Текст книги "Взаперти"

– По крайней мере, городов нет, – наконец произнес ты. – Нет здесь нигде… никакого бетона.

– Я люблю города.

Твои пальцы сжались на перилах.

– В городах все ненастоящие, – отрезал ты. – Все и всё.

Я вздрогнула, удивленная твоей неожиданной вспышкой гнева.

– А я по ним скучаю, – прошептала я. Уткнувшись лицом в колени, я только теперь это по-настоящему осознала.

Ты сделал шаг в мою сторону.

– Сожалею насчет твоих родителей, – сказал ты.

– Сожалеешь – о чем?

Ты заморгал.

– Что они остались там, конечно. – Ты присел на противоположный край дивана, впиваясь в меня взглядом. – Я хотел бы взять их с собой… если бы думал, что так ты будешь счастливее.

Я отодвинулась от тебя как можно дальше.

Ты поскреб тростниковое плетение.

– Уж лучше как сейчас – лишь ты и я. Только так может что-то получиться.

Я снова вгляделась в небо, пытаясь разобраться в мыслях. Страх в себе я подавила.

– Долго ты готовился?

Ты пожал плечами:

– Не очень, года два-три. Дольше пришлось ждать тебя.

– Сколько?

– Около шести лет.

– С тех пор, как мне исполнилось десять? Значит, с того времени ты следил за мной?

Ты кивнул:

– Временами.

– Я тебе не верю, – сказала я. Но что-то внутри настойчиво убеждало задуматься над твоими словами. В дальнем уголке сознания всплыло воспоминание, и я, приложив старания, могла бы во всем разобраться.

Я порылась в памяти, попыталась отыскать в ней твое лицо. Не вспомнила ничего конкретного, только смутные обрывки – вроде того случая, когда мои подруги увидели, как какой-то мужчина стоит за школьными воротами, или другого, в парке, когда мне показалось, что кто-то следит за нами из кустов… или как мама параноила, уверенная, что за домом наблюдают. Неужели это был ты? И в самом деле выслеживал меня так долго? Да нет, вряд ли. Но было еще что-то, чего я никак не могла припомнить.

– Почему я? – спросила я шепотом. – Почему не какая-нибудь другая несчастная девчонка?

– Ты – это ты. И это ты нашла меня.

Я задержала взгляд на твоем лице.

– О чем ты?

Ты посмотрел на меня с любопытством. Но я не дала ответа, на который ты рассчитывал, и ты придвинулся по дивану ко мне. Твой пристальный взгляд пугал.

– А ты не помнишь? Не помнишь, как мы встретились впервые? – В изумлении ты слегка покачал головой.

– С какой стати?

– А я помню. – Ты поднял руку так, словно хотел коснуться меня, и твоя нижняя губа задрожала. – Я прекрасно помню тебя.

Ты широко раскрыл глаза. Я наклонила голову так, что уткнулась подбородком в грудь, прячась от твоего взгляда.

– Этого не было, – сказала я тихо, еле слышно. – Это неправда.

Ты протянул руку и схватил меня за плечо. Пальцы впились мне в кожу, ты вынудил меня поднять голову и взглянуть на тебя.

– Это было, – произнес ты. Твое лицо застыло, глаза не мигали. – Это правда. Ты просто пока еще не вспомнила. – Ты впился взглядом. – Но обязательно вспомнишь.

Я услышала, с каким трудом ты сглотнул. Потом твой взгляд затуманился, ты разжал пальцы. Я обмякла, откинувшись на плетеную тростниковую спинку дивана. Ты встал и отвернулся. Я слышала, как ты ушел в кухню и там захлопал дверцами шкафов. Уткнувшись лицом в колени, я силилась стать маленькой и незаметной. Меня трясло, ноги покрылись гусиной кожей, но не от холода.

* * *

Не знаю, сколько я просидела там неподвижно, погрузившись в мысли. Время от времени я поднимала голову и смотрела вдаль, выискивала что-то… хоть какие-нибудь перемены, которые могли привести к спасению. На небесной синеве начали появляться оранжевые полосы, на горизонте разгоралось розовое сияние.

