Текст книги "Алая лента"

– Очень тронута, – хмуро пробурчала в ответ Франсин.

– Еще раз прости, но я мысленно уже представила себе это платье, – торопливо продолжила я. – Это будет поразительно красивое платье. Рукав три четверти, слегка приподнятые плечи, стрелки под бюстом, широкий пояс-шарф вот здесь на бедрах, а от него атласная юбка, свободно спадающая до самого пола…

Сама не знаю, как у меня хватило храбрости на такое. Возможно, я просто вспомнила одно из любимых высказываний моей бабушки: «Скромные всегда с носом остаются».

Мы с Франсин стояли теперь друг перед другом словно боксеры, готовые начать бой за титул чемпиона. Только ставка в нашем поединке была, пожалуй, выше, чем какой-то кубок. Марта внимательно наблюдала за нами, и глаза у нее возбужденно горели. Внезапно я догадалась, что она просто решила меня проверить, посмотреть, как далеко я готова зайти.

И по этому пути я была готова идти бесконечно.

Стану ли я портить работу Франсин? Да. Постараюсь ли прибрать к своим рукам и не отдавать ей лучшую швейную машину и другие инструменты? Да. Буду ли вредить ей?.. Возможно. Если придется.

– Хорошо, – жестко улыбнулась Марта, слегка приподняв свою верхнюю губу. – Тогда посмотрим, на что способны вы обе.

– Вы не пожалеете, если выберете мое платье, – заверила ее я. – Работу над ним я готова начать прямо сейчас, немедленно. Мне нужны будут размеры Мадам, манекен и пять метров желтого атласа, желтого, особого оттенка, который я укажу…

Мне показалось, что в этот момент Роза хмыкнула, и позднее, когда мы с ней уже стояли в очереди за супом, я спросила о том, что ее так развеселило.

– Просто увидела тебя в своем репертуаре, – усмехнулась она. – Марта приказала тебе сделать платье, и оно тут же возникло в твоем воображении. Ты прирожденный дизайнер, знаешь это?

– Ах, Роза, ты, конечно, можешь смеяться надо мной сколько тебе угодно, но платье действительно будет потрясающим. И я уже знаю, как оно будет украшено. Подсолнух! Представь вот здесь, на лифе, вышитый шелком подсолнух, такой большой, что его лепестки проходят через плечо и спускаются вдоль швов на рукаве. Шелк должен быть разных оттенков, тогда подсолнух будет казаться написанным масляными красками. А вместо семян будут бусинки – сотни стеклянных бусин…

– Чт… минутку, мадемуазель кутюрье! Надеюсь, ты шутишь?

– Как ты думаешь, мне удастся найти шелк нужного оттенка? Сможешь оформить бусинами?

– Мне нет дела ни до шелка, ни до бусин, ни до всего этого проклятого платья. Франсин первой назначили, оставь это ей.

Эти слова заставили меня замолчать. То волшебное платье в моем воображении перестало парить, сдулось, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, и осело на землю.

– Почему я не могу сшить его? Кто знает, какую награду я получу за него? Может быть, мне удастся выторговать за него новые, более удобные спальные места в нашем барачном блоке или даже по целому одеялу на каждую полосатую? Что скажешь?

– А любит ли кошка сливки? Это не главное, Элла. Подумай, для кого ты собираешься шить это платье.

– Знаю! Для жены коменданта. Ей мы обязаны нашей мастерской. Мадам отличается хорошим вкусом, она здесь законодательница мод. Когда офицерские жены увидят на ней мое платье, они немедленно выстроятся в очередь за такими же.

Роза отошла от меня:

– Ты что действительно ничего не понимаешь, так? Не видишь, что происходит?

– Успех меня ждет, вот что происходит. И не пытайся меня отговорить. Мне поручили сшить это платье, и я его сошью. Все. Конец истории.

– У историй нет конца, – упрямая, как осел, сказала Роза. – Всегда начинается новая история и что-то происходит дальше.

– Дальше? – резко перебила я ее. – Вот что будет дальше. Ты перестанешь совать свой нос в мои дела! Мне нет дела до того, что я шью платье для жены коменданта! Меня волнует только то, что я его сделаю, нравится тебе это или нет.

