Текст книги "Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы"

Для интриганки Иоганны этот двойной ход стал чрезвычайно своевременным подарком. Она уже была связана с новой российской императрицей через своего покойного брата, умершего от оспы до женитьбы на Елизавете. Теперь же семья Иоганны возвысилась благодаря родственной связи с будущим российским императором. Не теряя времени, Иоганна отправила Елизавете неумеренно пылкие пожелания долгого царствования, а затем – портрет Софии. К огромному восторгу Иоганны, в первый день 1744 г. пришло ответное письмо. В Россию приглашали обеих – и мать, и дочь.

Иоганна и София приехали на санях в Санкт-Петербург, проделав некомфортное путешествие по морозу вдоль балтийского побережья. Императрица и великий князь находились в Москве, но усталых посетительниц встретили театрализованными торжествами с фейерверками, гигантскими ледяными горками и труппой слонов, проделывавших цирковые трюки во внутреннем дворе Зимнего дворца. Показная и поверхностная величественность города, выстроенного в начале века царем Петром I в рамках его великой миссии – развернуть Россию лицом на запад, в сторону Европы, противоречила неприглядной закулисной реальности – неоконченной стройке на болоте, среди грязи, луж и шатких деревянных лачуг. Даже в 1774 г. философ Дени Дидро, посещая город, заметил, что тот являет собой «беспорядочную смесь дворцов и хижин, где grands seigneurs{13}13
  Важные особы, вельможи (фр.).


[Закрыть] окружены крестьянами и поставщиками двора»[97]97
  Цит. по: Catherine the Great. London: Profile Books, 2009, p. 41.


[Закрыть]. Позже Екатерина подчеркивала, какие большие изменения возникли здесь благодаря ее собственной программе усовершенствований: «Могу прямо сказать, что я застала Петербург почти полностью деревянным, однако оставляю его со зданиями, украшенными мрамором»[98]98
  Екатерина Великая – Иоганне Бельке, письмо, 12 июля 1770 г., Catherine the Great, Selected Letters, trans. A. Kahn and K. Rubin-Detlev, p. 90.


[Закрыть].

Проведя в столице всего два дня, немецкие принцессы двинулись в Москву в составе каравана из более чем двадцати саней, которые спешили прибыть в древнюю столицу ко дню рождения великого князя[99]99
  Rounding, V. Catherine the Great: Love, Sex and Power. New York: St Martin's Press, 2007, p. 24.


[Закрыть]. Невероятно разогнавшись перед самым концом пути, они успели в срок. Их встретил Петр, после чего они были официально представлены самой императрице в ее покоях. Елизавета, крепкая женщина 34 лет (на Софию произвели большое впечатление ее красота и то, с каким величественным достоинством она держалась), поцеловала и обняла посетительниц, а Иоганна произнесла чрезмерно пылкую благодарственную речь.

Встреча прошла успешно, однако царственную помолвку пока нельзя было считать делом решенным. За этот брак выступала одна из дворцовых фракций, стремившаяся к сближению с Пруссией, но ей противостояла другая, искавшая брачного альянса с Австрией или Англией. София брала уроки русского, православной веры и танцев, но ей требовалось еще и освоить навыки выживания, необходимые для того, чтобы ориентироваться в хитросплетениях политики российского двора и запутанных взаимоотношений тех, кто его составляет. Она оправилась от болезни, но обнаружила, что оказалась между двух огней – своей матерью, вечно плетущей интриги и непопулярной при русском дворе, и своим предполагаемым женихом, человеком довольно непредсказуемым. «Положение мое делалось все опаснее. …Я тщилась подчиняться одной и угождать другому», – вспоминала она в своих мемуарах[100]100
  The Memoirs of Catherine the Great, trans. M. Cruse and H. Hoogenboom, p. 16.


[Закрыть].

