Текст книги "Семь сестер. Атлас. История Па Солта"

Дневник Атласа

1929 г.

11

Булонь-Бийанкур,

Париж, Франция

Мсье Ландовски посчитал нужным выйти из своей мастерской и встретить меня и Эвелин после нашего возвращения из Парижской консерватории.

– Ну, как все прошло? – осведомился он, как мне показалось, с неподдельным интересом.

– Мсье Иван объявил Бо исключительно одаренным и согласился обучать его два раза в неделю, – ответила Эвелин.

Выражение лица мсье Ландовски застало меня врасплох. Его глаза засияли, и он расплылся в широкой улыбке.

– Превосходно! Мои поздравления, мальчик, вполне заслуженные. – Он взял мою руку и энергично встряхнул ее. На моих губах тоже появилась невольная улыбка. Прошло так много времени с тех пор, как другой человек выказывал интерес к моему благополучию, что я не знал, как реагировать.

– Это добрая весть, – продолжал Ландовски. – С твоего разрешения, сегодня за ужином я подниму тост в твою честь и расскажу семье о твоих успехах.

Я достал из кармана листок бумаги, написал одно слово и протянул мсье Ландовски.

«Деньги?»

– Юный мсье, один творческий человек почитает за честь для себя помогать другому творческому человеку. Мне выпала удача, мои заказы чрезвычайно щедро оплачиваются, и я без колебаний помогу тебе.

«Спасибо, мсье», – написал я, борясь со слезами.

– Тебе известно о Prix Blumenthal, мальчик? – Я покачал головой. – Это крупная денежная премия, учрежденная американской благотворительницей Флоренс Блюменталь и ее мужем Джорджем для юных художников, скульпторов, писателей или музыкантов. Я – один из членов жюри здесь, во Франции. Мне всегда было немного… неловко заведовать раздачей чужих денег, но в данном случае я буду рад оказать личное содействие. Кроме того, я уверен, что однажды ты сам сможешь помогать другим. Не забывай об этом, мой мальчик.

Я выразительно кивнул.

В тот вечер все члены семьи Ландовски были искренними в своих поздравлениях, кроме Марселя, который выглядел так, словно наелся кислого крыжовника.

Лежа в постели, я размышлял о том, как мне повезло рухнуть без сил в саду именно этого дома. Я был настолько обессилен лихорадкой и изможден от голода, что просто упал, где стоял, и заполз под ближайшую живую изгородь для укрытия. Если бы эта изгородь принадлежала кому-то другому, то мою участь могла бы решить местная жандармерия. Меня бы отправили в сиротский приют, в работный дом или даже в психиатрическую клинику, ведь я отказывался говорить. Но, разумеется, скорее всего, в ту ночь я бы просто умер под звездным небом Франции. Вместо этого Бел стала моей спасительницей и ангелом-хранителем. Она нашла меня, но было ли это случайностью? Я подумал о Семи Сестрах, моих звездных блюстительницах. Возможно, это они прислали Бел ко мне и оберегали меня во время моего невероятного путешествия…

Я не сомневался, что члены семьи Ландовски видят некую романтику в образе немого мальчика, найденного под забором, у которого обнаружился талант к игре на скрипке. Вероятно, они сочиняют истории о том, кто я такой на самом деле. Но какой бы вымысел они ни изобрели, правда была более умопомрачительной, чем они могли представить.

Я продолжал напоминать себе, что мастерская Ландовски не является конечным пунктом моего странствия. Я отправился в мир с определенной целью, и она еще не была достигнута.

Я закрыл глаза и подумал о том, что отец сказал мне в тот день, когда я последний раз видел его:

«Сынок… Боюсь, настал момент, когда у меня больше нет выбора, уйти или остаться. Наше положение крайне неустойчиво. Я должен попытаться найти помощь».

Я пал духом, поглощенный неотступной тревогой.

«Пожалуйста, папа! Ты не можешь уйти. Что мы будем делать без тебя?»

«Ты силен, мой мальчик. Может быть, не телом, но духом и разумом. Это будет поддерживать тебя в мое отсутствие».

Я бросился к нему в объятия, и его тепло окутало меня.

