Текст книги "Возвращение к сыну"

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Время шло, а Питер все еще не разговаривал с ним. Гэвин понял, что сын замкнулся в своем собственном мире молчания. Он с осторожностью и подозрением следил за отцом. Когда Гэвин заговаривал с ним, Питер нервничал и при первой же возможности убегал. Казалось, ему было легче с Норой, но даже с ней он хранил молчание. Единственным существом, с которым Питер чувствовал себя свободно, был лисенок Флик, неотступно следовавший за ним повсюду, как собака. У Гэвина было такое чувство, будто он стоит перед плотно закрытой на засов дверью. Но ведь где-то – где-то – должен же быть ключ к сердцу сына.

В отчаянии он позвонил миссис Джеймс, директору школы, где учился Питер. Она пригласила его к себе. Когда он приехал, миссис Джеймс, дружески улыбаясь, провела его к себе в кабинет. Но за этим гостеприимством Гэвин чувствовал настороженность.

– Как Питер? Справляется? – спросила она, когда они сели.

– Затрудняюсь ответить, – признался Гэвин. – После смерти матери он ушел в себя. Я решил, что сейчас ему лучше побыть какое-то время дома, да и четверть скоро заканчивается.

– Конечно. Нора меня уже уведомила, что в этой четверти он больше не будет ходить в школу, – произнесла миссис Джеймс, не зная, что сыплет соль на рану: Нора сделала это, не посоветовавшись с ним. – По телефону вы мне сказали, что хотите узнать об успехах сына.

– В последнее время я слишком мало с ним виделся. Мне бы хотелось узнать о нем побольше, вот я и ищу для этого любую возможность.

– Прекрасная мысль. Я выписала его отметки, чтобы показать вам. Как видите, он в лучшей половине своего класса.

– Сколько учеников в классе? – спросил Гэвин, просматривая записи.

– Двадцать.

Он нахмурился.

– Значит, среди восьми-девяти. Не очень-то впечатляет...

– А вы считаете, ваш сын должен произвести на вас впечатление, мистер Хантер?

– Мне бы хотелось чувствовать, что он старается и делает все возможное.

Миссис Джеймс минуту колебалась, а потом сказала:

– Отметки могут дать ошибочное представление. Дело в том, что иногда Питер показывает очень высокие результаты. Потом вдруг у него пропадает всякий интерес к занятиям, и в итоге общий уровень не очень высок.

Еще раз, пролистав страницы, Гэвин убедился, что директриса права: Питер получал то очень хорошие отметки, то скатывался до самых плохих. С огорчением Гэвин обнаружил, что плохие отметки Питера совпадали со временем его приездов к сыну. Он постарался придать лицу спокойное выражение. Ему не хотелось, чтобы эта незнакомая женщина видела боль, причиненную этим открытием.

– Конечно, отметки говорят далеко не о многом, – добавила она. – Возможно, вам хотелось бы взглянуть на его сочинения?..

– Спасибо.

Гэвин начал просматривать листки, которые она ему предложила. Он надеялся, что это его успокоит. Миссис Джеймс продолжала говорить в доброжелательном тоне, пытаясь убедить его в успехах сына:

– Видите, у него отличная грамматика и правописание. Он излагает свои мысли совершенно необычно для своего возраста. Вам не стоит волноваться о сыне, мистер Хантер. Он умен, чрезвычайно.

Гэвин понимал это, но он понимал и другое. Все свои мысли, которыми Питер не мог поделиться с отцом, он выражал на бумаге. Это были мысли Тони Акройда. В своих сочинениях он представал умным, воспитанным ребенком, которому чужда соревновательность. Его друзьями были животные, среди которых он жил. В одном сочинении, под названием «Мой любимый зверь», он детально описывал свои попытки дрессировать Флика. Это была очаровательная зарисовка, наполненная чувством и юмором.

«Флик – непослушный лисенок. Он любит делать все наоборот. Поэтому, когда я хочу, чтобы он что-то сделал, я говорю наоборот: чтобы он этого не делал. Иногда это получается, но иногда Флик догадывается о моем трюке. Он очень умен, но я должен быть гораздо умнее. А когда он делает то, что я хочу, это происходит совсем не потому, что мы оба такие умные, а потому, что мы друзья. А друзья любят друг друга».

