Текст книги "Человек в истории"

Типология налогов не изменилась с 1930 года.

Один из самых тяжелых для него налогов – мясопоставка. Штрафовали его нещадно. 560 рублей нужно было уплатить за 10 дней, иначе грозились судебными разбирательствами. «Меня оштраховали на 260 руб. за мясо нужно 300 руб, за штраф 260 и все это в 10 дневный срок, а не уплачу то будет еще судить уголовный суд областной». (31.05.1938) После некоторых колебаний он решил проблему просто – скооперировался с несколькими такими же должниками и они купили теленка для сдачи налога, заплатив за кг мяса по 6 руб. Потому он обрадовался, когда узнал, что в счет поставок можно сдавать птицу: «Потом узнал можно здат курей в мясо поставку и пришел домой пообедал и наловили курей и я отнес здал в мясо поставку». (15.08.1938).

Помимо закрепленных налогов у крестьян, были еще и скрытые, например отработки по указанию сельсовета: «выгнали в сел/сов. работат». (19.04.1938) С вечера присылали повестку с предупреждением об обязательной явке в сельсовет: «Принесли из сел/сов повестку явится в сел/сов на завтра к 6 ч утра». (04.07.1938) А позже давали указания, что именно нужно делать или что выплачивать:. «Меня заставили чистит сад кругом клуба где была церков» (05.07.1938), «гришку выгнали в сел/сов. работат».

Подводя итог, можно сказать, что, с одной стороны, Гальченко находит новые дополнительные заработки, но с другой – к этому добавляются налоги, которые все съедают. Проблема поиска работы и ее случайный характер делают его финансовое положение очень неустойчивым. И получается, что между работой и налогами образуется взаимосвязь, от которой никуда не деться. Из-за этого нет желаемого увеличения доходов от проделанной работы, притом, что он уже не имеет того земельного надела, какой обрабатывал в 1930 г., и фактически не держит животных. Более того, в 1938–1939 годах он, живя в селе, покупает зерно, мясо, кисломолочные продукты.

«Душа болела как быт и как жит»

Дмитрий Максимович Гальченко часто вспоминал в своем дневнике далекое прошлое, когда все было по-другому. Все изменения, которые он описывает, носят негативный характер. Единственной отрадой для него становятся воспоминания о давних временах, они не выходят у него из головы. Если в дневнике 1930 года он рассказывал о политических событиях, происходящих в Крученой Балке и соседних населенных пунктах, то сейчас остаются только описания праздников и событий, лично касающихся его.

Дмитрий Максимович не желал общаться с властью, которая его постоянно искала и почти всегда находила. У него было несколько знакомых-единоличников с таким же отношением к власти. Они не хотели участвовать в процессах советской жизни, считали, что это будет поддержка действующему режиму.

В Крученой Балке, где жил Д. М. Гальченко, часто проводились разнообразные переписи населения, измерения земли, описи имущества. Во всем этом Дмитрий Максимович участвовал неохотно. Он указывает на то, что всесоюзная перепись 1939 года широко обсуждалась в селе: «…ходили с двора на двор переписчики на 17/I число всесоюзная перепись. за которую много писали в газете и в людях больше ходило разных разговоров. я поужинав и лег спат и тоже думал о переписи». (16.01.1939) Эта перепись проводилась вместо переписи 1937 года, результаты которой были названы дефектными.

Дмитрий Максимович, как и его знакомый Иван Симонович Авдеев, вовсе не хотел «переписываться», среди единоличников было много противников переписи: «…потом пришел до Авдеева Ивана симоновича у него сидел говорили о жизни тут как ест ходил переписчикъ заходить в дом и красный флаг. вешает на дворе или перед хатой в сугроб или на воротах а нето в крышу здания и Авдеев сразу отказался от переписи идите вы с богом я писатся не желаю». (22.01.1939) Переписчик с чувством собственной важности, повесив флаг, хотел показать, что он «захватил крепость», это был знак того, что советская власть «победила», смогла взять в свои руки все слои населения. Это хорошо понимали и Дмитрий Максимович, и Иван Симонович.