София быстро раскусила Петра, играя с ним во всевозможные игры и рассказывая ему о розыгрышах, которые она устраивала: «Детская живость в избытке присуща была нам обоим». Она мудро отказалась внять просьбе его наставника и помочь «исправить» этого незрелого шаловливого мальчика – на том основании, что такие попытки «уже отвратили от него свиту и теперь могли бы отвратить и меня». Еще труднее было угождать своенравной мотовке Елизавете, которая то осыпала ее дорогими подарками, то вдруг переставала выказывать какую-либо симпатию к ней. София, вечно боявшаяся чужой неприязни, всеми силами старалась завоевать расположение женщины, от покровительства которой зависела ее судьба. «Уважение мое к императрице и моя благодарность ей были велики чрезвычайно», – писала она.

Ее усилия оказались не напрасны. Постоянное непрошеное вмешательство Иоганны вызывало у императрицы досаду, но она все же решила, что София подходит на роль невесты ее племянника, и юная принцесса написала отцу в Штеттин, испрашивая разрешения перейти в православие.

28 июня 1744 г., облаченная в алое и серебристое, пройдя помазание елеем и отбарабанив церковнославянский текст, который она зазубрила, «словно попугай», София была принята в лоно православной церкви во время роскошной церемонии, проходившей в Москве. Сама она никогда не отличалась особой набожностью, однако инстинктивно чувствовала колоссальную важность, которую имеют в России церковные ритуалы и пышные обряды. Впоследствии, когда она стала императрицей, это наблюдение оказалось для нее поистине неоценимым. С крещением она получила и новое имя – Екатерина Алексеевна. На другой день они с Петром официально обручились, благодаря чему она стала великой княгиней.

Осень прошла в вихре театрализованных придворных увеселений – званых вечеров, маскарадов, а также «метаморфоз» – балов, где женщины наряжались в мужское платье, а мужчины – в женское: Елизавета требовала их проведения, так как они давали ей возможность, одевшись мужчиной по тогдашней моде, продемонстрировать свои стройные ножки{14}14
  Многочисленные длинные юбки, которые носили тогдашние дамы, гораздо меньше позволяли демонстрировать стройность ног, чем обтягивающие мужские чулки.


[Закрыть]. Но все это продлилось недолго. В декабре, когда жених и невеста возвращались на санях из Москвы в Петербург, у великого князя начался сильный жар. Когда на его теле появились красные язвочки, врачи вынесли леденящий душу диагноз: оспа. Петра тут же поместили в карантин, а Екатерина с матерью продолжили путь в столицу, тогда как императрица, памятуя, что ее собственный жених некогда умер от оспы, поспешила к племяннику. На протяжении нескольких недель она выхаживала его, в письмах сообщая Екатерине об изменениях его состояния.

Когда в конце января помолвленные наконец воссоединились, их встреча прошла в затемненной комнате, но Екатерину все равно ждало, как мы сказали бы сегодня, травматическое переживание. Она писала: «Вид великого князя привел меня едва ли не в ужас. Он сильно вырос, однако физиономия его была почти неузнаваемой. Все черты его как бы увеличились, лицо совершенно распухло, и видно было, что он, без всякого сомнения, останется с изрядным количеством шрамов». Петра остригли, поэтому он надел огромный парик, что лишь подчеркивало, как его обезобразил недуг. Екатерина вспоминала: «Он приблизился ко мне и спросил, трудно ли мне теперь узнать его. Запинаясь, я выговорила поздравления с выздоровлением, однако ж на деле выглядел он теперь омерзительно».

Петр, ослабевший и рябой, потом еще долго не появлялся на людях. «Не спешили показывать его в том виде, в какой привела его оспа», – безжалостно напишет Екатерина в своих мемуарах. Ожидая, пока будущий муж снова явит себя публике, она практиковалась в русском языке и неустанно читала, при этом старательно поддерживая при дворе свой тщательно контролируемый образ: «Я обходилась со всеми как могла лучше… не выказывала склонности ни к одной из сторон, ни во что не вмешивалась, имела всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со всеми, и так как я от природы была очень весела, то замечала с удовольствием, что с каждым днем я все больше приобретала расположение общества». Это был весьма полезный урок: принцесса-подросток поняла, как угождать другим, и осознала, что ей нравится обожание окружающих. Заодно она приобрела глубокий страх перед оспой.

