Текст книги "Одинокий мотив над пропастью"

Время тянулось непонятно долго.

«Когда же суд?» – спрашивала Ия. – «От суда отказался». – «Как?!» – «Ещё раз повторяю, разве я не мужчина постоять за себя? – и расчесал гребешком бороду. – Дело выбросили в мусорную корзину, это самое… Твой мужик цел и невредим», – он попытался притянуть её к себе. «Подожди, …каким образом?» – не верила Ия. – «Каким, каким?! Уровень сознания трёхлетнего ребёнка. Всё уладил – честь дороже, так сказать, и впредь буду умненьким». Она отстранилась от его рук: «На это, между прочим, тоже есть статья! Посолидней первой».

«Слушай сюда, таких дур баб поискать надо! Это самое… оторвать бы тебе голову, так сказать, а оставить кое-что посущественней. …Я тебе за неделю в два раза больше принесу». Она резко повернулась и всем средоточием невысказанных мук вожгла ему в лицо: «Больше ко мне не прикасайся!»

С этого момента, не прожив и трёх лет, они всё более отдалялись друг от друга. Раз в месяц клал ей на кухонный стол, как человек благородный, двадцать пять процентов: «Это самое… так сказать».

Устав от пренебрежения к себе, подыскал вариант женщины более терпимой и сам подал на развод.

Ия не могла заснуть. Бесполезные мысли терзали её… Вспомнила, как приоткрыла однажды дверь в кабинет Гагиной показать результат очередного опыта; на кресле у неё сидел подросток в позе провинившегося, закрыв лицо руками. Голова мальчика была в облаке кудрей таких же светлых, как и у Гагиной. Сквозь жиденькую водолазку просвечивали худые лопатки. Наталья Юрьевна стояла у двери, молча требуя от парнишки что-то исполнить. Мальчик не спешил. И резкая просьба: «Никольская, закройте дверь с той стороны!»

По институту стали ходить слухи. Но из-за этой случайно приоткрывшейся тайны Никольская стала испытывать со стороны Гагиной желание не заметить её научный поиск, оставить реактивы для других, не помочь с дополнительным штатом лаборантов.

Через неделю опять на работу. «Как отдохнули?» – спросит Наталья Юрьевна. «Прекрасно», – ответит Никольская. – Не каждому положен отдых в пансионате с излишками удобств. …Увы, вышколенную, хорошо одетую даму выбирают в президиум; Гагина заботится о согражданах, об их научной работе, – на трибуне такой женщине всё можно простить. …На весы кладётся вклад Гагиной в дело преуспеяния… – слипшаяся мысль Ии стала в тупик, – «пре-ус-певания общества, сулящего жизнь в глубинах космоса». А на земле? …На этой чаше весов судьба заморыша, ещё не выросшего человеком… Какой он всё-таки жалкий, растоптанный, – подумала Ия.

Вася спал крепким сном. Рядом, прижавшись к ней, сопел Егор. Серёжа лежал так тихо, будто в палатке его и не было. Он не спал. Ия вытащила у себя из-под спины камешек:

– Спи, Серёжа, – как бы выводя его из тайника на свет. Так она говорила Егору, наблюдавшему за ней, когда ей приходилось работать при свете настольной лампы.

– Ия, – тихо окликнул её Сергей, не добавив отчества, – расскажите о себе… – Она вдруг улыбнулась в потёмках на это «Ия» с таким спокойным светом на душе. И Серёжа неожиданно уснул. Дышал ровно почти неслышно, будто продолжал прислушиваться.

Ночь кончилась быстро. Над головой было светло, как днём. Вдруг Ия услышала странные звуки:

– Та-та, тара, ни-ра-а-а…

– Ты, брат, никак рехнулся, – просыпаясь, молвил Вася.

– Эх, братцы, мне снилась музыка, совсем не твоя, другая, странная. Слушай, брат, – Серёжа пел взахлёб севшим со сна голосом, будто продирался сквозь джунгли, узнавал провисшие над ним лианы и дирижировал размашисто рукой. – Знал бы я нотную грамоту, мог записать её со всеми каденциями и переходами. Кстати, шо це за слово? Оно мне тоже приснилось, – и продолжил петь.

– Действительно диковина, – признался Вася. – Что-то вроде органной сюиты.

