Текст книги "Царь степей. Aspergillum Lуdiаnum (сборник)"

Глава VI
Возмездие

Молодая индианка с любопытством и недоумением вглядывалась в Валентину в мужском костюме. Когда та сошла с коня и подошла ближе, Хоцитл ласково улыбнулась; Валентина, быстрым движением обняв и поцеловав ее, сказала, показывая на носилки, с которых Матюрен и Бильбоке снимали Рауля:

– Благодарю тебя от всей души за него.

– Надеюсь, он не очень страдал в дороге?

– Нет! Вовсе не страдал благодаря тебе.

– Может он ходить?

– Нет еще, но уже может держаться на ногах.

Хоцитл обменялась несколькими словами с Летающей Рыбой. Вслед за тем, подойдя к лошади, с которой сошла Валентина, подпруги и поводья уже были тщательно осмотрены Черным Коршуном, она резко вскочила на коня и, поклонившись пленникам, в сопровождении его и Летающей Рыбы, которому Матюрен успел пожать руку, уехала.

Молодая женщина некоторое время ехала над речонкой, берега которой были окаймлены рядом бамбуков, чьи ветви возвышались иногда до пятнадцати метров. Это гигантское злаковое растение, доставляющее индейцу не только материал для постройки жилищ, кроватей, стульев, столов и прочего, а также вещество, похожее на сахар, представляет собой растение, уходом за которым индеец более всего занимается. Говорят, как будто бы бамбук родом из Индии, но это неверно, так как в Мексике в самых глухих местах на берегах озер и болот вы встретите его дикорастущим.

Доехав до одного места, где речка несколько суживалась, Хоцитл принудила коня перепрыгнуть на противоположный берег, и тогда позвала к себе Летающую Рыбу. Она расспрашивала его обо всем, что происходило в ее отсутствие, и индеец в подробностях поведал ей о погребении утонувших матросов, о находке сундуков, разграблении их и, наконец о неожиданном превращении белой женщины в мужчину. Кроме того, с юмором рассказал о похождениях Матюрена на коне. Окончив свой рассказ, предводитель сказал убежденным тоном:

– Этот белый не может быть нашим врагом.

– А с чего ты так решил?

– По его словами и поступкам. Он всегда весел, смотрит открыто, прямо в лицо, за малейшую оказанную ему услугу тотчас благодарит, пожимая вам руку так сильно, как будто намерен ее раздавить, но все же у белых это весьма странный способ выражения дружбы.

– А его товарищ?

– Его товарищ?.. – При этом Летающая Рыба на секунду умолк, точно колебался или обдумывал. – Его товарищ, как мне кажется, появившись на свет, оставил добрую часть своего ума у богов. Он так же редко говорит, как мой брат, и время от времени подбрасывает вверх какой-то невидимый предмет, а после того внимательно рассматривает свой большой палец. Идя пешком или сидя на коне, он только о том и заботится, чтобы выполнить малейшее желание своего начальника.

– А белая женщина?

– Блеск ее глаз волнует мужчин, на которых она обратит взор. Они блестят, как глаза львицы, когда подходят к ее мужу, и кротки, нежны, как глаза ребенка, когда ей помогают поддерживать супруга. Она была бы очень красива, если бы лицо ее не было так бледно, если бы солнце его озолотило немного своими лучами.

– Это верно! – подтвердила Хоцитл.

– Что касается их предводителя, – продолжал Летающая Рыба, уже не выжидая вопроса, – его всегда мужественный и полный твердой решимости взор становится очень мягким и ласковым, когда он смотрит на белую женщину или на своих спутников, и он несколько напоминает мне Тейтли. Я жил с белыми людьми, но они не так вели себя, чтобы возможно было их полюбить, но все же мне больно думать, что этим белым людям предстоит погибнуть под ножом главного жреца; мне бы хотелось, чтобы они возвратились к себе на родину.

