Текст книги "Возвращение к сыну"

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Его не было три дня. За это время ему удалось заключить несколько краткосрочных финансовых договоров, которые позволят сделать небольшую передышку, хотя долг его возрастет. В последний вечер Гэвина пригласили на ужин в дом Брайана Кендела, его делового партнера, с которым он находился в дружеских отношениях. Хозяева были немного возбуждены и опаздывали с приготовлениями.

– Мы начали играть с этой новой игрушкой и забыли о времени, – признался Брайан.

– Новая игрушка? – вежливо переспросил Гэвин. Он подумал о какой-нибудь безделушке со звенящими шариками, цветными огоньками, подобной тем, что помогают снимать стресс у бизнесменов.

Но хозяин вынул аккуратную маленькую видеокамеру.

– Это наша вторая камера. Первую мы купили, когда родился Саймон, три года назад. Теперь, когда у нас появилась Джоан, мы купили новую. Когда дети вырастут, мы сможем смотреть нынешние записи. Это как фотографии, только лучше!

Брайан показал пленку, на которой был снят их маленький сын – с рождения до дня, когда ему исполнилось три года. Гэвин смотрел, не отрывая глаз. Его интерес к фильму был больше чем просто вежливость. Это произвело на хозяев очень хорошее впечатление. На самом же деле Гэвин был поражен своим открытием: как много он пропустил, пока рос его сын. Если бы у него была камера, то сейчас он мог бы запечатлеть на пленке хотя бы настоящее.

– Где это можно купить? – с нетерпением спросил он.

На следующий день он покинул Лондон, увозя на заднем сиденье машины последнюю модель видеокамеры. Всю дорогу в Норфолк он думал об удовольствии от съемок на видео. Может быть, Питер тоже заинтересуется камерой, и они вместе станут учиться снимать и, наконец, смогут преодолеть барьер, все еще разделявший их.

Дорога домой тянулась вдоль берега. Был отлив, хотя вода быстро прибывала. Он смотрел на плоский песчаный берег, где снова начинали качаться лодки, и вспомнил время, когда был здесь последний раз. Вспомнил ту ночь.

Он поехал медленнее, увидев вдали две фигуры: одну высокую, другую маленькую. Они шли к морю. Он был уверен, что это Нора и Питер. В теперешнем настроении Гэвин чувствовал милосердие ко всему миру. Он побежал бы к ним, показал бы им камеру, и они втроем порадовались бы. Гэвин остановил машину и позвал их, но Нора и Питер были слишком далеко и не услышали. Тогда он все-таки побежал к ним.

В руках у Питера была коробка. Он осторожно поставил ее на песок и открыл. Они оба были так увлечены, что не заметили Гэвина, хотя сейчас он находился довольно близко от них. Он слышал, как Нора сказала:

– Вынь ее.

Питер залез в коробку и вынул чайку, осторожно держа ее в руках. Он оставил птицу на песке и отошел назад. Его движения были естественны и привычны, как будто он только этим и занимался. Птица была в нерешительности, потом сделала несколько неуверенных шагов. Затем, видимо, спиной почуяла соленый воздух и ветер. Чайка стала двигаться все быстрее и быстрее и вдруг, взмахнув крыльями, полетела над водой прямо к солнцу. Нора и Питер следили за ее полетом, ладонями прикрывая глаза.

Неожиданно Питер поднял другую руку, прикрыл ею лицо и отвернулся от Норы. Она его тут же обняла.

– Я тоже любила Джой, – сказала она. – Однако на просторе ей будет лучше. Она станет счастливее.

Но Питер изо всех сил тряс головой и приглушенным голосом твердил:

– Это не Джой... дело не в ней...

Нора вздохнула и еще крепче прижала его к себе.

– Я знаю: мама и папа. Они любили выпускать животных и птиц на волю. И теперь каждый раз, когда мы станем делать то же самое, мы будем вспоминать их... И, дорогой мой, наступит день, когда мы вспомним о них уже не с такой болью. Мы будем помнить только то время, когда были вместе, и будем за это благодарны. Мы поймем, почему необходимо попрощаться. Как сейчас с чайкой. Это время наступит. Обещаю.

