелителем Нумерии, пусть выйдет вперёд и перед всем народом и Малым Советом скажет об этом. Если же он не сделает этого сейчас, то пусть молчит вечно, иначе будет признан изменником и предателем, достойным смерти.

Толпа слегка заволновалась, по ней прокатился сдержанный гул. Древние слова падали на каждого тяжёлым грузом, придавливая к земле и заставляя почувствовать, какая несгибаемая воля должна быть у того, кто рискнёт поведать миру о столь страшной тайне. О наследнике династии собравшиеся знали немало, но ничего из его «подвигов» не подходило под категорию, делающую невозможным его восхождение на трон: Палий, будучи Повелителем, вытворял и не такие чудеса.

Главный судья, выждав приличествующую моменту паузу, во второй раз произнёс необходимые слова – впрочем, совершенно не ожидая на них какого-либо ответа. Но ритуал, неизменный уже много веков, требовал к себе уважения.

Рубелий Корстак обильно потел в своём торжественном наряде из тёмно-синего шёлка с золотым шитьём по груди и рукавам камзола. Тугой белый воротник удавкой сжал шею, и ему безумно хотелось разодрать его руками и вдохнуть наконец полную грудь воздуха. С утра его снова мучили головная боль и ощущение разбитости, преследовавшие его последние недели. С раздражением выпив поданный Лабусом мерзкий отвар, он с удовольствием подумал, что завтра же, после никому не нужной нуднейшей церемонии, отправится на охоту и сбросит с себя эту одуряющую скуку.

Внезапно он поймал взгляд Мирцеи. Внимательный, изучающий взгляд. «Добилась своего, жёнушка любимая! Дорвалась до власти!» – Рубелий усмехнулся. В последнее время он почти не видел жены, да и не испытывал ни малейшего желания видеть её после той безобразной сцены, когда он не сдержался и вышел из себя. Ну, ничего, зато почувствует, кто здесь Повелитель, сучка!

Аврус Гентоп в третий и в последний раз произнёс установленную фразу, и зал радостно зашумел, предчувствуя окончание церемонии и начало пира. Судья обвёл безразличным взглядом толпу, протёр в очередной раз лысину и уже открыл рот, чтобы произнести последние, самые главные слова, как из задних рядов раздался женский голос:

– Я… я знаю причину! – Голос слегка дрожал, но звучал весьма решительно.

Шум мгновенно стих. Все головы разом повернулись в сторону немолодой высокой женщины с худым красивым лицом и лихорадочно блестевшими глазами.

С удивлённым шёпотом толпа начала расступаться, и женщина медленно пошла вперёд, туда, где на возвышении в молчаливом изумлении застыли мужчины. Она остановилась напротив Рубелия, буравившего её злым взглядом, и замерла.

Главный судья, несколько растерявшийся от столь непредвиденного хода событий, быстро пришёл в себя. И, придав лицу суровое выражение, строго спросил:

– Назови себя, женщина! И изложи причину! Надеюсь, она достаточно весома, чтобы присутствующие уделили ей внимание…

Эльма вскинула голову и отчеканила, глядя в глаза Рубелию:

– Меня зовут Эльма Гинратус. Я дочь бывшего лангракса Солонии Кэстрола Сардивана и мать нынешнего лангракса Юнария Гинратуса!

Зал зашумел. Долгие годы никто из этой семьи не появлялся в Остенвиле из-за давней вражды с Повелителем.

Решительно тряхнув головой, женщина продолжила, не обращая на шум ни малейшего внимания:

– Я пришла сюда заявить права своего сына Юнария на трон Нумерии!

Толпа вдохнула и застыла, забыв выдохнуть. В наступившей тишине стало слышно, как упал на пол чей-то веер.

Первым от потрясения оправился судья. Потянувшись в очередной раз к своей лысине, он вдруг резко отдёрнул руку и, злобно вращая маленькими глазками, заорал на Эльму:

– Ты сама понимаешь, женщина, о чём говоришь? Или в твоей убогой Солонии совсем забыли, что существует Закон о наследовании? И когда дело касается трона, этот закон весьма и весьма строг!

Не обращая никакого внимания на брызжущего слюной судью, Эльма пристально смотрела на Рубелия, на глазах бледнеющего и покрывающегося холодным потом.

– Ты помнишь меня, Рубелий Корстак? – И, не дождавшись ответа, продолжила: – Вижу, что помнишь. Хотя я сильно изменилась и уже мало напоминаю ту шестнадцатилетнюю девушку, которой была тридцать шесть лет назад. И тебе, несомненно, известно, какие отношения были у нас с Палием в те дни, когда вы со своим дядей Виларием находились в нашем замке с поручением. Перед всем собравшимся здесь народом я признаюсь в своей любви к Палию и в своём падении, плодом которого стал наш сын Юнарий, первый Наследник трона Нумерии!

Зал выдохнул. В поднявшемся шуме невозможно было разобрать ни одного слова.

– Да, я помню тебя, Эльма! Ты была красивой девушкой, дочерью знатного господина. И, если верить твоим словам, оказалась такой же… шлюхой, как и все бабы! – Голос Рубелия прорезал гул голосов, заставив всех затихнуть. – Даже… если ты и переспала тогда с моим братцем, с чего это ты вдруг решила, что все мы должны сейчас поверить, что твой ублюдок от него? Ты ведь была долго и счастливо замужем за каким-то торгашом… Не его ли сынка ты нам пытаешься подсунуть?