– Мне это не нравится.

– Это мне совершенно ясно.

– А мне ясно, что ты забыла о том, где мы и что здесь творится. И по чьей милости творится!

– Будто ты так уж хорошо понимаешь все это, витая в своих облаках!

– Знаешь, что я вижу, Элла? Я вижу, что не только ты – все мы балансируем на очень тонкой грани между желанием выжить и необходимостью сотрудничать с нашими тюремщиками.

– Что? – У меня от неожиданности даже челюсть отвисла. – Ты хочешь сказать, что я с ними заодно? Это чудовищно! Ты просто завидуешь, потому не можешь без моего участия даже пару нормальной обуви себе найти, не то что платья для других шить! Что бы ты без меня делала? Без меня тебе негде было бы достать лишнего куска хлеба!

Я была невероятно зла. Раньше мы с Розой никогда так не ссорились, но это она виновата, она довела меня.

Тут Роза неожиданно сменила тактику.

– Послушай, Элла, – сказала она. – Если это все из-за лишнего куска хлеба, просто забери себе мою часть. Мне не нужно. Тогда ты не упустишь ничего, чем можно поживиться за счет работы в мастерской.

Господи, она становилась просто невыносимой! И ничего не понимала. Мне хотелось выбежать отсюда, но это бы означало потерю замечательного места в очереди.

* * *

Лето в Биркенау означает нестерпимую жару днем и удушливые от дыма ночи. Местные полосатые угасали на глазах, становились иссохшими и плоскими, как бумажные куклы. Я тоже прожарилась, изголодалась, меня тошнило от постоянного привкуса пепла во рту, но при этом я мысленно уносилась высоко над этой голой, покрытой толстым слоем пыли землей, с легкостью пролетала сквозь колючую проволоку и ограждения из оголенных проводов, по которым был пропущен электрический ток. Я не чувствовала ужасных лагерных запахов, меня не смогли бы догнать выпущенные охранниками пули. Все это не имело для меня никакого значения, потому что – нравилось Розе или нет – я делала Платье.

Самым удивительным стало то, что Марта позволила мне отправиться за покупками в универмаг! В знак примирения я выбрала себе в помощницы Розу. Но подруга то ли продолжала дуться на меня, то ли еще что, застонала, когда я сказала ей об этом.

– Я ненавижу таскаться по магазинам.

– Но, Роза, ты должна пойти со мной. Я прошу тебя, пожалуйста, – не отставала я. – Послушай, мне очень неприятно, что ты на меня рассердилась. Пойдем посмотрим на это место. Это же страна изобилия!

– У меня здесь работы в изобилии, – съязвила Роза.

– Пойдем, – продолжала я уговаривать ее. – Марта дала мне список покупок длиной в километр, я одна этого не унесу.

– Шону попроси.

– Она заболела…

Шона действительно почти каждый день чувствовала себя плохо. Из грациозного жирафа она превратилась в нарцисс, умирающий от жажды. Мне казалось, что Шона чахнет не только от тоски по своему мужу и ребенку, но на самом деле серьезно больна.

– И потом, – продолжила я. – Как ты можешь ненавидеть ходить по магазинам?

– Ты не представляешь, по скольким показам мод меня таскала мама!

– Показам мод?

– Дважды в год, на показе коллекций каждого нового сезона. Пойми меня правильно – модели там демонстрировались просто сногсшибательные. Я прямо проглотила бы каждое платье, будь у меня возможность вернуться туда хоть на несколько секунд!

– Одежду нельзя есть.

– Ах, если бы эти платья были съедобными! Мода Города Света – это действительно деликатес. Мне было тошно не от самих показов, а от публики, которая на них собиралась. Так много воздушных поцелуйчиков, так много до’хогушенька моя, так много напудренных лиц и длинных когтей на пальцах… Гадость!

– Когда у меня будет свой салон, я буду брать двойную цену с таких неприятных и высокомерных посетителей.

– Ах да, знаменитый модный салон Эллы!