Ты вышел из дома и прищурился на закат. В каждой руке ты нес по стакану воды. И долго-долго топтался в дверях, поглядывая на меня и ожидая ответного взгляда. Но не дождался и приблизился к дивану. Протянул мне один стакан. Я не взяла его, хотя отчаянно хотелось пить. В конце концов ты поставил стакан на пол возле меня и отошел, мелкими глотками попивая воду из своего. Продолжал наблюдать за мной. Наверное, ждал, что я снова заговорю. Не знаю зачем; впечатление разговорчивого человека ты не производил. А я вместо того, чтобы болтать, следила, как ветер без разбору подхватывает с земли песчинки. И бросает их где вздумается.

– Кто ты? – прошептала я.

Это были скорее мои размышления, чем вопрос. Я даже не сознавала, что произнесла его вслух, пока не увидела, как ты подыскиваешь ответ. Твое лицо стало хмурым, на нем прорезались морщины. Ты вздохнул.

– Просто Тай, – сказал ты, присел на подлокотник дивана и потер кончиками пальцев лоб. В оранжевом закатном сиянии твои глаза казались светлее, чем обычно. В них как будто попали песчинки, принесенные ветром. – И я, можно сказать, родом отсюда.

Ты говорил тихо и нерешительно, совсем не так, как обычно. И был похож на иголку спинифекса, подхваченную ветром. Мне захотелось придвинуться ближе, чтобы успеть расслышать твои слова, пока ветер не развеял их.

– Ты австралиец?

Ты кивнул:

– Видимо. Меня назвали в честь речушки, возле которой меня заделали родители.

Ты взглянул на меня, проверяя реакцию. Я не выдала ее, просто ждала, когда ты снова заговоришь. Казалось, у истории будет продолжение. В тебе чувствовалась накопленная энергия, которую надо было выплеснуть.

– Когда я появился, мать была совсем девчонкой, – продолжал ты. – Вообще-то они с отцом никогда толком не жили вместе. Она выросла в понтовой английской семье. Как только меня отписали отцу, все они подхватились, укатили за океан и думать обо мне наверняка забыли. А отец привез меня на участок в несколько тысяч гектаров земли, с десятком голов скота. Та еще жизнь.

– И что же дальше?

Я смотрела, как ты ерзаешь на подлокотнике, соображая, что ответить. Мне нравилось видеть, как тебе неловко. Хоть какое-то разнообразие. Возникла мысль, что эти ответы я смогу использовать против тебя, когда меня спасут, а тебя упекут за решетку. Ты грыз ноготь на большом пальце, глядя на закат.

– Поначалу отец справлялся, – сказал ты. – Видимо, тогда он был не в полной заднице. Он даже нанимал людей на работу – пастухов, какую-то женщину, чтобы присматривала за мной… Не помню, как ее звали. – Осекся, пытаясь вспомнить. – Миссис Джи или как-то так. – Повернулся ко мне и вскинул бровь. – Да какая разница?

Я пожала плечами.

– Вроде как была у меня за учительницу. И она, и кореша, и пастухи.

– Кореша?

– Местные аборигены, которые трудились у отца на ферме, – настоящие хозяева тех мест. Они и учили меня работе на земле, пока миссис Джи пыталась вдолбить мне в голову математику и еще какую-то хрень, а остальные – приохотить к выпивке. Так себе образование, да? – Ты криво усмехнулся. – Хотя для здешней жизни пригодилось.

Странно было слушать, как ты разговорился: ты отличался немногословностью. Я даже не задумывалась, что и у тебя есть прошлое. До этого момента ты был для меня просто похитителем. Без каких-либо причин и мотивов забравшим мою свободу. Ты был всего лишь безмозглым злым душевнобольным человеком. Только и всего. Но ты разговорился, и всё начало меняться.

– А другие дети там были? Когда ты рос?

Ты с недоверием взглянул на меня. А мне понравилось, как сердито и требовательно прозвучал мой голос и как ты на миг смутился, услышав вопрос. Понравилась власть, которую он дал.

Ты помотал головой. По-моему, тебе не хотелось отвечать, но теперь, когда я наконец снова заговорила с тобой, отмалчиваться ты не мог.

– Не-а. Я не видел ни единого ребенка, пока не уехал оттуда, – наконец признался ты. – Казалось, я один такой во всем мире. То есть миссис Джи объясняла мне, что есть и другие, но я ей не верил. – У тебя дрогнул уголок губ, получилась почти улыбка. – Я привык считать, что это у меня есть особая способность – быть незаметней всех вокруг. Мне даже в голову не приходило, что я младше всех – потому и незаметней.

