Текст книги "Одинокий мотив над пропастью"

Игорь после смены сдавал оружие. Но перед тем как идти домой, решил ещё раз накануне праздника зайти в неблагополучный дом и провести предупредительную беседу. Он готовился на юридический факультет, надеялся проникнуть в тайну психологии людей и сообща выяснить их взаимные ошибки. Муж и жена оказались крайне разные, но что-то общее проглядывало в них: как обломанные ветки, они дерзко пытались прижиться на чужой незнакомой почве.

Наташа была в японском халате. Повинуясь остаткам хорошего тона, переодела платье. Оценив, что Игорь искренне желает их супружеству добра, Наташа предложила чаю. «Сядь! – потребовал муж, когда она стала собирать на стол. – Никакого чая не будет!» – и в упор посмотрел на участкового. Игорь машинально взял за кисть руки перепуганную хозяйку. «А ну, отпусти! – взревел Наташин муж. – Нашёлся лекарь». Наташа, почувствовав себя уверенней под защитой закона, произнесла на французском языке, желая повернуть грубую сцену на светский лад, и перевела: «От того, что он держал за руку, дети не заводятся».

Но её муж, серый булыжник, стиснул до хруста в пальцах перочинный нож, неизвестно откуда взявшийся, и нанёс беременной жене в бок два ножевых ранения. Игорь, не имея при себе оружия, лихорадочно строил планы задержания преступника. Наташа добежала до комнаты Антонины и рухнула без памяти на пол. Антонина вместе с матерью положила Наташу на кровать, пытаясь вызвать милицию и скорую.

Вдруг Антонина услышала в коридоре возню, распахнула дверь и увидела: участковый бежал по коридору, вместо лица у него было кровавое месиво, он рванулся за грузчиком, пытаясь его задержать. Грузчик опрокинул Игоря на пол. Антонина подбежала, пытаясь помочь Игорю, и увидела: руки грузчика сошлись на горле милиционера.

Антонина рванулась на кухню в поисках какого-либо предмета. Два соседа спокойно курили, советуя ей не вмешиваться в мокрое дело. Антонина схватила топор для отбивания мяса, ринулась назад, замахнулась на грузчика, в ужасе осознав, что напоролась на выбор убить человека. Но не знала, тупым концом ударить, или острым…

Тяжёлый топот сапог раздался на лестнице, у Тони подкосились ноги, в последние доли секунды подоспела милиция. Грузчик был задержан. Антонина с матерью оттащили Игоря к себе в комнату. Из носа, изо рта пузырилась кровь. Ребром ладони Игорю была проломана лицевая часть. Два дня допрашивал Антонину следователь как главного свидетеля. Дело закончили быстро.

Наташа отлежала два месяца в больнице на сохранении плода. Софью положили в Москве с нервным истощением. Анна Алексеевна уехала к Софье в Москву. Антонине с матерью пришлось ухаживать за Наташиным грудным мальчиком Юрой, ездить по больницам к ней и к Игорю.

Игорь был первый человек, который прикоснулся к сердцу Антонины. Месяц он пролежал на грани жизни и смерти, затем понемногу стал приходить в себя. Но у Игоря был ушиб мозга, больные клетки заражали здоровые, обрекая его на медленное умирание. Игорь Бик был представлен к награде, однако учиться на юриста и работать в милиции уже не мог. Через полгода его не стало.

Наташа уехала рожать в Москву. Роды были неудачные, девочка перевернулась во чреве матери, шла на этот свет, нарушив правила, и погибла, удавившись пуповиной.

Наташа развелась с грузчиком, вернула девичью фамилию, села прилежно за книги и поступила, к удивлению Софьи, в университет на биофак. Бабушка вскоре умерла. Наташа написала Антонине единственно письмо, приехала забрать и распродать кое-какие фамильные вещи. В Крым Наталья Юрьевна больше не возвращалась.

Антонина ещё долгое время продолжала ходить к Игорю Бик на кладбище.

С этого случая засела у Антонины в голове мысль бросить педагогику и идти работать в милицию. Мать считала этот шаг ребячеством, но просила сдать хотя бы сессию, а летом всё хорошенько взвесить.

7.