«Пришел домой а дома унас тоже ходил переписчик и жена ему все розсказала и он записал и меня записали я за это дело болел душой и не ужинал лег спать». (22.01.1939) Дмитрий Максимович переживал не из-за негативных последствий для него и его семьи, а из-за того, что его семья поучаствовала в мероприятии советской власти, таким образом «признав» ее. Он настолько болезненно воспринимает свое участие в переписи, что решает не ужинать в этот день. Он не хотел, чтобы его жизнь единоличника превратилась в жизнь советского человека.

После основной переписи происходили и переписи хозяйства: «Пришли 7 чел от сел/сов. … они обмеряли огороды и хаты все постройки дворы. И я сними пробыл до вечера … ужинат было нечего один хлеб» (01.02.1939); «Ходили вымеряли огороды Курсов А.Я. и Волков Мих. Все вымеряли что посеяно и измеряди в ощем намерили со двором 70 сотых гектара» (29.05.1938); «перемеряли опят дворы хаты и потом расписуйся за свой план я от росписи избежал». (03.07.1939)

Плохое предчувствие оправдалось – участок Гальченко значительно сократили: «Комиссия ходила намеряла огороды а унас отрезали огород оставили двора 20 сот. гектара». (27.09.1939)

Сравнивая записи от 29.05.1938 и от 27.09.1939, следует обратить особое внимание на размеры земли семьи Гальченко. Если весной 1938 года они составляли 0,70 га, то осенью 1939-го – уже 0,20 га.

Выборы Дмитрий Максимович воспринимает так же болезненно, как и переписи, он их не признавал и всячески избегает участия в них: «Спал на лодке домой нельзя иначе сразу же заберуть и повезут в клуб или бывшею церков голосоват а я этого боялся. От сел сов ездили безперерыва все искали меня на голосование жену в огороде нашли и взяли на голосование но я не выизжал из реки в камышах спасался и до вечера». (26.06.1938)

В то время, когда часть населения воспринимает выборы как праздник, среди всеобщей агитации и радостных статей в газетах Гальченко оценивает их как мучение – «…это был день выборов. А мне ден мученья». Интересно, сколько было таких как он, прячущихся от власти?

Если в 1930 году он был готов ходить в сельсовет и отстаивать свои права, то сейчас он болезненно воспринимал любое общение с сельсоветом, он боялся его: «Принесли из сел/сов повестку явится в сел/сов на завтра к 6 ч утра. Я боялся душой что и начто зачто но сердце волновалось тоска досада». (04.07.1938) Это состояние боязни, ожидания неприятностей сопровождает все его отношения с властью. Он не может ей противостоять, власть воспринимается как гнетущая сила и вызывает желание спрятаться, уйти подальше.

«Дожили до социализма и теперь идем до коммунизма»

Дмитрий Максимович тосковал по старым временам, он стал чаще болеть, а состояние угнетенности не покидало его. При этом он уделяет большое внимание праздникам. Соблюдать традиции православных праздников значило сохранить прежнего себя, не прогнуться под новую власть. Если раньше он еженедельно сравнивал прежнюю жизнь и настоящую, то теперь он это делал только по праздникам. Гальченко рассказывает о том, как отмечались православные праздники до установления советской власти и чем люди теперь занимаются во время этих праздников.

«Пасха Христос Воскрес. Воистину Воскрес.

в этот ден раньше все веселилос и все праздн. праздник всем праздникам праздник а тепер моркви нет и колхозы работают. и как не праздник.

на той стороне на траве спал и так вес ден прошел». (24.05.1938)

«В этот день раньше было поминовения родитель а теперь церкви нет и дела нет». (02.05.1938).

