Текст книги "ЗИС ИС МАЙ ЛАЙФ. Книга вторая"

…ничего, кроме сердца, наполненного любовью…

БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ

Весла вспорхнули еще раз и опустились на борт легкой лодочки. С них падали серебристые капли, и там, где они соприкасались с водой, вспыхивали искорки, от которых еще долго шли круги. Водомерки плавно скользили между кувшинок, нарушая все законы физики. Течение реки в этом месте было спокойное, и мы решили сделать небольшую остановку именно здесь.

Я любила наши прогулки по воде, вдвоем в лодке. Наш город расположился на берегу реки Хопер, которая когда-то была настолько полноводной, что по ней ходили баржи, но от тех времен осталась лишь красивая набережная с причалом, которую теперь использовали как лодочную станцию. Говорили, что река сильно обмелела, но мне она казалась широкой, красивой и очень родной.

Ряды мостиков, к которым по обеим сторонам были привязаны лодки, были похожи на раскрытый веер. За небольшую плату, оставив в залог паспорт, можно было взять напрокат большую деревянную лодку или легкую пластиковую – на один час, на два или даже на целый день. В выходной день прогулки по реке пользовались спросом, было много желающих и приходилось долго ждать, когда же освободится лодка.

Мы с мамой умели хитрить – устраивали себе выходной и брали лодку напрокат среди недели. В это время мы могли выбрать любую понравившуюся нам лодку – зеленую, красную или голубую, деревянную или легкую пластиковую. Течение реки было не сильным, и мы уплывали вниз по ней. Постепенно исчезали дома, которые стояли по берегам реки, затем мы проплывали под железнодорожным мостом. В этом месте река раздваивалась, появлялся приток с еще более медленным течением, и мы оказывались в удивительном месте.

Приток был не очень глубоким, поэтому здесь не плавали моторные лодки, и это добавляло какой-то загадочности происходящему. Берега реки были пологие, покрытые кустарником, деревьями, которые чередовались с песчаными пляжами в обрамлении диких желтых ирисов и камыша. По обе стороны от нас было много желтых кувшинок, чьи венчики поднимались над водой чуть выше, чем глянцевые, темно-зеленые овальные листья. Они словно парили в небе, в белоснежных облаках, которые отражались в прозрачной воде.

Желтый пляж, желтые ирисы, желтые кувшинки и ярко-желтое солнце – так много солнца! У Клода Моне получилась бы прекрасная монохромная картина. Разве может этот удивительный пляж сравниться с каким-то там пляжем в одноименном фильме с Леонардо Ди Каприо?

Мы располагались на одном из таких пляжей. Активная жизнь птичьих семейств с нашим появлением притихала, но вскоре они про нас забывали, а мы были хорошими соседями, умели слушать – и вскоре к птицам присоединялись кузнечики и лягушки, и получался, в общем-то, очень веселый концерт.

Мы лежали и загорали на моем любимом желтом покрывале, которое так много со мной попутешествовало. Можно было смотреть на облака и птиц, которые кружили высоко в небе. Вот бы так полетать! Я тогда еще не ходила в школу и не знала всех тонкостей физики, поэтому была уверена, что человек может летать, просто никто пока не смог придумать для него правильные крылья. Над этим надо подумать.

Извечный вопрос «Почему люди не летают, как птицы?» не давал мне покоя. А пока я наслаждалась полетом птиц и жевала бутерброд. Он был очень вкусный: черный хлеб, сыр, свежий огурец и, конечно же, краковская колбаса. Сочетание этих продуктов, их запах всегда будет меня отправлять на наш пляж, безо всякой машины времени. По-моему, в нашем городе продавалась только краковская колбаса, да и она была дефицитом. Мы жили в нескольких домах от продуктового магазина с большой вывеской «ГАСТРОНОМ». Весть о том, что привезли колбасу, долетала до нашего двора мгновенно.

– Краковскую привезли! – кричал кто-то из соседей, и из подъездов выходили люди с авоськами, спеша в магазин за колечком ароматной колбасы.