Сергей пел обессиленный видением, будто от него ускользал клад, в котором узрел все драгоценности. Догоняя памятью внезапный дар, пел по наитию, …и не мог удержать красоту мелодии, «одиноко парившей над пропастью, момент такой возвышенности, что кровь отлила от лица». Утратив голос на тихой ноте, умолк. От безмолвного исчезновения нераскрытой тайны, от потери звука хотелось плакать.

На горе под оранжевой крышей смеялись с таким чистосердечием, что закачалась их палатка.

– Я не знаю, как пишутся стихи, картины – грустно молвил Серёжа – но мне открылся потрясающий секрет «Доктора Фауста», которого читал зимой.

Позавтракали молоком, булочками и отправились на пляж.

Поздно вечером, когда возвращались с моря, произошло непредвиденное обстоятельство: почти рядом с ними за бугром проступила в сумерках другая палатка. Егор обнаружил под кустом два мотоцикла. Серёжа дал знак молчать. Добрались до своего места. В темноте все вещи в палатке вроде были целы… И тут увидели, как на фоне ночного неба к ним приближались две крупных мужских фигуры. Ия нырнула в палатку за гребешком.

– Добрый вечер. Кто там у вас ещё?! – грубовато спросил один из них и решительно отдёрнул полог.

Безмятежная Никольская явилась перед ними.

– Женщина! – обрадовались оба. Но Серёжа мгновенно загородил Никольскую.

– Здрасьте! – вынырнул Егор.

Вася задвинул его в темноту.

– Добрый вечер! – сразу откликнулись два незнакомых мужчины. Серёжа мигнул щупленькому Васе, чтобы тот стал к нему поближе.

Мотоциклисты, не обращая внимания на парней, обратились к женщине:

– Мы от Керчи с рыбалки ехали, разбили палатку, а вашей фазенды за горой и не заметили. Вы уж извините, помешали отдыхать. Но когда рядом слабый пол, это надёжней… Женщина с ребёнком – порядок обеспечен! Спокойной ночи, пацаны. – Оба громилы нежно осклабились, пожали Серёже, Васе руки. – Приходите за рыбкой, – и ушли за бугор, облегчённо смеясь в темноте.

Ночью Никольской приснилось, что она бежит впереди двух рослых мужчин, боясь не успеть, где ходит над живыми людьми земля. Схватила лопату, принялась отчаянно рыть… И увидела возле себя множество народу. Тех, кто копал рядом, стали расстреливать… Проснулась в холодном поту и услышала треск мотоциклов, – рыбаки уехали.

Поход подходил к концу. Егор с Ией уезжали раньше братьев. Ждали катера. Серёжа стоял за билетами для Ии. Первый раз он встал в очередь, когда надо было спешить. «Да возьми же, наконец, без очереди!» – взмолились её глаза – могли пропасть билеты на поезд. Серёжа принёс талончики, когда катер отошёл! Оказалось, это был не тот катер.

Подошёл другой катер. Сергей неожиданно притянул к себе Никольскую за локоть и поцеловал у самых губ. Не успела Ия опомниться, Вася повторил Серёжину дерзость.

Люди двинулись по трапу. Вещи Никольской стали теперь вдвое тяжелей – обрели нормальный земной вес. Ия и Егор сели на лавку. …Ия задремала: собирала во сне пинцетом обледенелые цветы с куста, сорвала куст и как платок накинула себе на обожжённые плечи…

11.

Антонина на работе уставала от жары, от бестолкового перемещения по разным концам города, а то и просто от обилия ненужных бумаг. Когда шла ночами по постам, охранники будили друг друга телефонными звонками: «Никаноровна идёт!» Но старая вахтёр бабуня, иначе Буня, утверждала, что без работы жить не может, успевала засыпать до прихода Антонины. «Ну что тебе дома не спится?» – уговаривали бабуню бросить работу. «Разве дома дадут поспать?»

Со своим шофером Антонина рассорилась окоечательно. Приходила домой, включала телевизор и всё плотнее вжималась в мягкую спинку дивана. Любила смотреть Чехова, Островского, что-либо героическое. Два чёрных глаза отражают свет …всё слабее. …Убавить громкость, изменить тембр, переключить программу… Свои холмы, долины, реки стынут, всё порастает лесом и травою, снося течением… Господи, да где же мои мальчики? – всплывает от дрёмы её сознание.

