Текст книги "Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений"

Это, так сказать, констатация минимум для средней школы. А что же случилось на самом деле после битвы при Заме и последовавших затем событий? Спустя десятилетия Рим захватил практически все побережье Средиземного моря, которое вскоре неспроста стало называться по латыни Mare Nostrum, т. е. Наше море. Кристоф Гюгоньо в замечательном исследовании «Rome en Afrique» (Paris, 2000) показывает, как в это время возникает своеобразная средиземноморская культура, базирующаяся на римском фундаменте, которая, невзирая на арабское вторжение и колонизацию, дожила в значительной мере до наших дней и к которой – пусть и подсознательно – обращается «арабская весна», начавшаяся в 2011 г. От истории не убежишь, и римская победа при Заме в 202 г. до н. э. на эту историю повлияла самым решительным образом.

А дабы правильно понять ироническую усмешку судьбы, следует добавить, что корни этой средиземноморской культуры уходят вовсе не в аскетизм Катона, а в самое что ни на есть эпикурейство Сципионов. Подтверждает это и знаток данной культуры, известный гурман и жизнелюб англичанин Питер Мэйл («Уроки французского»; Варшава, 2002): «Едим мы неторопливо, как и пристало есть вкусную пищу. По воскресеньям люди едят медленнее и пьют больше вина, чем обычно. А на часы не смотрят. Проходит два часа, а то и больше. Наконец, когда наши аппетиты удовлетворены, нас охватывает дремотный покой. Опустевшие тарелки сменяет кофе. Нас ждет ленивое послеобеденное время: книга, дремота, плаванье…» Вот и все, что осталось от крови и мучений Карфагена, но этого никогда бы не было без победы Рима при Заме. Ведь когда греческая культура, с которой Карфаген был теснейшим образом связан, замкнулась в своей скорлупе и, отдав Риму в аренду философов-классиков, удалилась на гору Афон, овеваемая средиземноморским мистралем, римская культура понемногу смягчалась, стала более космополитической и все чаще проявляла желание «усесться в дремотном покое под зонтиком в кафе». При всей нашей симпатии к героическим защитникам Карфагена, приходится признать, что многое из того, без чего нам трудно было бы обойтись: гражданское и уголовное законодательство, парламентскую демократию, веру в искусство, уважение частной собственности и алфавит[11]11
  Польский алфавит базируется на основе латиницы. – Прим. пер.


[Закрыть] – мы переняли от победителей при Заме, а не от их противников. Какими бы мы стали, если бы боевые слоны при Заме решили исход сражения? Это уже вопрос из области фантастики. Но бесспорно мы были бы иными.

Ковадонга 722 г.