Боль пронзила Гэвина. Она была сродни той, которую он ощутил на похоронах, когда Питер прошептал «до свидания, папа». Но та боль длилась всего минуту. Эта же казалась вечной. Гэвин всегда считал себя мужчиной, умеющим держать себя в руках и контролировать свои эмоции. Но эта боль была выше его сил. Его страдание породило в нем жестокого демона, и именно этот демон подсказал ему слова, которые он произнес:

– Чем скорее это время наступит, тем лучше.

Нора и Питер повернулись и пристально посмотрели на него. На лице Питера были потрясение и испуг, у Норы – ужас.

– Ради Бога! – сердито сказала она. – Вам это необходимо?..

– Да, необходимо, потому что я уже устал. Я терпел все это время, когда вы превращали моего сына в сентиментального слюнтяя, но больше я не позволю это делать. В какой-то момент он должен повзрослеть и перестать распускать нюни.

Питер оторвался от Норы. Если бы он бросился к отцу, Гэвин принял бы его в свои объятия. Но мальчик решил избежать его и помчался по песчаному пляжу к дому. Гэвин повернулся, чтобы пойти за ним, но Нора схватила его за руку.

– Я думала, вы стали понемногу понимать, что значит чувствовать, – начала она гневно выговаривать ему, – но это делалось только напоказ, да? На самом же деле вы жестоки, грубы и совершенно ничего не понимаете. Питер, как личность, вам безразличен. Если бы это было не так, то вы бы и поступали иначе. Для вас он – собственность, на которую вы хотите восстановить права. И вы бываете нетерпеливы из-за того, что продвигаться приходится медленно.

– Если вы имеете в виду, что Питер мой, то вы правы...

– Вы и к Лиз относились подобным образом. Вот почему и потеряли ее. Вы думаете только о собственности, деньгах и успехе.

– Успех имеет большое значение. Он помогает человеку понять, кто он.

– Ну, и кто вы? – спросила она. – Человек, которого никто не любит...

Лицо Гэвина стало суровым. Он не хотел, чтобы она видела, что ее обвинение было подобно удару в живот.

– В жизни, кроме любви, имеется много других вещей. Я хочу так воспитать сына, чтобы он видел жизнь такой, какая она есть на самом деле, а не сквозь розовые очки, которые вы все здесь носите.

– Что вы имеете в виду под «розовыми очками»?

– Я имею в виду сегодняшнюю трогательную церемонию. Больные существа не всегда выздоравливают, у этих историй не всегда счастливый конец. Вы называете меня жестоким. Нет, это жизнь жестока, и нам будет легче вынести ее тяготы, если мы будем к ним готовы.

– Неужели вы думаете, что Питер еще не знает, как жестока жизнь? – закричала она. – Он только что потерял двух дорогих ему людей.

– У него все еще есть отец. Со временем вам придется отпустить его со мной. Если вы здравомыслящий человек, то сами неизбежно придете к такому выводу.

– Не считаю это неизбежным. Я не буду терять надежду. Лиз часто говорила, что во мне есть что-то от мистера Микобера. Она была права. Я всегда верю: что-нибудь да произойдет.

– И какое же чудо должно произойти? – скептически спросил он.

– Да все что угодно. Суд может решить, что Питер останется со мной – то есть там, где он счастлив. Или вы, может быть, решите то же самое.

– Этого никогда не будет, – резко оборвал Г-вин и, повернувшись, пошел к машине. Добравшись до Стрэнд-Хауса, он отправился на поиски Питера и нашел его на кухне, где они вместе с Гримом готовили еду для животных. Они работали спокойно, не торопясь, помогая друг другу. Было ясно, что им часто приходилось делать это и раньше. Грим поднял глаза и увидел Гэвина. Он был уверен, что Питер знает о его приходе и просто не хочет видеть его.

– Похоже, тебя ищут, – сказал Грим.

То, что ребенок мог быть таким послушным и одновременно не допускать к себе отца, лишало Гэвина присутствия духа. Питер прекратил свое занятие и подошел к Гэвину, но у него не было желания разговаривать. Его повиновение было просто еще одной формой самозащиты.