«Сколько времени это займет?» – спросил я в промежутках между всхлипываниями.

«Не знаю. Много месяцев».

«Мы не выживем без тебя».

«Тут ты ошибаешься. Если я не уйду, то не думаю, что у кого-то из нас останется будущее. Я поклялся жизнью твоей любимой мамы, что вернусь за тобой… Молись за меня и жди».

Я покорно кивнул.

«Помни слова Лао-цзы: “Если ты не изменишь направление пути, то можешь оказаться там, откуда ты вышел”».

Я перевернулся на живот в надежде, что перемена позы избавит мой мозг от этого воспоминания. Я почувствовал режущую боль в груди и осознал, что так и не снял кошелек, висевший у меня на шее. Возможно ли, что впервые за много месяцев я забыл о его существовании?

Я снял через голову кожаный ремешок и позволил себе заглянуть внутрь. В комнате было темно, но за окном ярко светила луна. Свет заиграл на острых гранях предмета, лежавшего внутри, и я полюбовался на желтовато-белые блики, плясавшие на стенах. Мне было больно думать, что нечто столь прекрасное может причинять столько бед и страданий. Зависть заставляет людей совершать страшные поступки.

Я размышлял о том, каким будет мой следующий ход. Я пересек заполярные пустыни и горные хребты в надежде снова увидеться с отцом. Верил ли я, что он все еще жив? Хотя я признавал, что шансы весьма малы, как я мог прекратить поиски, если зашел так далеко?

Правда заключалась в том, что в доме Ландовски я обрел кров, безопасность, а теперь, после обещания учебы от мсье Ивана, и нечто гораздо большее. Я откинул одеяло, опустил ноги на деревянный пол и подошел к окну. Молочный лунный свет озарял двор внизу, но я смотрел на сияющую небесную сферу, висевшую над нашей планетой.

– Ты там, папа?

Я осторожно отворил окно и впустил в комнату прохладный ночной воздух. Я пришел с холода, и мне до сих пор нравилось ощущение бодрящей свежести на коже. Снаружи все было тихо, и я упивался ночью. Я смотрел в ясное небо и искал взглядом своих защитниц. Они были на месте, Семь Сестер из скопления Плеяд. Их присутствие было постоянством; возможно, поэтому я находил в них такое утешение. Как бы ни изменилась моя жизнь, какие бы утраты мне еще ни предстояло вынести, звезды всегда будут там, вечно взирая на землю. Я отметил, что сегодня ночью Майя сияла ярче других, как это всегда бывало зимой.

– Майя, – прошептал я, – что мне делать?

Я каждый раз был преисполнен ребяческой надежды на то, что, раз я продолжаю говорить со звездами, они однажды ответят мне. Когда я закрыл окно и повернулся, собираясь улечься в постель, то зацепился ногой за какой-то предмет и едва не упал. Это был футляр моей скрипки, который я не полностью задвинул под кровать. Мысль об игре на скрипке в консерватории была настолько волнующей, что у меня закружилась голова, и я поспешил забраться под одеяло.

Спрятав кожаный кошелек между ног, я плотно закутался в одеяло. За свою короткую жизнь я успел испытать больше страданий, чем некоторым выпадает за всю жизнь. Впервые за годы я нашел безопасное место и был окружен благожелательными людьми. Так ли плохо будет провести некоторое время в мастерской Ландовски? Если папа действительно был жив, стал бы он укорять меня за то, что я отложил свои поиски? Скорее, он бы немного гордился достижениями своего сына. Ради избавления от ужасов моей бывшей жизни я пересек опасные границы, подружился со знаменитым скульптором и, самое невероятное, стал учеником прославленной Парижской консерватории. Отцовский голос закрался в мою голову:

«Если ты не изменишь направление пути, то можешь оказаться там, откуда ты вышел».

Да… да. Если сейчас я продолжу свое странствие лишь со смутным представлением о цели поисков, та участь, которой я опасался больше всего, вполне может воплотиться в действительности. Я вернусь к краже еды и питью дождевой воды, уже не говоря о попытках найти крышу над головой. Я сомневался, что мой отец хотел такой жизни для своего сына.