Хоцитл пристально посмотрела на своего собеседника, и радостное выражение появилось на ее милом личике. Однако она ничего не ответила Летающей Рыбе, тотчас пустив своего коня вскачь. Воины, которые встречались ей по дороге, останавливались и низко кланялись, точно она также была обречена в жертву Тецкатлипоке; но это выражение уважения сопровождалось ласковым взглядом, а девушка отвечала на это, поднимая вверх и прикасаясь к голове рукою, украшенной множеством сияющих перстней.

Проехав вдоль длинного ряда пальмовых деревьев, она добралась до луга, на котором расположен был лагерь, и направилась к палатке на возвышенности. Но заметив вдали Тейтли, осматривающего лагерь, поскакала прямо к нему. При виде молодой женщины суровое лицо Тейтли приняло ласковое и приветливое выражение, и он поспешил помочь своей жене слезть с коня. Хотя это вовсе не было в обычае у индейцев, Хоцитл оперлась на руку мужа и вместе с ним стала осматривать лагерь. Тейтли, проходя, заговаривал со всеми воинами, осведомлялся об их здоровье, о состоянии лошадей и о желаниях каждого. Для любого он находил подходящее слово, каждого умел воодушевить и в особенности возбуждал их против белых, с которыми вскоре предстояло сражаться. Глядя на то, как они дико сверкали глазами и потрясали луками и ножами, отвечая этим на слова предводителя, чувствовалось, что это не солдаты, а скорее свирепые волки, не нуждавшиеся в возбуждении, так как и без того достаточно жестоки.

Покончив осмотр, Тейтли возвратился в палатку.

– Видела ты белых, которым покровительствуешь? – спросил он Хоцитл.

– Да, видела, – отвечала она. – Их предводитель может уже стоять на ногах; что же касается белой женщины, ты с трудом ее бы узнал, так как она надела мужскую одежду.

– Мужскую одежду! – изумленно воскликнул Тейтли. – Вероятно, она купила ее у кого-либо из наших воинов.

– Нет! Как сказал мне Летающая Рыба, это было в сундуках, выброшенных морем. Пойдем к ним: я бы хотела, чтобы ты мне сказал, скоро ли совершенно излечится раненый.

– Нет, Цветок, не нужно! Останемся лучше здесь, – отвечал Тейтли, сдвинув брови. – С тех пор как мне стали известны их планы, глядя на них, я прихожу в гнев. Благодаря обещанию, которое ты принудила меня дать тебе, им дарована жизнь до того часа, когда мы возвратимся обратно домой. Более этого ничего от меня не требуй.

– Если бы их намерения были дурные, если бы они полагали, что их цели могут быть нам вредны, – терпеливо доказывала Хоцитл, – то, конечно, они не решались бы говорить нам о них так откровенно и не утверждали бы при этом, что ничего враждебного против нас не имеют. Если же они заблуждаются, так скажи им об этом.

– Тогда они будут лгать. Кто нам поручится, что целью их поездки не было присоединение к тем, с кем нам теперь придется сражаться? С тех пор как ты познакомилась с этими белыми, ты, Цветок, по-видимому, совсем забыла, что убийство – любимое дело белых.

– Только не этих белых. Я в этом убеждена! – оживленно возразила молодая женщина. – Но, конечно, ты гораздо умнее и дальновиднее меня. Однако, как видно, богам не было угодно смерти этих чужестранцев, так как они выбросили их живыми на берег.

– Только для того, чтобы предать в наши руки, – ответил Тейтли.

– В моем сне, – сказала Хоцитл, – они не были твоими врагами: напротив, они плакали, склонившись над тобою. Сны, это истинное изображение действительности того, что должно случиться и на что указывает нам Тецкатлипока во время сна в зеркале, всегда находящемся в его руке.

– Так что же? Неужели ты намерена советовать мне возвратиться обратно домой и предоставить в полное распоряжение белых земли наших союзников?

– Нет, Тейтли, нет! – горячо возразила молодая женщина. – Те белые – воры и грабители, и их следует наказать.

– Если бы те, за которых ты так хлопочешь, имели при себе оружие, когда мы их встретили, они наверняка убили бы нескольких из нас, и, быть может, ты и я были бы теперь мертвые.