– Послушай, я знаю, ты думаешь, я был жесток с тобой сейчас, – с трудом произнес Гэвин. – Возможно, это так. Но я не хотел этого. Во всем виновато это место. Мне здесь неуютно. Из-за него все плохо и между нами. Мы не можем узнать друг друга как следует.

Губы Питера остались неподвижны, но глаза спросили: «Почему не можем?»

– Потому, что нам не удается как следует поговорить... Я имею в виду, что мне надо поговорить с тобой так, чтобы я не думал, что, как только я закончу, ты сразу же убежишь к Норе. Она – хороший человек, но... мы – отец и сын. Может быть, мы не так много виделись, но все же мы – отец и сын. И всегда ими будем. Ничто не сможет этого изменить. – Последние слова, видимо, прозвучали слишком резко.

Будто из-под земли появился Флик и потерся о ногу Питера. Мальчик наклонился и рассеянно погладил его рыжую шерстку.

– Ты мог бы посмотреть на меня, когда я с тобой разговариваю, – с напряжением сказал Гэвин. Питер тут же выпрямился. Гэвину казалось, что своим послушанием Питер выражает лишь пренебрежительное к нему отношение. Он как будто говорил: «Я буду слушаться тебя во всем, но мое сердце тебе не принадлежит...»

Гэвин это остро чувствовал. Несмотря на желание найти общий язык с сыном, он, тем не менее, заговорил резким тоном:

– Это место всего лишь рай для дураков. Жизнь в таком раю никогда и никому не приносила пользы. Ты должен научиться сражаться с этим миром как мужчина, а научиться этому ты можешь только со мной.

Лишь только он закончил говорить, его охватило жуткое чувство: он как будто перемещался во времени. Казалось, ветер свистит у него в ушах, и он переживает этот же самый момент уже во второй раз, причем, совершенно ясно представляя себе, как это было впервые. Гэвин немного встряхнулся. Такое ощущение было у него первый раз в жизни, и оно сбило его с толку.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не хочу, чтобы мой сын был тряпкой, а ты будешь таким, если останешься здесь.

Неожиданно Питер повернулся и посмотрел на него. Никогда прежде Гэвин не видел такого взгляда – настолько злого, непокорного. Это не был взгляд замкнутого мальчика, держащегося на расстоянии.

– И не смотри на меня так! – закричал Гэвин. А когда Питер начал отворачиваться, что-то внутри его оборвалось, он схватил сына за плечи и с силой повернул к себе, слегка встряхнув. – Не надо, не отворачивайся от меня. Я с тобой разговариваю! Я – твой отец. Почему ты не хочешь?..

Он не закончил фразу. На самом деле он не знал, что пытался сказать. Его переполняло желание прижать Питера к себе, крепко обнять его. Но выработанный с годами самоконтроль удержал его от этого.

– Хорошо, – сказал Гэвин со вздохом. – Извини. Беги.

Круто повернувшись, он пошел прочь. Если бы он обернулся, то увидел бы, что сын смотрел ему вслед и в его глазах читалось страстное желание быть вместе с отцом. Этот взгляд дал бы Гэвину надежду. Но он не обернулся.

В тот вечер на закате Нора гуляла по берегу. Она слушала шум моря, плеск волн. Начинался отлив, вода убывала. Она шла, пока не увидела Гэвина, сидящего на камне. Он смотрел на воду.

– Вы не ужинали, – сказала она.

– Я не хотел.

– Если вас это интересует: Питер очень несчастен...

– Конечно, мне это интересно. Но ему не хочется, чтобы я был рядом. Я тянусь к нему, а он убегает. Вы знаете об этом.

– Видимо, это происходит потому, что вы привыкли сразу же хватать то, к чему протягиваете руки. Вы сможете продвинуться в своем деле, если будете ждать, когда ваш сын сам придет к вам.

– Этого мне придется ждать до бесконечности, – сказал он с горечью.

– Ну а какая польза от того, что вы здесь сидите такой угрюмый?

– Я не угрюмый. Я вернулся сюда за камерой, но, конечно же, опоздал.