* * *

– Когда у тебя день рождения, мальчик? – осведомился мсье Ландовски, когда Эвелин принесла ему кучу формуляров из консерватории. – В этих документах запрашивается много сведений, которые мне неизвестны. Дата твоего рождения, описание твоего опыта игры на скрипке… и особенно твое имя. – Он издал смешок и покачал головой. – Юный Бо. Знаешь, тебе понадобится фамилия. Ты уже придумал ее?

Я замешкался.

– Такая фамилия, которой ты был бы готов поделиться со мной ради твоего поступления в консерваторию.

Я немного подумал и достал бумагу для письма. Потом стал записывать свои любимые слова: звезды, заря, благосклонность, Плеяды… Это дало мне достаточное количество гласных и согласных букв, чтобы придумать нечто интересное. Я продолжил свой труд, пока мсье Ландовски заполнял формуляры, а потом протянул ему листок:

«Меня зовут Бо Деплеси».

Он вскинул бровь.

– Браво, юноша. Ты придумал имя, которое хорошо послужит тебе в консерватории. Что касается твоего предыдущего опыта… кто напишет об этом лучше тебя?

Он протянул мне бумаги, и я написал в графе под названием l’expérience antérieure de l’élève:

«Никакой технической подготовки и профессионального опыта».

Мсье Ландовски посмотрел на написанное и сказал:

– Боже мой, мальчик, ты действительно очень мал! Одна из самых важных вещей в жизни артиста – это умение продавать свое имя. – Он заметил удивление на моем лице. – Только не путай это с высокомерием. Нужно оставаться скромным, но знать себе цену. Вероятно, ты сможешь заговорить после того, как начнешь играть.

Он вернул мне формуляры. Я немного подумал и начал писать:

«Я играл на скрипке с тех пор, как мои руки смогли обхватить ее гриф. Я наблюдал за игрой моего отца и восхищался тем, как смычок танцует на струнах. Он был так добр, что поделился со мной своим мастерством. Сначала я учился играть на слух, копируя одну ноту за другой. Это остается моим любимым методом, хотя другие считают это волшебством. Однако мой отец уделил достаточно времени, чтобы научить меня нотной грамоте, и я стал понимать «естественные гармоники» как отдельный язык. Отец часто говорил, что игра на скрипке улучшает память и концентрацию внимания, а также умственные способности и здоровье в целом. Не знаю, было ли это так полезно для меня, но знаю, что когда я начинаю играть, то время останавливается, и я переношусь в совершенно иное место. Я танцую на крыльях Вселенной».

Я вернул бумаги мсье Ландовски.

– Кажется, ты еще и поэт, – сказал он. – Скажи мне, кто твой отец? Где он сейчас?

Я покачал головой.

– Что ж, молодой человек, где бы он ни находился сейчас, – в этой вселенной или в следующей, – я уверен, что он гордился бы твоими достижениями. Как и я, если не возражаешь.

Я встретился с его взглядом.

– Юный Бо, я – скульптор. Моя работа – навеки запечатлевать в камне духовную сущность других людей. Заказчик должен ощущать мою работу, он должен чувствовать нечто особенное. В этом смысле я научился хорошо понимать, что находится под внешней оболочкой личности. И ты, юный мсье, познал много страданий.

Я вздохнул и кивнул, не поднимая взгляда.

– Разумеется, поэтому я рад принимать тебя в своей семье. Надеюсь, это немного восстановит твою веру в человечество. – Он выглянул в окно мастерской. – Иногда это понимается с трудом, особенно после тех горестей, которые я ощущаю в тебе… но в этой жизни больше хороших людей, чем плохих.

«Вы – хороший человек», – написал я.

– О да, я стараюсь. Хотя у меня будет припадок смертоносной ярости, если Бройли не сможет доставить моего Христа в Рио в целости и сохранности.

Я невольно хихикнул.

– Это был смех, мой дорогой мальчик? Боже, сегодня мне и впрямь повезло. – Ландовски вернулся к заполнению формуляров, присланных мсье Иваном для моего зачисления в консерваторию.

