Текст книги "Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы"

К 1768 г. (после переворота прошло уже шесть лет) многочисленные реформаторские проекты Екатерины и ее усилия, направленные на то, чтобы представить себя на родине и за границей как просвещенную правительницу особого русского склада, укрепили ее власть. Ее любовник Григорий Орлов оставался при ней в качестве безобидного фаворита, а граф Панин оказался незаменимым советником – и искусным наставником для ее сына, великого князя Павла. Иностранные наблюдатели, поначалу настроенные скептически, теперь выражали восхищение тем, как глубоко она понимает эту загадку под названием Россия. «Императрица, возможно, является той женщиной, которая лучше всех в целом мире способна управлять столь сложной машиной, – писал в Лондон британский посол в Петербурге лорд Кэткарт. – Она выполняет великие общественные задачи, создает великолепные учреждения; армия России никогда еще не стояла на столь твердом основании; полагают, что финансы ее [екатерининской России] в отличном состоянии, а ее торговый баланс невиданно высок»[103]103
  Лорд Кэткарт – виконту Уэймуту, письмо, 12 августа 1768 г., СИРИО, xii, 348. Огромная часть дипломатической переписки британских послов и посланников, состоявших при русском дворе, представлена в «Сборнике Императорского русского исторического общества» (СИРИО) – одной из важнейших научных организаций императорской России. Коллекция состоит в основном из архивных документов и переписки. По большей части это письма, относящиеся к дипломатической истории периода, простирающегося от времен Петра Великого до Наполеоновских войн. Собрание включает в себя большое количество документов как из иностранных, так и из российских архивов, причем многие из этих документов не опубликованы больше нигде*.
  * Как правило, если не оговорено иное, цитаты из нерусскоязычных документов, опубликованных в СИРИО и аналогичных источниках, мы даем в собственном переводе с английского (по тексту, цитируемому автором книги).


[Закрыть].

Весной 1768 г. планам Екатерины угрожало не какое-то иноземное государство или дворцовый заговор. Угроза явилась в виде смертельной болезни – оспы. По Петербургу прокатилась новая волна эпидемии. Недуг сразил графиню Анну Шереметеву, прекрасную и богатую невесту графа Панина. Пока молодая женщина боролась за жизнь, Екатерина поспешно вызвала Павла к себе в царскосельское имение, страшась, как бы ее сын и наследник, спавший в одной комнате со своим наставником Паниным, не стал жертвой ужасного поветрия, столь жестоко обезобразившего лицо его отца. Когда-то она, руководя тысячами солдат, совершила государственный переворот. Будучи узурпатором, она все же сумела удержаться на троне – с помощью ума, храбрости и силы личности перехитрив и поборов своих противников. Но наконец ей встретился враг, которого она почти не надеялась победить, так как опасалась, что у нее нет для этого подходящих средств. Этим врагом стала оспа.

Не существует записей, которые позволяли бы датировать первое появление оспы в России. Возможно, заболевание проникло в эти края через торговые пути еще в IV в. В летописях XV–XVI вв. встречаются сообщения о неназванном смертельном недуге, отличительный признак которого – сыпь на коже. Первое конкретное указание именно на оспу появляется в 1610 г., когда эту заразную болезнь выявили среди коренных народов Западной Сибири[104]104
  Губерт В. О. Оспа и оспопрививание. – СПб.: Сойкин, 1896.


[Закрыть]. Затем последовали новые эпидемии оспы на бескрайних сибирских просторах и на Камчатке; они уничтожали целые сообщества, не защищенные иммунитетом, порождая страх перед злобными демонами, выискивающими мертвые тела, дабы пожрать их. Руководимые шаманами, перепуганные местные жители приносили в жертву домашний скот в попытке умилостивить злых духов, одевались в одолженную чужую одежду, чтобы запутать их, и при помощи головешек рисовали на теле фальшивые «оспины», чтобы демоны поверили, будто помеченный таким образом человек уже переболел. Когда вирус наносил удар, здоровые покидали больных и уходили из деревни, жертвуя всем, лишь бы сбежать в безопасное место.