Опять снилась война, которой не видела – погони, расстрелы. Антонина открыла глаза. Мелькали голубые волны пустого телевизора. В темноте летал комар. Вынула штепсель из розетки и встала.

Зрение остановилось на пакете с документами. Вечером у отца опять был сердечный приступ. Антонина искала рецепт в его письменном столе и натолкнулась на несколько пожелтелых листков, заколотых скрепкой: «Убит я шальною пулей…» – почерк отца с черновыми вариантами стихотворных мук.

В пакете лежали бумаги отца с тяжбами сорокалетней давности: «Двое солдат, охраняя склады, самовольно ушли с поста. Учитывая молодость солдат, посоветовавшись с замполитом, решили их под суд не отдавать. Перед строем солдат и сержантов они раскаялись в проступке, обещали службой доказать, что они не пропащие люди».

Вчитываясь в документы, Антонине становилось ясным, что от родственников солдата Распопов получил взятку, поэтому следствие

не имело дальнейшего хода! Гуманность отца получалась тут не причём. Во взятке был замешан ещё один офицер. Но Распопов ему пригрозил: «Будешь поднимать шум – мы тебя, губошлёпа, отдадим под суд военного трибунала». И последнюю бумагу дочитала Антонина: «Должность, дела и всё хозяйство сдал по акту новому начальнику». В этот год они перебрались в Крым.

Антонина надела халат, вошла в комнату, – отец дышал слегка похрапывая. «Галюся, ты?» – окликнул её спросонок. Положила пакет в стол, пошла на кухню. Чайник был горячий, – мать легла недавно. «Где же мои мальчики?» На работу отправилась с головной болью.

…Егор взбежал на четвёртый этаж. Радостно залаял Жулька.

– Галя, кто пришёл? …Попроси, чтобы Егор сходил вниз за газетами, там, наверное, много скопилось.

– Третий день не вынимаем – …а, нам всё некогда. Опять к Нике скорая приезжала. …Ия, идите пить чай и кормите сына. – Ушла в уголок за шкафом и закурила. Ия к ней пришла:

– Гвоздики… это вам с плантации – поставила цветы на стол.

…Как там, как тот мир? – вопрошали ожившие глаза.

Тем временем Никанор Карпович читал письмо, которое принёс Егор. Писал старый сослуживец: «Второй месяц лежу в госпитале – барахлит мотор, запичкали таблетками… А у тебя какой анализ… последних событий на Востоке? Да, знаешь, кого я здесь встретил? Распопова. В чине генерал-майора в отставке. Лежит в отдельной палате. Всех ласкает на «ты». Меня узнал сразу. Я руки не подал».

– Посмотрите, мы его не ловили, – приставал к деду Егор. – Он сам к нам пришёл.

– Деточка, разве я увижу твою букашку? – Взял его ладонь, стараясь завладеть и второй рукой мальчика. – Хочешь, Егорушка, расскажу, как получил первый в своей жизни орден Красного Знамени? Был я такой же, как теперь наш Серёжа. Видел бронепоезда? Так вот, поезд шёл на передовую. Вдруг взрывом снаряда был разбит путь. Все выскочили из вагонов. Кое-кто из командиров струсил и убежал в лес. Я скомандовал: «Стро-ойсь, всем слушать меня!» А был я тогда никто, и никаких полномочий. Не растерялся. Так я стал командиром.

Егор осторожно забрал от деда свои ладони, положил в карман коробочку с жуком.

– Расскажу ещё случай. …Вижу, прямо на меня мчит без седока взмыленная лошадь. Поравнялась со мной, тут-то я и увидел нашего связного – за бок лошади спрятался, лёгкий, худенький, как ты, пуля его и не достала. Необходимые сведения привёз с передовой. Нам вместе ордена вручали.

– А где же остальная молодёжь? – спросила Галина Владимировна,

– На пару дней захотели остаться там.

– Р-р, д-дяф! – подтвердил пёс и подставил хозяйке бок фасолью.

Взяла собачку на руки, цепко глянув на Ию янтарно-карим взглядом:

– Хотите кролика? Я знаю, вы любите – я вкусно изготовила.

– Спасибо. Если позволите, я возьму его завтра в дорогу.