Гальченко в своих записях описывает состояние местной церкви и окружающих ее памятников: «Что наделали кругом церкви все памятники изломаны все разрыто ограда сломана Церковь изуродовали». (05.07.1938)

Новое время для него воплощается в отсутствии церковного звона: «Не поймешь люди работают стало что нет праздника и звона к церкви». (19.06.1938, воскресенье.). Вместо этого – общий сбор на работу колхозников: «…только слышишь что по колхозам звенять выход на работу». Очевидно, что эта система его коробит.

Дмитрий Максимович уже понимает, что старую жизнь не вернуть, что крестьяне не смогут жить как раньше, именно это вызывает у него наибольшее огорчение. Похоже, что в эти моменты он теряет осторожность и пишет в дневнике очень критично.

«Приходил Дураков Л. П. и разговорились как раньше этот день праздновали а тепер все работають только одни воспоминания а много уже незнает что нонче за праздник … праздник Михаила Архистратига у нашем селе был престольный праздник а тепер церкви нет. И праздника нет работай как бык». (21.11.1939)

Тем не менее, небольшая группа, как он выразился, «частичка только», всё же продолжает отмечать православные праздники, хоть и не по всем канонам.

Общее состояние религиозной жизни Дмитрий Максимович описывал такими словами: «Пойтить некуда церкви нет службы нет и живем как скот ничего не знаем». Он относился с иронией к лозунгам коммунистов, считает, что люди стали жить хуже, но потом будут жить еще хуже: «…и верно что дожили до социализма и теперь идем до коммунизма». (05.03.1939)

«Жилос как то скучно и досадно»

Психологическое состояние Дмитрия Максимовича можно оценить как подавленное, в дневнике ни разу не встретилось описание хорошего настроения, он постоянно испытывает грусть, тоску, досаду.

«Садил табак и до вечера грусть тоска сердце болело хот ложись в могилу». (01.06.1938)

«Не ужинав лег спать тоска грусть». (02.06.1938)

«Жилос как то скучно и досадно и все думаеш что ничего нет как жить как быть колхозники много работають а мы все празднуем печал горе и горе». (16.07.1939)

«…был дома и что-то груст тоска досада». (26.11.1939)

Порой досада доводила до мыслей о самоубийстве: «…потом в 1 час дня я собрался и вышел на двор только досадно и незнаю что делать пошел на овку (?) и пошел через О.Р.С и на греблю там стоял на мосту смотрел как бегить вода мысль была хот смосту да воду». (22.01.1939)

Конечно, религиозные убеждения и наличие большой семьи, которую нужно было кормить, не позволяли ему наложить на себя руки.

Такое сочетание психологического дискомфорта, потери смысла в жизни, растущей депрессии не могло не сказаться на отношениях в семье. Он все чаще чувствует отчуждение, все чаще возникают разговоры о том, что все трудности семьи связаны с его нежеланием «идти в колхоз».

Он обижается и поэтому пьет. «Шаталис везде. прогулял до 12 ночи». Жена несколько раз выгоняет его из дома, он ночует на улице: «Меня жена сильно ругала называла нехорошими словами. И она меня выгнала из хаты иди куда хотиш а у нас не живи и я молча пошел на огород. Сильно прозяб». (11.09.1938)

«Жена опят разругалас и выгнала с хаты и я лег среди двора спат без ничего». (13.09.1938) На следующий день ему снова пришлось ночевать во дворе: «Я думаю господи и чем я провинился что на меня такое сильное нападение жена что хочет то и делаеть ставит меня хуже всего на свети и сплю я как пес где попало согнусь в крючок<…> И я лег спат на дворе возле копней». (14.09.1938)

В ситуации, когда он не находит понимания в семье, когда мир вокруг меняется необратимо, дневник становится важнейшей частью жизни Д. М. Гальченко. На него уходило много времени: «Встал в 7 час. и был дома с хаты никуда боялся выходит чтобы меня мало кто видел и вес ден писал свой дневник …» (27.12.1939)

Дмитрий Максимович боялся выходить из дома, потому что его могли поймать и наказать за неучастие в выборах, да и не хотелось ему ни с кем общаться.

