Текст книги "Если бы мы были злодеями"

Сцена 4

Когда мы закончили репетицию – к счастью, без инцидентов, – я избегал появляться в гримерке. Я спрятался в вестибюле и находился там до тех пор, пока не решил, что народ уже ушел, а потом направился обратно в зал.

Свет на сцене уже выключили, хотя лампы еще гудели электричеством. Я ощупью, с онемевшими руками пробирался между сиденьями, ворча на подлокотники, которые буквально тянулись в темноте, чтобы ударить меня по коленям.

Наконец я прошел в мужскую гримерку, с облегчением обнаружив, что она пуста. Зеркала на стене демонстрировали мое собственное многократно размноженное отражение. На плечиках, придвинутых друг к другу почти вплотную, висели костюмы, приготовленные для каждого из дюжины актеров. Повсюду валялся театральный мусор: забытая одежда, расчески и гель для волос, сломанные карандаши для подводки глаз.

Я начал стягивать костюм Октавия. В кои-то веки я получил шанс раздеться, не сталкиваясь локтями с еще четырьмя парнями! В нормальной ситуации я бы наслаждался роскошью свободного пространства, но я не полностью оправился от катастрофы второго акта и лишь смутно радовался, что не приходится делить гримерку с Ричардом. Я аккуратно повесил рубашку, пиджак и брюки на вешалку, поставил обувь на стойку между обувью Джеймса и Александра. Моя собственная одежда валялась тут и там, вероятно, впопыхах кем-то подхваченная и разбросанная во время безумия, последовавшего за пятым актом, когда все бросились переодеваться, чтобы сбежать отсюда. Я нашел свои джинсы скомканными в углу. Рубашка висела на зеркале туалетного столика. Один носок спрятался под стулом, другой куда-то исчез.

Я сел и только успел надеть ботинки, как дверь со скрипом отворилась.

– Я гадала, будешь ли ты в гримерке, – сказала Мередит. – Мы не знали, куда ты запропастился.

На ней еще был этот проклятый халат. Я рискнул бросить на нее короткий взгляд и снова сосредоточился на завязывании шнурков.

– Мне нужно было немного отдышаться, – натянуто ответил я. – И я в полном порядке.

Я встал и направился к двери, но она преградила мне путь, прислонившись к косяку и подогнув одну ногу, как фламинго. Ее колено идеально вписалось в дверной проем. Я пристально посмотрел на нее, удивляясь, почему она пожаловала в мужскую гримерку. В выражении ее лица появилось что-то задумчивое и неуверенное, ее щеки пылали, как будто жар гнева еще не покинул ее.

– Мередит, тебе что-нибудь нужно? – спросил я.

– Отвлечься, быть может. – Она слегка улыбнулась, ожидая, что я все пойму.

Для любого другого было бы очевидно, что она имеет в виду, но до меня доходило медленно и через многогранное недоверие.

Я пожал плечами.

– Не думаю, что это хорошая идея.

Она склонила голову в почти нетерпеливом жесте.

– А почему бы и нет? – Она казалась искренне смущенной.

Мне пришлось напомнить себе, что она – прирожденная актриса.

– Потому что это такая игра, в которой людям делают больно, – ответил я. – Вот прямо сейчас Ричард меня не особо заботит, но я не хочу стать еще одним из многих пострадавших.

Она моргнула, и нетерпение исчезло, сменившись чем-то более мягким, не столь самоуверенным.

– Я не сделаю тебе больно, – проговорила она и сделала мне навстречу осторожный шаг.

Я оцепенело наблюдал за ней. Она двигалась плавно и неторопливо, словно не хотела меня напугать, а я отступал и не мог отвести от нее взгляда. Я видел шрам у нее прямо под ключицей – напоминание о руках Ричарда и о том, сколько вреда они могут причинить.

– По-моему, я знаю того, кто действительно способен сделать другому больно, – ответил я.

– Я не хочу думать о нем. – В ее голосе послышалось что-то болезненно-нежное, но я не сразу сообразил, что именно: стыд.

– Точно… ведь ты же хочешь отвлечься.

– Оливер, все совсем не так.

Я сглотнул ком в горле.