– Я сделаю это. Я буду возить заказчиков на машине для закупки лучших тканей…

– Ладно, соглашусь быть твоим шофером, если ты разрешишь мне носить форменную фуражку. – Роза взяла меня под руку. – Прошу садиться, мадам, желаю вам приятной поездки…

– Так ты пойдешь со мной в универмаг?

Роза еще немного поломалась и согласилась.

* * *

– О, – разочарованно сказала я. – Честно говоря, я ждала чего-то более…

– Более шикарного? – подколола меня Роза. – Вращающихся дверей, огромных зеркальных витрин, кадок с пальмами?

– Что-то вроде того.

Так называемая страна изобилия оказалась на деле обнесенным оградой островом, состоящим из примерно тридцати больших бараков, вытянувшихся вдоль северной окраины Биркенау неподалеку от рощицы засыхающих от жары берез.

Мы проскользнули за ворота, не зная, чего ждать.

Нет, Шона не шутила, когда рассказывала нам о том, что в универмаге есть буквально все. В первом строении, куда мы заглянули, было тесно от посетителей. Позже я узнала, что этот барак называется магазинчиком. Здесь вперемежку толпились надзиратели и полосатые, выбирали товары или сновали туда-сюда со свертками в руках.

Заведовала магазинчиком миссис Смит. Она явно была из элиты. Ходили слухи, что раньше она была хозяйкой борделя. Роза спросила меня, что это такое. Я притворилась, будто не знаю сама, потому что мне не хотелось рассказывать ей, что это такое. Из лучших побуждений.

Миссис Смит выглядела совершенно не так, как обычная полосатая. На ней был темный, хорошо сшитый элегантный костюм из хлопчатобумажной ткани и простые, но крепкие туфли на каблуках. Жиденькие волосики миссис Смит выглядели так, словно их только что вымыли с шампунем и уложили, а ее ногти были накрашены. Мне миссис Смит представилась чем-то средним между ястребом и змеей. Ядовитой змеей.

Увидев нас с Розой, она поджала губы, и мне на секунду показалось, что сейчас появится раздвоенный кончик змеиного языка.

– А, девочки из мастерской Марты. Заходите.

Тепла в этом приглашении миссис Смит было не больше, чем в айсберге, а ее речь оказалась грубоватой, совершенно не сравнимой с речью Розы.

– Магазинчик в данный момент переполнен, как вы видите, – сказала миссис Змея. – Десять тысяч единиц каждый день. Такой объем поступлений. Чтобы рассортировать его, требуется масса времени, поэтому мои девочки постоянно заняты. Так что я могу дать вам только одну из них в сопровождающие. И даже не думайте. Воровство не прощается.

Миссис Змея постукивала своими наманикюренными коготками по выстроившимся в ряд на столе хрустальным флакончикам с духами. Среди них был и любимый Карлой «Синий вечер». Во внешнем, нормальном мире этот флакончик стоил бы больше, чем моя бабушка и дедушка вдвоем зарабатывают за год. И мне так хотелось понюхать каждый флакон…

Миссис Змея подозвала к себе низенькую кругленькую девушку в белой блузке и черной юбке.

– Отведи этих двоих в большой магазин. И захвати, когда пойдешь назад, стопку ночных рубашек. Сейчас, летом, на них очень большой спрос.

Наша провожатая оказалась такой бледной, будто сто лет уже не была на солнце, и носила очки с толстыми линзами. Плечи у нее были очень круглыми, а ладони широкими, как белые лопаты. Когда же я увидела, как она начала копаться в груде вещей, зарываясь в них, мне стало совершенно ясно, с каким зверьком ее можно сравнить. С кротом. Маленьким, мягоньким кротом под землей.

– Они заключенные, но при этом не обязаны носить на себе полосатые робы, – шепнула я Розе. – Скажи, разве тебе самой до боли не хочется вырваться отсюда и переодеться в нормальную одежду?

Избегая смотреть нам в глаза, Крот вывела нас из магазинчика в большой магазин – так назывались двадцать девять больших, вместительных бараков, забитых под завязку самыми разными предметами. Чемоданы, обувь, очки, мыло… детские коляски, игрушки, одеяла, парфюмерия…

На глаза мне попался огромный ящик, до верха заполненный гребенками и расческами, на некоторых из них виднелись застрявшие между зубьями волоски прежних хозяев. От этой картины защипало мой собственный, бритый наголо череп.