«И я писал дневник и заготовлял новый дневник 13ю книгу»

Исследуя дневник крестьянина-единоличника Дмитрия Гальченко разных лет, мы можем проследить за изменениями советской жизни на селе. Именно рядовым крестьянам, которые тогда «тянули» нашу страну, досталась, пожалуй, самая тяжелая жизнь. Нам кажется, что эти записи упрямого единоличника крестьянина Гальченко не только содержат очень ценную информацию для изучения деревенской жизни 30-х годов прошлого века, но и включают таких людей, как Гальченко, вроде бы оказавшегося на обочине магистральных путей советской жизни, в трудную и трагическую историю России первой половины ХХ века.

«Дело Лурье отразится на мне рикошетом…»
Перипетии судьбы главного врача больницы Челябинского тракторного завода Г. К. Шастина (1934–1936 гг.)

Юлия Фомина

г. Челябинск

Однажды, случайно попав в Музей городской больницы № 8 города Челябинска (больницы Челябинского тракторного завода) и познакомившись с книгой, рассказывающей об ее истории, мы заметили, что информация о первых главных врачах больницы ограничивалась фамилиями и годами: «Шастин (1934–1936)» и «Утробин (1936–1938)». Этот факт привлек наше внимание, после чего создатель и руководитель Музея – Марина Григорьевна Ткаченко объяснила нам, что оба врача были репрессированы и в истории больницы не сохранились даже их имена. Мы решили попробовать найти сведения об этих людях. Биография и судьба врача Утробина так и осталась для нас невыясненной. А вот судьба его предшественника, Григория Константиновича Шастина (1904–1978), собрана нами по крупицам на основе необычного исторического источника – следственных дел, хранящихся в Челябинском областном архиве.

Самую первую информацию мы почерпнули из небольшой справки электронной Книги памяти Красноярского края, из которой узнали его имя и отчество, год рождения, что родился он в Амурской области в станице Екатерининской, имел высшее медицинское образование и был репрессирован в 1936 г. Электронная Книга памяти жертв политических репрессий Челябинской области дополнила информацию указанием срока – восемь лет лагерей в Архангельской области, и тем, что в 1950-е годы Г. К. Шастин был полностью реабилитирован.

Основным источником для исследования стали документы следственных дел Объединенного Государственного архива Челябинской области (ГУ ОГАЧО) – фонд Р-467, опись 3, дела №№ 2912, 2913, 2914, 2915, 2916. Благодаря сотрудникам архива мы получили уникальную возможность познакомиться с этими делами.

Указанные выше документы объединяет процесс по делу о деятельности «контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группы» на Челябинском тракторном заводе. По окончании следствия в данную группу были определены пять человек, в том числе Г. К. Шастин и его брат.

«С крутого холма, заросшего мелколесьем, открывается красивый вид на Амур». Родина Г. К. Шастина

Григорий Константинович Шастин родился 15 января 1904 года в станице Екатерининской Амурской области в многодетной семье священника. Отец Константин Шастин умер в 1910 г. или, по другим данным в 1911 г., когда Гриша был совсем маленьким. Мать ушла из жизни в 1940 г.

Из материалов следственных дел следует, что у него были две сестры и четыре брата. Григорий Шастин в анкете сообщил, что происходил из неимущих.

Родиной семьи Шастиных был край, основу населения которого составляли казаки Амурского казачьего войска, чьими усилиями в середине ХIХ века амурская земля вошла в состав России. Семья Шастиных проживала в станице Екатерининской, являвшейся центром Екатерининского станичного округа. Станица Екатерининская была основана в 44 верстах выше Благовещенска, на левом берегу реки Амур, при впадении реки Грязнушки, в 1859 г.