– Ты заблуждаешься! – возразила индианка. – Если белая женщина угрожающим образом относилась к нам, так только потому, что боялась за своего мужа. Я бы хотела, чтобы они были далеко отсюда, тогда им не придется плакать над тобой, как я видела во сне.

– Еще менее будет возможно им плакать надо мною, если они будут мертвы.

Хоцитл на это ничего не отвечала и молча шла вперед. Дойдя до палатки, она поцеловала руки мужа и вошла внутрь, а Тейтли еще раз взглянул на лагерь, подошел к гамаку из волокон алоэ, привешенному к двум столбам. В это самое время подошел Летающая Рыба и передал ему толстую тетрадь путевых заметок капитана Лакруа, тетрадь, спасенную благодаря изумительной находчивости Матюрена. Тейтли возбужденно схватил тетрадь и быстро просмотрел ее от начала до конца, а вслед затем, усевшись на скамью, стоявшую около гамака, тщательно начал рассматривать ее, изучая все геометрические фигуры, планы и рисунки, которыми переполнена была тетрадь. Иногда он долго останавливался, прочитывая исписанные страницы, и размышлял, точно стараясь разгадать их таинственный смысл. Наконец, порывистым движением он внезапно закрыл тетрадь, встав с места, зашагал взад и вперед.

– Мысли белых здесь, в этой книге, – сказал он, подойдя к Летающей Рыбе и Черному Коршуну, о присутствии которых он, по-видимому, забыл, тогда как те молча наблюдали за ним.

– Какие же их мысли? – с видимым любопытством спросил Летающая Рыба.

– Они полагают, что мои сыны неправы, желая жить свободными в своих степях и охотиться, сколько им вздумается за дичью, и что сынам моим будет лучше в каменных домах, чем в бамбуковых стенах, они хотят разрушить преграды, сдерживающие море у наших берегов, и соединить его с тем морем, откуда каждое утро выплывает солнце.

– Чтобы затопить степи? – вскричал Летающая Рыба.

– Нет! Но для того, чтобы обратить моих сыновей в рабство.

– Сожги эту книгу, отец! – вскричал угрюмый Черный Коршун.

Только что Тейтли хотел на это ответить, как из палатки вышла Хоцитл и направилась к гамаку. Раздраженные гневом черты лица предводителя тотчас приняли ласковое выражение при виде молодой женщины. Он знаком пригласил обоих воинов удалиться и смотрел на прелестную индианку. Она заменила свой мужской костюм одеянием тегуантепекских женщин, сделав в нем кое-какие удачные изменения. На ней была юбка из голубого шелка, перехваченная у бедер, ниспадавшая не до колен, как носили обыкновенно, но несколько ниже; туника из розовой прозрачной материи обнаруживала красоту плеч и рук. Обута она была в ботинки из голубого шелка, расшитые жемчугом и бисером, а волосы двумя толстыми косами, из-под золотого обруча на голове ниспадали много ниже колен. Она шла неспешно, грациозно и плавно двигаясь, и весь ее облик был так прелестен, что очарованный Тейтли нежно поглядел на нее, улыбаясь. Она села на гамак, откинулась до половины и, обняв одной рукой мужа, поглядела на него глазами, в которых мелькали слезы.

– Опять! – воскликнул предводитель. – Да что же это с тобой, Цветок?

– Ничего.

– Как ничего! Почему же ты плакала?

– Все мой сон! – отвечала Хоцитл. – По-моему, твоя жизнь тесно связана с жизнью этих чужестранцев; ты снова угрожал им, и я боюсь за них.

– Эти люди живы еще, дитя мое, а через месяц твой сон забудется.

Индианка, нежно прижавшись к мужу и заглядывая ему в глаза, спросила:

– Если бы они убежали, будешь ли ты их преследовать?

– Если бы я видел их убегающими, то, конечно, буду.

– Будучи моим пленником, как теперь, ты не мог бы их увидеть! – отвечала Хоцитл, крепко охватывая мужа обеими руками.