Между бараками сновали полосатые с тележками, на которых громоздились новые чемоданы и узлы, перехваченные и привязанные к тележкам прочными веревками. На открытых сортировочных площадках между бараками мелькали сурового вида женщины в белых блузках и черных юбках. Всего же в этой, самой странной в мире подсобке, трудилось, наверное, несколько тысяч заключенных.

– Ты можешь себе представить, что можешь иметь буквально все, что только захочешь? – спросила я у Розы. – Это же сокровищница.

– Ты хотела сказать, пещера людоеда, – презрительно фыркнула она. – Краденое и спрятанное.

– Ты могла бы подобрать здесь себе что-нибудь поприличнее на ноги, – сказала я. – Я имею в виду, одинаковую пару обуви.

Роза повела плечами. Мы последовали за Кротом дальше.

Каждый барак большого магазина был похож на наш блок, только длиннее, шире и выше, хотя его крышу поддерживали точно такие же, как у нас, деревянные стропила. Крот завела меня и Розу внутрь одного из таких бараков, и я невольно поморщилась от волны вони. Конечно, сиренью Биркенау никогда не благоухал, но этот запах оказался слишком крепким даже по лагерным меркам. Сырость. Плесень. Пот. Немытые ноги. Утрата и заброшенность. Мне стало плохо. Совсем не так я представляла себе это.

Посередине барака тянулся проход, такой узкий, что в нем едва могли разминуться, не столкнувшись, двое встречных.

Все остальное пространство было плотно забито грудами чемоданов и бугристыми холмами слежавшихся тряпок. Эти горы уходили к стенам барака и терялись в их тени, а своими вершинами достигали стропил под крышей. То тут, то там глаз выхватывал какую-нибудь деталь – высунувшийся наружу рукав, брючину, бретельку бюстгальтера, грязный рваный носок.

– Одежда, – произнесла Роза таким тоном, каким обычно разговаривают в храме или в картинной галерее, когда речь заходит о сексе. – Горы одежды!

– Да, – вздохнула Крот, оглядываясь вокруг. – Десять тысяч чемоданов каждый день. Это слишком много. Мы уже просто не справляемся. Ведь каждый нужно открыть, рассортировать содержимое. Одежда, ценные вещи, продукты. Еда успевает портиться, сколько ее пропадает!

– А откуда все это берется? – выпалила я, не подумав. Мне захотелось забрать слова обратно. Не задавай вопросов, на которые не хочешь получить ответ, Элла.

Крот посмотрела на меня как на сумасшедшую.

Роза тоже взглянула на меня и быстро спросила:

– А что вы делаете со всеми этими вещами, когда рассортируете их?

– Вещи, которые не годятся для Биркенау, проходят дезинфекцию, упаковываются и отправляются назад, в города. Там их раздают пострадавшим от бомбардировок или продают в комиссионных магазинах как подержанные товары, – ровным, лишенным интонаций голосом ответила Крот. – Но сначала каждое платье или пиджак проверяют – нет ли в нем спрятанных ценностей и денег. Люди часто прячут деньги и драгоценности в поясе, швах, лацканах, плечиках, везде. Потом все содержимое чемоданов отправляется в эти кучи, а надсмотрщики и капо следят за тем, чтобы никто из нас ничего не забрал себе. Вчера здесь пристрелили одну девушку, взяла украшение. Она сказала, что это обручальное кольцо ее матери…

Ее голос на секунду умолк, а затем Крот продолжила свой рассказ о том, как происходит сортировка вещей в большом магазине:

– Нужно удалить с вещей все написанные на них имена и метки. Новые владельцы не должны знать, кто носил эти вещи до них. Все фирменные этикетки и именные ярлыки портных также необходимо аккуратно срезать, чтобы сжечь в печи. Разумеется, этикетки самых известных кутюрье и торговых домов мы оставляем на месте. Именно эти дизайнерские вещи и поступают в вашу швейную мастерскую, девочки.