– …Ия, когда-то я мечтала о достойной дочери, о разумных внуках. – Пускай все строят большой мир, застроят небоскрёбами космос. Но если они остаются там жить, и есть, и спать, – то в земном доме они квартиранты! Увы, я была слишком ревностным другом семьи, – и придвинула к себе пустой коробок. – …А что вы думаете, я тоже на фронт сбежала! Всю войну на донорском пункте… Так и научилась курить, чтобы не заснуть на дежурствах.

Антонина, не выдержав, вошла в кухню:

– Я с ума схожу, где мои мальчики? Вдруг утонут, …не на что доехать!

– Утонут потому, что нет денег вернуться домой? – Галя не была лишена юмора.

– Попадут в шторм. Погода к дождю…

– Ничего с твоими мальчиками не случится, – и закашлялась.

– Когда мама кашляет, у меня вся грудь болит, – высказалось то, что стало пугать Антонину всё больше. …Почему не приехали вместе?

– Серёжа с Васей решили немного отдохнуть от нас.

Услышав голос Никольской, Ника отправился на кухню, хлопая задниками тапочек.

– Что тут у вас, развесёлые гулянья да посиделки?

– Ника, тебе нельзя вставать.

– Й-ех, молодой, посиди со мной, – вытащил платок, утёр им лоб и присел на стул. – Наших-то молодых и дома не видно. …Потому что вы все ещё дети и у вас есть Мать! Тоня, наша горлица – тоже большая девочка.

– Папа, лучше скажи, почему у нас в городе грязь? Один умник в тресте всё подсиживал управляющего, что тот мирволит пьяницам, убирает через день, не выполняет план. Управляющего сняли! Умник занял его место, стал воспитывать, вразумлять, не закрывать наряды, а дело стоит и грязь кругом.

Никанор Карпович болезненно сморщился.

– Ника, тебе пора в постель! Иди, я принесу молоко.

– Мама, везде ты проявляешь власть, – уныло заметила Антонина.

– Иду, Галюся, иду, – мелкими хлопающими шажками Ника отмерял путь назад, в свою комнату. – Ещё один день прожит – будем побеждать!

Антонина проводила отца сочувственным взглядом. Перед ней уже вертелся пёс, деликатно спрашивая выпуклыми глазами: «Гулять?» Егору Жульку не доверяли.

– Пошли! – сообразительный чудак летел за Ией на ушах, как на крыльях.

12.

Ия с Егором уехали рано. Галина Владимировна хорошо выспалась и решила к приезду мальчиков убрать квартиру. Жулька, посмотрев вопросительно на Антонину, стал ходить за Галей следом, скучный и молчаливый.

– Ну, что ты хочешь? Ведь ты же сыт – и молочка дала и косточку мясную. А это уж я не знаю, сходи на балконе, я уберу.

Но Жулька продолжал обидчиво следовать за ней, бестолково цокая коготками об пол. Антонина встала не в духе, к ней лучше не подходить. Галя что-то делала тряпкой на окне, поливала цветы, понуро плёлся за ней на кухню. Антонина присела к столу:

– Васе в поход ходить не следовало! Ему надо поступать в этом году в институт.

– С таким аттестатом и без трудового стажа?

– У Бузыкиных Колька поступил, а ведь хуже Васи учился. …Сумели дать. – Тоня смотрела в пол. – Знаешь, сколько летом за комнату берут?

– Если ты поедешь к моим друзьям в Москву, тоже будешь платить?

– Зачем в Москву? Можно по Золотому кольцу, в круиз по Тихому океану, в Индию.

Галина Владимировна продолжала чистить овощи.

– Прости, мама! Это я так… – Что-то тяжёлое последнее время легло Антонине на грудь. Начал опять сниться Игорь Бик, как они с мамой надеялись его спасти… Позавтракала, надела служебную форму, очистив на ней все пылинки, и ушла до вечера.

Галина Владимировна закончила делать обед, убрала квартиру, хотела прилечь. И обнаружила, что Жулька, сводя с ней счёты, напачкал в постель.

Она переменила простыни, большое бельё собрала в прачечную, вымылась, вышла из ванной, и тут стены стали уплывать от неё. …Где-то она барахталась, чувство непознанного страха оглушало пустотой. Откуда-то с потолка лизнул в лицо Жулька. Хотела крикнуть, но пёс молчал, не лаял. «Ника, лежи. Сейчас я встану»… Уплывали стены, головокружительно и к катастрофе нёс её корабль, тело уже не принадлежало ей. Оставалось выродиться из утробы дома на волю. «Галя…» – знакомый голос позвал её.