– И ты никогда не играл с другими детьми?

– Нет, только с землей.

– А как же твой отец?

Ты недовольно фыркнул:

– Он отстранился, когда уехала мать.

Я умолкла и задумалась. Меня в детстве всегда окружали другие дети. А может, нет? В школе – да, само собой, а до того? Если вдуматься, не припомню, чтобы я общалась с ровесниками. Я была болезненным ребенком, мама держала меня при себе. А до меня с ней случилось что-то вроде нервного срыва. Так однажды сказал папа. У нее был выкидыш или, кажется, два; она не хотела потерять и меня. Я нахмурилась, осознав, что это и произошло – в конце концов она меня потеряла.

Я перевела взгляд на тебя, снова переполнившись ненавистью. Ты уже допил воду и теперь смотрел на пустой стакан в руке. И сидел так долго-долго, прежде чем опять заговорил. Твой голос был таким тихим, что мне пришлось придвинуться ближе, чтобы различить слова.

– Немного погодя отец стал уезжать в город. Сбывать скот, но не продавать за деньги, а выменивать на выпивку и наркоту – всё, что помогало ему забыться. С тех пор он переменился. Никогда не обходил свои земли, не присматривал за скотом… и обо мне не заботился.

Ты заглянул в свой стакан. Как будто подумывал сходить и снова наполнить его. Не знаю почему, но вдруг захотелось продолжить разговор. Может, меня наконец одолела скука или просто потребность хоть в каком-то общении… пусть даже с тобой. Не знаю. Или же возникло желание заполнить пробелы в твоем прошлом.

– А ты чем занимался? – поспешила спросить я. – Во время отлучек отца ты наверняка что-нибудь да делал.

Ты нахмурился, пытаясь понять, к чему я клоню.

– Ты не веришь мне? – спросил ты. Задумался, постучал стаканом по тростниковой спинке дивана. Пожал плечами. – Неважно.

Ты достал сушеные листья, бумагу, свернул самокрутку. Сверчки завели песню, ты скурил сигарету почти до половины, прежде чем заговорил вновь.

– Стало быть, хочешь знать, чем я занимался, – сипло произнес ты. – В основном болтался в буше, пытался жить как обычный человек. Отощал, ослабел, спал под открытым небом. Пропадал целыми днями, иногда неделями. Однажды не выдержал и убил одного из отцовских телят; правда, ему так и не сказал. – Ты вдруг усмехнулся, и твое лицо снова помолодело. – А обычно питался одними ящерицами… если повезет. – Ты засмотрелся на небо так, будто выискивал на нем что-то. – Там я мог составлять картины из звезд – настолько хорошо я их знал. Шедевры из звезд, соединенных линиями.

Мне вспомнились звезды, на которые я смотрела той ночью в Отдельностях. Есть места и менее пригодные для сна – вот если бы там не было так холодно…

– Как ты нашел воду? – спросила я.

– Легко. Если сумеешь найти растения, то и воду найдешь. Такую, как родник в Отдельностях.

Я вспомнила маленький прозрачный пруд и то, как боялась пить из него из-за рыбки, пожирающей внутренности.

– Так это питьевая вода? – спросила я.

Ты кивнул на стакан у моих ног.

– А откуда же вот это? Куда, по-твоему, тянется труба? – Ты указал на длинную трубу, ведущую от дома. – Это я ее проложил.

– Я тебе не верю.

– Вечно ты не веришь.

Ты соскользнул с подлокотника на сиденье дивана, уселся ближе ко мне. Я сразу отшатнулась – скорее по привычке, чем по какой-либо другой причине. Увидев это, ты усмехнулся. Откинулся на спинку дивана, не пытаясь придвинуться еще на чуть-чуть. И вскоре заговорил так же тихо, как прежде.

– Как только отец открыл для себя большой город и так далее, всё было кончено… ферма пропала. Он забыл про землю, забыл про меня… Выгнал и пастухов, и миссис Джи. Иногда я видел его – в те ночи, которые проводил дома, но сомневаюсь, что он видел меня, одурманенный выпивкой и наркотой. Так продолжалось некоторое время. Потом отец просто не вернулся из города. – Ты бросил быстрый взгляд на мой стакан с водой и спросил: – Не будешь пить?