Первого октября 732 г. друг против друга выстроились арабские войска под командованием Абд ар-Рахмана ибн Абдаллаха, правителя Андалузии, и армия франков Карла Мартелла. Хотя сказать «армия франков» будет не совсем точно, поскольку «Хроника Кордовского анонима» (иначе называемая «Мосарабской хроникой») рассказывает о собранных Карлом рыцарях из многих стран, «говоривших на разных языках», и называет их попросту «европейцами». Семь дней противники присматривались друг к другу и готовились к бою. Наконец, 8 октября сражение началось неудачной атакой арабской конницы против тяжелой пехоты христиан. Тем временем кавалерия Карла Мартелла скрылась за холмами, обошла позиции арабов и напала на их лагерь. В разыгравшейся там под вечер битве погиб сам Абд ар-Рахман. Смерть правителя решила исход битвы. Как пишет Жан Девиосс («Charles Martel»; Paris, 1978): «Арабские воины той эпохи сражались во имя своего предводителя и для него. В случае же его смерти дальнейшее сражение становилось бессмысленным. Есть много примеров, доказывающих, что мусульмане равно легко впадают в экзальтацию во время боя и падают духом после потери своего командира. Со смертью Абд ар-Рахмана битва, которая по первоначальному настрою обеих сторон должна была продолжаться до полного уничтожения противника, прекратилась». Но паники в арабских рядах не было. Спустилась ночь. А когда наутро Карл Мартелл построил свои войска в боевые порядки, противника перед ним не оказалось. Арабы спокойно отошли, забрав с собой все добытые в походе трофеи. Потери они понесли минимальные, что никак не уменьшало их потенциальной боеспособности. Не приходится сомневаться, что смерть Абд ар-Рахмана стала для арабов серьезным ударом, но среди них имелись прославленные и опытные воины, способные заменить погибшего. Они не допустили паники, а их дальнейшие решения свидетельствовали о мудрости и уравновешенности. А посему, возможно, Жан Девиосс несколько перебарщивает со своей концепцией арабского вождизма. Если так, то каковы же причины отступления мусульман? По всей вероятности, их две. Начнем с менее важной. Бартоломе Бенассер («Histoire des Espagnols VI–XVII siècle». Paris, 1985) так представляет дело: «Последние века существования вестготов в Испании заканчивались кровью и ужасом. Три столетия, с 414 по 711 гг., несомненно, были страшнейшим периодом в истории Иберийского полуострова для большей части его населения: рабов, которых убивали и калечили, крестьян, которых унижали и лишали земли, евреев, которых преследовали и истязали. Далее следовали чума и голод. Для людей того времени жизнь сводилась к борьбе за существование. Женщины убивали своих младенцев, поскольку не могли их прокормить, мужчины продавали своих подросших детей или самих себя в рабство». Столь мрачная картина не слишком убеждает. Но все же становится понятнее, почему арабское вторжение и следовавший за ним элементарный порядок, а также культурное превосходство воспринимались с надеждой, а возможно, и с облегчением. В придачу ко всему в охваченном анархией регионе пришельцы могли беспрепятственно применять принцип divide et Impera и чужими руками таскать каштаны из огня. Противостояние с войсками Карла Мартелла не соответствовало их предыдущему опыту. Арабам пришлось столкнуться с отрядами, пусть и более слабыми в военном отношении, но – небывалая вещь – солидарными и объединенными под общим командованием. А что еще хуже, отряды эти сражались на своей земле и снабжались местными жителями, тогда как арабские линии снабжения растянулись на пятьсот километров и проходили по враждебным территориям, где были возможны любые диверсии. Все это, конечно, аргументы серьезные, но недостаточные, чтобы заставить мусульманских военачальников отказаться от прямого столкновения. Но существовало еще одно обстоятельство, о котором, похоже, Девиосс забывает. Чтобы его понять, надо обратиться к событиям более чем десятилетней давности.

В 717 г. могучая мусульманская эскадра под предводительством непобедимого до той поры Сулеймана осадила Константинополь. Флот мусульман установил жесткую блокаду города, длившуюся без малого одиннадцать месяцев. Новый император Лев III (717–747), проведя смелую контратаку, освободил морские пути, ведущие к портам, чем и спас столицу. Эта победа стала стратегическим, но главное – психологическим успехом. Лопнул миф о непобедимости исламских воинов. Узнав об этом, вестгот Пелайо, до той поры сотрудничавший с арабами, бежал из Кордовы и поднял антиисламское восстание в Астурии, где его провозгласили королем. Оскорбленный правитель Кордовы бросил на борьбу с ним все имевшиеся в его распоряжении силы. С этого момента мы располагаем двумя версиями событий: христианской из «Хроники Альфонсо III» и арабской, зафиксированной в «Нафт аль-Тиб», или «Истории мусульманских династий в Испании» Аль-Маккари. Обе скорее напоминают сказку и заслуживают внимания не благодаря своей исторической ценности, а как истинные жемчужины средневековой литературы. По рассказу Аль-Маккари (согласно переводу Клаудио Санчеса-Альборноза, «L'Espagne musulmane». Tardy Quercy, 1985) Пелайо бежал из своей столицы Кангас-де-Онис и укрылся в неприступных пещерах, где его можно было взять только измором. Когда же его люди начали умирать с голоду и в живых осталось всего тридцать рыцарей и десять женщин, пчелы принялись носить им мед, складывая его в расщелинах скал. Видя это, мусульмане, также страдавшие от голода и жажды, кричали им: «Тридцать глупых ослов! Что вы можете нам сделать?» После чего, понимая, что у Пелайо уже нет никаких реальных сил, сняли осаду и ушли.