Мой папа не любил эту колбасу, потому что из-за нее он меня однажды потерял, по-настоящему. Это было нашей с ним тайной. Он рассказал мне эту историю, когда я училась уже в начальной школе, а так я этого помнить не могла. Это было зимой, мне было года два.

У папы очень сильно болел зуб, но это был выходной, поликлиника не работала, и нужно было потерпеть до понедельника. Наша соседка сообщила, что привезли краковскую колбасу.

– Герман, сходи за колбасой, заодно погуляешь с Милой.

Так мама пыталась отвлечь папу от больного зуба.

Меня одели, завернули в пуховый платок и уложили в санки. Санки были обычные, папа не спеша шел впереди и вез санки за веревочку. Зимы были снежные, тротуары чистились редко и плохо. Зуб болел нестерпимо, папа шел, опустив голову, и пытался спрятать щеку в воротник.

– Молодой человек, вы что-то потеряли.

Папа не сразу понял, что это обращаются к нему. После следующего окрика он оглянулся и увидел пустые санки, а вдалеке валялось что-то черное. Этим чем-то была я. На небольшом повороте я выпала из санок в сугроб, но не издала ни звука, потому что крепко спала. Зуб перестал болеть моментально. Он подбежал ко мне и увидел, что я даже не проснулась, а спала себе крепким сном на морозном воздухе, в сугробе. Он положил меня опять в санки и вернулся домой, а маме сказал, что колбаса закончилась и ему не хватило. С тех самых пор мама постоянно удивлялась, почему это папа вдруг разлюбил краковскую. Она так и не узнала нашу тайну.

Однажды я решила вернуться к вопросу о возможности человека летать – с полной уверенностью, что человечеству здорово повезло, что именно я занялась этой проблемой.

В нашем городе жил настоящий волшебник, благодаря которому я и воплотила свою мечту в жизнь. На городском рынке по выходным дням продавал свои волшебные изделия дядюшка Чао. Его появление в нашем городе я и сейчас считаю чудом. По национальности он был китаец, достаточно неплохо говоривший по-русски. В Великую Отечественную войну он познакомился с девушкой, которую полюбил всей душой, они вместе воевали, вместе встретили Победу и вернулись в наш город уже женатыми людьми.

Так дядюшка Чао оказался в нашем городе. Он нашел себя в изготовлении игрушек для детей. Не думаю, что дядюшка Чао зарабатывал хорошие деньги, но он получал гораздо больше, чем все деньги мира – мы его любили. Игрушки он продавал на рынке. Его место никто не занимал, даже если в какой-то из дней его не было. Он всегда с улыбкой дарил какую-нибудь безделушку, и дети у его прилавка никогда не плакали, прося что-то купить.

Для всех детей города было огромным счастьем прийти к дядюшке Чао, чтобы хотя бы поглазеть на его шедевры. Это были складные фонарики, сделанные из папиросной бумаги и раскрашенные яркими красками, гирлянды, изображающие человечков, свистульки, копилки-свинки и собачки разных размеров, вертушки из блестящей бумаги на палочке, с которыми можно было бегать навстречу ветру, но самое главное – он продавал воздушных бумажных змеев. Они были прекрасны, хотя и недолговечны: это были драконы с длинными хвостами, рыбки, птицы, бабочки – они были раскрашены волшебными ультрамариновыми цветами. Оранжевый, желтый, зеленый, красный – все это буйство красок кружило голову. Вряд ли был хоть один змей, который не поднялся бы в воздух. Именно эти воздушные змеи и вдохновили меня на осуществление моей мечты.

В любом деле важно наличие соратников, а у меня они были. Однажды вечером, когда все были дома и смотрели новости, я объявила о своем решении сделать крылья.

Небольшая пауза – и папа сказал, что принесет деревянные рейки, а мама сказала, что принесет два листа картона, бабушка пообещала дать крепежный материал – атласные ленты. Их лица были очень серьезными, а как же иначе – на пороге-то мирового открытия!