– Я не мог бы видеть, но часовые смотрят зорко.

– Но они могут закрыть глаза, если бы я могла им это приказать твоим именем.

Быстрым движением предводитель высвободился из объятий жены. Взглянув недоверчиво на Хоцитл, он встал со скамьи и хотел подозвать воина.

– Погоди! – быстро сказала молодая женщина, тоже встав у гамака. – Ты ведь мой повелитель и можешь быть уверен, что я никогда не поступлю против твоей воли. Пленники и не думали бежать; они по-прежнему здесь. Я только пыталась добиться твоего обещания и успокоить свое сердце.

Только молодая индианка проговорила эти слова, как тотчас послышались доносившиеся со стороны деревни жалобные звуки тепонастле[1]1
  Тепонастле – горизонтальный барабан, напоминающий ксилофон с двумя язычками.


[Закрыть]. Если этот шумный барабан раздавался в такой вечерний час, надо было предполагать, что случилось нечто необычайное. Видно это было и по тому, что воины, спокойно сидевшие вокруг костра, быстро повскакивали с мест. Тейтли, обеспокоенный, посмотрел в сторону деревни. Оттуда вскоре показался отряд всадников, направляющихся к палатке не то что с дикими криками, но прямо с воем. Предводитель хотел было уже вскочить на коня, но в это время отряд уже подъехал.

Двое из всадников, покрытые пылью и развязанными волосами, падавшими на лицо, что обозначало глубокий траур, вели под уздцы коня, на спине которого был привязан труп мицтека.

– Вот дело белых! – вскричал Тейтли, прикоснувшись рукой к ране убитого. – Он лицом к лицу встретился с врагом, его душа жила в теле льва, а так же, как и души всех воинов, умерших, сражаясь, она сопровождает теперь солнце в его движении, нисколько не ослепленная блеском его лучей. Ранее как через три дня эти злодеи уснут вечным сном на земле, обагренной кровью, коршуны сожрут их трупы, и белые познают, как мстит Тейтли за своих сынов.

Со всех сторон послышались восторженные возгласы; воины повторяли и передавали друг другу слова предводителя, и индейцы, потрясая луками и высоко поднимая вверх ножи, произносили страшные клятвы мести и истребления.

– Расскажи, как было дело! – сказал Тейтли одному из воинов, сопровождавших убитого.

– Узмаль, намереваясь узнать число белых, приблизился к их хижинами. Они его приметили, начали стрелять, и одна из пуль попала в него.

– Вы первые начали стрелять?

– Нет! Только после их выстрелов мы им отвечали для того, чтобы получить возможность увезти с собой тело Узмаля.

– Хорошо! – спокойно сказал Тейтли.

Два сопровождающие тело убитого всадника провезли его вдоль по всему лагерю, и тепонастле Тейтли жалобно звучал одновременно с тепонастле деревни. Погребальное шествие, проходя мимо костров, встречаемо было зловещими криками. В это время старейшина деревни беседовал с Тейтли, а Хоцитл, стоя около гамака, внимательно прислушивалась к их разговору.

– Все мои воины отправятся со мною завтра, – говорил начальник деревни. – Не оставить ли пленников, предназначенных Тецкатлипоке, под охраной женщин?

– Нет! Они отправятся со мною. Я хочу, чтобы они видели, как сражаются мои сыны.

На лице Хоцитл промелькнуло выражение удовольствия, и она снова легла в гамак.

– Ты видела дело рук белых? – спросил ее Тейтли, усаживаясь около нее на скамье, и суровые черты лица его пылали гневом.

– Да, видела! Они пролили кровь и истребляй их!

– Всех?

Как истый цветок степей, истомленный борьбою с бурей, Хоцитл, склонив свою хорошенькую головку на грудь мужа, прошептала:

– Всех!