По христианской же версии Пелайо привел с собой в Астурию армию в 187 000 солдат (sic!). Разместив их на горах и в пещерах, он ждал подхода Алькамы – кордовского полководца. Сам лидер мятежников расположился в пещере, носившей имя Пресвятой Богородицы, где его нашел архиепископ Толедо Оппа, сын Витицы, и призвал к борьбе. Алькама пошел на приступ, но все камни и стрелы, летевшие к часовне Богоматери, находившейся в гроте, оборачивались против неверных и сыпались на их головы. Но мусульмане продолжали упорно атаковать, и тогда вершина горы обрушилась и оттуда хлынул могучий поток, поглотивший 73 000 приверженцев Гога и Магога. Так гласит легенда. С исторической же точки зрения важно одно: 28 мая 722 г. у Ковадонги произошло сражение, в котором мусульманам не удалось разбить христианские войска, и, как следствие, уничтожить самопровозглашенное Астурийское королевство. Даже наоборот, уже в ближайшие годы к астурийцам перешла инициатива, и они упорно, буквально километр за километром, начали подчинять все новые территории. Вот так, в 722 г., за десять лет до битвы при Пуатье, начался исторический процесс, который мы сегодня называем Реконкистой и который завершился в 1492 г. падением Гренады.

 
Бегут разбитые мавров отряды,
Народ их – в цепи повязан;
Еще стоит твердыня Гренады,
Но косит Гренаду – зараза.
 
 
Еще в Альпухаре последние силы
Сплотились вокруг Альманзора;
Испанцы город кругом обложили
И штурмом ударят скоро.
 
 
Рев пушечный прокатился с рассветом,
И – стены в провалах и ямах,
Уж крест утверждается над минаретом,
Вломились испанцы в замок[12]12
  Перевод Н. Асеева. – Прим. пер.


[Закрыть].
 

(Адам Мицкевич, «Конрад Валленрод. Историческая повесть»)

Как мы видим, выдавливание ислама с Иберийского полуострова заняло у испанцев (так их начали со временем называть) семь с лишним веков. Однако началось все с Астурии. И арабские военачальники под Пуатье отлично знали, что, продвигаясь на север, оставляют в своем тылу слишком опасные колючки, чтобы их игнорировать. Как долго их страна могла существовать без армии, если из Астурии до Толедо всего пара дней пути? Сражения они не проиграли, – но об этом чуть позже, – трофеи забрали и вернулись, прежде чем астурийцы успели перерезать им обратный путь по баскским пляжам и заставить двигаться по опасным горным перевалам, ведь уже наступил октябрь, когда снег в Пиренеях отнюдь не редкость.

Замечательный испано-французский писатель Мигель дель Кастильо («Испанские чары»; Варшава, 1989) замечает: «Мне грустно, когда я бываю в Толедо. Мало найдется городов, где христианский обман проявляется с такой силой. Я не хочу сказать, что Толедо – мавританский город. Толедо – это квинтэссенция всей Испании: и иудейской, и мусульманской, и христианской. Но внешне город скорее ориентальный, чем христианский. Что может быть прекраснее заката в Толедо? Когда солнце скроется за горизонтом (…), нам кажется, что сквозь неясный городской шум, заглушающий плеск Тахо, текущей в глубоком ущелье, мы вот-вот услышим призыв муэдзина, а порой нам и правда сдается, что он доносится через столетия, будто наяву… Если до середины XII в. Испания находилась во главе Европы, то по завершении Реконкисты вплоть до середины XX в. она будет пятиться назад, все глубже погружаясь в обскурантизм, фанатизм и нищету. Таким образом, можно говорить об обратном развитии, осложненном вдобавок психологическим регрессом».