Время утекало незаметно. Антонине казалось, что в милиции она работает очень давно. Стала носить высокую причёску, сделался грубоватый голос. Появились словечки, которые резали слух домашним. Никаких серьёзных происшествий за время службы в милиции не происходило. Да и работа была не особо творческая – проверять по ночам дежурные посты, выписывать наряды, закрывать зарплату.

Сегодня в обед два молоденьких милиционера шутили в дежурке, как им удалось проучить офицера. Признав его якобы пьяным, посадили в машину и, пригрозив письмом в часть, накололи штрафом в свою пользу. Офицер был трезв, однако порядком струсил и четвертной отдал. «Ну и подлецы!» – Антонина через силу улыбнулась, оскал ослепительных зубов был безжизненный, как магниевая вспышка.

Чтобы пресечь в себе частое стеснение, Антонина лепила из себя надуманный образ, – в зажатой, не плывущей улыбке теперь не было прежней теплоты. Появилась несвойственная ей твёрдость и решительность.

– Васьк, пошли в тир, – сказала Антонина, убирая на кухне и желая отвлечь сына от излишнего пристрастия к дискотеке. Антонина по долгу службы имела оружие и проходила время от времени стрелковую переподготовку. Вася достаточно подрос, ходил с ней в тир и гордился тем, что его мама ловкий снайпер.

Вдруг трезвон в дверь. Ия бросилась открывать. За дверью стоял Егор, лицо его было залито кровью, а сын …улыбался. Ия прижала ладони к щекам и попятилась. Выскочила Антонина, резанула Ию взглядом и повела Егора мыть лицо. Царапина была неглубокой – мальчик просунул голову в забор, где торчал гвоздь. Антонина полила ранку перекисью водорода, помазала зелёнкой.

– Вася, пошли в тир – напомнила Антонина, закончив дело.

–Можно я с вами?! – Егор искательно смотрел на Антонину.

– Сиди дома, лечи башку! – возразил Сергей.

– Пошли, Васьк, – в третий раз предложила Тоня.

– Завтра, – отмахнулся он.

Мальчики надели свежие рубашки и ушли.

– Голубушка, – спросила Антонина, налив себе чаю, – а если бы вы увидели человека, который истекал кровью на ваших глазах? Ведь у вас мать врач. Недавно я читала о фашистских зверствах в Белоруссии, как дышала земля над людьми заживо погребёнными. Но никто не нашёл мужества подойти и отрыть человека. …А если бы вы попали под завал, на проходе лежал растерзанный труп, и вы не смогли бы переступить через него, чтобы спасти личную жизнь? – Антонина сполоснула чашку, убрала посуду. – …Недавно прочла в святоотеческой литературе о мучениках, – и, оставив чистую кухню, направилась к себе.

«Каких мучениках?» – озадачилась Ия.

– Сегодня к тебе твой шофер Николай приходил, – с долей сочувствия кинула вслед дочери Галина Владимировна, не добавив, что тот был не трезв. Потребовал: «Мне Тоньку!» – и оттолкнул её, пытаясь пройти в комнату, где Галина Владимировна ещё не успела убрать.

Теперь в доме был порядок. На тахту мать положила дочери смену постельного белья с хлорированным запахом фабрики чистоты.

Антонина села на диван, задумалась. Ком в душе разжимался, отпуская тревогу, и живая тишина, как воздух поры, пропитывала все её черты. Приняла душ и легла на тахту, прикрыв крахмальной простынёй ноги.

На работе старалась быть исполнительной. Худела. В дежурке два молоденьких милиционера сегодня опять заспорили. «Чего хмуришься, Тонь? Взятки давать очень даже хорошо». – « А лучше брать!» – «Тогда застоя в стране не будет!» – «И все тип-топ, – начнут сразу работать!» – нелепыми шутками этот шофер Николай умел сбить её мрачное настроение.

Виктор появился через месяц. Антонина провела к себе, стараясь, чтобы мать не поняла, кто у неё. В милиции Виктор не работал уже год. Антонина села рядом, заправив за ухо прядь волос.

– Мне в доме твоей матери делать нечего! – помолчал, сбавив тон. – …Не могла бы до двадцатого дать четвертной?

Открыла сумку, дала что просил. Виктор сунул деньги в карман, как кладут туда пыльный носовой платок.

– Скоро верну. Закрой за мной – и вышел, не спросив даже о Серёже и Васе.