– Правда? Тогда – как? – спросил я, собравшись с духом.

Я не знал, чего я хотел этим добиться: заставить ее прекратить соблазнение или бросить ей вызов, обвинив в блефе, заставив показать себя во всей красе. Возможно, и то и другое сразу.

Похоже, сейчас никто бы не смог ее остановить.

Она смотрела на меня снизу вверх, но так, как никогда не смотрела раньше, и в ее остекленевших глазах горело что-то безрассудное.

– А вот так, – ответила она.

Я почувствовал ее руки на своей груди: ее теплые ладони ласкали мою кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Сердце затрепетало от ее прикосновений, и я вдруг подумал, есть ли на ней что-нибудь еще – под этим халатом? Часть меня хотела сорвать его и все выяснить, а другая – ударить ее головой о стену, чтобы вбить в нее хоть каплю здравого смысла. Но тут она наклонилась ко мне, и соприкосновение с ее телом выбило из меня последние логические доводы.

Мои руки двигались сами, без моего разрешения, поднимаясь, чтобы найти изгиб ее бедер, прижимая холодный шелк халата к ее коже. Я почувствовал ее духи, сладкий, сочный и дразнящий аромат экзотического цветка. Ее пальцы мягко, но настойчиво легли на мой затылок, притянув мое лицо еще ближе. Пульс бешено стучал в ушах, а воображение предательски мчалось вперед. Я резко повернул голову, и кончик моего носа уткнулся в ее щеку. Если я поцелую ее, что же последует дальше? Я не верил, что смогу остановиться.

– Мередит, зачем ты?.. – Я не мог смотреть на нее так, чтобы не пялиться на губы.

– Потому что хочу, – ответила она.

Весь мой гнев, накопившийся в начале вечера, вскипел, как кислота: настолько рискованно и опасно то, что мы почти сделали.

– Ладно, – сказал я. – Почему? Потому что Джеймс не прикоснется к тебе, а Александру не нравятся девушки? Или ты пожелала разозлить Ричарда самым примитивным способом? – Я оттолкнул ее, чтобы мы больше не касались друг друга. – Ты ведь знаешь, каков он в ярости. Он размозжит головы нам обоим. Ты прекрасна, но ты этого не стоишь.

Последние слова сорвались с моих губ прежде, чем я успел их поймать, даже прежде, чем я осознал, насколько они ужасны. Она пристально посмотрела на меня какое-то мгновение, не двигаясь, а потом быстро повернулась и рывком распахнула дверь.

– А ты прав, – сказала она. – В этой игре людям действительно делают больно.

Когда дверь за ней захлопнулась, я невольно вспомнил наше первое занятие у Гвендолин двумя месяцами ранее. Мередит буквально сводила с ума своей красотой… но разве это затмевало в ней все остальное?

Я провел рукой по лицу, чувствуя тошноту.

– Проклятье, – тихо сказал я и сглотнул.

Я собрал вещи, закинул сумку на плечо и вышел в коридор. Я злился на себя и на Мередит. Когда я вернулся в Замок, то задержался у ее двери.

Какая-то стихотворная строчка блуждала у меня в голове.

«Мне чудилось, что кто-то закричал:

“Не спи, не спи!”»[39]39
  Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть]

Я знал, что лучше в это не верить.

Сцена 5

На следующее утро, сразу после семи, Джеймс вытащил меня из постели на пробежку. Сам я подняться с кровати не мог: казалось, что сила воли давно меня покинула.

Синяки на руках Джеймса выцвели до тусклого, гнилостно-зеленого оттенка, но он еще носил толстовку, рукава которой доходили до запястий. К тому времени было уже прохладно, и потому его прикид выглядел уместно.

Мы часто бегали по узким тропинкам, которые вились через лес на южной стороне озера. Воздух был прохладным и свежим, утро пасмурным, наше дыхание вырывалось длинными белыми струйками пара. Мы оба держали хороший темп, пока бежали петлей в две мили, переговариваясь короткими, неестественными репликами.

– Куда ты делся вчера после того, как опустили занавес? – спросил он. – Я не мог найти тебя.

– Не хотел сталкиваться с Ричардом и затаился в вестибюле.