Пока Екатерина изучала общественное мнение, будущий император предавался играм. Недовольный тем, что ему пришлось сменить знакомые голштинские плацы на российский двор, страстно увлеченный совсем другими зрелищами, он командовал искусно сделанными игрушечными солдатиками, облаченными в прусскую форму, и заставлял своих слуг носить такие же наряды и сопровождать его, когда он менял караулы. Его недовольство оборачивалось садизмом: в те часы, когда не пиликал на скрипке, наследник престола кнутом гонял свору своих охотничьих собак из конца в конец своей комнаты, наказывая тех, кто ослушается. Однажды, когда он ухватил за ошейник маленького спаниеля короля Карла{15}15
  Спаниель короля Карла – четыре разновидности породы комнатных собак. Основной окрас – черный с рыжими подпалинами, высота – около 25 см. Екатерина пишет, что это был «бедный маленький шарло английской породы».


[Закрыть], вздернул его в воздух и принялся избивать, Екатерина вмешалась, но удары стали сыпаться лишь чаще. Она ретировалась в свою комнату, отметив: «Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже невыносимым для его души».

В августе 1745 г., когда до дня бракосочетания оставалось совсем недолго, Екатерина испытывала не воодушевление, а глубокое чувство меланхолии. «Сердце мое не предвидело великого счастья, – писала она в своих мемуарах. – Меня питали лишь мои амбиции. Где-то на самом дне души моей имелось нечто неведомое, ни на единый миг не позволявшее мне усумниться, что рано или поздно я сама сделаюсь Самодержицей Всероссийской». Она не могла пойти на риск прилюдного сообщения об этой картине своей будущей власти, пусть даже эта картина и представлялась ей вполне отчетливо. В позднейших воспоминаниях она задним числом придала своему правлению ореол предначертанного судьбой.

Десять дней пышных свадебных торжеств не сблизили царственную чету. В брачную ночь Петр поздно присоединился к своей 16-летней жене и быстро заснул. Несмотря на все более настойчивые понукания со стороны императрицы и ее фрейлин, пара около девяти лет не приступала к исполнению супружеских обязанностей, а к тому времени, когда это все-таки свершилось, у мужа и у жены уже имелись связи на стороне. Екатерина, соблазненная любвеобильным камергером Сергеем Салтыковым, дважды беременела от него, но обе эти беременности оканчивались выкидышем (в первый раз у нее открылось сильнейшее кровотечение, а во второй она шесть недель оставалась прикованной к постели, после того как в теле у нее остались фрагменты плаценты). 20 сентября 1754 г. у нее наконец родился сын – Павел Петрович. В мемуарах она намекает, что отцом ребенка стал ее любовник Салтыков, хотя выросший мальчик внешне напоминал ее мужа. Родившегося нового принца тут же забрали у матери – его стала воспитывать Елизавета, сама же Екатерина почти не видела своего ребенка и не принимала участия в массовых торжествах по случаю его появления на свет.

Теперь Екатерина была не только женой предполагаемого престолонаследника, но и матерью будущего государя{16}16
  Предполагаемый престолонаследник (heir apparent) – член правящего дома наследственной монархии, являющийся автоматическим преемником правящего монарха в случае его кончины либо отречения от престола, но теряющий этот статус в случае появления законного престолонаследника, занимающего более высокое место в линии наследования престола (как правило, такая утрата статуса происходила в случае рождения детей у правящего монарха).