В казачьем войске важная роль отводилась священнослужителям, к которым относился и отец Григория Шастина. Однако, по мнению исследователя И. К. Андрианова, духовенство станичных церквей бедствовало, систематически недополучало от станичников средства на содержание, занималось тяжбой по поводу сбора денег, ремонта церковных зданий, подвоза дров.

Что же стало с родной для Григория Шастина станицей Екатерининской в дальнейшем? Как ни рассматривали мы современные карты, нам не удалось на них найти населенный пункт с таким названием. Центр был перенесен из Екатерининской в соседнее село Михайловку, и станица постепенно исчезла с лица земли.

Путь к профессии – учеба в Ленинграде

Когда пришла пора выбирать профессию, Григорий выбрал путь врача, поехав учиться в Ленинград. Он решил поступать в 1-й Ленинградский медицинский институт (ныне СПбГМУ им. Академика И. П. Павлова). Институт начинал свою историю с конца XIX века как женский медицинский институт, а после Первой мировой войны в условиях острой нехватки медицинских кадров стал называться Петроградским, и в него начали принимать мужчин.

На основании свидетельских показаний Р. С. Любошевской нам удалось установить год поступления Г. К. Шастина в вуз: «В 1922 г. я в одно время с Шастиным поступила в Ленинградский мед. ин-т, где с ним и познакомилась».

Следственные дела 1936 года имеют, хотя и небольшую, но любопытную информацию о времени обучения Григория Шастина. Эта информация прослеживается в анкетах и в вопросах следователей. В институте с учебой все обстояло неплохо, а вот политические взгляды Г. Шастина подвели – в 1925 г. он был исключен из ВЛКСМ, за создание группировки против руководства комитета комсомола. Сам Г. К. Шастин объяснил создание этой «группировки» шуткой, которую не поняли.

Дело состояло в следующем. Зимой 1924/25 г. группа студентов общежития Первого медицинского института – Шастин, Рябов и Кульнев – создала коммуну, в которой состояло несколько мужчин, а девушек в нее не принимали. В комитете комсомола по этому поводу состоялся товарищеский суд и трех инициаторов на 6 месяцев исключили из комсомольской организации.

Когда нашего героя спросили о том, знаком ли он с кем-либо из троцкистов, он назвал имя Сергея Васильевича Кульнева, учившегося в начале 1923 года на одном с ним курсе Медицинского института и проживавшего около полутора лет с ним вместе в одной комнате. Дружили до 1928 года, до момента ареста Кульнева за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Помимо этого, жена Кульнева – Наталья Жегалова – являлась подругой детства жены Григория Шастина. Именно вместе с Кульневым Григорий Шастин был исключен из комсомола в 1925 г.

Институт Григорий закончил в 1928 г. Во время учебы в Ленинграде Г. К. Шастин познакомился с Александрой Максимовной, тоже врачом, и вскоре молодые люди поженились. В 1928–1929 гг. Г. К. Шастин служил в Красной армии, после демобилизации был назначен главным врачом районной больницы в селе Глушково Курской области, где проработал около трех лет.

«Аккуратный и добросовестный в работе». После переезда в Челябинск

В конце 1920-х годов Челябинск стал одним из важнейших центров, где развернулось строительство новых заводов, в соответствии с планом индустриализации страны. Летом 1932 г., как сообщается в анкете следственного дела, старшего брата Николая Шастина после окончания двух курсов института имени Плеханова в Москве направили на работу в Челябинск, где он работал в планово-экономическом отделе Челябинского тракторного завода им. И. В. Сталина.

Николай, в отличие от брата, являлся членом партии. Из материалов дел известно, что Николай Шастин в годы Гражданской войны сражался с белогвардейцами в Волочаевском отряде.

Вскоре Григорий с женой был направлен Наркомздравом в город Челябинск на строительство тракторного завода. Там в 1933 г. у супругов родился сын Эрнест, о чем свидетельствуют данные анкет и страничка в паспорте Григория Константиновича. Семьи братьев дружили, даже проживали в одном доме, только в разных квартирах по адресу улица Ленина (ныне – улица Свободы), дом 6. Там летом 1936 года братья и будут арестованы органами НКВД.