Глава VII
Новые тревоги

Пленники только что поместились на пороге хижины, около которой они встретили Хоцитл, как вдруг увидели, что к ним приблизилось около двадцати женщин с маисовыми колосьями в руках, с молодыми отростками бамбука, перцем, мясом оленя и множеством прекрасных плодов из лесов Америки. Хотя плоды эти и без того очень нежны и вкусны, но более разумная их культура улучшит их достоинства, и, конечно, наступит вскоре время, когда они будут в большем своем употреблении за столом европейцев. Все эти съестные припасы, большей частью помещенные в большие тыквенные сосуды, заменяющие глиняную и фарфоровую посуду для индейских хозяек, были сложены женщинами в десяти шагах от хижины как жертвоприношение Тецкатлипоке. Те из этих приношений, которые будут предпочтены пленниками, доставят особую честь принесшим, так как, по их понятиям, выбором руководят боги, и такой выбор знаменует несомненное благоволение повелителя небес к тем, дары которых понравились пленникам Тецкатлипоки.

Вследствие этого, положив на землю свои дары, каждая индейская женщина, став немного в стороне, зорко следила за каждым движением потерпевших крушение, с сердцем, волнуемым страхом и надеждой, выжидая, будут ли выбраны ее дары.

Пленники, растроганные и благодарные за заботы об их пропитании, не догадывались, что выбирая те или иные припасы, им предстояло играть роль посредников и оракулов. По правде говоря, все они были поражены безобразной внешностью окружавших их женщин, нечистоплотность которых придавала им еще более отталкивающий вид. Их одеяние, состоявшее только из одной-единственной бумазейной юбки, доходившей почти до колен, сдерживаемой у пояса плетенкой из пальмовых листьев, было слишком первобытно, чтобы скрыть недостатки и безобразие. Высокие, чрезвычайно худощавые, даже, можно сказать, высохшие; движения женщин были неловки, угловаты, и вообще они почти ничем не отличались от мужчин. Их черные глаза, хотя хорошо очерченные, имели то беспокойное недоверчивое выражение существ, привыкших к дурному обращению. И животный характер очертаний их лишь еще резче оттенялся постоянными гримасами, вследствие чего оскаливались зубы безукоризненной белизны. Две или три девушки лет около тринадцати, но уже женщины по сложению и физическому развитию, представляли собой в этой некрасивой толпе некоторое исключение, и в них заметны были проблески кокетства. Волосы, менее всклокоченные, чем у других, украшались цветами, и взоры были несравненно менее свирепы. Однако, несмотря на это, Матюрен, отвечая на какое-то шутливое замечание своего крестника, решительно заявил, что не только эти девушки, но и все племя «красноперых» не соблазнит его отказаться от безбрачия.

Не надо забывать, что индианка степная – вьючное животное, гораздо более безответная раба, нежели подруга того, кто берет ее в жены. В этом положении унижения физического и нравственного, обусловливаемого жизнью в диком состоянии, она является еще более отталкивающей, нежели ее сожитель. Конечно, прирожденные свойства женщины в диком состоянии обнаруживаются: она любит своих детей и даже любит своего истязателя. Но какая пропасть отделяет такого рода создания от нежной, глубоко восприимчивой женщины, как, например, Валентина!

Что бы сказали философы, мечтавшие и мечтающие еще и теперь, что первобытное состояние было золотым веком человечества, если бы они вошли в тесную хижину истого дикаря и увидели неприкрашенную действительность? Хоцитл со своими тонкими чертами лица и грациозными соразмерными формами тела и той заботливостью, с которой она занималась уходом за своей внешностью, несомненно, принадлежала уже к цивилизованному миру. Однако в той среде, где она жила, она могла понравиться разве что Тейтли, Летающей Рыбе и Черному Коршуну и, быть может, еще нескольким другим предводителям, которых жизнь, полная приключений, ставила их в частое соприкосновение с племенами, жившими на границах земель, где прочно укрепились европейцы. Как общее правило, верно то, что нежность очертаний лица и утонченность форм тела и разума никакой цены в степях и пустынях не имеют. Индейский воин, поддерживающий свое существование только охотой, по характеру своему, в сущности, не что иное, как хищник! В его глазах образцовая женщина та, которая в состоянии таскать наиболее значительные тяжести, выполнять за него самые трудные работы и добросовестно исполнять около него роль служанки. Только тогда, когда дикарь решается сделаться землевладельцем, только тогда с первыми посаженными им зернами маиса смягчается нрав дикаря, он перестает быть хищником и зловредным животным, становясь мало-помалу человеком.