Ия с Егором кончали ужинать. Галина Владимировна, поколдовав над плитой, с одышкой села, придвинув к себе спичечный коробок, как бы вопрошая таким решительным жестом, останется Ия, или уйдёт к себе. И закурила:

– Ия, я всё то понимаю, – качнула головой в сторону ушедшей дочери, сделала затяжку и закашлялась. На висках, стянутых косичками, надулись вены, голова начала выплясывать броуновское движение. – Я вам, Ия, скажу только одно… я не люблю теперь Антонину. Сколько в дочь было вложено в детстве. Она от меня ничего не скрывала до тех пор, пока не вышла замуж. Приходил сейчас этот, – сделав ударение на последнем слоге, – Виктор. – Неохотно продолжила:

– Виктор Ляхов, сын капитана, не выслужившегося до больших чинов, смолоду мечтал о военной карьере. Его сослуживец рассказывал, как Виктор заставил новобранца колоть дрова. Пять часов потешались над ним деревенские. Новобранец был виолончелистом, покончил с дровами, схватил автомат и готов был порешить всех свидетелей. С этого дня карьера Виктора пошла на убыль. Перепробовал после армии несколько профессий: альфрейщик, скульптор, подсобный рабочий. – Рослый, собой недурён, искал на пляже одиноких тоскующих женщин. Обедал за их счёт в ресторане. Затем устроился работать в милицию. Кажется, оттуда его тоже уволили… – Галина Владимировна глубоко вздохнула.

– Я прошу теперь только одного, дай Бог мне умереть вперёд Ники. Ника беспомощен. Но Ника всё сделает – ему помогут. А пока я жива, у Антонины хватит совести – …при детях не посмеет. – И добавила, взглянув пытливо на Ию, – люблю Серёжу как собственного сына. За него я спокойна – сюда не вернётся, – стряхнув ладонью со стола пепел. – Теперь Васю надо до ума довести. Антонина купила ему самую лучшую электрогитару. Вася стал королём джаза и дальше танцплощадки, боюсь, что не уйдёт. Сходите, послушайте, он каждый вечер там играет. И Серёжа с братом – там у них своя компания.

Ия слушала в пол-уха. Время двигалось к двенадцати. Галина Владимировна с Ией, раздевшись ко сну, вышли подышать в лоджию. Ночи стояли такие тёплые и тихие, что по всему Крыму, как по квартире, можно было пройти в одних ночных рубахах.

– …Когда-то мы с твоей мамой увлекались стихами Полонского, член Петербургской Академии наук, художник. «Я внимал, и сердце грелось с юга веющим теплом».

Два счастливых привидения, – подумала Антонина, прошла к себе в комнату и спокойно уснула.

8.

Дни Никольской с сыном текли тихо в необязательных хлопотах по хозяйству, прогулках вдоль моря. Однажды утром Ия спросила братьев: «А не могли бы вы… – и замялась, – взять с собой Егора?» – «Конечно, что за вопрос?!» Она сходит за молоком, а потом займётся своей темой в лоджии.

– Ма-ма, – раздавался на кухне громкий голос Антонины, – ты должна понять, не могу я гулять с Жульеном. – Этот появившийся новый голос и вся стать производили впечатление женщины властной и суровой. – Я принесла его тебе и папе.

У крохотного красавчика пинчера ножки походили на куриные, розовые уши напоминали крылья. Он стоял перед Антониной и смотрел на неё чёрными глазами – ему необходимо было прогуляться. Чурка обрезанного вертящегося хвоста натягивала на боках кожу, от гладких боков веяло собачьим теплом.

Антонина опаздывала. На ней было новое кобальтовое платье, собранное сборкой у ворота, руки в маникюре, перстни. Позвонила кому-то по телефону и исчезла. Пинчера это опять смутило и озадачило. Дед Ника всё ещё не мог оправиться от инфаркта, а бабушка Галя не выходила уже второй год, с тех пор, как они переехали в новый дом на четвёртый этаж.

Мальчики приходили с танцплощадки поздно – поесть колбасы, молока с хлебом и спать! Спать до двенадцати дня в лоджиях с одной и с другой стороны квартиры. «Что с нами разговаривать, Жулька, – сокрушалась бабушка, – мы теперь «стародёжь» и ничего с тобой не понимаем в жизни».