Но Гэвин был не в том настроении, чтобы оценить очарование или юмор этого сочинения. Он разглядел отношение Питера к Тони Акройду и его дочери – то, что Питер их очень ценил. Это чувствовалось в каждой строчке этого сочинения, как, впрочем, и в других тоже. С горечью Гэвин понял: вот еще одно доказательство того, что у него украли сына.

– Спасибо. – Он отложил сочинение в сторону. – Я увидел все, что мне было нужно.

Он больше не пытался помешать Питеру присутствовать на похоронах. Все согласились с тем, что маленький мальчик должен пойти. В течение нескольких дней Гэвин не искал встречи с сыном, не пытался остаться с ним наедине. Он говорил себе, что выжидает время до конца похорон. На самом же деле он просто боялся. Боялся увидеть убегающего от него Питера. Но еще больше его пугало страдальческое выражение лица ребенка при встрече с отцом. Гэвин презирал себя за этот страх, за свою слабость. Встречая сопротивление, Гэвин становился напористым, отстаивал свои права. Но сейчас он был в замешательстве – он понимал, что в данной ситуации его испытанное оружие бесполезно. Напористость лишь больше отдалила бы от него Питера. Прибегать к ее помощи не стоит, а что делать еще, он не знал.

Он боялся похорон. Его враждебные чувства по отношению к Лиз и Тони, в особенности к Лиз, так стремительно нарастали, что он боялся, что в самый неподходящий момент не сможет их сдержать. Высказывание Норы по поводу того, что он до сих пор любит Лиз, было возмутительным, а ее мысль о возможности выражения чувств была характерна для того воображаемого мира, которым была наполнена вся ее жизнь.

Наступил день похорон. Первые несколько часов Гэвин провел как во сне. Он выполнил все, что следовало сделать. В зал для прощаний доставили венок от него. Гэвин позаботился о том, чтобы в нем не было красных роз. К венку была прикреплена карточка, на которой было одно лишь имя – Гэвин. И сейчас он ждал прибытия похоронной процессии. Ему хотелось сказать что-нибудь Питеру. Мальчик был так бледен, что это напугало Гэвина. Но слова, приходившие ему на ум, могли бы быть сказаны только между отцом и сыном, которые были близки. Теперь же, как никогда, пропасть между ними стала чрезвычайно широкой. Поэтому Гэвин не сказал ни слова.

Процессия прибыла. Было так много венков, что каждый гроб пришлось везти на отдельной машине. Гэвин посмотрел на ту, где стоял гроб с Лиз. Все утопало в море искусно аранжированных цветов.

– Она возненавидела бы это, – сказал он вдруг.

– Что? – спросила Нора, стоявшая рядом.

– Лиз ненавидела официальные букеты. Она любила смотреть, как цветы растут.

Гэвин не мог бы объяснить, почему он вдруг вспомнил именно об этом.

Вместе с этим воспоминанием пришло и другое: он вспомнил Лиз, их первую встречу. Молодая, с развевающимися на ветру волосами, свободная. Она любила его в те дни. Но со временем, став элегантной и утонченной женщиной, Лиз убежала от него. И к кому? К человеку, предоставившему ей свободу вернуться к себе самой? Теперь он этого никогда не узнает.

Он увидел, что Нора озабоченно глядит вокруг.

– Что случилось?

– Питер. Он был здесь минуту назад и вдруг исчез.

– Может быть, он все-таки не захотел идти.

– Тогда он должен был сказать нам об этом. Ему не следовало убегать без предупреждения.

Нора побежала назад, в дом, окликая Питера, но ответа не было. Гэвин вышел на участок и через минуту увидел Питера, спешащего к нему.

– В чем дело? Тебе не хочется идти с нами?

Мальчик кивнул головой. У него был осторожный взгляд. Гэвину показалось, что он что-то прячет под полой красивого пиджака, который надел по этому случаю.

Появилась Нора.

– С тобой все в порядке, Питер? Ты что-нибудь забыл? – (Мальчик кивнул в ответ на оба вопроса.) – Тогда пойдем.

Они ехали молча. Питер и Нора – оба бледные, в глазах ни слезинки – сели рядом. Гэвин старался не придавать значения тому, что они держались за руки, но не мог не видеть этого. На душе у него скребли кошки.