Я посмотрела на коричневатую воду с какими-то чернушками, всплывшими на поверхность. Покачала головой. Ты наклонился ко мне, чтобы забрать стакан. Я смотрела, как ты пьешь воду и как кадык ходит вверх-вниз, точно поршень.

– То есть как не вернулся?

Ты почмокал губами, так что обе они стали мокрыми.

– Не вернулся вообще. Исчез. Свалил!

– Сколько тебе тогда было?

– Вообще без понятия, – ответил ты. – Мои дни рождения не очень-то праздновали. Лет одиннадцать, кажется. Все остальные к тому времени давно покинули ферму, там жил один только я. Примерно год прошел, прежде чем кто-то очухался и явился ловить меня.

– Ловить тебя? – повторила я. Ты смущенно пожал плечами. – Неужели ты не хотел, чтобы о тебе заботились?

– Не-а, а с чего вдруг? Я лучше сам. – Ты прищурился. – Я долго не поддавался ни на какие уговоры. Что только они не пробовали: подкуп, даже священника вызывали. В конце концов меня поймали сетью, как зверя. Да еще успокаивали всякими звуками. Поначалу думали, что я не говорю – или не говорю по-английски. Может, приняли меня за аборигена… Я ведь загорел на солнце до черноты. – И ты улыбнулся этим воспоминаниям.

– Что они с тобой сделали?

Твои глаза сразу затуманились, губы сжались, будто ты рассердился на меня за этот вопрос.

– Меня увезли в большой город, запихнули в крытый грузовик – знаешь, в каких возят преступников. Привезли в какой-то приют. Поселили в комнате без окон, где было полно других детей. Хотели узнать мое имя, но я им не говорил – я вообще ничего им не рассказывал. И меня стали звать Том.

– Том?

– Ага, и так несколько месяцев. Сами решили, сколько мне лет и как следует одеваться. Поскольку я с ними не разговаривал, из меня старались сделать другого человека. Лучше бы они вообще меня не поймали.

Я задумалась, что стало бы тогда. Неужели ты так и бегал бы по ферме отца, как самый дикий из ее обитателей? И окончательно забыл бы человеческий язык? А может, для тебя это было бы неважно.

– Когда же ты снова начал говорить?

– Когда ко мне подослали мозгоправа. Я тогда вмиг его раскусил. – Ты пожал плечами. – В том приюте я здорово научился драться.

– Но из тебя все-таки что-то вытянули?

– Вытянули. Мое имя, – отрывисто сказал ты. – А потом узнали, что мать уехала из страны, а отец откинулся в каком-то пабе. К тому времени ферму уже раздербанили за долги. – Ты по-прежнему зло смотрел на меня, сжимая край дивана, пока тростник не захрустел. – Никто не знал, кто я, – добавил ты. – На самом деле. Когда меня привезли в город, вся моя жизнь началась заново, из грязи – и вверх.

Глубокая морщина залегла у тебя посреди лба. Плечи и шея напряглись. Я вдруг поняла, что начинаю считывать твои сигналы – понимать, когда ты взволнован, недоволен или расстроен. Ты провел ладонью по лбу, словно разглаживая морщины. Я слегка придвинулась к тебе.

– Значит и тебя вроде как украли, – тихонько сказала я, собравшись с духом. Я не сводила с тебя пристального взгляда. Твои глаза превратились в щелки. Ты прекрасно понял, что я имела в виду. Тебя украли так же, как ты украл меня. – Я твой способ свести с ними счеты?

Ты долго молчал. Но я упорно буравила тебя взглядом. Как только я поняла, что ты не взбесишься и не сорвешь зло на мне, то осмелела. В конце концов ты первый сдался.

– Нет, – ответил ты. – Не так. Я спас тебя от всего этого. Спас. А не украл.

– Лучше бы ты ничего не делал.

– Не говори так.

В этот момент твой взгляд был почти умоляющим.

– Здесь гораздо лучше, чем на отцовской ферме, – твердо заявил ты. – Никто не покупал эту землю. Никому она и не понадобится. Это умирающая, одинокая земля.

– Прямо как я.

– Да, как ты. – И ты закусил губу. – Вас надо спасать.