Врачей было мало, надежных средств лечения болезни не существовало, и целительную силу приписывали различным предметам. Как явствует из летописей, в 1653 г. имело место причудливое сплетение официальной медицины и народных поверий: центральное фармацевтическое учреждение тогдашней России предлагало всем желающим приобрести частичку рога единорога за 8000 рублей (астрономическая по тем временам сумма). Заявлялось, что это верное средство от чумы и подобных ей недугов, в том числе от оспы. Прилагался латинский сертификат за подписью семи гамбургских докторов[105]105
  Там же.


[Закрыть].

Уже тогда появлялись более правдоподобные (пусть и менее колоритные) методы, призванные воспрепятствовать распространению вируса. В 1640 г. на фоне опасений, что заразу можно подхватить через домашний скот, вышел первый правительственный указ, запрещавший сдирать шкуру с павших животных под страхом битья кнутом. Затем последовали новые указы такого же рода. Для того чтобы следить за их исполнением, создали специальное подразделение – медицинскую полицию. В 1680 г. царь Федор Алексеевич (Федор III) приказал сообщать властям обо всех случаях оспы, лихорадок и других серьезных болезней и красными буквами писать предупреждение на домах заразившихся. Всем жителям таких домов велели затворяться внутри, пока им не разрешат выйти. За неподчинение грозило строгое наказание, в том числе конфискация имущества и принудительное банкротство. Правда, основной целью этих мер была не защита населения, а забота о здоровье царя и его свиты.

Дальнейшие постановления, преследовавшие ту же цель, были еще строже. Царь Петр Великий повелел, чтобы всякого, кто покинет зону карантина по какой бы то ни было причине, вздергивали на виселице, установленной на одной из главных дорог, в назидание остальным. В 1722 г. от имени внука Петра Великого, императора Петра II, был выпущен указ, который предписывал хозяину каждого дома, где имелись заболевшие оспой, уведомлять эту полицию под страхом строгого наказания. Затем начальник полиции должен был направить туда врача, чтобы тот освидетельствовал больных и решил, какие меры необходимы для предотвращения дальнейшего заражения. В попытке уберечь от оспы царское жилище юный император повелел, чтобы ни один житель дома, где замечена оспа, не являлся на Васильевский остров (там располагалась петербургская резиденция монарха), но и эта предосторожность не помогла: недуг все-таки добрался и до царского двора. В 1730 г. 14-летний Петр II скончался от оспы – в утро своей свадьбы.

Печальная участь мальчика вызвала боязнь оспы у всей российской царствующей фамилии. Его преемники прибегали к полицейским мерам, пытаясь обуздать вирус и защитить линию наследования императорской власти. Императрица Елизавета, жених которой умер от оспы и племянника которой она позже обезобразила, повторила указ Петра II, взойдя на престол в 1741 г., но добавила к нему новые ограничения. Лицам с красной сыпью отныне запрещалось появляться при дворе и в церкви. В 1765 г., после того как в ходе эпидемии оспа унесла жизни 116 000 граждан, Екатерина II снова выпустила указ, повелевавший сообщать полиции обо всех случаях этого заболевания[106]106
  Grant, A. Globalisation of Variolation, p. 140.


[Закрыть].

Пока Российское государство в своих попытках побороть оспу полагалось на суровые изоляционные и карантинные меры, из Западной Европы в империю стали проникать новости о прививочных экспериментах. Первый публичный призыв к прививке, появившийся в российской периодической печати, вышел в 1732 г., примерно через 10 лет после ее первого применения в Лондоне. Автор статьи обращал особое внимание на необходимость прививать детей[107]107
  Alexander, J. T. Catherine the Great and Public Health, p. 200.


[Закрыть]. Не прошло и двух десятков лет, как в Британии началась серьезная прививочная кампания, и за это время знание о новой методике широко распространилось в ученых медицинских кругах России. В 1755 г. восторженная статья о ней вышла в «Ежемесячных сочинениях» – влиятельном журнале, который начала издавать Петербургская академия наук{19}19
  Ее официальное название с 1747 по 1803 г. – Императорская академия наук и художеств в Санкт-Петербурге. Полное название издававшегося ею с 1755 г. журнала – «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие».


[Закрыть][108]108
  Миллер Г. Ежемесячные сочинения. – СПб., 1755. – Ч. 1. С. 37. Цит. по: Grant, A. Globalisation of Variolation, p. 139.