Попыталась встать. На неё качнулся прямоугольник зеркала, тело покрылось испариной. «Галюся! Где мой валидол? Галя? …Я нашёл, нашёл!» – И снова перевёртывалось всё вокруг: полы, двери, окна – не могла выломиться из этих стен – «роды» шли неправильно.

Галина Владимировна поднялась, задышала глубоко и сильно и доплелась до кровати, как слепой по чёрному лесу, где мерещилось за шкафом окно в потухавшее небо.

Под окном тоскливо и навзрыд затоковала дикая голубка-горлица: «Гук-куу, гук-ку-у-у», – звук бился от одной стены к другой, птичка причитала со всхлипом «гук-куу, ку-уу», – пытаясь не выдать рыдания в грустном пении…

Серёжа с Васей возвращались в сумерках. Поднялись на свой этаж, бросив спальники в коридоре. Серёжа, предчувствуя что-то не ладное, сразу подошёл к бабушке. Поджав ноги, уткнувшись лбом в подушку, будто подстреленный и не вылинявший к зиме заяц, лежала Галя. «Ба, тебе плохо?» – «Силы оставляют» – вымучила ответ.

Серёжа осторожно присел на кровать, озадаченно прижал к небритой губе палец. Знал, если он ляжет рядом, как в детстве, то пройдёт страх; бабушка будет дышать, сопеть, на фоне окна подниматься и опускаться её плечо… А там, дай Бог, и пройдёт, потому что …в это же поверить нельзя.

«Ба, ты спишь?!» – всполошился Серёжа. – «…Вася где?» – «Моется. …Устал я чего-то». – «Это от солнца…» Серёжа тихо прилёг, отставив на полу босую ногу, положил руку под голову, стараясь совпасть с коротким дыханием бабушки:

– Ба, мы были там, где с тобой когда-то ездили. …Представь, что ты лежишь на берегу моря. Граница между морем и небом становится как бы размытой… Оранжевый свет входит в каждый твой мускул, изживает страх. Морские волны растворяют тяжёлые мысли. Дыхание – замедленное, лёгкое. Становишься невесомой, купаясь в облаках, в солнечном свете. Понятие времени и пространства исчезает совсем. И ты исцеляешься. – …Сергей всполошился.

– Не сплю, – голос комнатный тихий. – Протяни таблетку.

– Где?! …Нашёл, – дал ей запить, опустился рядом. Быть сейчас с бабушкой, так спокойней, и можно думать о своём. …Прижал к себе локоть Ии, задумался… До получения диплома оставалось полгода – и еду в Москву! …Нет, главное, не думать и не думать. Этот расчёт, выдержка была самому себе похвальна… Только всё «укрепление» вновь смывало и заболачивало внутри непроходимой тоской.

– Бабушка скажи, «шара» – это детство?

– У «шары» логика далеко идущая.

– Знаю! …Но, не затрагивая интересов других, прожить нельзя.

– Откуда у тебя такое убеждение?

– Ёлки-моталки, ба, да ты совсем уже здоровая! – …Но нельзя быть в жизни мямлей. …А она всего боится.

– Разумеется…

– Предположим, я забыл свою «шару». Дыши глубже. Через полгода кончаю институт вычислительной техники. …Если я задумаю всерьёз?

– Всерьёз, ведь это надолго…

Оба молчали. Серёжа почувствовал страшную усталость, начал засыпать, произносил механически. – …Брат поедет со мной, нужны лаборанты… Создадим ансамбль… Ба, могу я управлять своей психикой?…

Галина Владимировна имела религиозный опыт – управлять собой и своим сознанием помогал им раньше Всевышний. Но не стала грузить внука. Потихоньку выбралась из кровати, подтянула шнурки на тёмных ещё не вылинявших косичках и поплелась в кухню. Там всё творилось вверх дном. Вася ужинал широко улыбаясь.

13.

Ия вернулась в Москву, засела опять в свою чашку Петри, поставила новый опыт, который пригрезился в поезде, затем на разных штаммах.

– Как отдохнули? – обласкала её в коридоре Гагина.