Она села рядом с ним.

– Что за камера?

– Я купил ее в Лондоне. Хотел снять Питера. Я столько пропустил, пока он рос. Я подумал, что мог бы снимать его сейчас. И сегодня днем принес камеру на пляж. Собирался показать ее вам обоим. Должно быть, я ее где-то уронил.

– Всегда можно достать другую.

Он пожал плечами.

– Какой смысл? Наверное, ему не понравится эта затея.

Она подумала.

– Если вы просто направите на него камеру, ему, возможно, и не понравится, – согласилась она. – Мальчики не любят, когда их фотографируют или снимают. Их это раздражает. Когда вы были ребенком, неужели вам не хотелось сбежать от отца, желавшего вас сфотографировать?

– Он никогда этого не хотел. Он называл это сентиментальной тратой времени, – с кривой усмешкой ответил Гэвин.

– А мама?

– Я едва помню ее.

Нора кивнула головой, как будто что-то поняла.

– Если вам хочется снять Питера, почему бы не сказать ему, что вас интересует Флик?

– Это поможет?

Она вздохнула.

– Хантер, иногда вы бываете до неприличия несообразительны. Вы попросите Питера подержать Флика перед камерой, он настолько увлечется, что и забудет, что вы снимаете его тоже. Таким образом, вы получите то, что хотите. И все будут счастливы. Так что примите мое предложение в качестве подарка.

– Но почему? – осторожно спросил он. – Зачем вы делаете такой подарок, который поможет мне сблизиться с сыном? Разве вам не хочется, чтобы Питер остался с вами здесь, в конце концов?

– Конечно, мне этого хочется – но только при условии, что он сам так решит. Я совсем не хочу, чтобы он выбрал меня только потому, что не узнал вас... Почему бы вам не отправиться домой до того, как начнется дождь, ведь вы вымокнете до нитки... снова...

Она выделила последнее слово. Гэвин посмотрел на нее.

– Снова? – спросил он.

– О, конечно, я забыла. Вы не помните, да?

Он усмехнулся.

– Предположим, помню. Я должен благодарить вас.

– Не утруждайте себя. Просто не промокайте. Я не стану спасать вас во второй раз.

– Спасибо за первый. Я мог бы схватить воспаление легких.

– Не преувеличивайте, – сказала она, смеясь. – Вы могли бы только слегка простудиться, не больше.

– Нет, я бы здорово простудился. К сожалению, я так устроен. Какая-нибудь ерунда – и я заболеваю ужасно..

Она бросила любопытный взгляд на его большую, крепкую фигуру. Казалось, он мог бы выдержать любую осаду.

– Должно быть, это доставляет страшные неудобства такому крупному бизнесмену, как вы. Крутиться, осуществлять сделки или... чем там они еще занимаются?... под страхом схватить насморк.

– У меня не бывает насморка. Я принимаю меры и борюсь с ним до тех пор, пока не представляется возможность поболеть.

– А когда такое бывает?

– Как правило, никогда. К тому моменту, когда возможность представляется, я уже здоров. Все совершенно просто.

– Неужели? Вы на самом деле справляетесь с болезнью? Или все эти маленькие болячки ждут, чтобы собраться вместе и в один прекрасный день наброситься на вас?

– Давайте прекратим, а? Я же не один из ваших больных осликов...

– Болеют не только ослики. Есть такая вещь, как больная душа, и это намного хуже воспаления легких.

– Хватит! Перестаньте печься о моем психическом состоянии. С моей душой все в порядке, и вообще я здоров. Обо мне не надо заботиться. Улыбка исчезла с ее лица.

– А я думаю – наоборот, – сказала она тихо. – Мне кажется, о вас по-настоящему никогда не заботились.

– Лиз пыталась, но я ей не разрешил.

– Почему же? – с любопытством спросила Нора.

– Потому что... – Гэвин был готов сказать ей, что, если бы он хоть однажды согласился на чью-либо заботу о себе, она могла бы стать наркотиком, от которого ему никогда не захотелось бы отвыкать. Но, как это уже не раз случалось, он вспомнил об осторожности и просто сказал: – Потому что я не нуждался в заботе.