[Закрыть]. В статье разъяснялся «английский метод», при котором нити, пропитанные зараженным гноем, помещались в разрез, сделанный скальпелем. Это давало заинтересовавшимся практикам возможность самим опробовать новую методику. По России разнеслись вести, что в поддержку прививок выступают такие интеллектуальные титаны, как Вольтер и американец Бенджамин Франклин, ученый-эрудит и политик. За ходом применения этой практики на Западе следила петербургская газета «Ведомости».

Сообщения о новейших достижениях науки приходили с Запада, однако на Русской земле уже делали прививки. Путешественники и ученые, странствовавшие по империи, обнаружили целый ряд народных прививочных приемов, существующих среди крестьянского населения некоторых областей. Так, украинские матери брали гной у больного легкой формой оспы и мазали им тело своих детей, после чего накладывали на это место повязку и не снимали ее, пока у ребенка не появится жар. В Казани, на берегах Волги, оспенные струпья собирали в горшок и смешивали с медом, после чего намазывали кожу уже этой смесью. В некоторых деревнях имелся обычай смачивать зараженным гноем монетку и затем класть ее в ладонь или под мышку. В Самарканде традиционный метод требовал смешать струпья с водой медной ложкой, налить смесь на кусок хлопчатой ваты, помещенной в деревянную коробочку, и оставить бродить, пока не появится запах. Затем с помощью инструмента, состоящего из нескольких иголок, это средство вносили в специально сделанную царапину между большим и указательным пальцами. Народы Камчатки, жившие на восточном побережье России, вдали от западного влияния, использовали в качестве прививочных игл уникальный инструмент – рыбьи кости, которые обмакивали в гной[109]109
  Там же. С. 143.


[Закрыть].

Традиционные приемы, рассыпанные по бескрайней территории страны и присущие тем или иным областям или сообществам, никогда не выходили за пределы региона и не добирались в более высокие слои общества. Лишь когда прививочный метод начали внедрять через профессиональных медиков-практиков, он стал распространяться по России.

Первые официальные попытки применения прививочного метода были предприняты в 1756 г. в ливонском городе Дорпат[110]110
  Ныне – эстонский город Тарту.


[Закрыть], в самом западном регионе империи. Немецкий врач Август Шулениус попробовал провести эту процедуру двоим детям слуг. Он не озаботился тем, чтобы предварительно спросить согласия у их родителей. К счастью, оба пациента выжили. Затем он (уже с родительского разрешения) сделал прививку двоим из детей лютеранского пастора Иоганна Айзена, у которого оспа унесла троих младенцев. Впоследствии, используя проверенную западную методику скальпельного надреза, Шулениус привил более 1000 детей (умер всего один), заработав репутацию, благодаря которой на него в конце концов обратила внимание новая императрица.

Пастор Айзен разделял мнение Екатерины о том, что богатство государства – его народ. Распространяя прививочную практику не только на отпрысков богатых фамилий, но и на детей из самых бедных сельских семей, он надеялся и уменьшить людские страдания, и увеличить численность населения. Айзен быстро осознал, что для осуществления этого плана не хватает врачей, поэтому он советовал крестьянским матерям самостоятельно прививать своих детей с помощью двух-трех легких уколов иглой в кисть руки – поверхностных, не до крови. Как он объяснял одному из своих друзей, именно эту методику леди Мэри Уортли-Монтегю когда-то переняла от турецких старух; теперь же, спустя 57 лет, он «вернул эту практику в их [простых женщин] руки»[111]111
  Grant, A. Globalisation of Variolation, p. 150.


[Закрыть].

Между тем в Петербурге продвижение прививки через «Ежемесячные сочинения» побудило некоторых врачей начать экспериментировать с этой практикой, однако медицинские власти сосредоточивались на лечении натуральной оспы. В 1763 г., когда престол уже занимала Екатерина, в западносибирском Тобольске открылась специализированная оспенная больница после неоднократных опустошительных вспышек этого заболевания. Три года спустя в российской столице вышел «лечебник», в начале которого помещалось описание прививочной процедуры, «сего полезного изобретения, обладающего столь великими преимуществами для рода человеческого», однако отмечалось, что метод «пока еще не в ходу среди здешних жителей»[112]112
  Bartlett, R. P. Russia in the Eighteenth Century European Adoption of Inoculation for Smallpox. Russia and the World of the Eighteenth Century, ed. R. P. Bartlett et al. Columbus, OH: Slavica, 1986, p. 196.