Однако гораздо более привлеченный плодами, чем кусками мяса, Матюрен выступил вперед, решившись наконец выбрать подходящие припасы, и перенес к тому месту, где сидела Валентина, полдюжины тыквенных сосудов. Вслед за тем знаками он попытался дать понять, что все остальное можно унести прочь. Однако те, дары которых не были приняты, знаками, не менее выразительными, высказали ему приглашение выбрать еще что-либо. Тогда матросу пришла в голову счастливая мысль. Отряд в двадцать человек из воинов Тейтли, которых он назвал «голубые перья» в отличие от воинов деревни, которым он дал кличку «красные перья», расположен был бивуаком в тридцати шагах от хижины, предназначенной капитану Раулю и его жене. По всей вероятности, этот отряд обязан был наблюдать за пленниками.

Матрос признал хорошей идеей перенести при помощи Бильбоке все остальные припасы, которые были ему совершенно не нужны. Со всех сторон послышалось одобрение этому поступку. Тыквенные сосуды с припасами были приняты с выражением глубочайшей признательности и уважения, признававшими этот дар как доказательство величайшего благоволения бога Тецкатлипоки. Следовательно, все приносившие дары были вполне удовлетворены, так как никому не пришлось унести обратно домой принесенное. Общее удовольствие, вызванное его поступком, не ускользнуло от внимания Матюрена.

– По-видимому, я, нисколько о том не подозревая, сразу натянул все паруса и пошел полным ходом. Вот так забавно! – сказал он, обращаясь к Бильбоке.

Основательно поев, а аппетит у него был не маленький, Матюрен вынул из кармана свою трубку, вытер ее, понюхал и, наконец, с решительным видом встал, направляясь в лагерь.

– Куда же вы идете, крестный? – спросил Бильбоке.

– А я, милый мой, хочу удостовериться, не продается ли в этой деревне где-либо табак. Меня очень раздражает тот факт, что трубка есть, а курить нечего!

Бильбоке пытался было уговорить крестного не рисковать таким опасным путешествием, но Матюрен, с присущей ему беззаботной отвагой, двинулся вперед. Вскоре он дошел до берега речки и остановился около первой попавшейся ему хижины. Она была до чрезвычайности похожа на пчелиный улей, а размерами немногим более. Едва ли три человека могли бы найти в нем убежище. Это, очевидно, было помещение только от дождя или на ночь, и более ничего другого. Переходя оттуда ко второй и третьей и так далее хижинам, Матюрен нашел, что все абсолютно одинаковы, и захотел посмотреть, как они устроены внутри. Хижины оказались крайне скромно обставлены, так как на полу лежала только циновка из пальмовых листьев, служившая постелью, также всяких размеров тыквенные сосуды и немного глиняной посуды. Деревянные клинья в бамбуковых стенах заменяли собой гвозди, на которых висели ремни для лошадей, а также полосы высушенного на солнце мяса и копченая рыба. Старые женщины, прижавшиеся в углу стены, ткали хлопок, из которого выделывали юбки, и изредка поглядывали на ребятишек с подвязанными животами, которые больше походили на молодых обезьян, нежели на людей, и к великому удивлению Матюрена, на его ласки отвечавшие отчаянными криками ужаса. Во всех этих хижинах, так похожих на норы, воздух был так тяжел, что тошно становилось. Кто бы его ни встретил, все низко кланялись, но Матюрен уже привык к этому выражению почета. Вскоре он подошел к хижине, около которой сидела порядочная толпа, состоявшая из мужчин и женщин. Оказалось, что как раз Матюрен имел счастье попасть во время совершаемых индейцами сапотеки обрядов после рождения детей. Он ровно ничего не понял, какое значение имеют все эти обрядности, но впоследствии Летающая Рыба объяснил ему их значение.