Меня гипнотизировала работа девушек, вытаскивавших из общей кучи отдельные предметы одежды. Их руки двигались в привычном размеренном темпе и напоминали лапки гигантских пауков. Щелк! И ножницы отре́зали то, что нужно было отрезать. Звяк! И на поднос упали монеты. Хрустели бумажные банкноты. Блестели золотые украшения. Медленно, постепенно мой мозг начал устанавливать связь между одеждой от прославленных модельеров, которую мы переделываем в нашей мастерской, и чемоданами, разбросанными по сортировочным площадкам универмага.

Каждый день десять тысяч чемоданов. Десять тысяч человек ежедневно. Все прибывающие никогда не возвращаются.

Мое сердце учащенно забилось, а внимание переключилось на отдельные, мелкие детали. Я рассмотрела мягкие ворсинки на детском джемпере. Пятна пота на старой рубахе. Пожелтевшие, потрескавшиеся от времени пуговицы, штопаные жилеты.

Попадались, конечно, и более красивые детали – атласные бретельки бра или блестящие юбки. Мой взгляд привлекла блестящая шелковая пижама, отороченная лебяжьим пухом. К этой пижаме лентой были привязаны стебельки лаванды – для приятного запаха.

Красивые вещи, как эта пижама, складывают отдельно, вместе с украшенными стразами туфлями на высоком каблуке или серебряными портсигарами. Здесь же можно было увидеть ночные рубашки и бальные платья, купальники и вечерние костюмы, туфли для гольфа и теннисные шорты.

Куда, эти люди думали, их везут?

Как будто кто-нибудь может заранее представить себе такое место, как Биркенау.

Мысль формировалась в моей голове: кто-то должен выбраться отсюда, чтобы рассказать всему миру о том, что здесь происходит. Тем людям, что еще на свободе, но их имена уже занесены в списки, должны знать, что их ждет на этом конце железнодорожной ветки. И кто-то должен сказать моей бабушке: «ТОЛЬКО НЕ САДИСЬ В ПОЕЗД».

– Элла.

Это была Роза. Она взяла меня за руку, и я вышла из своего транса и поспешила вслед за ней и за Кротом, чувствуя на языке горький привкус желчи.

– Как ты думаешь… – начала я, пока мы быстро шли вперед. – К нам попадают вещи отсюда? Мне бы не хотелось знать, что кто-то роется в моем школьном ранце и читает мою домашнюю работу. А рыться в одежде… У меня был очень красивый джемпер, бабушка связала мне его на день рождения. Неужели его сейчас носит кто-то другой? Если так, то этот человек наверняка постоянно думает о том, кто носил этот джемпер раньше, нет?

Роза не ответила.

Я никогда не спрашивала Розу, было ли у нее время собрать свои вещи. Я несколько раз пыталась поговорить с ней о том, как ее арестовывали, но она в ответ лишь пожимала плечами и отделывалась сказками о великанах-людоедах, заточивших ее в темницу. А потом деревянный дракон схватил Розу и с грохотом сбросил с неба прямо на железнодорожную платформу в Биркенау.

Мы продолжали кружить возле поднимавшихся под самую крышу завалов.

Я слышала, что людям дают несколько минут или часов, чтобы упаковать свои вещи перед поездом. Им повезло. Меня забрали прямо с улицы, когда я шла домой вдоль сточной канавы. Я была в списке, а значит, мне нельзя было идти по тротуару. Я шла, размахивая школьным ранцем и мечтая о новом номере «Мира моды». Затем рядом со мной затормозил фургон с решетками на окнах, из него выскочили полицейские, схватили меня и потащили внутрь. Я кричала, звала на помощь. Но люди на улице делали вид, что ничего не происходит. Меня втолкнули в фургон, и его дверцы захлопнулись, символизируя мой совсем не сказочный переход из одного мира в другой.

Интересно, что бы я взяла с собой, если бы у меня был только один чемодан на целую жизнь? Одежду, конечно, мыло, швейный набор. Еду. Столько еды, сколько бы влезло!

– Книги, – выдохнула Роза, увидев россыпь книг в твердых переплетах.

Каким идиотом нужно быть, чтобы класть в свой чемодан книги, когда можно положить больше одежды и еды? Таким, как Роза, которая словно завороженная шагнула к книжной горе.