[Закрыть].

Но сама Екатерина втайне рассматривала возможность прививки. В июне 1764 г., объезжая балтийские провинции, она посетила Ригу и заметила своим советникам, что желала бы привить сына, который сопровождал ее в этой поездке, несмотря на хрупкое здоровье. Прививочная практика к тому времени уже устоялась в этом регионе, и императрица, возможно, именно там услышала о ней впервые, тут же осознав ее ценность как процедуры, позволяющей защитить сына (которого она особенно берегла, так как государственный переворот совершился совсем недавно). Орлов, фаворит государыни, поддержал ее, однако, по словам лорда Бакингемшира, британского посла в России, «идею отклонили м-р Панин и многие другие»[113]113
  The Despatches and Correspondence of John, Second Earl of Buckinghamshire, Ambassador to the Court of Catherine II of Russia 1762–1765, ed. for the Royal Historical Society with introduction and notes by A. D'Arcy Collyer. London: Royal Historical Society, 1902, vol. 2, p. 177.


[Закрыть]. Предложение Екатерины сочли чересчур диковинным и рискованным, чтобы рассматривать его всерьез.

Когда четыре года спустя оспа вновь стала свирепствовать в Петербурге, Екатерина укрылась за городом, в Царском Селе. Для нее изоляция по-прежнему оставалась единственным способом, позволявшим избежать ужасной угрозы, нависшей и над ней самой, и над ее наследником. Недуг не питал почтения к чинам и званиям: ровно за год до этого, в мае 1767 г., оспой заразились австрийская императрица Мария Терезия и ее невестка Мария Йозефа, жена ее сына и наследника Иосифа II. Мария Терезия в конце концов выздоровела, хоть у нее и остались оспины, а вот Мария Йозефа умерла в первую же неделю после заражения, не оставив после себя детей, которые в дальнейшем могли бы унаследовать престол. Всего через несколько месяцев жертвой вируса пала Йозефа, 15-летняя дочь Марии Терезии. Опустошение, произведенное оспой в монаршей семье, вызвало своего рода волну, прокатившуюся по всей Европе.

Екатерина и граф Панин проявляли чрезвычайную осторожность, стараясь уберечь великого князя, которому на тот момент было 14, от малейшего контакта с оспой. Оба сознавали: пока он не переболеет оспой, его статус наследника будет оставаться под вопросом. Введенные ими ограничения позволяли держать мальчика вдали от больших скоплений народа и иных возможных источников инфекции, что вызывало у него понятную досаду. Когда ему было 12 лет, его как-то раз спросили, хочет ли он пойти на маскарад. В ответ он пожаловался, что его, скорее всего, в любом случае туда не пустят: «Господин Панин объявит мне, что по бальной зале расхаживает страшное чудище по имени Оспа. Сей монстр превосходно умеет предвидеть всякое мое движение, ибо он обыкновенно оказывается именно в тех местах, куда мне больше всего желается попасть»[114]114
  Massie, R. K. Catherine the Great, p. 386.


[Закрыть].

Узнав, что молодая невеста Панина заразилась, Екатерина пришла в ужас – она опасалась, что Павел теперь может подхватить недуг от своего наставника. Императрица отправила секретное письмо с повелением вывезти сына из столицы и привезти его к ней. Ее печалила мысль о том, как этот переезд огорчит Панина, которому в противном случае пришлось бы разрываться между своими обязанностями учителя и заботой о возлюбленной, Анне Шереметевой. Но выбора не было. Помимо материнского желания оградить Павла от болезни у Екатерины имелись и более масштабные соображения. Она отлично понимала, что если позволит наследнику подхватить заразу, то «публика непременно сделает упрек». Ее личные решения (как матери, как любовницы и во всех прочих ролях) всегда носили политический характер.

15 мая 1768 г. Екатерина написала Панину, передавая заверения своего собственного врача, полагавшего, что Анна скоро поправится, но уже два дня спустя до императрицы дошло известие, что 24-летняя графиня скончалась в пять часов утра. Государыня тут же отправила Панину еще одно послание, выражая свою «истинную скорбь» и добавляя: «Меня столь тронуло печальнейшее несчастие ваше, что я даже не в силах выразить свои чувства как подобает. Умоляю, пекитесь о собственном вашем здоровье»[115]115
  Ibid.