* * *

Той ночью мне не спалось. Впрочем, обычное дело. Я пялилась в потолок и прислушивалась к тому, как стонет дом. Как живой. Как здоровенное животное, лежащее среди песка, а в брюхе у него – мы.

Я прикидывала, как разделаюсь с тобой. Представляла, как ты захрипишь и забулькаешь, когда я воткну что-нибудь острое сбоку в твою шею. Представляла, как хлынет кровь, пачкая мои руки и оставляя пятна на дощатом полу. Как твои голубые глаза постепенно застынут.

Но все эти видения меня так и не усыпили. И я задумалась о том, что скажу родителям, если снова увижу их, – в основном я просила прощения.

Простите, что разбила мамину любимую вазу.

Простите, что вы в тот день застали меня навеселе.

Простите, что мы поссорились в аэропорту.

Простите, что меня похитили.

Простите, простите, простите…

И вдруг я очутилась в парке. Я заворочалась, пытаясь выбраться из этого сна, но было уже поздно.

Я быстро шла вперед. В ноздри лез запах теплой прелой земли… всё, что осталось от благоуханного летнего дня. Мошкара вилась вокруг, путалась в волосах, лезла в глаза.

Он тоже был там, всего в нескольких метрах от меня. Догонял. Следовал за мной. Я слышала шорох его джинсов, глухой топот подошв. И ускоряла шаг. Оглядывала деревья и кусты, надеясь узнать знакомые места, но заросли быстро сгущались и темнели, и шелестели, шелестели листьями ветки.

Он был совсем рядом, я слышала его дыхание, тяжелое и хриплое от летней простуды. Я ошиблась поворотом и теперь направлялась к пруду. Он шмыгал носом. Шел за мной, обращался ко мне, уговаривал притормозить. Но я припустила бегом. Глупо вообще-то, ведь этого типа я знала. В любом случае, бежать по этой дорожке оказалось особо некуда – только к пруду. Ноги скользили на мокрых щепках, дыхание учащалось. А вода была уже совсем рядом и приближалась так быстро.

Его тень подкралась ко мне сзади, нависла надо мной, накрыла чернотой мою тень. Я стала оборачиваться, пытаясь придумать, что сказать… про школьные задания, или про Анну, или еще про что-нибудь.

Тогда и он остановился. И я увидела его. Только теперь это был не он, а ты.

Одетый всё в ту же клетчатую рубашку, что и в аэропорту, ты протягивал руки ближе и ближе. Твои пальцы дрожали.

– Прошу, Джемма, – повторял ты, – прошу… не надо.

Но я отвернулась от тебя и бросилась прямиком в пруд. Позволила воде накрыть себя с головой, погружалась вниз, вниз, в холодную темную глубину, и в моих спутанных волосах застревали водоросли.

* * *

Глухой стук доносился с веранды – мерно, отчетливо, как будто там отбивали ритм. Я распахнула обтянутую проволочной сеткой дверную раму и на миг застыла босиком на дощатом полу. В тот день утреннее солнце сияло не так ярко, как обычно. Мне не пришлось ждать, когда глаза привыкнут к свету.

Ты находился слева от меня и был одет в драные шорты и тонкую дырявую майку. Боксерская груша болталась в воздухе перед твоими кулаками. Раньше я ее не замечала – может, ты только сейчас повесил ее. Ты легко скакал на цыпочках и с силой молотил грушу голыми кулаками. Твое тело напрягалось перед каждым ударом, становилось твердым, как камни за твоей спиной. Под майкой выпирали мышцы. В твоем теле не было ничего мягкого, ничего лишнего. Ты кряхтел, молотя грушу, ярко краснели костяшки пальцев, на которых ты ссадил кожу.

Вряд ли ты заметил, что я наблюдаю за тобой. Твое лицо казалось таким сосредоточенным, каждая твоя мышца помогала сделать удар. Я содрогнулась, представив, как ты обрушиваешь удары своих каменных кулаков на меня, как хрустят и ломаются мои ребра… как проступают под кожей темные синяки.