Я вдруг ощутил желание продемонстрировать свою благодарность мсье Ландовски. Его бескорыстие было непривычным для меня, а его желание тратить на безродного подкидыша свое драгоценное время побуждало меня к действию. Несмотря на нервный комок, накопившийся в моем животе, я собрался с духом и открыл рот.

– Спасибо, мсье, – робко произнес я.

Потом я приложил палец к губам и умоляюще посмотрел на него.

– Не волнуйся, мальчик. Твоя благодарность останется между нами. А теперь я попрошу Эвелин отправить эти документы в консерваторию. Мсье Иван предложил начать занятия на следующей неделе. Так что, я думаю, нужно обновить твой гардероб.

14 января 1929 года

Сегодня Эвелин отвезла меня в Париж. Мы прибыли к громадному зданию под названием «Бон-Марше». Я еще никогда не видел такого магазина, где под одной крышей можно было купить еду, мебель и одежду. Эвелин сказала, что это называется универсальным магазином. Я признателен мсье Ландовски и его семье за то, что мне приобрели коричневые ботинки, блейзер, а также несколько шортов, рубашек, трусов и маек. Раньше мне не приходилось пользоваться услугами портного – джентльмена, который снимает мерки и подгоняет одежду так, чтобы она сидела превосходно. Эвелин велела ему сделать пиджак посвободнее, потому что я быстро расту. Пока мы ждали, когда мастер закончит свою работу, Эвелин любезно купила мне шоколадный эклер в «Grande Épicerie» на первом этаже; это огромный фудкорт, который тянется на целые мили. Потом мы гуляли по набережной реки Сены. Мне казалось, будто я попал в знаменитую картину мсье Сера. После того, как мы забрали одежду и вернулись домой, я побежал в свою комнату, чтобы разучивать музыкальные упражнения для мсье Ивана, ведь мое обучение начнется завтра.

12

– Бо Деплеси! Заходи, пожалуйста. – Мсье Иван поднял худую руку и поманил меня в маленький учебный класс.

Хотя фасад консерватории был очень величественным, учебные классы оставляли желать лучшего. Облезлые обои были покрыты красным фетром для поглощения звука, и воздух был довольно затхлым. Впрочем, меня это не смущало.

– Разреши похвалить тебя за славную фамилию, о которой я узнал после нашей предыдущей встречи. – Мсье Иван провел пальцами по костлявому подбородку. – Весьма необычно.

Я наклонил голову.

– Ах, да! Мальчик, который не разговаривает. Ладно, я не буду тратить время на болтовню, petit monsieur. Давай приступим.

Я пошел открывать скрипичный футляр.

– Non! Нужно, чтобы инструмент акклиматизировался к помещению. В январе на парижских улицах очень свежо, и он должен согреться. Кстати об этом: смотри и повторяй за мной.

Мсье Иван поднял левую руку и растопырил пальцы.

– Раз, два, сжали! – Он быстро сжал кулак, и я последовал его примеру. – Мы должны повторить это пять раз, обеими руками.

После этого мсье Иван велел положить руки на стол. Потом он предложил мне поднимать каждый палец так высоко, как только можно, и удерживать в таком положении на счет «раз-два». Он явно почувствовал мое замешательство, поскольку это упражнение отсутствовало на уроках с папой.

– Petit monsieur, тебе не кажется, что бегун должен проводить разминку перед стартом? Когда мы готовимся к игре, то проявляем уважение к инструменту.

Я кивнул. Лишь через несколько минут разминки для пальцев и запястий мне позволили достать скрипку из футляра.

– Теперь повторяй за мной, пожалуйста, – сказал мсье Иван. Я копировал его трели и этюды, прежде чем мы перешли к гаммам и арпеджио. – Очень хорошо, маленький Бо. Я заметил, что твоя техника улучшилась после нашей первой встречи. Ты занимался?

Я снова кивнул.

– Весьма многообещающе. Эта черта иногда помогает музыканту среднего уровня подняться к величию. Как твой наставник, я буду учить тебя сложным струнным техникам, таким как вибрато, мастерство владения смычком и гармонические серии. Я постараюсь скорректировать проблемы твоей техники и буду поощрять тебя к расширению границ музыкальной интерпретации. Ты готов к этому?