[Закрыть]. Генри Ширли, прямодушный секретарь британского посла лорда Кэткарта, разделял ее озабоченность. Он отправил в Лондон донесение, где отмечал: «Судя по той тревоге, в которой он [граф Панин] пребывал во все время ее болезни, теперь он, по-видимому, безутешен. Он так сильно ее любил, что мы невольно беспокоимся о нем»[116]116
  СИРИО, xii: 331.


[Закрыть].

Екатерина и Павел пробыли в уединении Царского Села еще семь недель, а остаток лета провели в прибрежных поместьях Петергофа и Ораниенбаума, чтобы избежать вспышки оспы, по-прежнему свирепствовавшей в Петербурге. Такая жизнь спасала их от недуга, но ее нельзя было вести долго – никакая императрица не может бросить свою столицу. Отыскивая решение, она (возможно, ободряемая Вольтером или бароном Черкасовым, президентом Медицинской коллегии) вновь обратилась к идее, которую рассматривала четырьмя годами ранее. Тогда ее отговорили, но теперь она приняла важнейшее решение: привить своего сына, а чтобы не вызывать кривотолков – мол, она безрассудно поторопилась обрушить на него вредоносное воздействие, – вначале самой подвергнуться процедуре.

Предложение было неслыханным. Королевских детей, в том числе отпрысков британских Георгов, прививали и до 1768 г., однако до тех пор ни один из правивших европейских монархов не рискнул привиться самолично. В то же время в Европе, по сути, и не было монархов, подобных Екатерине II. Чтение текстов, отражающих мысль эпохи Просвещения, и переписка с их авторами убедили ее в первостепенном значении разума и тщательно взвешиваемых фактических доказательств. Подобно тому, как она изучала вопросы права, здравоохранения и образования, она изучила прививочный метод – и точно так же, как и в подобных случаях, обратилась за советом к тем, кому доверяла. Сообщения о применении этой процедуры в ее новейшем упрощенном варианте были благоприятны; статистика показывала, что прививка гораздо безопаснее натуральной оспы.

Кроме того, Екатерина увидела в этом новые возможности помимо преимуществ, связанных с защитой от ужасной болезни и ее самой, и ее наследника. Талантливые политики умело используют самые разные события для своего политического блага, а императрица была весьма искушенной в этой сфере. Собственным примером она могла бы продемонстрировать безопасность прививки, а затем внедрить эту практику в своих владениях. Такой шаг отлично вписывался в реформы здравоохранения, которые она задумала. Он спас бы неисчислимое множество жизней, народ стал бы восхищаться своей приемной «матушкой», так заботящейся о нем, и это укрепило бы ее легитимность. За рубежом это помогло бы ей представить Россию как центр применения самой передовой научной практики, а не как рассадник суеверий.

Императрица была готова претворять в жизнь свои идеи после благополучного завершения процедуры. Оставалось выбрать врача, который сделал бы императрице прививку. В России не было доктора, который обладал бы статусом и опытом, позволяющими взять на себя столь колоссальную ответственность. Во Франции философы громко поддерживали эту практику, но Сорбонна запрещала ее. Казалось очевидным, что следует посмотреть в сторону Британии – всемирного центра совершенствования прививочного дела и родины менее инвазивного нового метода с его примечательными показателями успешности.

Екатерина отдала соответствующие распоряжения. В июне был отряжен курьер к российскому послу в Лондоне – графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину. Дипломату поручалось выбрать ведущего британского специалиста по прививкам. Сама миссия должна была сохраняться в тайне, пока не будет полностью завершена. Даже выбранный врач не должен был знать всей правды, пока не доберется до Петербурга. Императрица Всероссийская готовилась рискнуть собственной жизнью.

Томас Димсдейл. «Современный метод прививания оспы». 1767 г.

[Современный метод прививания оспы, с добавлением некоторых экспериментов, проведенных с целью обнаружить эффекты схожего лечения при оспе натуральной. Томас Димсдейл, дипломированный врач. Второе издание. Лондон. Типография У. Оуэна, Флит-стрит, 1767]

4. Приглашение

…письмо от Его превосходительства м-ра Пушина [sic].

Томас Димсдейл[117]117
  Dimsdale, T. Tracts on Inoculation, p. 4.