Войдя в часовню, они увидели два гроба, стоявшие рядом. Нора мягко положила руку на плечо Питера, чтобы провести его на скамью. Но тот вдруг остановился. Двое взрослых посмотрели на мальчика, беспокоясь за него. Но Питер сделал то, к чему ни Гэвин, ни Нора не были готовы. Подняв голову, он уверенным шагом подошел к гробу матери и вынул из-под пиджака то, что там скрывал. Это был маленький букетик фиалок. Гэвин видел их на берегу, рядом с заповедником. Завороженный, он смотрел, как сын осторожно положил этот букетик поверх официального венка, минуту подержал на нем руку и шагнул назад. Когда он поднял глаза, то взглядом начал искать отца. Сердце Гэвина замерло от радости. Он слегка улыбнулся и кивнул головой.

Он почувствовал охвативший его новый прилив радости. Оказывается, Питер слышал, что он говорил о цветах, и его слова тронули сердце мальчика. В конце концов, это произошло – между ними все еще теплилась слабая искорка понимания. Осознание этого смягчило чувства Гэвина к Лиз. Женщина, вызывавшая у него в течение последних нескольких лет только злость, исчезла – осталась лишь молодая, смеющаяся девушка, его первая любовь. Девушка, любившая полевые цветы. В глубине души он сейчас обращался именно к той девушке.

– Прости меня, Лиз. За все, в чем я был виноват, прости. Надеюсь, что в конце пути ты нашла счастье, – прошептал он.

Он смотрел на фиалки до тех пор, пока они не поплыли у него перед глазами. Он поднес руки к глазам и, к своему удивлению, обнаружил, что плачет. В горле стоял ком.

Гэвин приказал себе собраться, поднял голову и сделал сильный вдох. Он не видел, что сын смотрит на него. Он также не заметил, что Питер протянул руку, как бы желая взять отца за руку, но потом осторожно убрал ее, будто бы передумав. Гэвина переполнила радость: появилась возможность восстановить понимание, о чем намекнул ему сын.

И вдруг все рухнуло. Питер подал надежду, он же ее и уничтожил невинно-жестоким поступком. Покидая часовню, они проходили мимо гробов. Питер на мгновение остановился и, положив руку на гроб Тони, прошептал:

– До свидания, папа.

Гэвину показалось, что мир вокруг него рушится. Сын, слишком замкнутый и не разговаривавший с ним, заговорил с Тони Акройдом и назвал его папой... Но Гэвин считал, что только его можно так называть, только у него есть это право. Он знал, что если останется здесь, то сделает или скажет что-нибудь такое, о чем будет сожалеть. Почти не осознавая своих действий, не видя ничего вокруг, он стремительно прошел мимо сына и вышел из часовни. Он шел очень быстро, не останавливаясь, пока часовня не осталась далеко позади.

Душа его была в смятении. Он понимал, что сделал что-то невероятное, но ему не хотелось, чтобы незнакомые люди видели его боль и отчаяние. Сказывались уроки отца, которые он получил еще в детстве. «Никогда не позволяй людям знать, что ты чувствуешь, особенно если у тебя что-либо не так, – говорил Вильям. – Зная твои чувства, люди становятся сильными, а тебя делают слабым».

А слабость – это грех. Вильям внушил ему это очень давно. Так что сейчас он чуть было не согрешил – и ему пришлось сбежать. Он не смотрел, куда шел. Ему было все равно. Хотелось лишь одного: уйти как можно дальше от Питера, от имения Стрэнд-Хаус, от Норы, ставшей свидетельницей его поражения. Как, должно быть, она радуется своей победе!

Он все шел и шел, пока не заныло все его тело. День быстро угасал, становилось холодно. Оглядевшись вокруг, Гэвин понял, что дошел до берега моря. Был отлив. Гэвин шел по ровной дорожке из сырого песка, тянувшейся до горизонта. Повсюду на песке лежали лодки. Они, казалось, ждали прилива, который вновь поднимет их на воду. При виде этого огромного пустого берега некоторые люди почувствовали бы красоту и умиротворение. Но Гэвин в теперешнем состоянии не испытывал никаких чувств, кроме одиночества. В эту минуту ему казалось, что у него отняли абсолютно все, что имело значение в его жизни. Его оставили совершенно ни с чем и к тому же без друзей. Бизнес, его детище, умирал. Жена, которую он когда-то любил, покинула его навсегда. А его сын, единственная ценность, оставшаяся после крушения, больше не был его сыном. Гэвин находился на пороге отчаяния.