[Закрыть], поэтому ее позиции упрочились, однако нравы при елизаветинском дворе испытывали ее терпение. Позже она всегда была готова сопоставить этот период с более цивилизованной жизнью в годы ее собственного правления. В частности, она писала:

Карточные игры с высокими ставками… почитались необходимостию при дворе, где не велась никакая беседа, где люди сердечно ненавидели друг друга, где лесть сходила за остроумие. …Вы принуждены были старательно избегать разговоров об искусствах или науках, ибо все были в них совершенно невежественны; можно было поручиться, что половина присутствующих не умеет читать, и я отнюдь не убеждена, что хотя бы треть умела писать.

Екатерина все активнее преследовала собственные интересы. Жизнь в царской семье означала для нее постоянные переезды вместе с мужем и свитой между петербургским Зимним дворцом и пригородными монаршими резиденциями в Петергофе, Ораниенбауме и Царском Селе. Пока Петр охотился, предавался неумеренным возлияниям и обряжал слуг для игры в гигантских солдатиков, она находила выход для своей неуемной физической (и, быть может, сексуальной) энергии, скача верхом. «Мне совершенно безразлична была охота, но я страстно любила верховую езду, – писала она. – Чем бешенее упражнение, тем более оно мне было по нраву, так что если лошадь убегала, я гналась за ней и приводила ее обратно». Елизавета предпочитала английское седло, на котором сидели боком, но такое седло было «чересчур покойным» для Екатерины, не позволяя ей скакать безумным галопом, который она так любила, поэтому она распорядилась переделать седло так, чтобы можно было ехать спустив ноги по бокам лошади. Екатерина облачалась в мужской костюм для верховой езды, подставляя бледное лицо летнему солнцу (правда, при этом она старалась не попасться на глаза императрице). Зимой она обожала скатываться на санках с опасно крутых ледяных горок, которые так радовали веселые толпы русских во время зимних праздничных гуляний. Елизавета заказала деревянную версию таких санок для использования летом – получилась тележка на колесах, в которой Екатерина со страшной скоростью носилась по волнистым склонам, то взлетая вверх, то спускаясь вниз.

Помимо верховой езды она любила танцы. Она пребывала в расцвете красоты и с удовольствием обнаружила, что (несмотря на материнские критические замечания в ее ранние годы) ее выразительные голубые глаза, бледная кожа и густые черные волосы, которые она носила завитыми в кудри, вызывают восхищенные замечания окружающих. На один из балов она облачилась в белое, и те, кто ее видел, расточали ей похвалы, уверяя, что она «прекрасна, как день, и поразительно хороша; правду сказать, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась и полагаю, что в этом и была моя сила».

Екатерина не только занималась физическими упражнениями – она всерьез начала читать. В мемуарах она отмечала, что после рождения Павла провела зиму, жадно глотая «Всеобщую историю» Вольтера и труды по истории Германии и истории Церкви, а потом открыла для себя трактат Монтескье «О духе законов» – основополагающий текст для политической философии XVIII в. Этот труд, в котором исследуются самые разные политические системы, от республики до деспотии, совершенно изменил ее понимание тех интриг, которые она видела вокруг себя при дворе и которые царили среди соперничающих европейских держав, в ходе Семилетней войны боровшихся за верховенство в разных частях мира. Трактат Монтескье, сыгравший такую важную роль в политической науке, послужил для нее источником вдохновения, когда она, уже придя к власти, написала свой «Наказ», призванный задать направление судебной реформы в России. «Я начала с мрачностию смотреть на большее число предметов и изыскивать истинные причины, кои определяют различные интересы, задействованные в наблюдавшихся мною делах», – писала она. Великий князь не испытывал интереса к исполнению государственных обязанностей, так что у нее имелась возможность потренироваться в политической деятельности, давая советы насчет управления его родным герцогством Гольштейн (Голштинским).

Политическое пробуждение великой княгини совпало по времени с возрастным ухудшением здоровья императрицы, породившим лихорадочные спекуляции по поводу того, кто станет ее преемником. Великий князь отличался психической неуравновешенностью, и становилось все очевиднее, что в правители России он не годится. Некоторые придворные деятели предлагали сделать Екатерину его соправительницей. Она начала собирать союзников, проявляя ту способность верно судить о характере людей (и доверять им в соответствии с этими суждениями), которая оказалась для нее незаменимой, когда она пришла к власти.