Он искоса глянул на меня и спросил:

– Мередит устроила тебе засаду?

Я уставился на него, нахмурившись.

– Откуда тебе известно?

– Я подумал, что она могла бы.

– Почему?

Он пожал плечами (при этом его лопатки перекосились).

– Просто по тому, как она смотрит на тебя в последнее время, – ответил Джеймс.

Я запнулся о корень и отстал от друга, затем удвоил скорость, чтобы его нагнать.

– Как она на меня смотрела?

– Как будто она – акула, а ты – рассеянный морской котик, – Джеймс.

– Почему с некоторых пор все, описывая меня, используют это словечко? – Я.

– Кто еще называл тебя морским котиком? – Джеймс.

– Другое слово. Не бери в голову. – Я.

Я уставился себе под ноги, размышляя. Тупая боль в левом боку усиливалась при каждом вдохе. В лесу пахло землей, хвоей и приближающейся зимой.

– Ты расскажешь мне, что произошло? – спросил Джеймс.

– Что?..

– Я про Мередит.

Дразнящая улыбка чуть тронула его губы, но за ней скрывалось что-то еще… может быть, сомнение? Мрачное предчувствие? Я не мог ручаться.

– Ничего не случилось, – ответил я.

Он вскинул бровь.

– Ничего?

– Ну… не совсем. Я заявил ей, что мне не интересно становиться очередной боксерской грушей Ричарда, и она ушла.

– Это единственная причина? – спросил он, и по его тону я понял, что он не вполне верит мне.

– Не знаю.

Чувство вины заставило меня покраснеть еще сильнее, хотя я и так уже горел от бега. Я почти целую ночь напролет пролежал без сна, прокручивая в голове сцену в гримерке. Я мучился над своей последней фразой, которая у меня тогда вырвалась, придумывал тысячи иных вариантов и страстно желал, чтобы все пошло иначе. Я не мог притворяться, что не поддаюсь на ее чары. Я всегда восхищался Мередит – смелой, дерзкой, красивой, – но, как мне казалось, с безопасного расстояния.

А вчера, подойдя ближе, она сбила меня с толку, взволновала. Я действительно не верил, что она хочет меня, ведь я был для нее просто самой легкой мишенью. Но я не мог признаться в этом Джеймсу – мне было стыдно, и я боялся ошибиться.

Он посмотрел на меня, ожидая подробностей, и я добавил:

– Это похоже на то, что сказал недавно Александр. Она бросилась на меня, а я не мог решить, то ли я хочу убить ее, то ли поцеловать.

Около минуты мы бежали в задумчивом молчании, неловкость смягчалась щебетом глупых птиц, не улетевших зимовать на юг. Мы миновали тропу, ведущую к Замку, и начали подниматься по крутому склону холма к Деллехер-холлу. Когда мы были уже на полпути туда, я снова заговорил:

– Что думаешь?

– О Мередит? – спросил он.

– Ага.

– Ты в курсе того, как я отношусь к Мередит, – ответил он сухим тоном, и у меня сразу пропала охота задавать дальнейшие вопросы.

Но в действительности он мне не ответил. Было еще нечто недосказанное – то, что он держал за зубами. Я хотел знать, что он думает, но не представлял, как это выяснить, и потому остаток нашего маршрута мы преодолевали в молчании.

Наконец мы добрались до широкой лужайки, раскинувшейся за Деллехер-холлом, и сбавили темп. Мы оба согнулись и тяжело дышали, мои икры горели. Когда наши тела немного остыли, в легкие прокрался ноябрьский холод. Футболка прилипла к спине, капли пота стекали с волос по вискам. Лицо и шея Джеймса покрылись густым лихорадочным румянцем, но в остальном его кожа еще оставалась бледной от бессонницы, и он казался явно нездоровым.

– Воды? – предложил я. – Ты неважно выглядишь.

Он кивнул.

– Ага.

Мы побрели по мокрой утренней траве к трапезной. В субботу в восемь утра она практически пустовала. Несколько учителей и ранние пташки тихо читали, перед ними дымились кружки с кофе и стояли пустые тарелки из-под завтрака. У стены вытянули ноги танцоры-второкурсники, одетые в костюмы из ослепительного нейлонового спандекса. За соседним столом, вдыхая пар из миски, наполненной горячей водой, сидел студент вокального отделения. Наверное, парень пытался нейтрализовать убийственное воздействие похмелья и спасти связки.