Прежде всего клали новорожденного, совершенно голого, на пороге хижины, вслед за тем погружали его в нечто вроде деревянного чана, наполненного водой, при этом одна из женщин громко молила богов, чтобы те очистили от всяких нечистот того, кого она окунула в воду. Говорила она следующее:

– Милый ребенок, которого боги создали в небесной выси и послали его на землю, знай, что жизнь печальна, тягостна и жалка и что ты не прокормишься, если тяжелым трудом не добудешь себе пропитание. Да помогут тебе боги в ожидающих тебя многочисленных бедствиях.

Вслед за этими словами женщина наливала воду на рот и грудь новорожденного и передавала его двум старикам, известным умением угадывать будущее. Они тщательно осматривали ребенка и после того объявляли, какая ему предстоит судьба. Их предсказание было, вероятно, очень благоприятное, так как в толпе послышались крики радости. Вслед за тем в ручонки будущего воина вкладывались крошечные лук и стрелы. И каждый из присутствующих зажигал у очага хижины маленькую сосновую веточку. Затем оба старых знахаря, предсказавшие судьбу ребенка, с танцами, сопровождаемыми заклинаниями, предотвращали от новорожденного неудачи и бедствия. А женщина, окунавшая ребенка, снова обращалась к солнцу, отцу всех живущих на свете существ, а также к земле, матери людей, умоляя их покровительствовать новорожденному и предоставить ему возможность умереть в битве, но не на циновке в хижине. Пир, устраиваемый родителями новорожденного, должен был состояться несколькими часами позже, и в нем предстояло принять участие всем присутствующим при этом своего рода крещении, представлявшим собой обряд, существовавший еще при древних ацтеках. Если бы дело касалось не мальчика, как теперь, а девочки, то вся церемония была бы совершенно такой же, с той только разницей, что вместо лука в ручонки поместили бы веретено и кухонный горшок.

Продолжая расхаживать по деревне, Матюрен подошел к хижине гораздо более просторной, нежели все другие жилища. Около порога он увидел двух индейцев, распростертых, как деревянные истуканчики, вышиною каждый около сорока сантиметров, грубо выделанных и еще грубее раскрашенных.

– Игрушечная комедия! – непочтительно отозвался об этом матрос, хотя и прошептал эти слова, не решаясь произнести громко.

Это был храм, в котором поклонялись многим божествам древних ацтеков. Здесь было изображение Мекситли – бога войны, Кветцакоатла – бога воздуха, Микскоаль – богини охоты, а также изображение Тецкатлипока.

Что это был храм, Матюрен понял только тогда, когда спустя мгновение увидел, что к этой хижине подходит сопровождаемый несколькими женщинами и толпой детей тот самый жрец, что надевал на белых предохранительное ожерелье. Отвратительный человек с окрашенными в красный цвет волосами приближался торжественно и важно, танцуя, и наконец опустился на колени у самого порога хижины. Молитва, им произнесенная, была очень краткой; кончив ее, он тотчас поднялся и сжег перед истуканчиками немного пахучих смолистых веществ, а вслед за тем, обратившись лицом к солнцу, заколол поднесенных молящимися кролика и перепелку. Причем в маленький золотой кубок собрал кровь этих животных. Потом жрец к губам каждого истукана подносил этот кубок, делая вид, будто поит их, и, наконец, сам выпил все, что было в этом кубке. Матюрену было известно, что в те дни, когда этот жрец приносил в жертву богам людей, он так же точно пил кровь. От этой мысли матрос почувствовал тошноту и поспешил уйти.