Дель Кастильо, вспоминая Испанию «до середины XIII в.», имеет в виду, разумеется, мавританскую Испанию. Чудеса Кордовы, Гренады или Севильи. Но писатель – наивный оптимист. Призыв муэдзина стал стихать прежде, чем его голос успел по-настоящему набрать силу. Битва при Ковадонге в конце мая 722 г. привела к тому, что голос с минарета был заглушен звоном оружия и криками умирающих. В XIII в., который дель Кастильо считает переломным, халифы из династии Насридов Мухаммед IV (1325–1333), Юсуф I (1333–1354), его сын, а потом и брат перестроили Альгамбру – замок в Гренаде, – превратив его в очередное чудо света с фантастическими садами, орошаемыми водой, текущей с гор по пробитым в скалах тоннелям длиной в несколько сот метров. Вокруг Львиного дворика со знаменитым фонтаном располагаются декорированные самыми изысканными тканями покои и библиотека. Зал Двух сестер, где правители принимают своих подданных, а те никогда не ждут дольше, чем один поворот песочных часов, украшен головокружительными узорами. Хотя, по мнению многих искусствоведов, они ни в какое сравнение не идут с резьбой Зала Мешуара или Зала Королей. Приблизительно в это же самое время к югу от Альмагры в ста с лишним километрах от Толедо был возведен замок Калатрава – форпост для наступления христиан. В нем не было бесполезных садов или библиотек. За исключением часовни с прекрасным круглым витражным окном, устройство замка было строгим и примитивным. Общие залы, пропитанные запахом конюшен, жесткие лежанки или просто соломенный тюфяк, брошенный на пол, два колодца с конским приводом – вполне достаточно, чтобы помыться и утолить жажду. Закованные в броню мужчины, ожидающие здесь приказа сражаться и убивать, не испытывали потребности знать какой бы то ни было алфавит, нюхать цветы, любоваться разноцветными попугаями в клетках, пить благородные вина и наслаждаться чудесами искусства. Поэтому они были выносливее и сильнее гренадских неженок с их удобными в жару белыми одеяниями, пристрастием к омовениям и пространным беседам за столом, уставленным серебряной посудой с привезенными из заморских стран яствами. Все было предрешено, хотя приказ еще не был отдан.

Правда, дель Кастильо ошибается, говоря об «обратном развитии», а уж тем более приписывая его исключительно Испании. Такова практически половина истории человечества. Так погибла античная Греция, так пал Рим, так прекратило свое существование в XIII в. Тулузское герцогство, так англичане покорили Индию… Большим и трагическим заблуждением наших историков является иллюзия, будто высшая культура всегда побеждает низшую, даже если учесть, что выше, а что ниже – вопрос спорный. Испанию мавританских властителей отделяла от вершителей Реконкисты настоящая цивилизационная пропасть. Это признает даже такой бесспорный авторитет, как испанский неофит Бен Аммар из Севильи или Дон Эдуардо де Инохоса.

И что с того? Кто в итоге победил, мы знаем. Почему же битва при Пуатье вошла в учебники и вычеркнула из них действительно решающее сражение у Ковадонги, разыгравшееся десятью годами ранее? И опять у нас два ответа. Один объясняется текущей на тот момент политической целесообразностью и вполне тривиален.