Вечером Серёжа, собираясь уходить с Васей, предложил Ие:

– Хотите послушать брата?

– Не будьте цирлих-манирлих – посоветовала Галина Владимировна – если мальчики зовут, идите. Егор останется со мной, а вы потанцуете.

– Нет, я с мамой!

– А что, за шестнадцатилетнего вполне сойдёшь.

Одевшись, все четверо вышли на набережную. Схлынула жара, от моря пахло йодом, влажной тиной. Походка у Васи была, как у воздушного змея. Он мог сорваться и улететь вверх, а потом тихо планировать в сторонке.

Старший брат любовался младшим: «Ты, брат, не суетись!» – слегка натягивая ниточку, спускал его на землю. Ноги Вася послушно ставил в ногу с братом. Но пальцы ног, как пружинки, едва удерживали Васин порыв, чтобы вновь не улететь.

– Брат, бабушка мне Чайковского всё предлагает, пластинок понакупала разных. А мне Чайковский по темпераменту не подходит. У меня с ним несовместимость.

– Гоголь тоже меланхолик, а юморист, – возразил Сергей. – …Вы что, хотите покупать билет?

– Давай через забор, – предложил Василий.

– Я скажу, что вы со мной, – здесь брата моего все знают.

Вася вспрыгнул на шумную, как движущийся локомотив, эстраду: «Хелло!», – взял электрогитару, что-то там распутал, присоединил к другим «вагончикам» и уехал в диковинные страны.

Все трое помахали вслед и сели на лавочку. Серёжа решил посвятить Ию в таинства джаза, классического рока, в иные премудрости стилей и течений, вплоть до игры на металлических кастрюлях.

– Учёные считают, что у животного эмоциональная сфера богаче и непосредственней, чем у закомплексованного человека. И вам надо раскрепоститься. Пойду брата слушать.

Сергей возник перед эстрадой, слегка раскачиваясь, как пингвин, сделал брату в воздухе пальцами знак восторга. И началось у Васи реактивно-двигательное полуобморочное завывание с запрокинутым затылком. Рука усердно и молитвенно билась о гитару, закрывал глаза и в самозабвенном упоении клонил своё чуткое ухо к гитаре. Девочки в ковбойках разметали волосы, раскрыли ладошки, начали подпрыгивать, пристукивать босоножками, дразнить друг друга жестами, как обезьянки.

Серёжа, рослый и красивый, мялся подле них, располагая смущённых школьниц к дружеской симпатии.

Никольская подумала, если в этой среде встряхнуть, как в колбе, два элемента, – подумала Никольская, – то Серёжа со временем выплывет. А Вася весь диффузный.

Толпа людей закипала как в котле. Мужчина делал выпад, замахивался и рубил, вертелся чёртом, будто в стоптанные каблуки было вбито по пружине, рубил с плеча.

Серёжа вернулся, сел рядом с Ией.

– Хорошо танцуют те две школьницы.

Егор под бесчинство джаза разлегся на коленях у Серёжи.

– Ия, пойдёмте, потанцуем. – Оставил Егора, взял её за талию, вовлекая в круг, лишил возможности уклоняться от него. Щекам Никольской становилось жарко…

– У меня здесь девочка! – и неожиданно Сергей её оставил.

Ию тут же подхватил Вася, водил прекрасно до самого конца танца.

– Я брата сам учил водить! – заметил Серёжа, оказавшись рядом с Егором.

– Мама, ты опоздаешь утром на пляж!

Ия и Егор попрощались и ушли. Немного заблудились в переулках. Но характер Крыма с таким доверчивым постоянством убеждал в доброте к людям, что даже в мрачных закоулках, пропахших корками от дынь, можно чувствовать себя уверенно.

–…Хорошая ли на улице погода? – только и спросила Галина Владимировна, когда Ия с Егором явились в дом.

– Роскошная! Такая же …как и в лоджии.

– Ну, не скажите. – И опять о Васе. – …Если он в этом году поступать никуда не будет, прошу судьбу только об одном, чтобы ему попался на производстве хороший мастер, который сделал бы из него человека.

Утром Серёжа встал пораньше, прогулял собаку, принялся трясти половики, мыть полы, разбирать свои и Васины «лежалки».