– Но это было нужно Лиз, – возразила Нора. – Ей было необходимо заботиться о других. Я очень быстро распознала в ней это... – Нора запнулась, а потом продолжила: – Наверное, это то, что предложил ей папа, а вы не смогли.

– Ерунда, – оборвал он.

– Я так не думаю. Мне кажется, вы не знаете, как позволить себе заботиться о вас. И вы страдаете от отсутствия заботы.

Он отвернулся от нее и посмотрел на море. Закат окрашивал воду в красный цвет. Именно в такие моменты Нора была наиболее опасна. Ее мысль, что о человеке должны нежно заботиться, неожиданно оказалась гораздо соблазнительнее красоты, привлекала сильнее духов. Она оказалась жизненно необходимой. От Норы исходило сладкое тепло. Это был поток, угрожавший поглотить его и увлечь за собой туда, где его поджидала слабость. А слабость для Гэвина была равносильна гибели.

– Мне пора возвращаться, – категорично заявил он.

К счастью, она не пыталась больше продолжать эту тему. По дороге домой они говорили о чем-то второстепенном, несущественном.

Ночью Гэвин проснулся, весь дрожа. Он чувствовал себя глубоко несчастным. Казалось, из этого состояния нет никакого выхода. Он знал, что связано оно со сном, который ему приснился. Подробности Гэвин забыл, осталось лишь ощущение леденящего ужаса. Он встал, пошел в ванную и сполоснул лицо. Вспомнил о незавершенной работе и, решив закончить ее, сел к компьютеру. Любое занятие подходило ему сейчас больше, чем сон.

В тот вечер Нора засиделась допоздна. Как только она заканчивала одно дело, тут же находилось другое. Время шло. Остальные обитатели дома уже спали, а она все продолжала и продолжала придумывать себе новые задания, откладывая то занятие, которого, она знала, ей не избежать.

В конце концов, она все-таки села за стол отца и вынула бумаги. Однажды она уже читала его дневник. Но ей казалось, что она ничего не запомнила. Надо было попытаться сделать это еще раз. Нужно прочитать не только дневник, но и его последнюю книгу. Днем ей позвонил издатель и осторожно спросил, не стоит ли отказаться от готовящейся к изданию книги. Норе эта идея не понравилась. Это были последние записи отца, его последняя работа, и ей хотелось увидеть ее опубликованной.

Отец закончил работу над черновым вариантом рукописи, и его надо было переработать. Нора могла сделать это, только воспользовавшись огромным количеством записей, оставленных отцом. Они содержались и на бумаге, и на диктофоне, который отец постоянно возил с собой. Его вынули из машины и отдали Норе. Она же положила диктофон в стол, даже не взглянув на него, но пообещав себе, что послушает записи лишь тогда, когда сможет. И сейчас она должна собрать для этого все свое мужество.

Нора вынула диктофон. Он не был поврежден. Она включила его и услышала голос отца – веселый, шутливый. Тони рассказывал о птицах, которых он видел. Это произошло за несколько часов до гибели. Она слушала, а сердце ее обливалось кровью.

Дневник причинил еще больше боли. В минуту, когда Нора открыла его, ей показалось, что отец рядом с ней. Он присутствовал в шутливых строчках, предварявших каждую запись.

«Не забыть позвонить Гарри, постараться не уснуть, когда он в пятидесятый раз будет рассказывать мне историю про бабуина».

Читая эти строчки, Нора слышала голос отца. Когда он говорил, всегда казалось, что он посмеивается. В ее детстве они были всем друг для друга. Их узы были настолько крепки, что даже его женитьба не смогла их разорвать. И Лиз была достаточно мудра, чтобы понять это. Она никогда не ревновала, не пыталась встать между ними. Она понимала, что им обеим хватает места в сердце Тони. Вот почему они все вместе так хорошо ладили.