У противоположной стены, где находились почтовые ящики, собралась небольшая группка студентов с разных курсов.

– Как думаешь, что там? – спросил я.

Джеймс поморщился.

– Я прекрасно представляю себе, что там.

Я последовал за ним, и студенты расступились, чтобы пропустить нас… возможно, по той причине, что мы заметно вспотели, а может, и нет.

В центре стены висела пробковая доска, предназначенная для разнообразных объявлений. Обычно ее покрывала бумажная «черепица» клубных листовок и рекламных предложений, связанных с репетиторством. Но в тот день на ней доминировал огромный «предвыборный плакат» Ричарда. В монохромном красном, он пристально смотрел на зрителей, глубокие темные тени и театральный грим сделали черты его лица безупречно красивыми. Под идеальным узлом галстука (но над мелким текстом, раскрывающим детали постановки) – белыми печатными буквами было набрано:

«Я ВСЕГДА БУДУ ЦЕЗАРЕМ»

Мы с Джеймсом стояли и смотрели на плакат достаточно долго, чтобы остальные, подошедшие сюда из любопытства, потеряли интерес и отошли в сторону.

– Что ж, – сказал Джеймс, – это непременно привлечет внимание.

Я еще глазел на плакат, раздраженный тем, что мой друг не казался особо раздраженным.

– К черту все, – сказал я. – Не хочу, чтобы следующие две недели он пялился на меня отовсюду, как Старший Брат, который всегда следит за тобой.

– «Да, Брут, стоит над этим тесным миром

Он как колосс, а, маленькие люди,

Мы бродим меж его громадных ног,

Ища себе могилы недостойной»[40]40
  Вильям Шекспир. «Юлий Цезарь» (Пер. А. Фета).


[Закрыть], – продекламировал Джеймс.

– И это тоже к черту.

– Ты начинаешь походить на Александра.

– Прошу прощения, но, по-моему, после вчерашнего шансы на то, что Ричард оторвет мне голову, подскочили до ста процентов.

– Помни об этом всякий раз, как Мередит будет бросаться на тебя.

– Насчет Мередит ты преувеличиваешь, – выпалил я и тотчас пожалел о сказанном.

Джеймс с подозрением посмотрел на меня.

– Только не говори, что ты повелся на ее уловки.

А там были какие-то уловки? Я не знал, поэтому промолчал.

– Будь осторожен, Оливер, – добавил он с понимающей улыбкой, как будто умел читать мысли. – Ты слишком доверчив. – Затем улыбка померкла и превратилась в гримасу. – На втором курсе она пыталась провернуть со мной то же самое.

– Пыталась – что?

– Решила, что хочет меня, и предположила, что желание обоюдно… ведь разве на свете найдутся те, кто ее отвергнет? Когда я отказал ей, она стала вести себя так, словно ничего не произошло, а потом погналась за Ричардом.

Я моргнул.

– Ты серьезно?

Он покосился на меня и ничего не ответил.

– Боже мой! – Я отвернулся и осмотрел трапезную.

На мгновение мне стало любопытно, какие секреты хранят окружающие. Как мало мы интересуемся внутренним миром других людей.

– Есть ли еще что-то, о чем я должен знать, раз уж мы об этом заговорили?

Джеймс пожал плечами.

– Вряд ли.

Если он что-то и скрывал, то выражение его лица, спокойное и невозмутимое, ничего не выдавало. Я вспомнил, как он накручивал на палец прядь волос Рен. Может, Александр прав и мы с Джеймсом оба одинаково слепы.

– Хорошо, – произнес я. – Тогда держи меня в курсе, ладно?

– Оливер, ты скоро все услышишь. От меня. Я ведь тебе и раньше все рассказывал, если считал это важным.

Я переступил с ноги на ногу. У меня было чувство, что Ричард наблюдает за мной: плакат маячил на периферии зрения ярко-красным пятном.

– Думаю, хорошая новость заключается в том, что после вчерашнего ему придется прекратить попытки сломать тебе руки в третьем акте.