Я был более чем готов. В сущности, складывалось впечатление, что сам Бог предложил показать мне врата Царствия Небесного.

Остаток урока был очень утомительным. Мне удавалось сыграть не более нескольких нот, когда мьсе Иван останавливал меня и делал замечания насчет аппликатуры, моей осанки или понимания музыки. Это был вихрь увещеваний и наставлений, так что я начал задаваться вопросом, зачем я вообще взял в руки скрипку. Когда мне уже хотелось плакать, мсье Иван объявил, что наш первый урок окончен.

– Для первого раза достаточно, мсье Бо.

Я убрал подбородок со скрипичного грифа и бессильно опустил руки со скрипкой и смычком.

– Устал, да? Не беспокойся, это нормально. У тебя раньше не было надлежащих тренировок. Многие наши уроки будут не менее трудными, как для твоего тела, так и для разума. Но обещаю, что с каждым следующим разом будет легче. Увидимся в пятницу, а тем временем прошу тебя научиться расслаблять плечи. Каждый раз, когда я останавливал твое исполнение, твоя поза становилась все более жесткой. Это нехорошо.

«Как мне научиться этому?» – написал я.

– Хороший вопрос. Ты должен попробовать найти «священное место» в своем сознании. Можешь представить момент из своей жизни, когда ты ощущал совершенный покой. Это твоя задача на следующие несколько дней. До пятницы и… спасибо, petit monsieur.

Я убрал скрипку в футляр и вышел из класса мсье Ивана. Большинство людей не могли определить, в каком состоянии – радостном или расстроенном, – находится молчаливый мальчик, но Эвелин заметила, что что-то не так.

– Сегодня был трудный урок, дорогой?

Я посмотрел на свои ботинки.

– Ты должен помнить, что мсье Иван не привык наставлять таких юных учеников. Консерватория – это место для студентов, где они занимаются много часов каждый день. Пока я ждала тебя в приемной, то видела студентов вдвое старше тебя, которые приходили и уходили. Сомневаюсь, что он обращается с тобой как-то иначе, чем с ними. – Я посмотрел на Эвелин и улыбнулся. – Должно быть, в свои десять лет ты являешься самым юным учеником консерватории, chéri. Это более чем выдающееся достижение.

В течение следующих недель я работал в бешеном темпе. По вечерам я приходил в коттедж Эвелин, где играл гаммы, показывал ей мою осанку и исполнял «Венеру» из «Планет» Холста[12]12
  Густав Холст (1874–1934) – английский композитор. Оркестровая сюита «Планеты» – его наиболее известное произведение. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Бедная женщина, должно быть, сто раз слышала эту композицию, но она каждый вечер аплодировала и говорила, что ей нравится больше, чем в прошлый раз. В те дни, когда я не уезжал в консерваторию, я проводил время в мастерской мсье Ландовски. Мсье Бройли находился далеко, на пути в Рио, и я фактически стал новым ассистентом скульптора, который подавал инструменты, варил кофе и слушал восторженные восклицания или раздосадованные выкрики, когда мсье Ландовски работал над своими заказами. В качестве награды мне было дозволено брать книги из его личной библиотеки. Он удостоил меня этой чести однажды вечером после ужина, когда заметил мой жадный взгляд, устремленный на одну из книжных полок. В результате я стал поглощать тома Флобера, Пруста и Мопассана. После того, как я вернул на место третью книгу за неделю, мсье Ландовски вытаращил глаза.

– Боже мой, мальчик, с такой скоростью чтения мне придется купить целую Bibliothéque de la Sorbonne! – Я ответил широкой улыбкой. – Должен признаться, я почти не встречал молодых людей с такой страстью к литературе. Ты разумен не по годам. Ты уверен, что не был сорокалетним странником, обнаружившим фонтан вечной юности?

Мои уроки в консерватории с мсье Иваном продолжались своим чередом, и с каждым разом я все больше привыкал к его манерам.

– Расслабь плечи, petit monsieur! Отправься в свое священное место! – Признаться, мне было еще трудно справляться с этим. – Каждый раз, когда я делаю тебе замечание, ты становишь напряженным. Но это уроки, маленький Бо, и ты здесь для того, чтобы учиться!