Через пару дней я была обеспечена материалом и приступила к реализации своей мечты. Я положила листы картона на пол – они были обычного серого цвета – и легла между ними, раскинув руки, словно крылья.

Надо сделать какую-то особую форму для моих крыльев, именно в ней кроется секрет полета, в этом я была уверена. Контур на картоне получился не слишком правильной овальной формы, возможно, это и отличало мои крылья от крыльев птиц или летучих мышей, и, возможно, именно это поможет мне взлететь.

Надо укрепить конструкцию – я все-таки никогда не была худеньким ребенком, так что в ход пошли рейки и клей. У меня появились два крыла, отдаленно напоминающие своей формой яйца – гениальное конструкторское решение, а атласная лента красного цвета соединила воедино всю эту конструкцию. На крыльях в районе локтя и запястья я сделала дырки для ленты, с помощью которой решила закрепить мои бумажные крылья на руках. Я управилась за несколько дней, а затем решила, что пора испытать мое детище. Я взяла крылья под мышку и пошла к своей подруге через дорогу, к моей Ирине.

Ей понравились мои крылья и моя идея – она была настоящим другом и поддерживала меня во всех начинаниях. Мы начали думать, откуда лучше взлететь. Первой, конечно же, буду делать это я, ну а потом уже дам полетать Ирине. Решили прыгать с крыши ее дома. Он был частный и, надо сказать, не маленький, на чердак вела добротная деревянная лестница, а уже с чердака можно было выйти на крышу.

Ирина помогла мне закрепить крылья, и мы полезли на чердак. Сделать это с привязанной к рукам конструкцией было непросто. После нескольких попыток решили снять крылья и привязать их уже на чердаке. Бабушка Ирины была в доме и, думаю, не подозревала, что над ее головой творится история. На чердаке было темно и душно, но это не помешало нам водрузить крылья на нужное место.

Я стояла на краю крыши, не видя земли. Я видела небо и чувствовала, как ветер треплет мои крылья, словно торопя взлететь. Вот было бы здорово полететь в мой двор, потом к папе на работу, потом покружить над городом. У меня за спиной было два крыла, я парила… жаль, тогда я не знала про Малефисенту, в тот момент я точно была ею. И… я не прыгнула.

Как решение не прыгать с крыши, а прыгнуть с чего-то пониже пришло мне в голову – не знаю, может, инстинкт самосохранения, или я была неглупым ребенком, но я не прыгнула. Это было мое решение, вполне осознанное. Мы спустились с чердака, гремя нашей конструкцией, и моя подруга предложила прыгнуть с крылечка. Хорошая идея, которую мы немедленно воплотили в жизнь. Да, она была настоящим другом.

Мы прыгали по очереди. Сначала надо было посмотреть высоко в небо, расправить руки, взмахнуть ими и полететь, даже если это последняя ступень крыльца, потому что небо было совсем рядом. Мы были счастливы, а открытие еще успеем сделать, даже десять раз успеем. Прыгали по очереди, долго, до изнеможения. Ох и нелегкое это дело – воспарить над землей.

До сих пор мне интересно: как мои родители так легко отпустили меня с этими бумажными крыльями? Это была их вера в меня или уверенность в себе?

Совершенно точно о нас кто-то позаботился, ведь наш жизненный путь похож на путь из хлебных крошек, нам точно указали направление. Это наша жизнь, в которой неминуемо будут взлеты, даже если были падения, и даже если вы не решились взлететь когда-то, однажды вы обязательно ощутите крылья за спиной, и ветер перемен будет ласкать ваше лицо, и не взлететь вы просто не сможете.

Дедушка Чао еще долго радовал местных ребятишек, потом его сын ненадолго продолжил это сказочное дело. Он не выдержал конкуренции с современным производством детских игрушек, но навсегда подарил нам воздушного змея, который продолжает парить высоко в небе и который просто не может не взлететь.

Определенно, самая большая удача в жизни – это счастливое детство, ведь именно оно дает чувство полета на всю жизнь, даже если у тебя и были всего-навсего бумажные крылья.