Главным врачом больницы ЧТЗ Г. К. Шастин был назначен в августе 1934 года и проработал там до времени своего ареста, который случился 23 августа 1936 года.

Однако только 10 сентября 1940 года особым совещанием при НКВД СССР он был осужден на восемь лет исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) за участие в антисоветской троцкистской организации. Затем он был отправлен из челябинской тюрьмы в «Севдвинлаг МВД», располагавшийся в городе Вельске Архангельской области, где содержался до 18 декабря 1945 года (по другим данным – до 1944 года.).

Г. К. Шастин работал в одном из отделений Севдвинлага главным врачом лазарета. Сведения о повседневной жизни заключенных этого лагеря, в том числе о работе медперсонала, можно почерпнуть из воспоминаний фельдшера А. П. Евстюничева[3]3
  Евстюничев А. П. Наказание без преступления. Сыктывкар: Мемориал, 1991.


[Закрыть]. Как видно из них, работа медицинского персонала в лагере играла существенную роль для заключенных: именно медперсонал мог освободить от выхода на изнурительную работу. Поэтому за работой медиков был налажен строгий контроль: «Амбулаторные карточки, тем более истории болезни не велись. Все, кто обращался за медпомощью, записывались в журнал, с указанием фамилии, номера бригады, краткий диагноз и освобожден или нет от работы. Прием проводился до позднего вечера, пока не уходил последний посетитель. Приходило от 30 до 100 человек в день. Почти половина освобождалась от работы».

Одним из самых распространенных диагнозов был дистрофический энтероколит. Таких больных называли по-лагерному «доходягами». И если медик не в силах был улучшить питание, то хотя бы мог освободить от работы, положить к себе в стационар и отправить в лазарет, стремясь приостановить, задержать истощение, спасти жизнь. Многое делалось и для профилактики заболеваний: «Из лесу привозили ветки сосны или ели, – пишет А. П. Евстюничев. – Я специально освобождал от работы ежедневно двух-трех человек для помощи. Они ощипывали у веток иголки, санитар в деревянном корыте рубил их топором. Измельченная масса засыпалась в бочку и заливалась кипятком. Получался зеленоватый настой. На вечернем приеме я обязательно заставлял пить этот настой всех, а санитар в ведре разносил по баракам. Надо отметить, что многих хвойный настой буквально спасал от цинги».

«На 98 % все врачи и фельдшера были из числа осужденных по статье 58–10, заменить их было просто некем. Администрация вынуждена считаться с ними». К нашему сожалению, автор воспоминаний не приводит конкретных фамилий тех докторов, с кем ему пришлось познакомиться в лагере. Он только пишет, что со многими у него установились дружеские отношения, что он консультировался у них, брал для изучения медицинские книги. Возможно, одним из этих людей был и Григорий Константинович.

По истечении срока заключения Г. К. Шастин остался жить в тех краях на станции Шангалы Северо-Печорской железной дороги. Работал по вольному найму в должности главврача поликлиники № 7 Вельского отделения Севжелдорлага МВД СССР (по данным Красноярского общества «Мемориал», был назначен главврачом Центрального лазарета Первого отделения ИТЛ МВД СССР). Там же он женился второй раз на Галине Ивановне Шастиной, 1919 года рождения, которая работала врачом-рентгенологом вместе с ним в лазарете № 7. В 1946 г. в семье родился сын Сергей.

Но 9 сентября в 1949 г. Г. К. Шастин был повторно арестован за то же самое «преступление», то есть по статье 58–10 ч. 1 и 58–11 УК РСФСР и по приговору суда был выслан на постоянное место проживания в Красноярский край. До 1955 года работал главврачом Маклаковской участковой больницы в Енисейском районе, потом в той же должности переведен в Ирбейский район. Ирбейская районная больница была образована в 1947 г., на то время в ней работало всего три врача, вызовы обслуживались на лошадях. Нам удалось обнаружить на сайте Ирбея две фотографии Г. К. Шастина с его подчиненными. Из документов следует, что Г. К. Шастин проживал в селе Ирбейском по адресу улица Интернациональная, дом 138. Получается, что жил в частном доме.