– Это нельзя брать, – схватила ее за руку Крот. – Вам позволено выбрать только что-то для работы.

Я вытащила список, который дала мне Марта. Крот быстро пробежала по нему глазами и сказала:

– Нам туда…

* * *

В другом бараке, бродя среди отрезов и рулонов ткани, я нашла именно то, что мне было нужно. Я знала, что этот плотный, блестящий, словно солнечные лучи на раскаленном пшеничном поле, атлас как нельзя лучше подойдет для платья Мадам. Мне достался не целый рулон, а несколько небольших отрезов. Я, волнуясь, развернула, разгладила их, чтобы посмотреть размер, выдернула несколько торчащих ниток по краям. Это были остатки очень большого платья – волшебного бального платья – распоротого для переделки. Кто носил это платье раньше?.. Я не стала зацикливаться на этом.

– Что думаешь, Роза? Роза?

Ее нигде не было.

Я запаниковала. На какой-то страшный миг воображение нарисовало мне Розу, погребенную под горами одежды. В нескольких грудах мне даже привиделась торчащая из-под тряпья рука Розы, но это оказывался то пустой рукав, то брючина…

А потом я ее увидела.

Роза стояла, завороженно глядя на книгу.

Она не читала ее. Ее читал надзиратель.

Это был молодой парень, над его верхней губой пробивался пушок. Он отнял руку от кобуры с пистолетом и стал водить по строчкам коротким пальцем. Книга была раскрыта примерно на середине. Роза следила глазами за этим пальцем так, словно тот был унизан золотыми и бриллиантовыми кольцами. Мне книга не показалась заслуживающей внимания.

Я шепотом позвала Розу. Она не услышала.

Поначалу охранник не замечал стоявшую рядом с ним Розу, а когда увидел, то раздраженно наморщил лоб, но ничего не сделал, просто смотрел на нее.

– Хорошая книга? – вежливо спросила Роза, словно разговаривала с милым парнем в городской библиотеке.

– Эта? – поморгал глазами охранник. – Да. Хорошая. В самом деле, очень хорошая книга.

– Не оторваться?

– Эм, да.

– Я тоже так думаю, – кивнула Роза. – Правда, я могу оказаться предвзятой, потому что ее написала моя мама.

Охранник удивленно выкатил глаза – я даже испугалась, как бы они у него не лопнули от натуги, – а затем быстро и густо покраснел от самого воротничка до корней волос. Он посмотрел на Розу, затем на имя на корешке книги. Дальше, не говоря ни слова, он захлопнул книгу, подошел к горящей печи и швырнул книгу в огонь. Бумажные страницы моментально начали чернеть и сворачиваться, превращаясь в пепел. Он вытер руки о свой мундир с таким видом, словно на них осталась грязь. Думаю, что, если бы он мог промыть свои глаза и прополоскать мозги, он бы так и сделал.

Я подошла к застывшей, словно каменное изваяние, Розе и потянула ее за собой к выходу из барака.

– Поторапливайтесь! – сказала Крот, и мы поплелись следом за ней.

Много удивительного встретилось нам на пути. Мы прошли через комнату, полную очков – тысячи стеклышек блестели, уставившись в пустоту. Была еще гора самой разнообразной обуви – коричневые рабочие башмаки, футбольные бутсы, летние сандалии, танцевальные туфли на плоской подошве без каблуков. Новые туфли, старые ботинки, тусклые, яркие. Большие и маленькие. Детские туфли.

А мои?

Если ты не прекратишь думать об этом, твое сердце разобьется.

Это просто одежда.

От правды теперь уже было не спрятаться, не скрыться. Бесполезно отводить взгляд в сторону. Бесполезно прикидываться. Универмаг не был сокровищницей. Не был местом, куда приятно прийти за покупками. Это было жуткое кладбище вещей и жизней их хозяев. Все мы прибывали сюда во что-то одетыми. Все мы что-то приносили сюда. И все это отнимали. Конечно. Так мы были более уязвимыми. Заберите у человека вещи, и останется просто тело, которое можно избить, заморить голодом, поработить… или что-то похуже.