Ирония заключалась в том, что мсье Иван убеждал меня расслабиться, повышая голос и потрясая руками. Если бы я решился подать голос, то, наверное, закричал бы от досады. Вместо этого я стискивал зубы и продолжал играть. Хотя я раздражался, но определенно не таил обиду на своего учителя. Он не был агрессивным или злым. Он лишь страстно относился к своему ремеслу и хотел, чтобы мое мастерство улучшалось. Мое собственное раздражение тоже происходило от стремления к совершенству. Каждый вечер я доводил себя до седьмого пота, пока разучивал все, что узнавал от мсье Ивана. Я исходил из того, что благодаря моему упорному труду его критика постепенно сойдет на нет.

Через несколько недель мсье Иван разрешил мне без перерывов исполнить сольную партию.

– Хорошо, Бо. Твое легато стало лучше. Это прогресс.

Я слегка поклонился.

– Итак, поскольку я не думаю, что ты сможешь сделать это самостоятельно, давай составим список вещей, которые радуют тебя. Потом, когда ты будешь обижаться на мои замечания, сразу думай об этих вещах, и напряжение исчезнет. Садись. Пожалуйста. – Он указал на табурет, стоявший у стола рядом с его стулом. – Молодой человек, у тебя такой вид, как будто ты держишь весь мир у себя на плечах.

Я замер, ошеломленный подозрением, что мсье Иван каким-то образом узнал мое настоящее имя. Он уже определил, что мы с ним происходили из одной части света. Что еще он мог узнать? У меня свело живот, когда я подумал о последствиях.

– Это нехорошо, Бо. Даже великий скрипач не в состоянии играть, когда на него давит такая тяжесть. Поэтому мы вместе попробуем снять этот груз.

Я понял, что его аналогия была обычной случайностью, и мое сердце забилось медленнее. Я опустился рядом с ним и достал писчую бумагу.

– Хорошо, давай составим наш «список радостей».

Мое перо застыло над бумагой, и мсье Иван усмехнулся.

– Ладно, начнем с меня, – сказал он. – Что меня радует? Ах, да… «Хорошая водка», – написал он. – Вот так, теперь твоя очередь.

Я продолжал колебаться.

– У тебя есть друзья, petit monsieur?

«Ландовски», – написал я.

– Да, а кроме членов семьи?

«Я не хожу в школу и не встречаюсь с другими детьми».

– Хм-мм, дельное замечание. Когда я мысленно возвращаюсь к тому, что меня радовало в десятилетнем возрасте, то думаю о своих школьных друзьях. Мы целыми часами безобразничали на московских улицах. – Мсье Иван сложил руки на груди своего жилета и откинулся на спинку стула. – Мы играли в снежки и строили снежные крепости. Но сейчас у тебя нет такой возможности.

«Скрипка, книги», – написал я.

– Да, это замечательные вещи, но они способствуют уединению. Когда я предлагаю тебе отправиться в «священное место», они не помогают. Тебе нужны впечатления, молодой человек. Посмотрим, смогу ли я устроить так, чтобы ты проводил какое-то время со сверстниками. Мой бывший ученик несколько раз в неделю посещает сиротский приют «Apprentis d’Auteuil» и играет для детей на скрипке. Я свяжусь с ним и спрошу, можешь ли ты присутствовать на этих мероприятиях в те дни, когда ты приезжаешь в Париж. – Он заметил мой перепуганный взгляд. – Не надо так пугаться, petit monsieur! Чего ты боишься? Что тебя самого отправят в сиротский приют?

Я энергично закивал, и мсье Иван рассмеялся.

– Можешь не волноваться на этот счет, молодой человек. Я часто беседую с мсье Ландовски и знаю, как он ценит твое присутствие в своем доме. Ну как, договорились? – Я упрямо покачал головой. – Ба! Можешь поверить мне на слово: жизнь происходит в общении с другими людьми, и нет худшего наказания, чем одиночество. Я действую в твоих интересах.