ПО ПРОЧТЕНИЮ СЖЕЧЬ

Весной 1977 года я заканчивала пятый класс, и в школе в ознаменование удачно заканчивающегося года решили отправить пятые классы, а их всего было три, на экскурсию в город-герой Волгоград. Программа обещала много интересного: посещение мемориала Мамаев Курган и Дома Павлова, прогулка по набережной Волги, а вечером – поход в цирк. В Волгограде он был настоящий, с круглой ареной, которая для нас была символом происходящих на ней чудес. В нашем городе арену заменяла обыкновенная сцена, на которой выступали разъездные цирки, и, конечно же, все дети мечтали о настоящем большом волшебном цирке.

Поезд Балашов – Волгоград ходил очень удачно: он был в пути 15-16 часов и приходил в пункт назначения рано утром, а отправлялся обратно поздно вечером, то есть целый день был свободен. За подготовкой к поездке мы и не заметили, как пробежало время… и вот мы уже в поезде. Любое, даже самое незначительное приключение оживляет нашу жизнь, а что уж говорить о таком многообещающем путешествии.

Наши учителя придумали, чем нас занять, и, надо сказать, у них получилось. Подозреваю, это было сделано для того, чтобы немного успокоить нас и как-то отвлечь от бесполезной болтовни и суеты. Нам предложили, конечно же, по желанию, взять интервью у пассажиров нашего поезда и затем оформить их рассказы в виде альбома. Нужно было написать о людях, об их целях, откуда они и куда едут, кто их ждет, нравится ли им путешествовать. По прибытии каждый должен был оформить свое интервью на листах альбома, и потом планировалось все это собрать в один альбом – альбом нашего путешествия. Прекрасная идея! Как жаль, что тогда не было айфонов, чтобы запечатлеть наш журналистский триумф.

Мы разбились на небольшие группы и отправились по вагонам с блокнотами и ручками – навстречу новым знакомствам и репортерской славе.

Мое внимание привлек мужчина, одиноко сидящий в конце вагона, на боковом сидении. Его серая фигура на фоне проносившегося за окном пейзажа определенно вызывала интерес. Незаметно для себя я отстала от нашей группы журналистов и присела на место напротив него. Мы поздоровались, я попросила разрешения поговорить с ним, объяснила, что хочу написать репортаж. Он удивленно посмотрел и как-то виновато улыбнулся:

– Ну что же, дочка, слушай.

Он возвращался домой из тюрьмы. Отсидел несколько лет. Дома его ждала семья: дети, жена и его мама. Он показал их фотографии – черно-белые, с погнутыми и потертыми углами, думаю, он часто доставал эти фото, чтобы быть к ним ближе. Когда он говорил о своих детях, в его глазах загорались веселые искорки. Он показал подарки, которые вез домой: куклу Катю, какие-то машинки, ручки собственного производства. Ручки были собраны из разноцветной пластмассы, обточены на станке, и в них были вставлены стержни, так что ими можно было писать.

Он так торопился домой, считал, что поезд идет очень медленно! Он рассказал, как было страшно и плохо в тюрьме, как боялся больше не увидеть свою маму, которая была больна, и обещал больше никогда туда не попадать. Он смотрел мне прямо в глаза, и я ему верила. Я представляла его новую жизнь и видела, как он стучит в дверь, ему открывает жена, выбегают дети, и как он обнимает свою маму. Мы говорили долго. Он интересовался моей жизнью, и я рассказала, что мы едем на экскурсию в его город, что дома меня ждут родители и бабушка, что учусь я хорошо и как мы с папой ездим на рыбалку. Мы болтали так, будто знали друг друга вечно.

На прощанье он подарил мне свой блокнот, маленький, самодельный, из каких-то разных открыток – такие делают в тех местах, откуда он возвращался. Сейчас я уже не могу сказать, чьи стихи были в этом блокноте, возможно, его, а сам блокнот хранится у меня до сих пор. Одно стихотворение, которое он мне прочитал, я помню наизусть:

Вновь будет утро, хмуро день встречает,

Тайга не стала ни добрей, ни злей.