[Закрыть]

В начале июля 1768 г. ранним летним вечером всадник прискакал к воротам Порт-Хилл-хауса – того самого дома, где в нескольких милях от Хартфорда проживал Томас Димсдейл. Спешившись, посетитель горделиво представился врачу: он прибыл из российского посольства в Лондоне и привез письмо от самого посла, графа Алексея Семеновича Мусина-Пушкина. Сломав печать, Томас обнаружил необыкновенное приглашение. Российская императрица Екатерина II решила внедрить практику прививок по всей своей империи и желала привлечь опытного врача к руководству проектом. Доктора Димсдейла, автора «Современного метода прививания оспы», приглашали встретиться с послом, дабы обсудить этот план, – в ближайшее время, как только ему, доктору, будет удобно.

По воспоминаниям самого Томаса об этих и последующих событиях, первым его инстинктивным порывом было ответить отказом. Он «не имел ни малейшего намерения отправляться за границу», а уж тем более совершать примерно 1700-мильное путешествие в страну, о которой не знал почти ничего[118]118
  Ibid., p. 5.


[Закрыть]. Хотя он получил превосходное медицинское образование, его познания в языках были ограниченными: из всех иностранных наречий владел лишь французским, да и то скверно, а по-русски, конечно же, не говорил. Тем не менее немедленный ответ «нет» был бы недостойным честного человека: долг повелевал ему откликнуться на приглашение. Он попросил курьера передать, что согласен встретиться с графом, и курьер с этим известием поскакал обратно в Лондон.

Через несколько дней Димсдейл нанес визит Мусину-Пушкину. Встреча прошла в лондонском доме доктора Джона Фозергилла, квакера и старого друга Томаса. Дом располагался в лондонском районе Блумсбери, на фешенебельной Харпур-стрит. Подготовка, которую провел дипломат, могла польстить гостю: граф проконсультировался с несколькими именитыми докторами, которые единодушно порекомендовали Томаса Димсдейла как того человека, который больше всего подойдет для руководства амбициозным планом императрицы. Он очень старался уговорить своего серьезного, откровенного в выражениях посетителя, обещая, что в отношении статуса, вознаграждения и «полнейшей свободы возвращения» (в тот момент, когда гость захочет) все будет соответствовать его, гостя, пожеланиям. Возможность дальнейших поручений почти не упоминалась – дипломат позволил себе лишь несколько легчайших намеков на то, что «некоторые особы высочайшего звания» могут также являться объектами этого предложения[119]119
  Ibid.


[Закрыть].

Томас воспротивился. Он признал, что какой-нибудь юнец, только начинающий карьеру, с готовностью ухватился бы за такую возможность, однако сам он находится в ином положении. Ему уже 56, у него большая и выгодная медицинская практика, которую он выстраивал больше трех десятков лет, и ему нет нужды пускаться в трудные заграничные путешествия; его больше не беспокоят финансовые проблемы – он уже стал «счастливым обладателем состояния, вполне соответствующего» его желаниям. Комфортная карьера и хороший доход были не единственными причинами, побуждавшими его без лишних тревог оставаться среди холмов Хартфордшира: «Еще более драгоценна для меня привязанность к обширному семейству». Жена и семеро детей тесно связывали его с домом и любимой работой[120]120
  Ibid., p. 6.


[Закрыть].

Перспектива покинуть все это на долгие месяцы или даже на годы казалась ему слишком невыносимой, чтобы принять приглашение императрицы. Блеск иноземного двора мало привлекал его и не мог пересилить его опасений – он и без того регулярно делал прививки в лучших домах Англии, но его социальные амбиции значительно уступали страсти к медицине, занимая, так сказать, второе место с большим отрывом. Он отклонил предложение, но пообещал сделать все возможное, чтобы подыскать другого столь же подходящего кандидата.