После связи с обожавшим ее польским аристократом Станиславом Понятовским и завершения краткой 15-месячной жизни их дочери Анны Екатерина затеяла роман со своим третьим любовником – Григорием Орловым, блестящим героем войны, одним из пяти братьев (все были офицерами императорской гвардии). Орлов принес в ее жизнь не только физическую страсть, но и жизнерадостную дружбу: то и другое отсутствовало в ее безрадостном браке. Вскоре Екатерина забеременела от него (это был ее третий ребенок), но к этому времени она отлично научилась скрывать связь и беременность от придворных партий и зависти. Орлов был для нее больше чем просто любовником – вместе со своими братьями-офицерами он обеспечил для нее контакт с четырьмя элитными гвардейскими полками Петербурга, важнейшими союзниками в любой будущей борьбе за власть.

Еще одним ее новым союзником стал граф Никита Панин, дипломат, камергер двора и наставник ее сына Павла. Космополит, человек с отличным образованием и обширным политическим опытом, Панин сделался мозговым центром в группе ее союзников, где Орлов представлял силовой патриотический элемент. Панин разделял энтузиазм Екатерины по отношению к политической теории Просвещения и надеялся, что она сумеет сместить Петра и править в качестве регентши, пока наследник Павел не достигнет возраста, позволяющего ему занять престол.

Реальность оказалась гораздо более драматичной. Когда в январе 1762 г. Елизавета умерла, пушки Петропавловской крепости загрохотали, отмечая восшествие на престол императора Петра III. Однако его царствование продлилось всего 186 дней, не успели даже назначить коронацию. За эти несколько месяцев непредсказуемый правитель провел кое-какие умеренные реформы, но при этом умудрился заработать неприятие со стороны православной церкви, армии (русские шинели он заменил на облегающую прусскую форму) и своих европейских союзников, так как резко прекратил войну России с Пруссией, длившуюся пять лет. Когда он стал угрожать, что посадит Екатерину в тюрьму и женится на своей любовнице, его противники воспользовались моментом и предприняли решительные действия. 28 июня в ходе переворота, поддерживаемого Паниным, братьями Орловыми и армией в целом, Екатерина, находившаяся в Зимнем дворце, сама провозгласила себя императрицей под крики ликующей толпы и радостный звон церковных колоколов. Затем, облаченная в зеленую форму элитного гвардейского Преображенского полка, верхом на белом жеребце, с мечом в руке, она возглавила марш 14 000 солдат, выступивших из Петербурга, чтобы арестовать ее мужа.

Это победоносное шествие Екатерины стало мощным визуальным заявлением. В ней пробудилось чутье, подсказывавшее, как лучше создать политический образ. Она заказала датскому живописцу Вигилиусу Эриксену свой монументальный парадный портрет, изображавший ее в гвардейской форме, с копной темных волос за спиной, верхом на покорном коне Бриллианте, с воздетым мечом в правой руке. Это изображение радикально подрывало привычное восприятие гендерных ролей. Екатерина присвоила канон традиционного конного мужского военного портрета, чтобы показать образ женской власти, во всех смыслах революционный. Отважно выезжая в солнечный свет, королева-воительница, спасшая Россию, триумфально вела свою страну вперед.

У новой императрицы имелись веские причины задействовать все доступные ей средства пропаганды, дабы утвердить собственную легитимность. Через шесть дней после дворцового переворота Петр, находившийся в заточении в своем загородном имении под Ропшей, уже был мертв. Свергнутого правителя спьяну убили охранявшие его офицеры. Возможно, это была случайность, а возможно, намеренное лишение жизни. Алексей Орлов, старший брат Григория, один из главных организаторов путча, присутствовавший в царском имении в эту роковую ночь, с лихорадочной поспешностью написал депешу Екатерине, настаивая: он не знает, как умер Петр. Обращаясь к императрице «матушка» (на Руси так принято было называть правительниц женского пола), он торопливо выводил на бумаге: «Его больше нет, однако никто не питал намерений, чтоб такое учинить. …Мы сами не знаем, что совершили. Но все мы равно виновны и заслуживаем смерти».