– После завтрака пойдём нырять с пирса! – Серёжа положил на колени веник: – Идём туда, «где шумит взлохмаченный простор, /плечом взрезая синь,/ безумствуя на воле, /…качаться на спине медузой голубой»… – Максимилиан Волошин. Вы с нами? – Посмотрел на Ию.

– Я немного поработаю. А… не могли бы взять с собой Егора? Только не потеряйте его там …в воде.

Егор подскочил к Серёже.

– Ты, брат, не суетись, – раздул его макушку проверить царапину.

Вернулись поздно:

– Мам, Серёжа с Васей могут взять нас завтра в поход! Мы уже договорились о палатках.

– Я никогда не ночевала в палатках…

– Мы возьмём спальники!

– Ия, если хотите как следует отдохнуть, поезжайте – но голова стареющей женщины закачалась из стороны в сторону, как лодка на привязи от прошедшей близко моторки…

9.

Четверо туристов бежали утренними улочками всё вниз и вниз, чтоб не опоздать на катер. У билетной кассы Никольская услышала меж братьями: «Давай на шару». Едва успели вскочить на трап, катер сразу отошёл. Плыл теперь не спеша, любовно залитый бирюзовыми водами, набирая скорость. Братья, сидя на палубе, тут же и уснули в лёгкой качке, едва соприкасаясь плечами.

…В дальнейшем Никольская не знала никаких забот – ни добычи билетов, ни стояния в очередях, никаких планов и маршрутов. Всё как старший взял на себя Сергей. В заботе его не было угодничества, ничего рассчитанного, кроме самочувствия, которое спокойной волной перекатывалось от одного к другому и ко всем вместе.

Ия в лёгком платье и босоножках качалась на палубе, как в невесомости, где-то они выходили, садились. Плыла по морю, испытывая давно забытое чувство надёжности, как в детстве. Серёжа выбирал пляж, ставили палатку, планировали вечер. Ия отдала свой кошелёк Серёже – остальное её не касалось. Кто-то купил в ботаническом саду приглянувшиеся ей ракушечные бусы. Пили у киоска сухое вино. «Шаровой» виноград избавил от забот о пропитании. Сергей, парализуя очередь, покупал сразу десять пакетов молока:

– У меня каникулы кончаются! Мне некогда.

Люди не спешили предавать красоту утра и восстанавливать мелкую земную справедливость.

По Гурзуфу текли шелковичные реки. Там был «на шару» миндаль, маслины, грецкие орехи.

– Где вы орехи брали? – спросила белая пара недавно прибывших сюда людей.

– А вот, пожалуйста! – Сергей щедро развёл рукой, как покоритель Крыма.

– Можно рвать? – опешили те.

– Разумеется! – Отойдя, все четверо оглянулись, как молодая пара с воодушевлением принялась трепать доверчивое дерево.

– Мы передали им свою «шару»! – обрадовался Вася.

Местным жителям нравилось, что обрывали их деревья, которые росли из крыш, разваливая сарайчики. Собаки в садах сидели на деревянных подставках и не тявкали. Гурзуф был похож на коммунальную квартиру. Через дорогу можно дотянуться из одного окна, до графина с водой в окне напротив и утолить жажду.

Но более всего приморский город походил на музыкальную шкатулку: каждый час выдвигался свой ящик, и происходило действо. На крыше, служившей балконом, играли в карты, внизу стирали, на крыльце варили варенье из шелковицы. Открывались двери с медными ручками, закрывали окна. Стараясь не поцарапать стены, полз наверх «Москвич». Из переулка по ступеням выходили нарядные люди. Пожилая пара сидела на красной трубочке ограды в центре площади, чинно ужинала молоком из пакетов. И никто никого не видел. Со дна шкатулки рвался тонкий свист – в голубом мигании наплывал из окон взволнованный голос теледиктора.

Только дворник с золотыми дужками очков на переносице, в тельняшке-безрукавке был в натуральную величину. С важностью профессора, который вынужден отвлечься от серьёзных дел, успешно накалывая на остриё палки бумажный мусор.

Устав от солнца, Ия легла на тёплый парапет и положила осторожно голову на колени Васе. На улицах зажёгся свет. «Ой, фонаря надо мной теперь не надо бы…».