– Неужели?

– А ты так не считаешь?

Он печально и рассеянно покачал головой.

– Он слишком умен для этого.

– И что теперь он будет делать? – спросил я, разозленный собственным невежеством.

– Он отстанет, но лишь на несколько дней. Он дождется премьеры. Гвендолин не будет бежать на сцену, чтобы остановить наши репетиции.

Взгляд Джеймса метнулся к плакату. Мой друг, как будто позабыл, что я нахожусь рядом с ним и опять тихо продекламировал:

– «Нет, ты скажи, во имя всех богов,

Чем наконец питается наш Цезарь,

Что вырос так?»[41]41
  Вильям Шекспир. «Юлий Цезарь» (Пер. А. Фета) (Здесь и далее цитаты из этой пьесы).


[Закрыть]

Какое-то время я молчал, затем ответил одной из своих реплик, которая внезапно всплыла в голове:

– «Вот моя рука:

Ищи друзей, чтоб злу всему помочь,

И я не ближе всякого шагну

Ногой вот этой».

Серые глаза Джеймса сверкнули золотом, когда он взглянул на меня.

– «Значит, по рукам». – В его улыбке появилось что-то незнакомое, какая-то неистовая буйная веселость, от которой мне стало и радостно, и тревожно одновременно. Я ухмыльнулся ему в ответ и пошел следом за ним к стойке, чтобы взять стакан воды. Во рту у меня пересохло.

Сцена 6

Лицо Ричарда преследовало меня всю оставшуюся неделю, но оно было далеко не единственным. Появились плакаты и с изображением Джеймса: он был в королевском синем, а лозунг внизу гласил «ДУША РИМА».

Выглядел Джеймс не столь пугающе, но так же впечатляюще, как и Ричард. В нем было что-то бесспорно благородное. Радовали и другие рекламные фотографии: снимки Александра и девочек. Колин, наш Лепид, и я тоже участвовали в фотосессии. Все эти плакаты вывесили в вестибюле Фабрики и напечатали в студенческой газете Деллехера. Кампус загудел в предвкушении предстоящей постановки.

В день премьеры в зале не было ни одного свободного места. О выпускниках Деллехера ходили легенды, и перспектива увидеть настоящее дарование – будь то актер, художник или музыкант, прежде, чем слава унесет его прочь, – привлекала не только наших студентов и преподавателей.

Левая часть зала была битком набита местными и иногородними завсегдатаями: шекспироведами, студентами из других штатов и обладателями сезонных билетов (мы знали, что весной лучшие места будут зарезервированы для группы агентов, приглашенных из Нью-Йорка посмотреть наши выступления). Даже балкон был переполнен.

Я смотрел в зал. Свет софитов выхватил из полумрака стайку возбужденных второкурсников, у которых наверняка головы кружились при мысли о том, что они впервые появятся на подмостках в профессиональном амплуа. Остальные, более опытные и менее взволнованные, ждали своего часа за кулисами.

Первые два акта пьеса шла по нарастающей, и каждая сцена была все более и более напряженной. В момент кульминации трагедии аудитория, казалось, затаила дыхание.

Сцена убийства была быстрой, жестокой и безобразной, и как только Брут приказал заговорщикам разойтись, я кинулся за кулисы. У меня жутко звенело в ушах.

– Твою мать! – Я бросился к тяжелым черным полотнищам слева от подмостков.

Кто-то схватил меня за плечи и помог уйти, чтобы зрители, сидевшие в первых трех рядах, не увидели меня. Мимо нас прошаркали второстепенные заговорщики, перешептываясь на обратном пути в гримерку.

До меня доносилась страстная речь Антония в защиту Цезаря, во время которой в зале воцарилась звенящая тишина.

Колин:

– «Прости ты мне, о горсть земли кровавой,

Что я с твоими мясниками ласков!

Развалина достойнейшего мужа,

Какой живал когда-либо в веках.

О горе тем, кто пролил эту кровь!»[42]42
  Вильям Шекспир. «Юлий Цезарь» (Пер. А. Фета).


[Закрыть]

Я на ощупь пробирался к стене, прижимая руку к ушной раковине. Кто-то опять развернул меня так, чтобы я не влетел лицом в стропы.