А одежду и багаж потом можно сортировать, дезинфицировать и снова использовать. Ужасающая экономия.

Роза была права. Это логово людоеда. Точнее, современных людоедов, одетых в костюмы и серые мундиры. Вместо сказочного замка они построили фабрику, которая делает людей призраками и превращает их имущество в звонкую монету.

Но только не со мной. Это может случиться, но только не со мной. Пусть у меня нет больше моего ранца или шерстяного джемпера с вишней, я все равно остаюсь Эллой. И я не стану призраком, вылетевшим в трубу крематория сизым облачком дыма.

Когда мы уже уходили, Роза споткнулась о маленький коричневый чемоданчик. Он раскрылся, и из него ручьем потекли на пол фотографии. Роза поскользнулась на них и упала на спину, окруженная морем снимков. Отдых на пляже. Мама в обнимку с ребенком. Чья-то свадьба. Первый день в школе.

Глаза незнакомцев смотрели на нас с пола и словно спрашивали: «Где это мы? Почему мы больше не стоим на каминной полке или не лежим в отделении бумажника?» Пока я помогала Розе подняться на ноги, мы поняли, что истоптали чьи-то лица.

– Простите, – шепнула Роза так, словно они были живыми людьми. Впрочем, когда-то действительно были.

Я ухватила Розу за рукав полосатой робы, глядя ей прямо в глаза.

– Мы с тобой не можем исчезнуть, превратившись в ничто. Мы по-прежнему настоящие, даже если Они забрали нашу одежду, и туфли, и книги. И мы должны как можно дольше оставаться живыми, все, как сказала Балка. Понимаешь меня?

Роза не отвела взгляда.

– Мы будем жить, – сказала она.

Я приказала себе больше не думать о магазине. Не думать о пыли, жажде или мухах. Смотреть вниз на свое шитье, а не вверх на трубы.

Чтобы меня не мучили кошмары, я с головой погружалась в мир желтого шелка и искусных швов. Я шила платье своей мечты.

Где-то там, снаружи, гудели поезда и лаяли собаки, оттуда долетала вонь из отхожих мест и еще более жуткие запахи. Но я не замечала всего этого, захваченная работой. Щелкали лезвия ножниц, сверкала игла, тускло мерцали булавки, и бежала бесконечная строчка нити.

С помощью накладок я придала манекену точные очертания фигуры Мадам. То же самое сделала со своим манекеном Франсин, работавшая в противоположном от меня конце мастерской. Меня это совершенно не интересовало. Ни ее манекен, ни ткань, которую она выбрала для своей работы, – какой-то дешевый шифон цвета детского поноса.

Роза любовно отглаживала мой шелк. Она так и осталась на глажке, и это был ее выбор. Я уже договорилась с Мартой, чтобы та перевела ее на вышивание. Но Розу, кажется, устраивало и гладить.

Однажды Марта отвела меня в сторону:

– Кажется, ты не понимаешь, что Роза не такая, как мы. Мы пытаемся приспособиться, чтобы выжить. Она продолжает думать, что может оставаться собой.

Мне хотелось сказать что-нибудь в защиту Розы, но ничего не пришло на ум.

– Она и пяти минут без тебя не проживет, – добавила Марта. – Ты сможешь выбраться отсюда, если сохранишь голову на плечах. А Роза… в ней бы я не была уверена.

К этому времени всем в мастерской уже был известен нетривиальный талант Розы к вышиванию. Ее тонкие пальцы могли превратить мотки шелковых ниток в лебедей, звезды или цветы. А еще она любила вышивать насекомых, которые никогда не появлялись здесь, в Биркенау, – божьих коровок, пчел и бабочек. Она вышила замечательных желтых утят на детском платьице, которое Шона делала для дочери одного высокопоставленного офицера. Утята выглядели так натурально, что, казалось, сейчас сойдут с платьица и направятся к ближайшему водоему. Только в Биркенау не было воды, не было для полосатых.

Наши губы трескались от жажды, а то, что капало из кранов, пить было опасно для жизни.

Когда Шона увидела тех утят, она просто уткнулась лицом в маленькое платьице и зарыдала.