Нет никаких доказательств в пользу того, что Екатерина распорядилась предать своего мужа смерти или же была соучастницей в каком-либо заговоре, имевшем целью его убийство. Однако устранение Петра было в ее интересах как правительницы. В обществе считали, что его кровь на ней, пусть она и не была виновата в его гибели напрямую. Власть очень непрочно держалась в ее руках, и она тут же стала пытаться изменить свой образ, представ не узурпатором, а реформатором. В своих последних мемуарах, написанных много лет спустя, она все еще старалась оправдать свои действия: «Дело принято такой оборот, что необходимо было либо угаснуть вместе с [Петром], рядом с ним, либо попытаться спасти себя посреди этого краха, спасти моих детей и самое мое государство».

Распорядившись провести посмертное вскрытие тела супруга, в результате которого «обнаружилось» (что было весьма удобно для новой правительницы, но вызывало насмешки во многих зарубежных странах), что Петр якобы скончался от естественных причин (от геморроидальных колик), императрица Екатерина II принялась укреплять свою политическую позицию. В ход пошли черты ее незаурядной личности, ее театральное чутье, а также целый ряд политических реформ.

Ее коронация, прошедшая в Москве 22 сентября 1762 г., мобилизовала всю блистательную мощь русского умения организовывать пышные зрелища: был объявлен трехдневный праздник, и улицы заполнили толпы зевак; гремели пушки; Екатерина в сверкающем платье из серебристого шелка под золоченой мантией с опушкой из горностая прошла помазание на царство (как правитель «всех Россий») в Успенском соборе Кремля. В ходе этого изощренного действа она самолично возложила созданную по особому заказу императорскую корону, украшенную бриллиантами и жемчугами (и, согласно ее требованию, самую большую в Европе) на свою голову. Она изображена уверенно сжимающей в руках державу и скипетр – символы ее необъятной власти – на двух коронационных портретах, выполненных в натуральную величину: один создал Эриксен, другой – итальянский художник Стефано Торелли. Портрет кисти Торелли выбрали для того, чтобы повесить его в здании Священного синода, а его копию разместили в Сенате: теперь у церковных деятелей и политиков России не осталось никаких сомнений, кто в стране главный. Копии же портрета работы Эриксена разослали по королевским дворам Европы как напоминание, что в Российской империи теперь новая правительница.

Императрица сразу же взялась за выполнение двойной миссии, которую запланировала во время долгих лет изучения философии Просвещения: ей хотелось, чтобы Россия полюбила культуру и политические идеи Европы и чтобы Европа, в свою очередь, прониклась уважением к России. Урожденная немка и ревностная русофилка, она считала, что находится в уникальном положении, которое позволит ей направить Россию вперед в политическом, экономическом и культурном отношении, сделав так, чтобы страна развивалась в русле европейской цивилизации. В то же время она желала бросить вызов укоренившимся на Западе предвзятым представлениям о приютившей ее стране как о примитивном варварском государстве, утопающем в водке.

Еще будучи великой княгиней, Екатерина читала труды философов Дидро и Вольтера; став императрицей, она принялась писать им напрямую. Уже в первые недели после захвата трона она предложила организовать печатание Encyclopédie, библии эпохи Просвещения, составленной под редакцией Дидро и д'Аламбера, на фоне того противодействия, которое этот прогрессивный текст встретил во Франции. Предложение отвергли (ее легитимность как правительницы по-прежнему считалась слишком шаткой), но сам жест заслужил в Европе одобрение как символ симпатий новой российской императрицы к идеалам Просвещения. В 1765 г., применив гениальный прием культурной пропаганды, Екатерина купила библиотеку Дидро (обнищавший философ выставил ее на продажу), однако разрешила ему до конца жизни оставить у себя это собрание книг и даже стала выплачивать ему жалованье. В ответном письме мыслитель захлебывался благодарностями: «Я простираюсь ниц у ваших ног. О Екатерина, будьте уверены, даже в Петербурге вы царите не более могущественно, чем у нас в Париже».