Чтобы подтвердить разумность своего решения, Томас отдельно в приватной обстановке встретился с благожелательным Фозергиллом, одним из клиентов которого был российский посол и который перед этим искренне рекомендовал своего друга как ведущего английского эксперта по прививкам. Два врача-квакера хорошо знали друг друга – они часто виделись, чтобы обсудить те революционные достижения в прививочном деле, по итогам которых Томас написал свой трактат. Оба обладали умением зарабатывать деньги с помощью тяжкого труда и медицинских новшеств и склонностью к филантропии (оба лечили бедняков бесплатно)[121]121
  Джон Фозергилл был одним из богатейших врачей Англии, но часто, измеряя пульс беднякам, потихоньку вкладывал им в ладонь денежные купюры. «Я залез по спинам бедняков в карманы богачей», – замечал он (цит. по: Deutsch, A. Historical Inter-Relationships between Medicine and Social Welfare. Bulletin of the History of Medicine 11, 5, 1942, рр. 485–502, www.jstor.org/stable/44440720, приведенную цитату см. на p. 491). Он внес немаловажный вклад в изучение дифтерии, скарлатины, мигрени и других болезней; кроме того, являлся горячим сторонником прививочного метода. Он входил в своего рода научную сеть ботаников-квакеров: эта специальность пользовалась популярностью среди членов сообщества, так как приносила несомненную пользу человечеству (и самому ученому) и ее можно было изучать, не учась в университете. Подобно многим собратьям-квакерам (в том числе и Томасу Димсдейлу), Фозергилл выступал в поддержку движения за отмену рабства и тюремную реформу.


[Закрыть]. Фозергилл (быть может, опираясь на какую-то, как мы сказали бы сегодня, инсайдерскую информацию, а может, попросту обладая большей практичностью) согласился, что коллега поступил правильно, отказавшись от приглашения ввести прививочную практику в Российской империи. Однако Фозергилл подчеркнул: если окажется, что реальный объект миссии – кто-либо из членов императорской фамилии, надо принять предложение. Томас, не любивший красоваться на публике, сохранял настороженность, но его друг, обладавший массой полезных связей в свете, настаивал: такое приглашение явилось бы «зовом чести, которому надлежит внять»[122]122
  Dimsdale, T. Tribute.


[Закрыть].

Едва Томас начал поиски замены для себя, российский посол прислал ему второе приглашение, еще более настоятельное, чем первое. Граф Мусин-Пушкин извещал его, что некий видный офицер, задействуемый «лишь в самых чрезвычайных случаях», проделал путь из Петербурга в Лондон за ошеломляющие шестнадцать дней – скача галопом и ежедневно покрывая значительно больше сотни миль[123]123
  Dimsdale, T. Tracts on Inoculation, p. 6.


[Закрыть]. На сей раз послание передавалось недвусмысленное: императрица Екатерина II и ее сын, великий князь Павел, желают быть лично привитыми доктором Томасом Димсдейлом. Эта беспрецедентная просьба явно подразумевала колоссальные последствия – для императрицы с наследником, для Томаса и его страны, для репутации (и даже будущего) самого прививочного метода. Не было времени откладывать решение или советоваться. Томас отринул сомнения и внял «зову чести». Он поклялся, что будет соблюдать абсолютную секретность, и заверил посла, что начнет как можно быстрее собираться в путь.

Перед отбытием оставалось условиться лишь еще об одном – об оплате. Граф Мусин-Пушкин попросил доктора самому назначить условия, добавив, что ему, послу, приказано обеспечить врача любой суммой, какую тот запросит. К немалому удивлению дипломата, это «неограниченное» предложение возымело эффект, обратный тому, которого он ожидал. Томас отказался называть вознаграждение, которое он желает получить за свои услуги, заявив: пусть все это будет полностью в руках императрицы. «Соображения выгоды с самого начала имели для меня мало веса», – писал он позже. Впрочем, это не помешало ему на всем протяжении поездки беспокоиться насчет гонорара[124]124
  Ibid., p. 7.


[Закрыть]. Деньги ему к тому времени, безусловно, уже были не нужны, но его решение не назначать определенную сумму за свои услуги способствовало его выгоде. Граф Мусин-Пушкин тут же выдал ему 1000 фунтов просто для оплаты путевых расходов до Петербурга, посоветовав двигаться по суше, а не через штормовое Балтийское море, – это позволяло точнее всего предсказать время прибытия. Кроме того, посол предложил Томасу взять с собой родственника или друга, который сопутствовал бы ему во время этого визита. Услышав такое предложение, Томас испытал облегчение. В спутники он выбрал своего 22-летнего сына Натаниэля, студента-медика, обучавшегося в Эдинбургском университете и хорошо освоившего прививочные методики, которыми пользовался отец. Позже выяснилось, что это было мудрое решение: молодой подмастерье, с большими карими глазами и свежим лицом, контрастирующими с суровыми отцовскими чертами, оказался незаменимым помощником.