Карл Мартелл, будучи побочным сыном Пипина Геристальского, взял бразды правления, лишив власти законного наследника, невзирая ни на какие протесты и проклятия. С помощью брата, Хильдерика, он подчинил себе большую часть Франкского государства, а после кровопролитных походов еще и Баварию, Саксонию и Тюрингию. И тем не менее, с правовой точки зрения Карл все равно был узурпатором и захватчиком. Дабы легитимизировать свою власть, ему требовался символ, подвиг, достижение, каким не могли похвастаться конкуренты. Отсюда и невероятное, даже для наших дней, преувеличение значения битвы при Пуатье, превращение его в грандиозную победу и даже в спасение христианства в Западной Европе. Из хроники Аль Абхудара известно, что арабы смеялись над такой трактовкой этого события, да и Католическая церковь поначалу выражала сомнения. Но церковную совесть легко успокоить, как тогда, так и сейчас, определенной денежной суммой, вкладом или поместьем. Второй ответ будет серьезнее. Проблема была не в самом Карле Мартелле, а в его сыне Пипине Коротком, который сверг Хильдерика III, последнего из Меровингов, и при поддержке Римского папы узаконил этот переворот, благодаря чему уже его наследник, Карл Великий, мог в 800 г. провозгласить себя римским императором, покровителем всего христианства и разглагольствовать о величии династии Каролингов, прямо сказать, новоиспеченной и весьма сомнительного происхождения. Вот тут-то и понадобилась победа, и не простая, а победа веры, спасение католического мира. Кто же после такого божьего знамения посмеет копаться в генеалогии? Ситуация ни на йоту не изменится и тогда, когда французский трон займет Гуго Капет, законные права которого основываются на браке с Аделаидой Аквитанской из рода Каролингов. Как минимум до середины XIV в. и прихода к власти Филиппа VI Валуа, то есть на протяжении шести веков, французская пропаганда силами своих хронистов и прочих кропотливых создателей летописей будет прославлять имя Карла Мартелла и его потомков, «самых главных и бесспорных» защитников христианства. Кстати, считается, что именно после битвы под Пуатье он получил свое прозвище «Мартелл», что значит «молот». Что могли этому противопоставить провинциальные, практически отрезанные от мира короли Астурии, а с 910 г. Леона, а уж тем более в дальнейшем короли из наваррской династии или чувствовавший свою связь с Францией Альфонсо VII (1126–1157), сын Раймунда Бургундского? Да и позднейшие правители Леона, Арагона или Кастилии не спешили вспоминать о своих астурийских корнях. Конечно, у Фердинанда V Католика (король Кастилии, как Фердинанд V; Арагона, как Фердинанд II; Сицилии и Неаполя, как Фердинанд III. – Прим. ред.), мужа Изабеллы Кастильской, тоже имелись такие корни через родство с наваррской династией, связанной с династией Трастамара. Но он гордо носил короны Арагона, Кастилии (как регент) и Наварры, и с какой стати ему умалять заслуги своих подданных упоминанием захудалой Астурии, которая еще в начале X в. одновременно с отстранением от власти Альфонсо III Великого (910 г.) потеряла значение.

И все же великий Клаудио Санчес-Альборноз констатирует: «Гордые жители Северной Испании стали для западных мусульман непримиримыми врагами, а для западнохристианской культуры – настоящим щитом, самыми стойкими защитниками. Наследственные астурийские королевства сопротивлялись мусульманам в течение восьми столетий. Это благодаря им Европа смогла остаться Европой и приобрести свой нынешний вид. Именно поэтому (выделено. – Л. С.) Ковадонга – не просто некое региональное событие. Эта битва имела принципиальное значение для истории Европы и мира».