Обмен письмами между императрицей и Вольтером, остроумным и склонным к провокациям, главным проповедником мысли Просвещения, перерос в лестную для обеих сторон пожизненную переписку{17}17
  Вольтер умер в 1778 г., Екатерина – в 1796 г.


[Закрыть], когда философ уверился, что Екатерина согласна посвятить себя идеалам справедливости и терпимости. Его горячая поддержка прививочного метода, символа рационального мышления (какового, считал Вольтер, очень не хватало его родной Франции), стала одним из основных факторов, убедивших Екатерину ввести эту процедуру и в России. Книги, посвященные этой практике, находились в числе более чем 6700 томов его личной библиотеки, которую она вскоре после его смерти приобрела и переправила в Петербург.

Меньше чем через пять лет после прихода к власти Екатерина изложила свои идеи по поводу политической философии Просвещения применительно к России в важнейшем документе под названием «Наказ». В самом начале заявлялось, что «Россия есть европейская держава»{18}18
  Глава I, 6.


[Закрыть] – недвусмысленное эхо взглядов Петра Великого, во многом ориентировавшегося на Запад. Трактат Екатерины представлял ее взгляд на страну и на то, как ею следует управлять, излагал руководящие принципы рационального осмысления ее законов. Императрица утверждала: Россия так огромна, что ее может контролировать лишь твердая рука абсолютного монарха, но это не деспотизм – власть самодержавного правителя должны ограничивать фундаментальные законы, диктуемые соображениями разума. Документ, содержавший в себе обильные заимствования из Монтескье и других мыслителей, быстро перевели для распространения в Европе. Он был задуман не только как свод практических принципов, но и как публичное объявление о тех ценностях, с которыми, как желала Екатерина, должны ассоциировать и ее страну, и ее саму. Кроме того, «Наказ» почти наверняка являл собой уникальный пример труда по политической философии, который создавался параллельно вышивальному проекту. Одному из своих друзей она писала, что каждый день с шести утра три часа работает над «Наказом», а над вышиванием гобелена – в середине дня, пока ей читают вслух.

Воплотить «Наказ» в жизнь оказалось труднее. В 1767 г. Екатерина созвала Уложенную комиссию из делегатов от всех слоев общества (кроме крепостных крестьян), для помощи в создании нового свода законов. Комиссия провела 203 заседания, после чего ее деятельность была приостановлена. Затем комиссию распустили – меньше чем через два года после созыва (Россия тогда начала войну с Турцией), но и эти беспорядочные обсуждения дали Екатерине ценнейшую возможность познакомиться с конкурирующими интересами разнородных социальных групп ее страны, разделенной на множество сословий. Этот опыт подтвердил ее мысль о том, что России для поддержания стабильности требуется самодержавное правление.

Хотя создать свод законов она так и не сумела, самопровозглашенная «матушка русского народа» начала и другие проекты, нацеленные на улучшение участи подданных, 90 % которых составляли крестьяне. Отличаясь очень серьезным отношением к труду и способностью заниматься несколькими делами одновременно, императрица запустила ряд инициатив в области здравоохранения и образования. Обнаружив, что реформам образования, начатым еще Петром Великим, позволили сойти на нет, она учредила специальную комиссию для изучения идей Просвещения, связанных с созданием национальной школьной системы для обучения детей обоего пола. В 1764 г. комиссия предложила радикальное нововведение – систему, которая с пятилетнего возраста полностью отделяла бы детей от пагубного влияния родителей и жестокого развращенного общества, дабы создать «новый тип человека» – хороших граждан, формируемых путем нравственного убеждения, а не телесного наказания.