Лег первый снег, но взор не замечает,

Душа истлела в мраке скучных дней.

Чуть-чуть знобит, стал лагерь с утра подвижен.

Бредет толпа уныло за кордон,

И как во сне конвоя окрик слышен,

И верить хочется, что это сон.

Тот старый мир утерян без возврата,

Здесь быт и годы многое сотрут,

Мечты истлеют в стенах каземата,

Поблекнут чувства и навек уйдут.

Мой милый друг, какое это счастье –

Не быть, как я, под сводом зла,

А просто жить, иметь приют в ненастье,

С девчонкой быть, пока не сгинет мгла.

А где-то там есть добрый, светлый город,

Там, где прозрачна Волга, где струится Дон.

Утрата дней, в которых я был молод,

А также милый сердцу отчий дом…

Мечты истлеют… поблекнут чувства… Я представила наш яркий, многообразный мир – и он вот так вдруг станет черно-белым, без надежды на будущее. Мне показалось, что это самое страшное, что может произойти с человеком. Нельзя лишать человека надежды и мечты – и это будет моим девизом по жизни.

Я вернулась в свой вагон и залезла на верхнюю полку. Я плакала, но плакала от счастья, что он возвращается домой, что у него все самое плохое позади – я в это твердо верила. Активное обсуждение одноклассниками их интервью и стук колес немного успокоили меня и помогли провалиться в сон.

Утром мы были в Волгограде. Он встретил нас солнцем. Автобусы, которые должны были отвезти наш коллектив на Мамаев Курган, уже ждали, завтрак был быстрым, и вот мы опять в пути.

Впечатление от Мамаева Кургана было настолько сильным, что я позднее уговорила маму, и мы поехали уже с ней в этот город. Я очень хотела, чтобы и она увидела и почувствовала то же, что и я, и чтобы мы в этот момент были вместе.

Потом были и Дом Павлова, и прогулка по набережной Волги, и поход по магазинам – должны же мы были купить подарки своим близким. Когда наступил вечер, казалось, что сил больше нет ни на что, но нас ждал цирк.

Усталость как рукой сняло, когда мы заняли свои места и раздался звук фанфар. Представление началось. На арене выступали настоящие тигры и львы, потом были маленькие собачки и медведи, воздушные гимнасты и смешные клоуны, акробаты сменили фокусника… но один номер запомнился особо.

Неожиданно погас свет – и вдруг на арену упал небесно-голубой луч… В середине арены был небольшой круг, который медленно вращался, а на нем стояла белоснежная лошадь с длинной гривой. Рядом стояли девочка и мужчина, они были одеты в белые атласные обтягивающие одежды. Они изображали скульптуру и были словно высечены из голубого мрамора в свете прожектора. Звучала волшебная музыка, гас свет, они меняли позу, и мы опять видели их в свете волшебного луча. Ничего более прекрасного я не видела, и не испытывала никогда до этого такого сильного эмоционального чувства.

Я очень долго искала эту музыку и все-таки смогла ее найти – спасибо современным технологиям. Это Andy Williams с песней Love Story, тогда она звучала в обработке без слов, но в той сказке они были и не нужны. Я очень часто слушаю эту песню, закрываю глаза – и вижу в голубом свете лошадь со своими друзьями, и с каждым кругом они показывают новую историю их любви.

Путь домой был неожиданно коротким. Мы получили так много впечатлений, что не было сил делиться ими прямо сейчас, поэтому мы уснули очень быстро. Думаю, наши учителя были довольны – нас не надо было караулить или как-то развлекать.

Мы вернулись домой. Жизнь шла в привычном ритме ежедневных забот.

Работа над моим репортажем была словно продолжением той поездки. Наступил день, когда мы должны были сдать наш журналистский материал. Это был мой дебют в этой области, и я была готова поделиться своими чувствами. Сердце трепетало, когда я сдавала листы с моим репортажем. Они должны были занять достойное место в общем альбоме нашего путешествия – так я считала.