Он обнаружил, что идет за морем. Обернувшись, он увидел, что берег остался далеко позади и казался темной тенью в лучах угасающего солнца. Гэвин понял, что ушел очень далеко. Начинался сильный дождь. Подул ветер. Гэвин решил возвращаться и ускорил шаг. Очень скоро он промочил ноги, да и тонкий костюм, который был на нем, едва согревал его в такую сырую, прохладную погоду. Гэвин побежал и лишь минут через десять почувствовал себя в безопасности. По грохоту за спиной он понял, что вода очень быстро прибывает. Начинался прилив. Дрожа от холода, Гэвин поспешил к дороге.

Сейчас он сожалел о том, что оказался так далеко без машины. Ему придется добираться до Стрэнд-Хауса добрых полчаса. Его трясло. Он подумал о поминках, на которых не присутствовал, что о нем будут говорить, и тяжело вздохнул. Хуже, гораздо хуже было то, что подумает Питер. А Нора...

Но здесь он остановился. Почему мнение Норы должно иметь значение? Но оно его имело. Оно не должно иметь значения, но имело. Он был слишком честен, чтобы отрицать этот не устраивавший его факт.

Добравшись, наконец, до Стрэнд-Хауса, он почувствовал боль во всем теле. Было десять часов. Почти весь свет в доме уже погасили, на дороге не было машин. Это означало, что все разъехались. Гэвин тихо вошел в дом, который тоже, казалось, затих. Подойдя к шкафу с напитками, он нашел целую бутылку бренди. Это его утешило.

Удача сопутствовала ему. Он никого не встретил, когда поднимался к себе в комнату. Приняв горячий душ, Гэвин надел махровый халат и налил себе бренди. Довольно много. Выпил. Затем еще раз. Он знал, что ему следовало бы сказать кому-нибудь, что он вернулся. Но прежде, решил он, нужно согреться. И налил себе еще. Обычно он пил очень мало, но сегодня вечером ему нужна была помощь. Ничего другого он найти не смог.

Выпив, он почувствовал острую, обжигающую боль в желудке. Не только потому, что не привык к спиртному, а еще и потому, что целый день ничего не ел. Утром мысль о еде была невыносима, а потом эта длинная прогулка на голодный желудок... Гэвин успокоился, когда тепло стало разливаться по всему телу, но, к сожалению, согревалось только тело, а не душа.

– Вы вернулись? – Он поднял голову и увидел Нору, в пижаме. Она стояла в дверном проеме, внимательно разглядывая его холодными, враждебными глазами. – Вам необходимо было уйти и сделать что-нибудь эффектное, – резко сказала она. – Неважно, какое впечатление это произведет на Питера. Неважно, как это будет выглядеть...

– Я не мог это больше выносить.

– Да, именно это я и сказала всем присутствующим. Я придумала трогательную сказку о том, как ваши чувства переполнили вас. Но я не сказала им, какие это чувства. Я не сказала, что это была ревность, потому что Питер осмелился назвать другого мужчину папой. Я слышала, как он это сказал, и видела ваше лицо. Вы были готовы убить его.

– Замолчите! – сказал он, рассвирепев. – Вы не знаете, что говорите!..

Нора вошла в комнату, закрыв за собой дверь.

– Где вы были все это время? – Он не ответил, но она заметила его одежду, брошенную на стуле, и потрогала ее. – Вы промокли до нитки.

Бренди быстро подействовало на Гэвина. Мысли его смешались. В то же время жизненные хитросплетения стали простыми и ясными.

– Я гулял, – объяснил он. – На пляже... где-то... я не знаю... – А потом рассеянно добавил: – Кажется, идет дождь.

– Вам кажется, что идет дождь? – повторила она, изумившись. – Да за окном настоящий ливень.

– Так вот почему я промок до нитки, – сказал Гэвин, стараясь внятно произносить слова.

– Вы напились до омерзения.

– Да, – согласился он. – Я напился до омерзения и собираюсь стать омерзительным пьяницей. Поэтому уходите и дайте мне продолжить мое занятие.

Неожиданно она села на кровать рядом с ним. В ее глазах больше не было осуждения. В них было лишь сочувствие, как будто она только что поняла что-то.

– Извините за все, что я наговорила. Вы совсем не были готовы убить его, ведь, правда? Скорее, вы были готовы умереть. – Он кивнул головой и потянулся за бутылкой. Она остановила его: – Нет, не надо. Лучше поговорите со мной. Папа всегда повторял, что разговор с другом лучше всякой выпивки.