В том же году Екатерина основала в Москве больницу для подкидышей (воспитательный дом), где предполагалось проверять эти новые теории. Заведение, действовавшее под непосредственным руководством самой императрицы, защищало анонимность матерей, неспособных заботиться о своих детях: такая мать могла, стоя на улице рядом с больницей, позвонить в специальный звонок и затем положить ребенка в корзинку, спускаемую с верхнего этажа (потом ее поднимали обратно). Родильное отделение обеспечивало некоторый уход для рожающих матерей. Больница принимала всех брошенных детей, в том числе «незаконных», и ухаживала за ними. Здесь их обучали ремеслу, после чего выпускали в большой мир – работать, учиться дальше или вступать в брак.

По образцу этой больницы создавались аналогичные заведения в Петербурге и за его пределами. Больница была не государственным, а частным учреждением, однако ее миссия по снижению младенческой смертности отражала более масштабные заботы Екатерины о том, как улучшить здоровье и повысить численность российского населения. Она опиралась на немецкую теорию камерализма, адепты которой выступали за жесткое управление централизованной экономикой ради блага государства. Они полагали, что для укрепления национального богатства правитель должен стремиться увеличить количество трудоспособного населения.

В России имелись огромные куски незаселенной земли, а смертность была высока. Екатерина замечала: «Если вы поедете в деревню и спросите у встречного крестьянина, сколько у него детей, он ответит – десять, двенадцать, порой даже двадцать. Если же вы спросите, сколько из них выжили, он ответит – один, два, три, редко четыре. Надлежит исправить это положение со смертностью»[101]101
  Massie, R. K. Catherine the Great: Portrait of a Woman. London: Head of Zeus, 2011, p. 384.


[Закрыть]. Она пришла к выводу, что населению необходимо консультироваться у врачей, а кроме того, надо установить некоторые правила для помещиков, беспечно позволяющих едва одетым маленьким детям бегать на улице среди снега и льда: «Иные остаются вполне крепкими, но девять десятых умирают – какова потеря для государства!»

Помимо помощи детям она решила заняться проблемой заразных болезней, которые ежегодно выкашивали сотни тысяч ее подданных. Речь шла о сифилисе, бубонной чуме и самом страшном недуге из всех – оспе. Чтобы достичь этих целей, ей требовалось провести реформы. Подобно образованию, здравоохранение в России находилось в удручающем состоянии, а во многих частях империи и вовсе практически отсутствовало. Медиков было гораздо меньше, чем нужно (особенно в сельской местности), а вот дорогих иноземных докторов (зачастую некомпетентных) – слишком много. В период 1760–1770 гг. во всей России практиковали всего 94 врача, из них лишь 21 – русские или украинцы[102]102
  Brückner, A. Die Ärzte in Russland biz zum Jahre 1800, цит. по: Alexander, J. T. Catherine the Great and Public Health. Journal of the History of Medicine and Allied Sciences 36, 1981, рр. 185–204.


[Закрыть].

Как повелось, императрица учредила очередную комиссию, почитала литературу по данному вопросу и обратилась за советом к специалистам. В 1763 г. она подписала указ о создании первой в России Медицинской коллегии, которой поручалось распространять медицинский уход на все население и нанимать больше русских врачей, хирургов и аптекарей. Профессиональную подготовку медиков стали проводить по европейскому образцу. В Московском университете открылся медицинский факультет, призванный поставлять обществу элитных докторов. Создавались специализированные больницы для лечения венерических болезней. На должность первого президента Коллегии императрица назначила барона Александра Черкасова, русского, владеющего английским языком (за два десятка лет до этого он посещал Лондонскую оспенную больницу). Преобразования шли полным ходом: зарождалась более широкая, чем прежде, идея общественного здравоохранения, и считалось, что этим должно заниматься государство.