Где-то заиграла музыка. Братья насторожились, как боевые кони. Четыре уха, пятое внутри – Васино – ловили звуки музыки, способной или бездарной к прихоти экспромта. Но последний катер на Фрунзенское, где была их палатка, отходил в девять вечера. Остаться на танцы не получалось.

Из ватно-чёрного небытия, где небо покачивалось в море, дуновеньем с губ приближался катер, обнаружив светом воду, как узнают улыбкой старого знакомого. Обшивка его ещё не остыла от жаркого дня. Грузно перекатывалась под ним вода горячей медью. Люди двинулись по трапу…

– Серёжа, расскажи мне, знаешь про какое животное, про Мурлупку.

– По раскалённой лаве… – начал Серёжа загробным басом, глядя на огненную воду – плыла Мурлупка со своими мурлуптятами.

– А Ерундук где был?

– Плыл за ними. Но Ерундук не был так огнеупорен, как наш брат Вася, и испёкся на лаве.

Все начали захлёбываться смехом. Ия отвернулась. Но смех Серёжи был так заразителен, что пришлось и ей рассмеяться.

Катер огибал Аю-даг. Тьма за бортом обжигала брызгами. Квартет пожилых людей затянул «Подмосковные вечера». Серёжа с Васей заявили, что так может спеть любой пошляк. Надо петь так, чтоб была Великая импровизация! – и запели своё на английском языке с украинским акцентом.

На другой день пытались поесть «на шару» в кафе – не получилось. Обливались душем «шарко» с подогретой морской водой. Спали на голубых топчанах правительственных санаториев. Серёжа продолжал учить Никольскую: «Надо смотреть в глаза и прямо идти туда, куда направились!»

Ия выходила с моря на закрытый пляж. Пожилая матрона спросила:

– Девочка, это ваши вещи? – она была ничуть не старше Никольской.

Ия соображала, какое лицо должна при этом сделать, чтобы жену важного министра немного припугнуть.

– Убери! Это мой топчан.

– Простите, сейчас уберу – продолжая стоять перед ней в удивлении, потому свободных топчанов было вокруг полно.

– Позвольте! – вмешался Сергей. – А-ту её! – говорил его взгляд, предлагая Никольской учиться отвоёвывать достойное место да ещё под солнцем. Ия прижала пальцами рот, – молчи! Сейчас Серёжа начнёт требовать, чтобы дама предъявила ему санаторную книжку.

Но озорная наглость у Серёжи получалась безобидной. Южного солнца на всех хватало. Ия собрала вещи, Серёжа надел битловку, сшитую по последней моде из мешка для муки, перекинул через плечо красную лямку-шнурочек, на котором болтались привязанные к ней порты, и пошли через горы на «дикий пляж», где начинал краснеть шиповник.

– Что такое «шара»? – спросила всё же Ия.

– А разве вам плохо живётся «на шару»? У нас в общежитии разработана широкая теория, как бороться с теми, кто вредит обществу. «Шара» имеет радиус действия.

– Протяжённость влияния «шары» не ограничена?

– Нет, конечно… Для себя, моим друзьям, добрым людям! – Серёжа продолжал беспечно хлопать по холму вьетнамками. – Есть потенциальные «шаровики». Они излучают радиоволны и могут захватывать большие территории. С «шарой» прожить гораздо легче. Чувствуешь себя без комплексов и вполне свободным.

– А если это излучение убивает, а не ищет связь?

Озадаченный Сергей поспешил за созревшим шиповником и уколол палец. Значит …стараясь услужить Ие, он всё время «крыл не в масть»? Брёл теперь с унылым видом, отсасывая кровь, и изучал долгую и скучную дорогу.

Замыкающим шёл Вася наблюдая, как Ия, вработавшись в ходьбу по горам Киммерии, оставляла следки на песке, на траве примятой…

– Следы могут оставаться даже на камнях… – задумался о чудесах Сергей.

– У нас от УПК практика была в столовой, – ожил Вася, – так они сами учили, как порции недовешивать. …На фабрике, там вообще хохма -колбасу к ногам бинтами привязывали, чтобы миновать проходную. …А вы робеете лишнюю порцию не оплатить!

– Я вам вот что скажу… – Серёжа терялся, как теперь называть Ию. На южном солнце она походила на сверстницу. – Знаете, отчего вы такой невесёлый человек? Вас мучают собственные добродетели. Окружили себя частоколом правил, сели на коня доходягу, а куда ехать – не знаете. Жизнь эти правила разбивает тут же.