И теперь их обоих нет. Они ушли навсегда. Тони, с его громогласным смехом и огромным жизнелюбием, и Лиз, с ее красотой и очарованием. Дома, когда-то такого теплого и счастливого, уже не существует, и она никогда больше не увидит ни отца, ни Лиз. Вдруг боль, терзавшая сердце Норы вот уже несколько недель, подступила к горлу, сжимая его все сильнее и сильнее. Она задыхалась от рыданий, рвущихся наружу, разрывавших ее изнутри на части. Нора зажала рот руками, на них хлынули горячие слезы. Грудь болела. Она старалась сдержать себя, боясь своими рыданиями разбудить Питера. Сейчас она стала для него опорой, убежищем, и, если бы мальчик увидел ее слезы, он бы испугался. Но Нора никак не могла справиться с тем, что происходило с ней в эту минуту. Казалось, ее настиг ураган.

Услышав впервые об аварии, она заплакала, но тогда это было совсем иначе. Сейчас же от сдерживаемых рыданий Нора ощутила спазмы во всем теле. Она схватилась за стол. Однажды с ней уже случалось такое. Это произошло, когда ей было восемь лет. Умерла ее мать. Но тогда рядом был отец. Он крепко прижимал ее к себе своими сильными руками, защищая от страха и страданий, унося ее в мир, где они могли любить и горевать вместе. Но Тони больше никогда не окажется рядом, чтобы успокоить ее. Вдруг Нора испугалась, что у нее не хватит сил пройти весь предстоящий путь, на котором встретится еще так много трудностей.

Все вокруг затуманилось. Она смутно увидела, как дверь распахнулась и на пороге появился Гэвин.

– Что случилось? – спросил он, но, увидев ее лицо, со страхом произнес: – Нора, ради Бога...

Было ясно, что она его не слышит. Она вся дрожала. Сейчас Гэвин мог сделать только одно; так он и поступил: быстро приблизившись к Норе, он обнял ее. Послышался стон, постепенно перешедший в мучительные рыдания. Гэвин крепче обнял Нору и прижал к своему плечу.

Он почувствовал, как она напряжена. Он гладил ее волосы, удивляясь ей и удивляясь себе. Она всегда выглядела такой сильной... Казалось, что у нее хватает сил устоять против горя, успокоить Питера и одновременно сражаться с Гэвином. Он всегда считал ее холодной женщиной с твердым характером. Но сейчас он обнимал хрупкое существо, теплое и мягкое, прижавшееся к нему, подобно зверьку, искавшему утешения.

– Нора, – сказал растерянно Гэвин, – Нора...

Но она по-прежнему не слышала его. Тогда Гэвин оставил свои попытки говорить с ней и просто ласкал и успокаивал ее, гладя по волосам и мокрым от слез щекам. Он ждал, когда утихнет шторм.

Наконец она подняла лицо, по нему текли слезы.

– Я не могу остановиться... – невнятно пробормотала она.

– А ты и не старайся. Продолжай. Нужно выплакаться. Ты слишком долго держала все это в себе.

– Но я не должна...

– Кто говорит, что ты не должна? Тебе это необходимо. – Он снова прижал ее к себе, нежно покачивая. Она же уткнулась ему в плечо, охваченная своей болью. В глубине души Гэвин благодарил Нору за то, что он стал ей нужен. Чего, к сожалению, нельзя еще было сказать о Питере.

Наконец Нора победила свои слезы. Она сидела обессилевшая. Удивительное чувство теплоты и удовлетворенности охватило ее.

– Ну, все в порядке? – тихо спросил Гэвин.

– Надеюсь, – произнесла она неуверенно. Ее голос тронул его сердце. Она вздохнула. – Очень странно...

– Что странно?

– Я думала о том, как когда-то папа обнимал меня, когда мне было плохо. Жалела, что его нет сейчас рядом. И представь себе, именно в эту минуту здесь оказался ты.

– Да.

Она отодвинулась назад и вытерла рукой заплаканное лицо.

– Ты гораздо лучший отец, чем я думала, – сказала она хриплым голосом.

– Отец?

– Ну да. Ты занял место папы в тот самый момент, когда ты был нужен мне.

– Понятно. – Ему не очень-то понравилось это сравнение с ее отцом, но он решил, что это лучше, чем быть «Гэвином-раздражителем».