Я смотрел в окно, но мсье Иван продолжал:

– Кроме того, эти молодые люди остались без родителей и рано познакомились с жизненными тяготами, как и ты. Я считаю, что тебе будет полезно проводить время с ними. – Когда я не отреагировал, он вздохнул. – Ну, хорошо. Если ты согласишься, я обещаю воздерживаться от критики в течение целого урока, и ты сможешь играть все, что захочешь. Это редкая возможность. Со старшекурсниками я не позволяю себе идти на такие послабления. Ты согласен?

Я чувствовал, что отказ от его предложения невозможен, и молча пожал протянутую руку.

– Превосходно. Я позвоню мсье Ландовски и получу его разрешение, потом свяжусь со своим бывшим учеником. Merci, petit monsieur. Увидимся во вторник.

13

– Боже мой, мальчик! Даже не говоря об остальном, эти визиты только усилят твою благодарность мсье и мадам Ландовски.

Эвелин не ошиблась в своей оценке сиротского приюта «Apprentis d’Auteuil». Он имел поистине готический вид с прогнившими оконными рамами и замшелой кирпичной кладкой. У железных ворот нас встретила высокая, костлявая женщина по имени мадам Ганьон, которая впустила нас внутрь и провела по бетонному переднему двору.

– Я оказываю эту услугу лишь по просьбе молодого мсье Будена. На самом деле у нас нет времени следить за дополнительным ребенком. Известно ли вам, мадам, сколько сирот у нас собралось после великой войны? У меня не осталось даже квадратного дюйма свободного места.

– Мадам Ганьон, я знаю, что мсье Ландовски и мсье Иван чрезвычайно благодарны вам за то, что вы разрешили Бо проводить немного времени вместе с этими детьми.

– Не знаю, что хорошего это может дать мальчику. Он не говорит, поэтому я не смогу понять, какую пользу ему принесет наша игровая площадка.

– Мадам Ганьон, мсье Ландовски просил передать, что он собирается внести вклад в содержание приюта.

– Пусть будет так, мадам, если это очистит его душу. Многие парижане, страдающие от угрызений совести, делают пожертвования, которые пока что позволяют нам держать двери открытыми и кормить детей. Если бы мсье Ландовски действительно хотел внести вклад, он счел бы уместным обеспечить некоторых детей любящими приемными родителями.

При этих словах Эвелин сердито нахмурилась и указала на меня. Мадам Ганьон приподняла брови.

– Ну что ж, детям пора выходить на свежий воздух. Они пробудут здесь только час, так что я прошу вас вернуться вовремя, мадам Эвелин. После отдыха и игр я выведу мальчика за ворота, и он больше не будет у меня на попечении.

– Понимаю, мадам Ганьон, – сказала Эвелин.

Костлявая женщина повернулась на каблуках и вошла в приют. Массивная деревянная дверь захлопнулась со стуком, от которого по двору раскатилось гулкое эхо.

– Бог ты мой! Не мне судить эту женщину, Бо; у нее трудная работа, но мне кажется, что у нее в жилах течет не кровь, а раскаленная лава. Все же я верю, что дети, за которыми она ухаживает, окажутся приветливее. Помни, я отлучусь только на час. Постарайся интересно провести это время, cheri. Хочешь, я возьму это?

Эвелин взялась за футляр со скрипкой, который был у меня в руках после недавнего урока с мсье Иваном. Я рефлекторно вцепился в него. Это была моя самая большая ценность, и мне пришлось бороться с мыслью, что Эвелин хочет отобрать ее у меня.

– Хорошо, Бо. Можешь оставить скрипку при себе, если хочешь.

Двери «Apprentis d’Auteuil» снова распахнулись, и дети высыпали на передний двор.

– Ну и ну. – Эвелин покачала головой. – В некоторых зимних пальто больше дырок, чем в швейцарском сыре. Удачи тебе, маленький Бо. Скоро увидимся, – добавила она и вышла через железные ворота.

Я часто гадал, что чувствовали древние рабы, когда ждали выхода на арену многолюдного римского Колизея, где им предстояло встретиться со львами. Теперь я знал.