Пришли на «дикий пляж». Серёжа упал рядом с братом на песок, подгребая под себя горячее золото:

– Насекомых, птиц, рыб понимать проще, чем друг друга.

– Вася, мы когда-то пытались защитить с тобой вымирающий вид растений. А есть ведь ещё вымирающий вид людей. Реликтовый вид понятий и чувств. Вдруг эти выродки окажутся жизнеспособней и долговечней нас с тобой – взглянув серьёзно на Ию. – И корневая система у них ветвистей, – ну там история, религия, всё прочее. …Я пошёл купаться.

– Брат, смотри, что я нашёл! – Вася вынул из воды какую-то железку.

У него в Красном уголке был музей. Комнату ребятам отдал домком для кружка игры на гитаре. С кружком не получилось. Вася развесил по стенам афиши, на них трубы, краны, проволоку. Разложил гильзы, простреленную каску. Нашёл место и металлическим шарам от старых кроватей. Дворовая общественность смотрела на это кое-как, – у ребят появилось дело.

– …Любуйся, Афродита!

– Брось дурить! – Сергей забросил Васину железку подальше в горы.

После купания отправились в кафе. Егор съедал свою порцию, сгребал порцию Ии, сладкое тоже забирал себе. Сейчас появилось только одно пирожное. Серёжа так посмотрел на Егора, что подросток понял, лучший кусок теперь маме. В тарелку к ней заглядывать перестал.

…Четверо туристов бежали по «сократам» – путь, который сокращён и краток. Летели к мерцающему морю, огибая Аю-Даг. Гора Медведь оказалась бобром, заползавшим в воду; плоский хвост его порос редким лесом и слегка шевелился. Крохотная девочка выскочила из-за поворота, споткнулась в колени Никольской, так и стояла ошеломлённая.

– У меня дочь появилась – пошутила Ия. – В Артеке, как в аптеке, пахло южными растениями. – Егор, показывай, где твой корпус.

Лагерь был пуст – вчера окончилась последняя смена. Пересчитав весь попадавшийся под ноги каскад ступенек, сбросили на гальку одежду и кинулись в вечерние волны. Полноводно-тихий вал большой воды насыщал покоем, дав ногам и телу желанный отдых.

Ия вышла на берег, оделась… Серёжа, прикрыв бёдра полотенцем, остановился перед ней, заложив скрещённые на затылке пальцы. Будто долгую разлуку дня утолял тихо длящимся созерцанием, – и отвёл глаза.

Вася купаться не стал, спросил угрюмо:

– Мы успеем на танцы?

– Не знаю… «Плечом взрезая синь, безумствуя на воле»… – бежали узкими тропинками теперь вверх, сокращая «серпантину».

– Твои мудрёные «сократы» нас могут сбить с пути…

– Тогда станем все любителями клуба «железной логики». Куда показывает палка? – потешался Сергей.

– Бежим! – командовал Егор.

Ия осторожно коснулась пальцами локтевого сгиба у Серёжи, не спеши. Разве мало того, что я рядом? Звенели цикады....

– Выскочить бы от звона к звёздам! – прокричал Василий.

В одиннадцать часов танцы заканчивались. В бессмысленной и жуткой судороге суетились пары.

– Брат, давай через забор, – взял руководство Вася, сообразив, что Ия в походе с отроком своим только смута на душе.

– У меня неверные часы, сейчас половина. Вы подождёте? – спросил Сергей. – А хотите, можете идти…

Никольская смутилась, она тоже могла бы перелезть – тут просто. На днях все четверо сидели на заборе санатория и смотрели кино. Но там было темно.

– Мам, пошли отсюда!

– …Мы подождём у моря, – согласилась Ия. – Егор подремлет у меня на коленях.

– Ну, заяц, погоди! – пригрозил Василий. – Сам же хотел в поход!

– Брат, пошли отсюда! Молодому пора на отдых.

– Ты чуешь, брат, – покорно согласился Вася, оглядываясь на подсвеченный у моря сад в красных каннах и самшите, – ведь обезьяны были травоядными. А эти, видать, сырое мясо жрут!

Утомившись за день, они поднимались к своему «шатру». Ия просунула ладонь под локоть Сергея. Руки почти устали друг от друга, вдох и выдох. Вот и «шатёр».