– У меня нет друзей. Только враги и «контакты».

– Может быть, среди этих «контактов» есть друзья?

– Нет. Даже лучшие из них очень быстро покидают меня.

Она нахмурилась.

– Почему?

Он испугался, потому что понял, что вот-вот расскажет ей все, и вовремя собрался с мыслями.

– Не имеет значения.

– Я не о том... Сейчас вам нужно плечо, на котором вы могли бы выплакаться.

– Но и плеча у меня нет, – слабо попытался он отшутиться. – Так о чем мы говорим?..

– Мне кажется, мы говорим о человеке, который знает только один способ показать свои чувства – накричать. И требует от людей подчинения.

– Правда? – спросил он, пытаясь говорить с серьезным видом. – Вы так считаете, да, мисс Акройд?

– Нора.

– Нора, кто вы такая, черт возьми, чтобы рассказывать мне о моих проблемах?

– Что же, я, может быть, немного собой представляю, но сейчас я – это все, что у вас есть. По крайней мере, я здесь, и я вас выслушаю.

– Готовы выслушать? А я сейчас расскажу все, что вам нужно знать, чтобы вместе с вашим социальным работником покончить со мной?

– Перестаньте. Мы не враги. Мы не можем себе этого позволить.

– Почему же?

Она вздохнула.

– Потому, что именно в эту минуту ни мне, ни вам не с кем больше поговорить...

Он подумал и решил, что она права.

– Правда. – Через минуту добавил: – Это так же справедливо, как и то, что сегодня вечером мы не враги.

– Почему именно сегодня вечером?

– Потому, что я пьян до омерзения, – напомнил он.

– Вы не умеете пить. Я это вижу. Вам просто нравится, как алкоголь ударяет в голову.

– Я не очень привык к этому, – признался он. – Честно говоря, я ненавижу эту гадость, но она оказалась как раз под рукой, именно в данный момент. А мне было необходимо что-то.

– Понимаю. Питер сделал вам очень больно, да? Но он не хотел этого. Он всего лишь маленький мальчик, и очень несчастный. Он сказал то, что почувствовал в ту минуту. Не думайте, что он заранее рассчитал, как его слова повлияют на вас.

– Не думаю. Я не хочу, чтобы он что-то рассчитывал. Дело в том, что он чувствует таким образом, что причиняет мне... Или я не на то обращаю внимание?..

– Питер уже не тот ребенок, которого вы когда-то знали.

– Разумеется, – сказал он с горечью. – Питер изменился до неузнаваемости. Дело рук вашего отца.

– Дело рук природы, – твердо сказала Нора. – Он растет. Не вините папу. Вам нужно узнать нынешнего Питера, не пытайтесь вернуть его в прошлое.

Гэвин вздохнул.

– Да, вы правы. Становится тяжело, когда думаешь о нем по прошествии всех этих лет. Думаешь о том, что мы могли бы быть вместе, о той возможности, которая у меня была... И все это кончается таким образом...

– Но ведь ничего не кончилось, – мягко сказала Нора. – Все только начинается. Нужно время.

Время. Это то, чем Гэвин не располагал. Он знал, что в эту минуту ему следовало быть в Лондоне. Он должен бороться за свой бизнес, чтобы вернуть себе то, что может. Но ему не удалось забрать с собой сына, и он не может оставить его здесь. Уехать сейчас – значит потерять надежду.

Сквозь туман в голове молнией промелькнула четкая мысль.

– Я действительно не пытался похитить его, – сказал он.

– Я знаю.

– Но я сделал бы это, если бы Питер захотел уехать со мной. Только... он не захотел.

Он старался произнести последние слова обычным тоном, но получилось иначе. Его тон был таким печальным, что Нора неожиданно взяла руку Гэвина и сжала ее. Он ничего не понял и похолодел, не зная, как ответить. Через минуту она убрала руку.

– Ребенок в таком возрасте нуждается в матери. Отец становится нужен позднее, даже мальчикам.

– А когда Питеру понадобился отец, то им представился другой человек, готовый сорвать куш, – устало сказал Гэвин. У него начинала болеть голова.

– Сорвать куш? У вас это звучит как лотерея.

– Не лотерея, а клад. – От боли его голос стал громче. – У вас нет своих детей, поэтому вы не знаете, что любовь ребенка может быть подобна найденному кладу. Вы тайно храните его, наслаждаетесь им, благодарите Бога за то, что он ниспослал его вам, и ненавидите всякого, кто пытается его украсть.