Главный судья торопливо вставил:

– Если каждая баба, с которой переспал Палий, начнёт тут предъявлять его детей, то мы и за месяц не определимся с Наследником! У тебя есть какие-то серьёзные доказательства, Эльма Гинратус?

– Конечно. – Женщина скривила в усмешке тонкие губы. – У меня есть доказательства.

Из складок чёрного платья появился свёрнутый лист бумаги, который она передала шагнувшему к ней Золотому Мечу.

– Это же подделка! – Не найдя на бумаге печати и подписей, Главный судья расцвёл в радостной улыбке.

– Нет. Это копия того документа, который остался в Солонии. Не думаете ли вы, что я настолько глупа, чтобы отдать вам сейчас подлинное соглашение? – Эльма впервые улыбнулась. – Читайте же, пусть все его услышат!

Главный судья пробежал глазами по строчкам, и его одутловатое лицо пошло красными пятнами. Зал зашумел, требуя огласить написанное. И Аврус Гентоп, бросив косой взгляд на Рубелия, начал:

– «Сим соглашением я, лангракс Солонии Кэстрол Сардиван, удостоверяю, что Пунис Гинратус, почтенный и уважаемый торговец Солонии, добровольно и с любовью берёт в жёны мою дочь Эльму и обязуется признать своим её будущего ребёнка, никогда не ограничивая его в правах наследования. И если родится мальчик, обязуется не препятствовать его притязаниям на трон Нумерии, ибо его настоящим отцом является Наследник трона Палий Корстак».

Последние его слова утонули в невообразимом шуме, захлестнувшем Зал. Мужчины и женщины кричали, размахивая руками, и было совершенно непонятно, кто и что пытается кому доказать. Члены Малого Совета сбились в плотную кучку, что-то бурно обсуждая. Во всей этой кутерьме невозмутимыми оставались только Эльма и Золотые Мечи, хотя последним спокойствие давалась всё сложней.

Наконец от совещавшейся кучи отделился Главный судья и, стараясь перекричать возбуждённую толпу, обратился к Эльме:

– Как главный блюститель Законов Нумерии, я не могу принять во внимание эту подделку без предъявления настоящего документа! Есть ли у тебя, Эльма Гинратус, другие доказательства права твоего сына на трон?

Женщина кивнула. Шум вокруг постепенно стих, и в наступившей тишине она объявила:

– В «Книге записей рождений Солонии» есть запись о дне и часе появления на свет моего сына. И если сверить её с хранящейся в вашей читальне «Хроникой государства Нумерии», то станет очевидным, что Юнарий родился ровно через девять месяцев после визита Палия в наш замок.

– Запись можно подделать, для мастера раз плюнуть. И это всё, женщина?

Бледное лицо Эльмы порозовело.

– Теперь мне понятно, насколько законно и справедливо правосудие в вашем государстве! Мы в Солонии не опускаемся до подделок и подлогов! К счастью, ещё жива повитуха, принимавшая у меня роды, и она сможет подтвердить дату рождения моего сына.

Рубелий, начавший приходить в себя, нервно хохотнул:

– И сколько же лет этой карге? Голову даю на отсечение, что не меньше семидесяти!

– Ты прав, не меньше. Но её разум не уступает молодому…

– Ты и вправду считаешь, женщина, что члены Большого Совета поверят бредням выжившей из ума старухи, которая с трудом уже вспоминает, для чего существует ночной горшок? Долго ты ещё собираешься нас морочить своими сказками?

Эльма повернулась к толпе и звонко выкрикнула:

– Благородные господа Нумерии! Вы своими глазами видите, как эти люди пытаются лишить вас законного правителя! Я предоставила доказательства! Любого из них было бы достаточно, чтобы признать моего сына Наследником. Но у меня есть ещё одно, главное доказательство. И увидев его, вы… – её палец ткнул в сбившийся в кучу Малый Совет, – уже не сможете сказать, что оно – подделка!

– Так предъяви его. – Голос Рубелия предательски дрогнул. – Давай, мы все с нетерпением ждём…

Эльма вскинула голову и, повернувшись, посмотрела ему прямо в глаза:

– Это мой сын Юнарий! Но… его здесь нет.

Несколько секунд стояла мёртвая тишина. Потом в задних рядах кто-то придушенно хихикнул, сдавленно кашлянул, и уже через минуту весь зал бешено хохотал. Истерика длилась недолго. Рубелий, стерев выступившие слёзы кружевным платком, шумно высморкался и скомандовал:

– Взять эту ведьму! В Саркел её! До дальнейших разбирательств пусть там посидит! Да поживей, главные блюда уже стынут!

Два Золотых Меча подхватили Эльму под руки и, пресекая всякое сопротивление, повели через расступающуюся перед ними толпу. Повернув к Рубелию искажённое яростью и ненавистью лицо, женщина выкрикнула:

– Ты очень скоро пожалеешь о своём решении, Рубелий Корстак! Очень скоро пожалеешь! Остановись, не навлекай не Нумерию страшную беду!

– Иди, иди, ведьма! У тебя будет много времени подумать о той беде, которую ты сама навлекла на себя! Одно славно – повеселила ты нас, разбавив эту кислую церемонию!

– Будь ты проклят, Рубелий! И все твои потомки! – Слова донеслись от самой двери, и будто холодный ветерок пронёсся по залу, сметая с лиц улыбки и заставляя мужчин и женщин вздрогнуть под своими нарядами.

Рубелий хмыкнул и кивнул Главному судье, который вдохнул побольше воздуха и произнёс наконец главные слова:

– Да здравствует Повелитель Нумерии Рубелий Первый!