– Извини, если я разбудила тебя.

– Ты нисколько не помешала мне. Я уже проснулся. На самом деле я шел сюда забрать файл и услышал тебя.

– Ты, твои файлы и твои цифры... Нет, это несправедливо: Извини. Ты был добр.

– А ты не думала, что я могу таким быть? – спросил он с иронией.

– Если я была несправедлива по отношению к тебе, то это, возможно, твоя собственная вина. Ты очень стараешься, чтобы люди не почувствовали твою доброту. Жаль, что я не знаю причину этого...

В другое время он немедленно бы заявил, что доброта – своего рода слабость. Но он знал: скажи он это сейчас, она тут же вырвется из его рук. А ему хотелось, чтобы она оставалась рядом и чувствовала себя с ним легко и спокойно. Ему хотелось ощущать ее нежное тело рядом со своим.

– Тебе уже давно следовало бы выплакаться, – ласково сказал он.

– Я не могла себе это позволить. – Нора икнула, и ему пришлось сдержать свой порыв обнять ее еще крепче. – Я должна быть сильной. Я не могла позволить себе слабость ни на минуту, – прошептала она.

Он услышал чей-то голос, но оказалось – говорил он сам:

– Горевать – не значит показывать слабость. Это способ пополнить свои силы. Не смотри на меня так. Я могу быть просто человеком.

– Да, можешь, – сказала она, удивившись. – Это как раз то, о чем ты вспоминаешь время от времени. То, что ты сказал, совершенно правильно. Жаль, ты забываешь об этом, когда дело касается Питера.

Упоминание имени сына расстроило его. На какой-то момент он совсем забыл о Питере, забыл обо всем. Он думал лишь о том, как хорошо быть рядом с Норой, чувствовать, что она верит ему.

– Я постараюсь помнить об этом, – медленно сказал он. – Но с Питером трудно. Я запутался.

– Да, я это поняла, – сказала она с легкой улыбкой. – Мне кажется очень хорошей затея с видеокамерой, и если ты также... – Вдруг она напряглась. – Что это?

Гэвин тоже насторожился, услышав звуки какой-то возни в холле. В следующую минуту дверь настежь распахнулась, и в комнату вбежал Флик. Вслед за ним на пороге появился Питер, в пижаме. Он схватил лисенка и сонными глазами посмотрел на Гэвина и Нору.

– Два часа ночи, – проворчала она, – вам обоим следует уже давно спать.

Питер согласно кивнул головой и вышел, держа Флика на руках. Гэвин и Нора посмотрели друг на друга. Они оба слегка сожалели, что минута откровения закончилась. Где-то в глубине дома послышался слабый крик Осберта.

– Ну что же, приходится заканчивать. Когда ты найдешь свой файл, я выключу свет.

– Свой – что?

– Файл, за которым ты спустился.

– А, это. Ничего. Думаю, он мне больше не нужен.

Она удивленно посмотрела на него и выключила свет, ничего не сказав. Казалось, Гэвин чувствует себя неловко. Нора догадывалась, что он, как, впрочем, и она, понимал, что могло произойти, если бы Питер не прервал их. Хорошо, что он пришел именно в этот момент, подумала Нора. Жизнь и так достаточно сложна. Не стоит усложнять ее еще больше временными привязанностями. Завтра все это будет казаться фантастическим сном. Уж Гэвин не преминет этому поспособствовать – снова начнет кричать на нее, как он это неоднократно делал. И она забудет того доброго, понимающего мужчину, которого встретила ночью. Несомненно, тот мужчина – лишь редкий гость.

Они вместе поднялись по лестнице и стояли в смущении перед ее дверью.

– Спокойной ночи, – хрипло сказал он. – Я... с тобой все будет в порядке, да?

– Да. Все будет хорошо. Гэвин... спасибо.

– Не стоит, – быстро ответил он. – Ну что же, спокойной ночи!

Только теперь, когда он закрыл за собой дверь, он понял, что она назвала его по имени. Конечно, она называла его так и раньше, но сегодня это прозвучало совсем по-другому. Он лег в постель и сразу же заснул. На этот раз кошмары его не мучили.