– Отлично.

– Вот видите… А мы ждём со дня на день в институте перемен. – Наталья Юрьевна с вопросительной полуулыбкой заглянула Никольской в лицо. – Надеюсь, не будете отрицать, что я всегда была ваша союзница. Реактивы импортные достала. И впредь можете рассчитывать на мою поддержку.

– Да, конечно… – понимая, что утончённо-ласковую наглость разоблачить она не в силах.

Реактивы были на этот раз качественными, коллектор исправлен. Ия Петровна становилась всё суше и молчаливей. Стылый взгляд на похудевшем лице приобрёл стойкое выражение ясности, слегка затронув полукружье морщинок над бровью. Так расходятся круги по воде, ширя в пространстве ход найденных мыслей… Выстроить систему, временно отсечь вытекающие отсюда боковые дорожки и оформить.

Никольская, очистив свою работу от шелухи неудач, предложит её научному совету в чистом виде, не претендуя на Истину в последней инстанции. Но всё же надеется сделать тех, кто посыпает листья ДДТ, более отзывчивыми на её правоту. Они могут стать её союзниками. Да потому, простите, что главное чую – ось земли, как всё должно вертеться и в небе, и в научной среде. А Гагина… пусть будет в моём проекте главнее главной!

Так хотелось всем верить, уступать, поделиться хотя бы краюхой удачи. Да, что там краюхой – всем опытом целиком, – как хлебом насущным в единой научной среде. Забирайте всё! Я давно готова – пусть безымянный подвиг будет полезен людям. Испуг Надежды Микроскоповны перед бесповоротными авторитетами закончится, и Никольская спокойно отойдёт в сторонку. Но жить нам придётся теперь в глубинах Космоса! – …И вдруг растерянно улыбнулась. Собственная мысль загнала Никольскую в тупик.

Разве там… больше некому жить? Никольская вдруг обнаружила истинную цену своему многотрудному, порой самолюбивому натиску. Оставь! Оставь это! «Кровь отливает от лица. И за ним по пятам последует боязливое самоуничижение, робкий испуг перед тем, что могло такое совершиться». Прости меня, «Доктор Фауст», разумея со вздохом, что роль подсобная так и останется написанной на роду её бедой.

В институте началась очередная кампания, проводимая буквоедами, а то и недобросовестными, мало знающими людьми, – менялись ставки, зачёркивалась тематика, расформировывались лаборатории. Гагина понимала, что Никольская вытянула воз, который был под силу почти целому коллективу. Если Никольская начнёт трепыхаться, доказывать мою несостоятельность, как руководителя, ссылаясь на свою капитальную работу; ведь ни в какие параграфы задним числом это теперь не вставишь.

После обеда Гагина вызвала Никольскую к себе:

– Ия Петровна, – начала таким тоном, будто ей предстоял строгий выговор, – защищаться вам в институте у нас не удастся… да и нет смысла.

У Никольской всё оборвалось внутри.

– Диссертация ваша может выйти на докторскую, – вынуждена была сообщить Гагина, – но надо избрать тактику. Я нашла тот учёный совет, где заинтересовались вашей темой. Должны быть благодарны, что я забочусь о вас! – упрёк с оттенком угрозы прозвучал в голосе, не терпящем возражений.

– Как?! – удивилась Никольская.

– На днях будем оформлять переводом. Тот коллектив оценит вашу работу по заслугам.

Никольская вспыхнула и запнулась, не ожидая такого поворота событий:

– Благодарю…

– Вы без меня и хлопотать об этом не стали бы, – мягко напирала Гагина, стараясь закончить трудную роль.

– А… разумеется, – Никольская выходила из оцепенения. Она проработала здесь шестнадцать лет, теперь ей указали на дверь. С удивлением смотрела на Гагину, проигрывая в голове своё отступление: …если бы ты помог мне на защите, оградил бы на учёном совете от срывов, доказал бы мудрецам, которые нахватали степеней, фундаментальность моих разработок. И, наконец, если бы ты… умел держать спину прямо!

– Понадобится помощь, заходите, звоните, не забывайте нас. – Гагина говорила так, будто заявление Никольской уже лежало на столе. – Успехов! – и протянула руку, стараясь улыбнуться открытой улыбкой.

– Я подумаю! – Никольская руки не подала и быстро вышла.