Егор и Вася поспешили наверх. Сергей отстранил руку Никольской:

– Чур, не сердитесь на меня пожалуйста. Хотите знать, что сказал один известный поэта? «Бегство от проблем пола это ханжество».

– Это не проблема, – Никольская смутилась. – …Ты, Серёжа, ведь будущий конструктор тонких нанотехнологий?

– А что вас так интересует?! – насторожился он.

– …Как соединить тело, душу, судьбу, два разных века и разницу несоединимую? – Прохладой безмолвного «прости», лёгким бризом с моря, какими-то лекарствами повеяло от неё. – …Распался мир систем и правильных ответов. Где тот цемент, чтоб и дальше не рушить мир?

– Ищите. …Может мяты вам под подушку нарвать?

10.

Ия лежала тихо, прислушиваясь. Над полуостровом качался тихий шёпот-перезвон. Вдали пели собаки, гах-ах-аа… – не мешая сверчкам, давая складной разноголосице насекомых заполнить дыхательные паузы, хаг-ах-оо… обнажая в отличной проводимости самого крайнего звука целебный воздух степей и моря.

– …Помню, – спросонок буркнул Вася, – в прошлом году я спал в Ялте на клумбе, стало холодно, сорвал попону с «Москвича» и ей укрылся.

Ия вытащила из-под головы шерстяную кофту и укрыла Васю. Надо бы и ей заснуть. Но сон не шёл. «Молод тот, кто не жил», – сказал один из мудрецов. Оставались белые кофточки, неношеные туфли. Такого дня, чтобы их надеть, уже не будет. Где взять у мира нерастраченности? Вот и Серёжа почти старше Ии.

…Был у Никольской муж, физик по образованию, курил трубку, носил академическую бороду. В первые месяцы их жизни Анатолий сидел перед телевизором, чистил картошку, смотрел мультики и смеялся как ребёнок.

Потом неожиданно для Ии заупрямился на том, что «каталог по микросхемам ему дороже любой классики» и включал телевизор. «Зачем тебе эта чепуха?» – «Интересно наблюдать, это самое… за людской глупостью, примитивом и пошлой режиссурой», – отвечал Анатолий, попыхивая трубкой.

Иногда к ним в институт приглашали лектора. Молодая женщина, разложив богатейший веер высоких мнений, умела повернуть поиски великих умов наиболее острым углом к современности. «Пойдём!» – каждый раз приглашала мужа. Лекции оставались той горелкой, на которой разгоралась жарким пламенем внутренняя невысказанная жизнь Никольской. Если она не была связана лабораторным опытом, спускалась в зал. Вечером сбивчиво пыталась пересказать мужу, как оставить случайное необязательное счастье поэзии жизни, и строить жизнь сознательно в строгости праведника.

«Это самое… зачем мне тогда твоя классика?» – отмахивался Анатолий, приваривая очередной микроблок.

Анатолий был талантливым инженером, увлекался всевозможными железками, любил всё разбирать, собирать, но не бескорыстно. Попал в неприятную историю, подписался о невыезде, дело отдали в прокуратуру. Он долго напускал туману: «Это самое… да плыви она, железка ржавая!» «То-ля, успокойся, теперь уж ты не властен над ходом событий. Ходи на работу и жди, что о тебе решат». «Почему не властен? Это самое… разве я не мужчина?» – и трубку теперь изо рта не вынимал. Трубка, что соломина поверх течения, держась за которую он поплыл. Теперь остыть к нему Ия не имела права: «То-ля, буду носить тебе кроликов, бананы, – мука была так шутить. – Попроси, чтобы тебя поближе к дому посадили».

Оказалось пока не за левые дела. Случай был проще. У его отца остался от войны браунинг. Отец умер. Браунинг нашли у Анатолия на работе в письменном столе. За хранение незарегистрированного оружия полагался год условно.

Однако иметь судимость, считал Анатолий, любую, хоть какую, для порядочного человека, который пострадал за свою любовь к технике, – это позор. «Это самое… значит, если что, прибавят этот срок и новый». – «Что?! – недопоняла Ия. – Ты собираешься получать новый срок?» – «Лучше бы их вообще не было. Имею я, так сказать, право свободного человека заработать на своём таланте?»