– Гэвин... – тихо сказала Нора, но он ее не слышал.

– И даже если вы теряете ребенка, вам кажется, что он все еще любит вас...

– Конечно, вы...

– Вы продолжаете мечтать об этой любви даже тогда, когда кажется, что все против вас. Потому что вы верите в эти загадочные узы между вами и вашим ребенком. Кажется, ничто в целом мире не может разорвать их. А потом у вас появляется возможность вернуть сына. Вы представляете себе, как это будет. Как он побежит к вам с криком: «Папа!» Вы обнимете его, и все те годы, пока вы были в разлуке, тут же забудутся. – Гэвин остановился и вздохнул. Нора молча смотрела на него. В ее глазах была жалость. – Но на самом деле получается все не так, – продолжил Гэвин. – Он к вам не бежит. Вы для него незнакомец, с кем он даже не разговаривает, а папой называет какого-то другого мужчину. И вы с этим ничего не можете поделать.

Он уронил голову на руки. Нора испуганно наблюдала за ним. Для нее было совершенно естественным успокоить любое обиженное существо, которое она встречала на своем пути. Но она знала, что у этого человека раны слишком глубоки, едва ли слова смогут их залечить. Ее переполняло желание обнять Гэвина и согреть его своим теплом. Она поступала так раньше с животными, у которых было что-то не в порядке. Она держала их около себя часами, гладя их, шепча им ласковые слова до тех пор, пока они не засыпали у нее на руках. Она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не поступить так же и с Гэвином.

Он – не животное. Он колючий, сложный человек, который, она знала, оттолкнет ее при первом же признаке жалости.

– Нет, – наконец сказала она, – здесь вы ничего не можете поделать, нужно только ждать и дать Питеру вернуться к вам, когда наступит время. А если вы будете торопить его, вы потеряете сына. Как я уже говорила, нужно время, но... вы ведь не привыкли быть терпеливым?

– Вещи, которые я хотел иметь, никогда не доставались мне терпением. Это не способ достичь чего-либо в жизни.

– Но это единственный способ, пригодный для Питера. Он постоянно за вами следит, ожидая прорыва, – точно так же, как и вы. Помните, как он отреагировал, когда вы сказали о цветах?

– Да. Это вселило в меня надежду. Смех, да и только.

– Совсем нет. Продолжайте надеяться. Но помните, что он всего лишь ребенок и сейчас ему надо с очень многим справиться. Оставьте свое эмоциональное давление на него.

Он рассеянно смотрел на нее.

– Почему вы мне все это говорите? Мы же по разные стороны баррикад.

– Я на стороне Питера. А вы?

– Конечно.

– Тогда мы на одной стороне. – Она забрала у него бутылку. – Не пейте больше эту гадость. Ложитесь спать. Вам нужно выспаться. – Она потрогала его махровый халат. – Какой мокрый...

– Я надел его сразу после душа.

– Чем скорее вы его снимете, тем лучше. – Она посмотрела на него и впервые поняла, что у него под халатом ничего не было. – Наденьте пижаму.

– Вы говорите со мной как няня, – пожаловался он.

– Мне кажется, я и есть няня. За вами нужно присматривать, иначе вы простудитесь после столь долгого пребывания под дождем. Не ложитесь в этом мокром халате.

– Хорошо, – он запахнул полы халата, – я переоденусь, как только вы уйдете.

– Не забудьте. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Когда Нора ушла, Гэвин закрыл глаза, стараясь найти в себе силы встать и переодеться. Перед глазами все плыло, и к тому же болела голова. Руки и ноги стали тяжелыми, как свинец, но он знал, что не имеет права заснуть в мокром халате. Ему слышался ее голос: «Наденьте пижаму». Как она любит вмешиваться!

Но она была также доброй и мягкой, и это его успокоило. Как няня... или как мама. Его мать умерла очень давно, он почти ее не помнил, но был уверен4 что она именно так заботилась о нем.

А предположим, что это всего лишь трюк, чтобы навредить ему? Лучше быть осторожнее. Но все же не хочется думать о ней плохо.

Гэвин открыл глаза и тут же закрыл их. Он только минутку полежит, чтобы собраться с силами, потом встанет и переоденется. Подушка под щекой была божественно гладкой. Только минутку... всего минутку...

Он спал.