О том, как дальше сложилась судьба Г. К. Шастина, помогла установить статья, обнаруженная в интернете, с упоминанием его имени как врача Звериноголовской районной больницы. В статье, посвященной юбилею одного из докторов, говорилось о том, что он, будучи молодым хирургом, поступив на работу в больницу, набирался опыта и учился у коллег, среди которых был «старейший врач больницы Григорий Константинович Шастин». Впоследствии, сын Эрнест, в ходе беседы с нами по скайпу, рассказал о том, как он, после реабилитации отца в 1957 г. помог отцу с переездом в Курганскую область. В следственных делах мы нашли тому подтверждение.

Григорий Константинович, имея богатый опыт руководителя, возглавил эту районную больницу. Так случилось, что Звериноголовское стало его последним пристанищем, там он и был похоронен в 1978 г.

Таковы основные жизненные вехи Григория Константиновича Шастина.

«Больница ЧТЗ находится в совершенно недопустимых условиях». На посту главного врача

Каким же был главный врач Г. К. Шастин, как управлял коллективом больницы ЧТЗ? В протоколах допросов некоторые свидетели называют его «хорошим хозяйственником», «грамотным врачом». Следователи, ведущие записи в протоколе, добросовестно воспроизвели примеры его «контрреволюционной деятельности» на посту главврача, которые Григорий Константинович привел на одном из допросов: «Я скрыл от уголовной ответственности бывшего главврача больницы ЧТЗ А. Ф. Тищенко, который довел больницу до очень тяжелого состояния <…> Я защищал его перед облздравом, не разоблачил его <…>, чем дал ему возможность продолжать свою преступную деятельность в качестве глав. врача Сталиногорской больницы».

Второй эпизод своей «вредительской» деятельности он связал с вопросом постройки новой больницы ЧТЗ: «Больница ЧТЗ находилась в течение ряда лет и находится в настоящее время в совершенно недопустимых условиях – в ветхих бараках, недостаточных по площади. Следствием этого были скученность и антисанитария, вызвавшие немало жертв среди больных. <…> Радикальным выходом из создавшегося положения являлась постройка новой больницы, и я лично, как врач участвовал в разрешении этого вопроса, но не довел его до конца, вследствие недостаточной настойчивости». Сам Григорий Константинович, а скорее всего, это за него сделали следователи, объяснил все «неверием в заботу партии и правительства о нуждах трудящихся и вытекавшим отсюда неверием в успешное решение поднятого вопроса». Какое неслыханное «преступление»! Конечно, главному врачу больницы очень хотелось ускорить процесс постройки нового здания.

В материалах дела приложены и собственноручно написанные показания самого Григория Константиновича. Они по стилю изложения и по приведенным в них фактам отличаются от протоколов допроса: «Больницу я принял в разваленном состоянии и мне совместно с моими помощниками и общественными и партийными организациями стоило больших трудов привести ее в такое состояние, когда она по постановке лечебной работы считалась нашими руководящими органами одной из лучших в Челябинской области».

Нам удалось просмотреть уникальный альбом, хранящийся в фондах Музея ЧТЗ. Альбом с фотографиями посвящен начальному периоду в истории завода и района – 1930-м годам. Смотришь на фотографии – и диву даешься тому, как за четыре года на пустыре были построены гигантский тракторный завод, а также соцгород при нем. Новенькие здания в стилистике конструктивизма предлагали жителям микрорайона все блага: вот баня, вот прачечная, вот новые четырехэтажные дома, столовая, ФЗУ, кинотеатр… Но всё в раз не построить, потому труженики района были рады и барачному поселку, и больнице, расположенной тоже в бараке на так называемом «втором участке ЧТЗ» (ныне здесь находится Сад Победы).