Учительница взяла мои листы, и ее глаза стали круглыми. Она судорожно втянула в себя воздух, посмотрела вокруг, спрятала их в свой стол и попросила привести в школу родителей. Дебют не состоялся, и я с опущенной головой пошла домой, совершенно искренне не понимая, что я сделала не так? Ведь я так старалась рассказать, какой может быть жизнь, что, оказывается, есть и горе, а не только дни рождения. Что гости, свадьбы и подарки могут быть самыми простыми, но от души, и, что самое главное, есть надежда на будущее.

Мой репортаж был выдержан в мрачных тонах дней, проведенных в заключении, и, как луч света – обретение свободы.

Поля на листах были в виде колючей проволоки, решетка в центре, и на ней – текст стихотворения про стены каземата, затем зеленые сосны и бревна, которые олицетворяли дорогу в будущее, и счастливый конец истории – семья в полном сборе, все держатся за руки. Ниже коротко история о пути человека домой, где его ждут. На мой взгляд, это был журналистский шедевр.

У классного руководителя было иное мнение. В школу пришла мама, она разделяла мое мнение, но учительнице пообещала со мной поговорить. Мы всегда уважали чужое мнение, ведь мир такой большой, и мы все такие разные. Мама попросила показать подаренный блокнот. Она читала, и я видела, как блестят ее глаза, и знала, что она чувствует то же, что и я. Блокнот прошел цензуру, и мне его оставили – как напоминание о том, как хрупок наш счастливый мир, о надежде и о дороге домой, а может быть, о счастливой дороге к себе.

БРЕЕВКА

– Дэзи! Дэзи!

На каблуках, с прической с высоким начесом, в красивом шелковом халате и при полном макияже а-ля семидесятые тетя Нина бежала через весь двор за своей собачкой. Это была белая болонка Дэзи – свободолюбивое маленькое создание, которое упорно воплощало свои мечты о побеге, срываясь с поводка и стремительно несясь в сторону помойки, которая находилась за сараями и не только представляла собой печальное зрелище, но и напоминала о себе весьма ощутимым зловонием, если ветер дул в сторону нашего двора.

Для Дэзи эта помойка была землей обетованной, она любила там поваляться, но это удавалось ей крайне редко, только если мы иногда решали подарить белой собачке этот глоток свободы и делали вид, что не смогли ее поймать.

– Ребята, ну что вы, ловите же ее!

Мы снова были вынуждены оторваться от своих дел и бежать всей толпой за сумасшедшей Дэзи, но мы любили ее задор и неуемное стремление к свободе.

Семья тети Нины жила в нашем подъезде на втором этаже. Она была женой директора Горторга и работала в школе учительницей, у них был сын Димка, с ними жила мама мужа – баба Шура, она была родом из деревни.

Еще до войны баба Шура удачно вышла замуж за военного, они были счастливы, но недолго. Он прошел все тяготы войны и вернулся домой, но вскоре тяжело заболел. Она была с ним до последнего, и их сын стал для нее смыслом жизни. Она была какой-то по-особенному тихой и очень доброй.

Димка был нашим ровесником, но почему-то редко принимал участие в наших дворовых операциях. Вскоре они переехали в новую квартиру, а баба Шура осталась в своем любимом дворе на улице Гороховой, район Бреевка. Сын иногда приезжал на своей новенькой «Волге» вместе с семьей и нашей Дэзи, он привозил маме продукты, а собачка успевала получить глоток свободы, и мы опять всей толпой неслись спасать Дэзи, а точнее, тетю Нину.

Возраст нашей бригады «Ух» был самый разный, малышня иногда мешала, но неизменно была под нашим присмотром и принимала участие во всех дворовых операциях, которых было немало.

Очень много времени занимало противостояние с дядей Петей. Он был нашим соседом, жил с женой, тетей Олей, они оба были фронтовиками и познакомились на войне. Он был женат до знакомства с тетей Олей, но они полюбили друг друга, ведь тетя Оля спасла его, вынесла с поля боя. Они вместе встретили Победу и приехали в ее родной город Балашов.