Разница в возрасте поразила меня. Некоторых обитателей приюта едва ли можно было назвать детьми, в то время как другие были не более двух-трех лет от роду, и их выводили за руку. Передний двор быстро заполнился людьми, и на меня стали бросать подозрительные взгляды. Некоторые дети доставали мелки из карманов и начинали рисовать квадраты на земле. Другие перебрасывались старыми резиновыми мячами. Я просто стоял посреди этой бурной деятельности и оглядывался по сторонам, не представляя, что делать дальше.

По правде говоря, я никогда не ходил в школу, поэтому не привык к общению с другими детьми. Разумеется, кроме одного человека: мальчика, который был моим лучшим другом, которого я любил как брата… мальчика, от которого я сбежал. Это из-за него я исчез за снегопадом в худший день моей жизни. По моей спине пробежал холодок, когда я подумал о возможных последствиях нашей следующей встречи. Он поклялся убить меня, и, судя по его суровому взгляду тем ужасным утром, у меня не было причин сомневаться в этом.

– Кто ты такой? – Мальчик с угловатым лицом, в поношенной вязаной шапке остановился передо мной.

Я достал бумагу из кармана и начал писать.

– Что ты делаешь? – осведомился другой мальчик с густыми темными бровями. – Он задал тебе вопрос.

«Привет. Меня зовут Бо, и я не могу говорить». – Я развернул листок перед собой.

Мальчишки прищурились. До меня вдруг дошло, что я был самонадеянным в своем предположении, что все вокруг умеют читать.

– Что там написано, Морис? – спросил мальчик в шапке.

– Там написано, что он не может говорить.

– Какой тогда толк от него? На что ты годен? – Я отчего-то почувствовал, что этот вопрос не имеет отношения к жизненной философии моего соотечественника Достоевского. – Отчего умерли твои родители?

«Я всего лишь посетитель», – написал я.

– Не понимаю. Зачем ты решил посетить эту помойку?

«Хочу с кем-нибудь подружиться», – добавил я.

Мальчишки рассмеялись.

– Подружиться? Ты что, клоун из цирка? А это что такое?

Тот, которого звали Морис, схватил мой скрипичный футляр. Меня захлестнула волна паники. Я энергично затряс головой и умоляюще сложил руки.

– Скрипка, да? Зачем ты принес ее сюда? Кем ты себя возомнил – этим щеголем Буденом?

– Похоже на то, Жандрет. Только посмотри на его одежку. Похоже, он считает себя модным мальчиком, а?

– Думаешь, это смешно? Пришел сюда посмеяться над теми, у кого ничего нет?

Я продолжал качать головой и опустился на колени в надежде, что они поймут мое отчаяние.

– Притворство тебе не поможет! Давай-ка посмотрим, что тут внутри.

Жандрет стал открывать футляр. Мне как никогда сильно захотелось закричать на них, испугать или попросить вернуть мою скрипку. Но я знал, что не могу привлекать к себе внимание.

– Дай сюда, слабак. – Морис вырвал футляр из рук Жандрета и стал дергать застежки, пытаясь оторвать их. Вскоре ему это удалось, и он бросил металлические пряжки на пол. Потом Жандрет жадно распахнул футляр и извлек мой драгоценный инструмент своими грязными короткопалыми руками.

– Только посмотри на это! Еще красивее, чем у Будена. Как думаешь, Жандрет, попробуем продать ее?

– А ты знаешь того, кто может хорошо заплатить за такую штуку и не сообщить в жандармерию о торговле крадеными вещами?

– Да, ты прав. Сдается мне, это хорошая возможность задать небольшой урок нашему мсье моднику.

Жандрет поднял скрипку над головой. Я закрыл глаза и приготовился услышать треск дерева, ломающегося о бетон. К моему удивлению, звука не последовало.

– Что ты тут творишь, гнусный крысеныш?

Я открыл глаза и увидел светловолосую девушку, схватившую Жандрета за руку.

– Ой! – крикнул он. – Отвяжись от меня! – Но девушка лишь усилила хватку. – Ох!

– Ты вернешь ему инструмент, Жандрет, а не то я скажу мадам Ганьон, что вы двое вскрыли кладовку и украли бисквиты.