«Дело Лурье отразится на мне рикошетом…»

В сентябре 1933 г. Григорий Константинович в силу служебных обязанностей познакомился с доктором Н. Л. Лурье, прибывшим для работы в Челябинск. Биографическая информация об этом человеке довольно скудна: родился в 1901 г. в Варшаве, еврей, из мещан, имел высшее медицинское образование, являлся, согласно данным Сахаровского центра, беспартийным, хотя одно время состоял в молодежной организации «Гехолуц» Компартии Германии.

Это знакомство и сыграло роковую роль в судьбе братьев Шастиных. Натан Лурье будет проходить по так называемому «Делу 16-ти», или «Московскому процессу», – делу о деятельности «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Первым в списке арестованных по тому делу значились Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев, а последним, шестнадцатым, – Натан Лурье, член компартии Германии. В речи А. Вышинского о его преступлениях говорилось: «В 1934 г., находясь на Челябстрое, Натан Лурье пытался произвести покушение на жизнь товарищей Кагановича и Орджоникидзе. Наконец, тот же Натан Лурье 1 мая 1936 г. по заданию и предварительному согласованию с Моисеем Лурье пытался произвести во время первомайской демонстрации в Ленинграде покушение на товарища Жданова».

В «Бюллетене оппозиции» (большевиков-ленинцев) – печатном органе, издаваемом под редакцией Л. Д. Троцкого за границей, о Натане Лурье говорилось: «…абсолютно никому не известен; никаких данных и никаких следов о нем до сих пор не найдено».

Д. Волкогонов в своем исследовании о В. И. Ленине высказывает свое мнение о том, что многие участники процесса надеялись на свое освобождение: «Надеялся и Натан Лазаревич Лурье, написавший в прошении, что он “неоднократно подготовлял террористические акты над Ворошиловым, Орджоникидзе, Ждановым, будучи для выполнения этого плана вооружен…” Почему надеялся этот “террорист”, вновь повторяя под диктовку чудовищные небылицы? Видимо, потому, что ему было лишь 34 года»[4]4
  Волкогонов Д. А. Ленин: Политический портрет. Кн. 2. М.: Новости, 1996. С. 51.


[Закрыть]. Как бы то ни было, 25 августа 1936 г. все 16 человек были расстреляны. Начались поиски их «соратников» по всей стране.

Уже через три дня в Челябинском УНКВД было подготовлено Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения по статье 58–10: «Шастин Г. К. достаточно изобличается в том, что вел контрреволюционно-троцкистскую агитацию и находился в связи с членом контрреволюционного троцкистско-зиновьевского центра Лурье Натаном». Одновременно, 23–26 августа 1936 г., помимо брата Николая, были арестованы еще несколько человек. Три месяца следователем Натансоном велось следствие, были допрошены десятки людей работавших, друживших, случайно встречавшихся с обвиняемыми, проводились очные ставки, анализировался материал…

Следует отметить, что Григорий Константинович как человек умный предвидел свою судьбу, понимал, что его может ожидать: «После опубликования в печати материалов по процессу троцкистов Шастин всегда был в подавленном настроении. “Дело Лурье” отразится на мне рикошетом», – говорил он своему заместителю.

Следователям очень важно было доказать связь Натана Лурье с местными специалистами, поэтому в большинстве случаев допросы начинались с вопросов о связи с ним: «Вы являетесь участником к<онтр>р<еволюционной> троцкистской террористической группы на ЧТЗ, организованной членом троцкистско-зиновьевского террористического центра Лурье Натаном. Расскажите о деятельности и составе этой к<онтр>р<еволюционной> группы?» Шастин отвечает: «Я участником к<онтр>р<еволюционной> группы не являлся и о ней ничего не знал. О к<онтр>р<еволюционной> террористической деятельности Натана Лурье мне стало известно только после опубликованных в газетах материалов процесса».