– Тсс! – сказала я ей. – Марта в соседней комнате, с заказчицей. Нельзя, чтобы она тебя услышала.

– Я скучаю по моему малышу, – всхлипнула Шона.

– Конечно, скучаешь, – сказала Франсин. – Все мы по кому-то скучаем, правда, девочки? А теперь утри лицо и вернись к работе.

– Осторожнее! – предупредила нас Роза.

Дверь примерочной открылась. Я видела лежащие на дверной ручке пальцы Марты, она еще разговаривала с посетителем:

– Детское платьице? С утятами? Да, господин, сейчас принесу его вам… Да, они очень быстро растут в этом возрасте… Только-только учится говорить, вот как?..

Роза закрыла собой Шону.

– Давай платье, быстро, – сердито прошептала я Шоне. – Ты же знаешь, что будет, если тебя увидят! Выгонят, может быть, навсегда.

– Отдай ей платье, – сказала Франсин.

– Отдай, Шона, – упрашивала Роза.

Рыдания Шоны становились все громче и громче. Я не могла ни сдержать, ни успокоить ее.

Что сделала бы Марта?

Дала бы Шоне пощечину.

И я ударила Шону по щеке. Сильно.

Такое часто можно увидеть в фильмах, когда герой впадает в истерику. Я никогда не понимала, как пощечина может помочь в такой ситуации, особенно в Биркенау, где пощечины и подзатыльники – это часть повседневной жизни. Но, к моему удивлению, Шона глубоко, судорожно вдохнула, выдохнула… и затихла.

Когда Марта вернулась в мастерскую, там было так тихо, что можно было услышать упавшую на пол булавку – если бы это было разрешено. Шона к этому времени окончательно успокоилась и старательно подрубала занавески для кого-то из местных офицеров. Как мы позднее узнали, детское платьице с утятами очень понравилось маленькой девочке.

Но не только утят умела вышивать Роза, она работала над подсолнухом для моего творения. Она вы́резала из шелка контур подсолнуха, затем укрепила его слоем подкладочной ткани и слоем гладкого полотна. Наметила белыми нитками линии, по которым должны будут идти лепестки и листья цветка. Потом распутала моток шелковых ниток, который выдала ей Марта, и начала вышивать. Я любила наблюдать за ее работой – она с головой уходила в вышивание.

– Люблю вышивать, – сказала она позже тем же вечером, когда мы свернулись калачиком на своих нарах. – Когда я вышиваю, мне в голову приходят лучшие сюжеты для историй. Моя мама говорила, что свои книги она готовит на кухне, когда печет. Драмы, как кислинка в лимонных кексах, а комедии, как пряная и жгучая выпечка!

– А я думала, что вы живете во дворце, где есть и своя повариха, и целая армия слуг…

– Совершенно верно. Когда мама заходила на кухню, наша повариха всякий раз начинала клокотать, словно извергающийся вулкан. Она гремела кастрюлями и ворчала, что это непорядок, когда люди суют нос не в свое дело. Но мама не обращала на это внимания. Закончив печь, она легко отвлекалась на что-нибудь другое и уходила, оставляя после себя немытую посуду.

– Чтобы ты вымыла?

– Нет, конечно! Я за всю свою жизнь ни одной тарелки не вымыла до тех пор, пока не пришлось ополаскивать здесь свою миску после водички, которая зовется супом. Нет, моей работой было слушать мамины истории, вылизывая котелок, в котором она замешивала тесто для кекса, а потом пробовать то, что у нее получилось.

– Моя бабушка часто придумывает фасоны в ванне, лежит, пока вода не остынет. Туалет в той же комнате, так что нам с дедушкой приходится подолгу терпеть, когда на бабушку находит вдохновение. – Вздохнула. – Вот бы сейчас принять ванну.

– О да, – живо откликнулась Роза. – Сама ванна большая, массивная, а над ней высокая шапка пузырьков душистой пены, пены так много, что она выплескивается через край. Залезть в горячую воду с хорошей книжкой и множеством пушистых полотенец.

– Ты читаешь в ванне?

– А ты нет?

– Читать ты любишь больше, чем шить, вышивать?