Подаст заявление, или нет? – с тревогой размышляла Гагина. – Захочет ли трепать себе на защите нервы, перелопатить эту махину учёных предвзятостей? Поддержки у неё маловато. Пётр, голова прекрасная, но он стал пить. – Тем не менее, интерес к нему Гагиной был ревнивым, и лучше бы Никольской тут не возникать совсем. – Но если Никольская останется здесь, да ещё защитится… учёный совет её поддержит, что вполне возможно, тема перспективная, большая. – Гагина поиграла пальцами по изнанке стола, понимая, что место, на котором она так твёрдо сидит, основательно покачнётся. – Эта бабёнка Никольская – размышляла Гагина – сучка себе на уме. – Наталья Юрьевна встала к вешалке, взяла жакет и знобко накинула себе на плечи, пугаясь предстоящих перемен.

14.

Ещё одна проблема навалилась на Никольскую. Егор опять стал болеть ангинами. Поехать летом в Крым едва ли удастся. И она решила удалить Егору гланды, как советовали врачи.

Небольшая операция у Егора по удалению гланд прошла удачно. Он выздоравливал. Ия ходила к нему в корпус через соседнее отделение, сокращая путь, и пару раз обратила внимание на мальчика, худенький, светлое облако пышных волос… Ох! – какой-то испуг накатил на неё. И отделение, кстати, было неврологическим. Мальчик оставил душную палату, сидел у окна, что-то мастерил.

Никольская, пользуясь тем, что дверь была не заперта, проскользнула мимо. Неприятное чувство досады не давало покоя… Она решительно повернулась, но подошла неуверенно:

– Мальчик, как твоя фамилия?

Он поднял на неё глаза, в которых затерялась надежда, и ответил растерянно:

– Гагин, Константин Гагин…

Всё! Ия поняла, что совершила ошибку – надо было не спрашивать! Она вынула все продукты, что несла Егору, стала отдавать Косте.

– Что вы! – растерялся мальчик. – Я не знаю… не знаю, как вас звать. – Он зарделся, стал складывать все свёртки Никольской обратно в сумку.

– Не возьмёшь?

– Зачем? …Что вам от меня, собственно говоря, нужно?! – спросил грубовато Костя.

– Прости, – сообразила Никольская и ушла.

Мальчик ошеломлённо смотрел вслед. Больше по той половине Ия старалась не ходить. И всё же… надеясь на мёртвый час, ещё раз проскользнула по неврологическому отделению:

– Скажите, Гагин Костя интернатский?

– Здесь ходить нельзя! У нас тут много интернатских. А вам зачем? – насторожилась медсестра.

Никольской хотелось узнать, чем он болен. Но медсестра ушла в ординаторскую.

– …Простите, я тогда вёл себя крайне отрицательно.

Никольская внутренне ахнула…

– Почему вы меня тогда окликнули? – Костя вглядывался в неё, и опять в глазах мальчика ёкнула надежда.

Глядя не его неопрятную курточку, у которой были оторваны почти все пуговицы, Ия промолчала почти враждебно.

– Сначала я отвечу на ваши вопросы, – предупредил её Костя, невольно обирая пальцами курточку. – Потом вы будете отвечать на мои. Почему я здесь? А я «УО» – умственно отсталый, – показал пальцами на висок и нагловато осклабился. – У меня двойки по математике, по литературе, по русскому. …Разъяснил? Теперь моя очередь спрашивать. – Костя на время замолк. – …Все сговорились, чтоб я ничего ни у кого не спрашивал! Хорошо, не буду, не буду, – речь становилась отрывистой. – Обещаю быть примерным деткой Костей Гагиным и стараться получать пятёрки …которые мне не нужны! Но когда-нибудь сам раскрою тайну, которую почти узнал.

– Не надо, Костя. Зачем?

– Вот видите. И вы со всеми заодно. А это …нечестно, останавливать меня, а потом молчать, когда человек хочет знать то, что принадлежит ему по праву! У меня тоже паспорт скоро будет!

– У тебя ещё не скоро…

– Через три года… – быстро почесал висок – и я свободен!

– От чего ты свободен?

– От детства! Послушайте, мне пришла в голову идея. Если вы хотите со мной познакомиться, вы должны назвать себя.

– Меня зовут Ия Петровна.