– Ты в порядке? – прошептал Александр. – Что случилось?

– Он заехал мне прямо по уху!

– Когда? – голос Джеймса.

– Когда я заколол его ножом, он повернулся и успел ударить меня локтем!

Я стиснул зубы и зажмурился. Боль пронзала череп, как железнодорожный костыль. Я взгромоздился на лебедку полетного устройства и наклонился, согнувшись вдвое.

Теплая ладонь легла мне на затылок – я не знал, чья именно.

– Это не постановочный удар, – сказал Александр.

– Конечно, мать его, нет, – прошипел Джеймс. – Дыши, Оливер.

Я попытался расцепить челюсти и вдохнуть. Поднял взгляд на Джеймса, и его ладонь скользнула на мое плечо.

– Он пытался снова раздробить тебе запястья? – спросил я.

Джеймс взглянул на полосу света, косо падавшего между кулисами на сцену. Колин еще разговаривал со слугой.

– Да.

– Он что, нарочно творит это дерьмо? – хрипло спросил Александр. – Он едва не оторвал мне голову, когда я ударил его ножом, но я подумал, что парень просто снова увлекся.

– Ты видел руки Джеймса? – поинтересовался я.

Джеймс шикнул на меня, но расстегнул пуговицу левой манжеты и закатал рукав. Даже в полумраке мы смогли разглядеть уродливые синяки на его коже. Александр смотрел на них несколько секунд, после чего на одном дыхании выпалил целую очередь непристойностей.

Джеймс опустил манжету и согласился:

– Именно так.

– Джеймс, – сказал я, – мы должны что-то предпринять.

Он повернулся, и свет софита окрасил одну половину его лица в желтый. Приближалось время антракта.

– Ладно, – произнес он. – Но без Фредерика и Гвендолин.

– Что будем делать? – спросил я.

Александр жестко посмотрел на нас обоих.

– Знаете что? Если он хочет драки, мы ее устроим.

Джеймс нахмурился, но ничего не ответил. Я дотронулся до мочки уха. Пронзительный звон стихал, однако до сих пор докучал мне, как назойливая муха.

– Александр, это самоубийство, – ответил я.

– С чего бы?

– Он крупнее, чем мы все, вместе взятые.

– Нет, идиот!.. Он – крупнее каждого из нас. – Александр пристально посмотрел на меня.

Свет софитов внезапно погас, и публика разразилась аплодисментами. И вдруг мимо нас пронеслись люди. В темноте невозможно было разобрать, кто есть кто, но мы знали, что один из них – Ричард. Александр толкнул нас с Джеймсом к переплетению строп. Тяжелые канаты стонали и качались за нашими спинами, будто корабельные снасти.

Александр сунул голову прямо между нами, и я почувствовал его дыхание, пропитанное запахом сигарет и самокруток. Его рука стиснула мое плечо мертвой хваткой. В ушах гремели аплодисменты.

– Слушайте, – прошептал он, – Ричард не сможет отбиться от нас троих разом. И завтра, если он попытается что-то сделать, мы дадим ему праведный пинок под зад.

– «Протягиваю руку. Дело стоит

Того, чтоб им заняться», – сказал Джеймс после секундной заминки.

Я тоже чуть-чуть помедлил.

– «От души скажу и я: аминь».

Александр с силой сжал мою руку.

– «И я. Посмотрим,

Кто может помешать теперь, когда

Решен вопрос согласно всеми нами!»[43]43
  Вильям Шекспир. «Король Генрих VI» (Пер. А. Соколовского).


[Закрыть] – Он немного помолчал и добавил: – А потом пусть тупой ублюдок делает что хочет.

Александр отпустил нас, когда в зале зажегся свет и зрители по другую сторону занавеса встали со своих мест и направились в вестибюль.

Я посмотрел на сцену – несколько первокурсников в черном уже вовсю работали: ребята наводили порядок на «месте преступления».

Мы трое обменялись мрачными взглядами и больше не произнесли ни слова. Я поплелся следом за Джеймсом, чувствуя покалывание в конечностях и ощущая то же самое, что и неделю назад, – беспокойство и нетерпение одновременно.