Он поднялся на возвышенность, откуда хорошо была видна деревня, и насчитал сто хижин, отдаленных одна от другой кустарниками. Матрос определил приблизительное количество населения деревни, предположив, что в каждой хижине находится по четыре человека. Когда Матюрен решился пойти обратно, убедившись, что табачных лавочек тут не существует, то вздрогнул, снова заслышав зловещие звуки тепонастле. Мужчины, женщины и дети бежали к громаднейшему дереву, откуда слышались громкие возгласы в ответ на погребальные звуки мрачного инструмента. Идя вдоль ручья, Матюрен встретил воинов, везших труп одного из своих товарищей. Один из них рассказывал собравшимся воинам, при каких обстоятельствах случилась смерть. Его рассказ был несколько раз прерываем неистовым воем женщин, в то же время колотивших своих детей, чтобы заставить тех вопить в знак печали и траура. Все взоры мало-помалу обратились на матроса, который, заметив, что взгляды эти далеко не дружелюбны, счел благоразумным поскорее ретироваться подальше. Но он совершил свое отступление неторопливо, размеренным шагом и предварительно поклонился очень почтительно перед телом воина.

– Что там происходит? – спросил Матюрен встретившегося ему Летающую Рыбу.

– Твои соотечественники убили вчера одного из наших союзников, – торжественным тоном отвечал предводитель.

– Мои соотечественники? – воскликнул Матюрен. – Нет, ты, несомненно, ошибаешься. За исключением капитана и его жены и моего крестника Бильбоке здесь наверняка не может быть моих соотечественников.

– Да ведь ты тоже белый?

– Конечно, я белый и не отрицаю, что у меня такой цвет кожи, но не все белые принадлежат к одному и тому же племени и не все говорят одним и тем же языком. Ты бы сам должен это знать, так как бывал в Тегуантепеке. Если бы, подобно индейцам, белые носили в волосах перья, так ты бы увидел и красные, и желтые, зеленые и всяких цветов перья. Мое же перо обязательно трехцветное. Я уже тебе говорил, что мы французы, и наша нация в мире с индейцами, в которых она видит только друзей и союзников.

– Находишь ли ты справедливым захват наших земель?

– Конечно, нахожу несправедливым, и относительно этого я тебе высказал уже мое мнение. Я и мои товарищи находят абсолютно справедливым, если вы будете защищать свои земли.

Летающая Рыба с довольным видом потряс головой.

– Еще раз повторяю тебе, – горячим тоном сказал матрос, – что мы французы и что очень возможно, что с кем вы будете сражаться – тоже наши враги. Чтобы избежать ужасных недоразумений, я настаиваю на том, чтобы все твои воины знали все то, что я тебе сейчас говорил.

– Они будут это знать. Успокойся, ничего худого они тебе не причинят.

– Да я вовсе не боюсь за свою шкуру! – горячо ответил матрос. – Если бы возможен был подобный договор, я бы дал изрезать себя на длинные полосы твоим соотечественникам взамен обещания, что они ни одного волоса не тронут на головах моего капитана и его жены.

– Возвратись в свою хижину и не расхаживай по деревне, – сказал Летающая Рыба. – Ты можешь встретить людей, которые ради того, чтобы отомстить за убитого, не постесняются убить тебя, несмотря на то, что это было бы святотатством.

– Благодарю, предводитель, за твой добрый совет! – отвечал Матюрен. – Я уже давно убедился, что ты мне зла не желаешь, и за это тебе очень благодарен. Если тебе когда-либо понадобится здоровенный кулак, пожалуйста, рассчитывай на мой. Он вполне к твоим услугам, причем без хвастовства скажу, что он очень основательный.

Индеец с некоторым колебанием поглядел на руку, которую ему после этих слов протянул матрос, так как уже однажды испытал, что рука эта сжимает, как крепкие тиски. Но на этот раз, чуя опасность, носящуюся в воздухе и поспешая к своему капитану, Матюрен, ограничившись легким пожатием, двинулся вперед ходом судна в бурную погоду.

Он нашел своих соотечественников, сильно встревоженных звоном тепонастле, а также непонятным снованием взад-вперед воинов, а еще больше всего – их свирепыми возгласами. В нескольких словах он им сообщил о причинах такого волнения, и все они принялись толковать о случившемся, теряясь в разных предположениях и догадках.