Первая семья дяди Пети жила в Москве, иногда он ездил к ним, а иногда к нему приезжал его уже взрослый сын. Они смогли сохранить хорошие отношения. Своих детей с тетей Олей у них не было, и это было большим горем для нее. Тетя Оля очень любила детей, особенно маленьких. Наши квартиры были рядом, и я сполна наслаждалась ее любовью. Она с радостью дарила подарки: это были красивые платья, кукольная посуда, а еще она любила приглашать меня в гости. Тетя Оля показывала мне свои украшения, красивые картинки и фотографии, мы пили чай с пирожными, я слушала ее истории, нам было хорошо.

На комоде под стеклянным колпаком стояла маленькая розовая кроватка, а в ней лежал пупсик. Эту игрушку она привезла из Германии, я не знаю, как она ей досталась и как она смогла сохранить после войны такой хрупкий предмет. Кроватка была розового цвета, из тонкой пластмассы, ажурная, словно ее вырезал волшебник, постельное белье было из розовых кружев, в которых утопал маленький розовый пупсик, черные глазки которого моргали, ручки и ножки могли двигаться, и он лежал в конверте из розового атласа. Эта кроватка помещалась на моей ладони. Воздушное чудо, которое я видела, но никогда не решалась попросить для игр, а тетя Оля сама никогда не предлагала.

И вот однажды она мне его подарила. Это было неожиданно и так здорово! Долгие годы эта игрушка была моей самой любимой, но я не сохранила эту память о моей тете Оле. Однако совершенно точно, что сама тетя Оля осталась в моем сердце навсегда.

Когда я пошла в школу, тетя Оля перенесла свою любовь на Люсю, она тоже была нашей соседкой, а я еще очень долго ревновала ее и настойчиво приходила к ней в гости, даже когда тетя Оля меня уже больше не приглашала. Вся малышня нашего двора испытала ее любовь, но я была уверена, что меня она любила больше всех, потому что розовый пупсик достался именно мне.

Насколько мы любили тетю Олю, настолько же не любили ее мужа, дядю Петю, и, надо сказать, эта нелюбовь была взаимной. Он гонял дворовую малышню (ему всегда казалось, что мы слишком громко кричим), не разрешал строить шалаши, не разрешал рвать зеленые яблоки и лазить по заборам и деревьям, и, если уж честно, мы вели против него боевые действия. За сараями был забор, который прилегал как раз к сараю дяди Пети, и чтобы мы туда не лазили, он измазал его солидолом – это такая липкая, вонючая смазка. Мы испачкались, одежда пришла в негодность, и нам попало от родителей. В ответ мы испачкали дверь его сарая говном и наблюдали из кустов, как он, ругаясь, отмывал ее. Зимой мальчишки регулярно писали в большой замок, который оберегал сарай дяди Пети. Замок замерзал, и он не мог его открыть, просил у кого-нибудь паяльную лампу, отогревал замок, а мы из какого-нибудь сугроба наблюдали за его мучениями.

Однажды весной мы вдруг стали друзьями. Это было 9 Мая. Дядя Петя сидел на лавочке во дворе возле нашего подъезда и ждал свою жену. Он надел все свои ордена, и мы, набравшись храбрости, попросили разрешения их потрогать. Вдруг он нас обнял, а точнее, просто сгреб в охапку и стал показывать и рассказывать о своих наградах… и мы его простили, а он простил нас. Вышла тетя Оля, и у нас захватило дух – наград у нее было не меньше, чем у мужа. В руках была веточка с прикрученными бумажными цветочками из салфеток, она увидела нас с мужем и улыбнулась.

Я очень любила парады моего детства. Выходных было не так много, как сейчас, зато ощущения всеобщего праздника хватало надолго.