Ты избивал грушу до тех пор, пока твоя майка не поменяла цвет, пропитавшись потом. Потом ты остановил грушу и вытер лоб подолом майки. Мое внимание привлек твой обнаженный живот, рельеф мышц, который напоминал выступы и борозды, оставленные ветром на песке. Ты перешел к железной трубе, укрепленной на веранде. Схватился за нее руками, подтянулся так, что подбородок поднялся выше трубы, и медленно опустился. С каждым подтягиванием твои бицепсы вздувались, натягивая кожу так туго, что она, казалось, сейчас лопнет. Человека сильнее я еще никогда не видела. Ты с легкостью мог бы убить меня, стоило тебе только захотеть. Слегка сжал бы руками шею – и я бы задохнулась, ударил бы кулаком в голову – и вышиб бы мозги. И я ничего не смогла бы поделать. Тупой нож, который я прятала под матрасом, от тебя не защитит.

* * *

Попозже я достала из тайника нож, который забрала из кухни. Проверила его остроту, проведя по своему пальцу. Представила себе, как перерезаю тебе горло. Капля крови сорвалась с пальца и испачкала простыню. Потом я наклонилась к деревянному остову кровати и нанесла на него еще несколько зарубок. По моим подсчетам, прошло дней шестнадцать, но я сделала одну лишнюю зарубку – на всякий случай, вдруг я ошиблась. Семнадцать дней.

Когда я проснулась, ты был рядом.

– Готова увидеть Отдельности? – спросил ты. – Сегодня я возьму тебя с собой.

Я нахмурилась:

– Я уже видела их.

Перекатилась на другую сторону матраса и старалась не думать о неудачном побеге. Ты обошел вокруг кровати и опять встал передо мной. Улыбался, глядя на меня.

– Ты же их толком так и не рассмотрела, – возразил ты. – Вместе со мной – нет.

И вышел. Когда спустя довольно долгое время я встала, ты всё еще ждал в кухне. Увидел меня и распахнул дверь.

– Идем, – позвал ты.

И я последовала за тобой. Сама не знаю почему. Я могла бы сказать, что мне всё равно больше нечем было заняться, кроме как таращиться на четыре стены, или что я хотела снова попытаться сбежать, но дело не только в этом. Когда я торчала одна дома, мне казалось, что я умерла. А когда была с тобой, возникало хотя бы ощущение, будто моя жизнь что-то да значит… Нет, не совсем так: как будто моя жизнь не проходит незамеченной. Понимаю, звучит дико, но я же видела – тебе нравится, когда я рядом. А это гораздо лучше другой альтернативы: тягостного чувства опустошенности, в котором я всё сильнее тонула с каждым часом, проведенным в этом доме.

Ты шел первым, прокладывая путь по песку. У ограды ты остановился, чтобы отогнуть край сетки. И придержать ее, пока пролезала я. Молча мы добрались до начала тропы. Ты остановился, положив ладонь на ствол ближайшего дерева. Я попятилась, не желая подходить к тебе ближе чем на пару метров.

– Не страшно? – спросил ты. – Входить сюда?

– А должно быть? – Я отвела глаза. – Ты что-то задумал?

– Ничего, просто… – Ты поспешно помотал головой. – Просто вспомнил, что слышал как-то раз от одного из отцовских пастухов… Там поблизости тоже были камни, и он рассказал мне, что в них живут духи и что эти камни не просто так существуют, у них есть миссия… Рассказал, что, если я не проявлю к ним уважения, они рухнут и раздавят меня. До смерти напугал этими байками. – Ты сделал пару шагов по тропе. Запрокинул голову и посмотрел на валуны, возвышавшиеся над тобой. – Так что я всегда сначала здороваюсь с камнями, прежде чем войти… Задерживаюсь ненадолго, чтобы они поняли, что я здесь.

Ты провел по камню пальцем, соскреб с него немного пыли. Потом растер ее между большим и указательным пальцами и приложил их к губе. И оглянулся на меня, прежде чем зашагать по тропе.

Через пару секунд я последовала за тобой. Я старалась держаться на расстоянии. Ноги дрожали, когда я оступалась на камнях. Снова пришлось вести ладонями по огромным каменным стенам и переставлять ноги по обе стороны от трубы. Мне не нравился низкий, постанывающий свист ветра в расщелине. Неприятно было думать, что эта тропа – единственный путь наружу. Казалось, я иду прямиком в ловушку.

Ты шагал быстро, и к тому времени, как я добралась до поляны, уже стоял, прислонившись к дереву с шершавой корой. На ладони ты катал какой-то комочек.