Если ехать на восток от Овьедо, через 63 километра (25 километров от приморской Рибадесельи) будет прелестный городок в горах Кангас-де-Онис – столица первых астурийских королей. Достопримечательностей их времен здесь осталось немного: римский мост, по которому они ездили, башня Сото де Кангас, сохранившаяся от средневековой крепости, да построенный в 735 г. эрмитаж Санта-Крус. Далее следует свернуть на юг, и через одиннадцать километров среди известковых скал возникнет небольшое озерцо Энол, а за ним ступени, ведущие в пещеру рядом с базиликой XIV в., в романских подземельях которой находятся захоронения Пелайо, его супруги Гаудиосы и дочери Гемесинды. Чуть ниже и сбоку расположена часовенка Пресвятой Девы Ковадонгской, а в ней могилы Альфонса I Католика, зятя Пелайо и наследовавшего ему после недолгого правления Фавила, болезненного сына Пелайо. Оттуда по туннелю в скале можно пройти к базилике, посвященной Мадонне Битв. Сам по себе неороманский интерьер этого памятника особого интереса не представляет, хотя в сокровищнице базилики хранится корона Богородицы, украшенная брильянтами, сапфирами, жемчугами и опалами. Но не будем забывать, что мы находимся именно в том месте, где пчелы кормили медом короля (по арабской версии), или откуда король руководил сражением (по версии христиан). Как бы то ни было, а мы оказались там, где решилась судьба Европы, во всяком случае, Западной. Благодаря этому Карл Мартелл смог получить власть, а во втором поколении того же добился и Карл Великий.

Под конец не откажу себе в удовольствии немного позлорадствовать (а как же без этого!). Тадеуш Милковский и Павел Махсевич («История Испании»; Вроцлав, 2002) сообщают: «Ярче всего о неравноценной трактовке происходившего на севере Испании свидетельствует полное отсутствие в арабских хрониках упоминаний о событии, считающемся началом планомерного христианского сопротивления мусульманскому нашествию. В 718 г. (или, по иным источникам, в 722 г.) вестготский аристократ Пелайо победил под Ковадонгой одну из мусульманских армий, углубившуюся в Кантабрийские горы…» Три замечания. Во-первых, дата 722 г. давно установлена и фигурирует во всех современных учебниках и испанских энциклопедических словарях. Во-вторых, речь не об «одной из мусульманских армий», а об основных силах могущественного халифа Кордовы. И, наконец, в-третьих, о событии подробно рассказывает арабский хронист Аль-Маккари, которого не менее подробно цитируют Клаудио Санчес-Альборноз или Дон Эдуардо де Инохоса, но на которого ссылаются также Мануэль Тунон де Лара, Хулио Вальдеон Баруке и Антонио Домингес Ортиз (в частности, в «Истории Испании»; Краков, 1997). К счастью, дальше уже лучше: «Пелайо (718–737) женился на дочери местного правителя Педро, известного как герцог Кантабрийский. Когда их сын умер, власть перешла к сыну Педро, Альфонсу I (739–757). А сын последнего, Фруэла I (757–768), взял в жены дочь вождя соседнего племени басков. Таким образом, путем заключения браков стало создаваться новое королевство. Альфонс I, воспользовавшись уходом мусульман из долины Дуэро из-за мятежа и голода, предпринял несколько военных походов, в результате которых были захвачены Леон, Асторга и Фрага. Его войска доходили на юге до самой Саламанки…» Вот теперь все правильно. Еще только два последних замечания. Сначала менее важное: «мятежи» на Дуэро возникали не сами по себе. Их умело организовывал лично Альфонс I. И второе: переговоры между астурийцами и басками начались уже около 725 г. А чтобы обойти Страну Басков, арабам пришлось бы возвращаться аж до Каталонии, поскольку в Пиренеях они всегда могли наткнуться на какого-нибудь Роланда, блокирующего ключевые перевалы. Поэтому, когда арабы отступали из-под Пуатье, отказываясь от затяжных и кровопролитных боевых действий, они знали, что делают. Обидно, конечно, что тысячи людей думают, будто это Карл Мартелл спас Европу от ислама. Я вообще не уверен, было ли это «спасением», да не мне об этом судить. Вопросы теологии вне моей компетенции. Я знаю одно – все решилось 28 мая 722 г. у никому не известной Ковадонги.