– А дальше… Фамилия!? – строго потребовал Костя.

– Никольская. Зачем тебе?

– Хочу быть следователем по делам уголовным. Вы тут к кому ходите? И вообще зачем …туда-сюда мелькаете?

– К сыну, – проронила Никольская.

– Понятно. Можете идти! – и глянул на неё недоверчивым взглядом, когда не могут выяснить личность.

– Ничего, я не спешу… – Ия спешила.

– Так вот я раскрою вам тайну. – …Медсестра открыла дверь, прислушалась к ним и опять закрыла. Костя продолжил. – У меня тоже есть мать живая, красивая. Почти как вы. Я её нашёл! Не стал звонить домой. Пошёл к ней сразу на работу, – возбуждённый поток слов нарастал. – Имел ведь я право познакомиться со своей, не принадлежащей мне матерью?

– Возможно, – неопределённо ответила Ия, пытаясь медлительной интонацией притормозить стремительную речь, чувствуя почти панический страх перед парнишкой. И снова обратила внимание на пуговицу, что осталась на курточке одна. Остальные были грубо вырваны с тканью.

– У моей матери кабинет, как у начальника, – продолжал Костя спокойнее и тише, боясь быть услышанным медсестрой. Посмотрел на унылое лицо Ии, и добавил совсем медленно. – Приняла меня хорошо. Сидели, разговаривали около часу.

Ия вспомнила ту сцену, на которую нечаянно напоролась. Такой визит целый час тянуться не мог.

– …Не помню, может быть меньше, – тревожась её правдивого взгляда. – Вот карандаш мне подарила. – У него стали гореть щёки. Поспешил вытащить автоматический карандаш. – Я взял не навсегда, попросил дать на время…

– Почему у тебя все пуговицы оторваны? – Никольская тоскливо глянула на часы. Костя проследил её взгляд:

– Пуговицы-то? Мне ребята оторвали. Они проскакивают в автомат с газировкой. А запасную на лоскутке я уже сам пропил. Надо сюда какие-нибудь другие…

– Я принесу… – пообещала Никольская, прикрыв мучительно глаза.

Мальчик вспыхнул в порыве благодарности. А Никольской захотелось поскорей уйти, вернее, убежать от всего этого…

– Ия Петровна, хотите, я подарю вам слона из пластилина? Только у меня коробочки нет. Куда ложить будете?

Резанул неправильный оборот речи. Она глянула на часы.

– Не бойтесь, слон вам понравится. Он всем нравится… – пытаясь её удержать.

– Костя, я принесу из дома коробочку и тогда возьму, – до боли вжав ногти в мягкую плоть ладони. Кинула ему фальшиво-ласковое, – ну, пока, – и поспешила в палату к сыну.

В следующий раз, навестив сына, Ия Петровна прошла на другую половину корпуса, принесла Косте коробочку для слона, немного фруктов, набор хороших пуговиц, не понимая одного, что даже мелкие уступки нельзя делать.

Кости в коридоре не было. Заглянула в палату. Спросила нянечку. Та с подозрением осмотрела Никольскую:

– Костя Гагин выписался.

Никольской показалось, что няня чего-то недоговаривает.

– А почему на окне целый выводок слонов? Костя лепил? – спросила с облегчением, что Костю больше не увидит.

– То дети. Такой командир над малышнёй: «Слушать всем меня! Нужно лепить слонов: индийских, африканских, русских. Значит, чтоб счастье пришло, как японские дети журавликов лепят. …Говорит, что мать его учёная в институте преподаёт. …Ясное дело, мать гулящая – умолкнув, изучала Никольскую. – Вы кто ему будете? – решительно спросила нянечка, внимательно присмотревшись к ней, и сняла со шкафа коробочку для лекарств. – Константин сказал, если его будут спрашивать, просил передать. Он из шестого интерната. Хотите его увидеть?

– Нет, спасибо.

Няня шумно поставила коробку опять на шкаф:

– На всех больных, мамаша, жалости не хватит! …Я вам, матушка, такую широкую информацию не обязана давать – намекнув на что-то – …даже если это собственный.

Никольская пошла одеваться. Передумала, поднялась опять наверх:

– Это детям, – передала няне пакет, попросила назад Костину коробку. Оделась, вышла на улицу и обнаружила в пальто конфету, которую хотела отдать нянечке…