– Туртуйарти. Пустынный орех, – объяснил ты.

И протянул его мне. На ощупь он был твердым, как камушек, и выглядел так же. Я постучала ногтем по жесткой скорлупе.

– Когда их готовят, они говорят, – сказал ты. – Скорлупа в огне лопается, вот тогда-то их и слышно… Так люди рассказывают. В первый раз, когда я готовил эти орехи, я уж думал, духи камней пророчат мне смерть.

Ты криво усмехнулся. Забрал у меня орех и положил к себе в карман. Похлопал ладонью по стволу дерева, проходя мимо.

– Туртуйарти… Оно дает сладости, соль, орехи… и укрытие тоже. Если здесь у нас и есть друг, то вот он.

Ты пересек поляну, направляясь к курам. Сдвинул в сторону крышку большой клетки, высыпал в угол горсть семян и ягод, проверил, есть ли в поилке вода. Куры дружно кинулись к еде. Ты поискал яйца, не нашел и сокрушенно поцокал языком.

– Еще не окрепли, – пробормотал ты. – Не отошли после перевозки.

Ты гладил кур, тихонько разговаривая с ними. Я смотрела, как ты осторожно ощупываешь их. Стоило тебе только посильнее сжать пальцы на шее птицы – и ты задушил бы ее. Ты закрыл крышку клетки. Я просунула палец через сетку и погладила по перышкам оранжевую, как апельсин, курицу.

Затем ты обошел растения, убеждаясь, что им хватает воды из подведенных трубок.

– Минирли, юпуна, помидоры буша… – Ты как будто знакомил меня с друзьями, называя их имена. Заглядывал под листья, осматривал плоды, проверял, нет ли насекомых и признаков болезни.

Выпрямившись, ты последовал вдоль трубы к пруду. Шагал по высокой кустистой траве уверенно и шумно.

– Здесь есть змеи? – спросила я.

Ты кивнул:

– Но если шуметь погромче, они уползают. На самом деле они трусливы.

Я направилась за тобой, хоть мне и не хотелось, и старалась не отставать. Каждая ветка на земле казалась змеей – до тех пор, пока ты не наступал на нее и не ломал с хрустом.

У пруда ты прислонился к дереву, за которое я держалась в прошлый раз. Провел ладонью по его гладкому стволу.

– Рыжий здоровяк, – объявил ты, как будто опять знакомил с друзьями. – Этот малый помогает вымывать всю дрянь из нашей воды.

Ты присел на колени у пруда, окунул руку в воду, провел вдоль трубы. А потом одним быстрым движением стащил с себя футболку.

– Искупнуться не хочешь? Надо проверить родник.

Я поспешно помотала головой, отводя взгляд от твоего торса. Твердого и загорелого. Никогда прежде я не видела такого подтянутого, идеального тела, сильного тела. Но чувствовала недоброе, в этой твоей силе, и у меня колотилось сердце при мысли о том, как ты способен распорядиться ею. Я перевела взгляд на землю. Крупные черные муравьи ползали повсюду, и по моим ботинкам тоже. Я стряхнула одного, который успел добраться до щиколотки.

– Посиди там, – сказал ты. И кивнул в сторону муравьев: – Надеюсь, не укусят.

Ты вошел в воду. Я взглянула на тебя еще раз, прежде чем ты нырнул и скрылся под водой. На твоей прямой загорелой спине при каждом твоем движении перекатывались мышцы.

Один муравей забрался мне на ногу, я сбила его щелчком пальцев. Какая-то птица над головой разразилась скрипучим ведьминским смехом. А в остальном здесь царила мертвая тишина.

На обратном пути я слышала только хруст песка под нашими ногами. Хотелось хоть чем-нибудь развеять тишину, безмолвие этого места.

– Можно мне кормить кур? – спросила я. – Хоть иногда?

Ты не сразу, но посмотрел на меня, вроде как усмехнулся и коротко кивнул:

– Почему бы и нет? Может, ты уговоришь их нестись.

Футболку ты накинул на плечи, твое тело было еще мокрым после купания. Капли воды дрожали на коже. Почти всю дорогу до дома я шла первой, не желая, чтобы ты заметил моих взглядов.