Праздник 1 Мая был особенно радостным и предполагал безудержное веселье, которое начиналось рано утром, перед парадом, и заканчивалось только к ночи. Все крупные организации города принимали участие в параде, и на него ходили всей семьей. Колонна формировалась у городского театра, затем все, строго ожидая своей очереди, проходили по улице Ленина, сворачивали на улицу Советскую и далее шли по улице Карла Маркса, где и устанавливалась трибуна, на которой находилось все руководство города.

Место сбора – улица перед театром – в этот день представляло собой одну пеструю веселящуюся массу. Кто-то играл на гармошке, кто-то пел и танцевал, а кто-то тихонько доставал бутылочку «беленькой» из внутреннего кармана пиджака и поддерживал веселье по-своему. Образовывались маленькие компании по интересам. Дети сидели на плечах у пап, откуда хорошо было видно всю эту веселящуюся и танцующую массу.

Сотрудникам организаций разрешалось брать с собой свою семью с обязательным условием: нести шары, цветы и флажки. Каждая организация оформляла какую-нибудь инсталляцию с обязательной советской атрибутикой. Пройдя трибуну и сдав плакаты и большие флаги, можно было продолжать празднование в свободной форме.

Мне запомнился один из таких парадов. Я еще не ходила в школу, весна была холодной. От папиной организации придумали очень интересную живую открытку. Это была женщина, которая изображала Мать-Родину, она была одета в платье из серебряной тонкой парчи, а в руках держала меч, который был сделан из дерева и покрашен серебряной краской. Нужно было стоять неподвижно на постаменте, который, в свою очередь, стоял на грузовой машине с открытыми бортами. После того как наша организация проследовала мимо трибуны (обязательная программа на этом считалось выполненной), я увидела, как Мать-Родина ожила, спрыгнула с машины и, потирая замерзшие руки, сказала:

– Ребята, наливайте, замерзла как собака.

Я была обескуражена, рот непроизвольно открылся, я пыталась поймать взгляд моего папы – ведь такое поведение абсолютно не вязалось с патриотическим образом! К моему удивлению, никто из взрослых этого даже не заметил.

В нашем дворе было два дома: один стоял по улице Гороховая, а второй по улице Ленина, мы относились к району Бреевка. Наш район занимал большую часть центральной улицы Ленина, которая однажды стала свидетелем очень важного для меня события.

«Будешь баловаться – цыгане заберут!» – эту фразу мы нередко слышали в детстве, и, надо сказать, это было действительно страшно. Те немногочисленные цыгане, вечно нагруженные какими-то мешками, куда-то спешащие, в непонятных грязных одеждах, которые неожиданно появлялись в городе и так же неожиданно пропадали, подтверждали, что эта фраза может стать страшной реальностью. Одним словом, мы их боялись, но однажды этот страх исчез навсегда.

Вы слышали, как звенит монисто на груди цыганки? Мне сказочно повезло – я слышала звон миллиона монист. Был знойный летний полдень, мы гуляли во дворе, и вдруг кто-то закричал:

– Цыгане едут, бегите быстрее на улицу!

Все, кто был во дворе, направились быстрым шагом к воротам, которые вели на улицу Ленина, малышня не отставала от взрослых. Я стояла рядом с тетей Ниной и держала ее за руку. Когда мы только вышли за ворота, я решила спрятаться за ее спиной, ведь я, конечно, старалась вести себя хорошо, но нельзя быть уверенным во всем. «А вдруг меня отдадут им?» – засомневалась я.

Мы увидели настоящий табор, которой двигался к цели, известной только ему, народу, которому подарен весь мир! Лошади были прекрасны, оторвать взгляд от них – невозможно. Возникало ощущение, что у них были невидимые крылья, а их жеребята мчались тут же, весело взбрыкивая своими маленькими ножками, между которых радостно бежали и звонко лаяли собаки всех возможных размеров. На телегах возвышались горы перин и одеял, покрытые алыми шелковыми покрывалами, на которых валялись загорелые дети и сидели статные мужчины с черными бородами, а женщины были словно сложены из осколков разбитой радуги: яркие блузки, юбки, платки и звон монист, который еще долго потом звучал в воздухе.