Уже через несколько дней медицинская бригада, состоявшая из отца и сына, готова была отправиться в путь. Томас собрал медицинские инструменты, проверив ланцеты и надежно упрятав их в футляр из серебра и перламутра. Чемоданы были собраны, экипажи заказаны. Жизнь обоих медиков вот-вот должна была измениться навсегда.

Трактат, благодаря которому доктор Томас Димсдейл стремительно завоевал международную известность, был опубликован в апреле 1767 г. Газеты не особенно распространялись о выходе этой книги. В The London Evening Post между рекламой женских шелковых перчаток, делаемых в Ноттингемшире («в совершенно французском стиле»), и анонсом научного очерка о могуществе химии таилось объявление – «О „Современном методе прививания оспы“, содержащем сжатый рассказ о подготовке к процедуре (как в диетическом, так и в медицинском аспекте), собственно процедуре и дальнейшем обращении с недугом; представлены также некоторые эксперименты, проведенные с целью обнаружить эффекты схожего лечения при оспе натуральной». Книга стоила два шиллинга шесть пенсов.

«Современный метод» начинался с весьма смелого заявления. Как писал Томас, с самого начала своей медицинской карьеры, наблюдая опасности натуральной оспы, он проникся твердой убежденностью, что прививки должны «сделаться повсеместно распространенными» среди населения. Он приступил к обучению в 1730 г., меньше чем через 10 лет после того, как леди Мэри Уортли-Монтегю принесла эту практику в Британию, так что это заявление делало его одним из первых в мире сторонников всеобщей профилактики.

Томас с энтузиазмом относился к прививкам, однако признавал, что традиционные прививочные методики, используемые в Британии, порой давали неприятные побочные эффекты, а в отдельных случаях даже приводили к смерти пациента. Это подорвало доверие к прививочной практике, хоть она и оставалась гораздо менее рискованной, чем сама натуральная оспа. В его памяти жил образ ребенка, находившегося на его попечении, но умершего, да и некоторые другие пациенты вызвали у него «немалую тревогу» за те 20 с лишним лет, что он проработал в качестве специалиста по прививкам. Однако имелись и хорошие новости: в то время стала доступной более простая и безопасная методика, которая свела риски практически к нулю. Амбициозная цель его трактата состояла в том, чтобы

привести сию практику еще на один шаг ближе к совершенству и усмирить страшные волны недуга, который не рожден в Британии, а завезен, подобно чуме, из иных земель и который требует напряжения всех наших сил, чтобы либо изгнать его из нашей среды, что, быть может, и неосуществимо, либо сделать его не столь пагубным, а то и вовсе избавиться от связанных с ним тягот и опасностей[125]125
  Dimsdale, T. The Present Method of Inoculating for the Small-Pox. London: W. Owen, 1767, p. 7.


[Закрыть].

Видевшаяся Томасу картина полного искоренения оспы на два столетия опередила его время, однако составленное им практическое руководство по контролю над вторгшимся в Британию иноземным вирусом путем прививки появилось как нельзя кстати. Он начал распространять сведения об усовершенствованном методе, как раз когда сопротивление идее прививок уменьшилось: в Британии оно почти сошло на нет, в других частях Европы и в Америке также ослабевало, пусть и постепенно. С 1767 по 1793 г. «Современный метод» выдержал восемь изданий на английском языке: шесть – в Лондоне, одно – в Дублине и еще одно – в Филадельфии. Кроме того, вышло по три перевода на французский, немецкий и итальянский, а также по одному переводу на голландский, шведский, русский и португальский.

В трактате ясно и лаконично объяснялись новейшие прививочные методики. Томас постоянно ссылался на собственные профессиональные находки и рационально обосновывал свои выводы, опираясь на подробно описанные истории болезни пациентов. Он писал, что его указания – «результат обширной практики… основанной на неоднократных испытаниях и беспристрастных наблюдениях». По сути, читатели (будь то медики-практики или многочисленные неспециалисты, тоже следившие за дискуссиями вокруг прививок) получили послание передовой науки XVIII в. В книге не было догм, унаследованных из прошлого, автор явно был представителем Просвещения. Он предлагал читателям рациональный анализ опыта, ни больше ни меньше.