* * *

День восемнадцатый. Ты не дождался, когда я проснусь. Я открыла дверь кухни и села на ящик-ступеньку. Оглядела песок, песок и снова песок. Я ждала, а чего – не знаю. Жара усиливалась. Зудели и жужжали мухи над головой. На фоне неба дрожало знойное марево.

А потом вдруг мимо пролетела стайка крошечных щебечущих пичуг. Они свистели и попискивали, как детские резиновые игрушки, если на них наступить. Я попыталась рассмотреть в этом мельтешении птиц, которые составляли стайку. Каждая была размером со сжатый кулак, с серой спинкой и кроваво-красным клювом. Некоторое время они кружили над домом, а потом унеслись в сторону Отдельностей. После этого я еще несколько часов ждала в надежде, что они вернутся.

* * *

На следующий день ты дождался меня.

– Идем.

Я поплелась следом. Тишина в этом доме начинала вызывать у меня ненависть, как и апатичное уныние, в которое я погружалась. Но к Отдельностям мы не пошли. Вместо этого ты свернул к постройкам возле дома. Я притормозила.

– Не хочу туда, – сказала я, увидев, что ты остановился возле той двери, в которую однажды уже втолкнул меня.

– Заходи, – сказал ты. – Мне надо показать тебе кое-что.

Ты открыл дверь и вошел. Я остановилась на пороге и заглянула внутрь. Пройдя в дальний конец помещения, ты раздвинул занавески. Солнечный свет хлынул в окна, осветил многоцветье комнаты – песок, лепестки, листья и краски. Поначалу всё это казалось беспорядочной мешаниной, мусором, разбросанным повсюду. Я сразу же принялась высматривать то, что могло причинить вред. Но из опасных предметов заметила лишь кучку камней в одном углу. Ты направился к ним, и я напряглась, приготовившись к бегству.

Но ты не стал брать камни в руки. Только откупорил бутылку с водой и обрызгал их. Потом поскреб их мокрую поверхность каким-то маленьким блюдечком, добавил в него воды и замешал темно-бурую пасту.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Краску.

В плетенной из травы корзинке я увидела листья, ягоды и цветы. Ты старательно выбрал из нее несколько мелких красных ягодок. Растер их и замешал в пасту. Ты работал быстро и методично, выбирал кусочки окрашенных в разные цвета природных материалов и превращал их в краску. Солнце припекало мне спину, поэтому я вошла в постройку и прислонилась к стене у двери.

Ты сел, вытянув перед собой голые ноги. Вынул кисточку из-за камней, окунул ее в пасту цвета ржавчины и принялся расписывать свою ступню. Рисовал длинные тонкие линии. Получалось что-то вроде шероховатой древесной коры. Ты сосредоточенно хмурился. И пока сидел, опустив голову, поглощенный своим занятием, я не боялась, но все-таки не спускала с тебя глаз. В эту минуту я почти верила твоим словам – о том, что ты ничего мне не сделаешь.

– Долго ты собираешься держать меня здесь? – тихонько спросила я.

Ты продолжал рисовать, не поднимая головы.

– Я же сказал, – ответил ты. – Я привез тебя навсегда.

Я тебе не верила. А как иначе? Если разрешить себе поверить в такое, тогда хоть сразу умирай. Я вздохнула. Приближался полдень, в такое время жара становилась невыносимой, и даже несколько метров, пройденных пешком, ощущались как олимпийский забег. Я продолжала наблюдать за тобой.

Вскоре были расписаны не только твои ступни, но и щиколотки, и ноги до колена. На голенях ты нарисовал листья, по икрам протянулись красные травинки с колючими колосками. Ты улыбался, замечая, что я по-прежнему слежу за тобой.

– Не помнишь первую встречу со мной, да? – спросил ты.

– С чего вдруг? – отозвалась я. – Не было такого.

Ты закончил рисовать колоски и закрасил промежутки между ними черным углем.

– Это было на Пасху. Весна, солнце проглядывает сквозь ветки. Не холодно, среди живых изгородей появились примулы. Ты пришла в парк с родителями.

– В какой парк?

– В Принсес-парк. Тот, что в конце твоей улицы.

Я съехала спиной по стене, вновь потрясенная тем, что ты знаешь столько подробностей. Ты вгляделся в мои глаза, отказываясь поверить, что я ничего не помню. И продолжал свой рассказ медленно, словно вбивая эти воспоминания мне в голову.