Текст книги "Возмутитель спокойствия"

Глава 8

О последующих трех неделях нашей жизни мне не хочется ни вспоминать, ни рассказывать.

Во-первых, жара усиливалась день ото дня, и пресс для сена ломался каждый день.

Во-вторых, босс влюбился в Мэриан Рэй, но пресс для сена ломался каждый день.

В-третьих, всего за каких-нибудь сорок восемь часов все мы успели перессориться между собой и лютой ненавистью возненавидеть друг друга, а пресс для сена ломался каждый день.

В-четвертых, и это важнее всего – пресс для сена ломался каждый день.

Но обо всем по порядку. Разумеется, ни для кого не новость, что летом в самом сердце невадской пустыни держится невыносимая жара. Но только все эти превратности природы можно считать утренней прохладой и свежим ветерком по сравнению с тем пеклом, которое было уготовано нам на прессовочных работах. Из сена испарилась последняя влага. Травинки и стебельки можно было запросто ломать пополам, словно это была солома, оставшаяся в поле после уборки урожая. Палящее солнце вытянуло последние соки и из людей. Все мы были словно сухой порох, заронить искру в который запросто могло любое оброненное впопыхах слово. До стрельбы, слава Богу, не доходило, но лично мне пришлось подраться дважды. В первый раз все обошлось, но потом моим противником оказался Пит Брэмбл, и мы измолотили друг друга до полусмерти. В результате я остался с подбитым глазом, огромный синяк вокруг которого очень напоминал кожаную заплатку, а бедняга Пит в течение довольно долгого времени разговаривал сквозь зубы и мог жевать лишь на одной стороне своей свернутой набок челюсти.

Однако самой большой неприятностью – после пресса для сена, разумеется, – было то, что босс влюбился без памяти. А вернее, втюрился по самые уши, словно бросился головой в омут с большой высоты, причем удар о воду оказался таким сильным, что услышать этот всплеск мог любой желающий.

Видите ли, дело в том, что старый судья Рэй, оказывается, тоже подумывал о покупке собственного пресса для сена, но руководствуясь при этом совершенно иными соображениями. Принадлежавшие Рэю пастбища были так обильны, что коровы попросту не могли съесть всю траву, что там росла, вот он и задумал огородить несколько участков и наладить на них заготовку сена. Рынок сбыта был огромный, затея сулила немалые барыши, поэтому сам судья несколько раз наведывался на делянку к Ньюболду, а Мэриан сопровождала отца в этих поездках.

Бедняга Ньюболд даже не осмеливался взглянуть в ее сторону, но догадаться о ходе его мыслей можно было без особого труда. Он словно витал в облаках.

Например, однажды я подслушал такой их разговор.

– Выкрасить машинку не мешало бы, – заявил судья. – Наложить толстый слой стойкой краски, и тогда деревянные опоры не стали бы так рассыхаться на солнце. Для такого случая у меня дома есть замечательная серая краска…

– Темно-серый цвет, – задумчиво произнес Ньюболд, – в сумерках кажется голубым…

– Какая, черт возьми, разница, как это будет смотреться в сумерках? – удивился Рэй. – Если каждый тюк тянет на… так сколько, вы говорите, это весит?

– На мой взгляд, сто тридцать пять, – мечтательно проговорил Ньюболд.

– Что? – воскликнул Рэй. – Кажется, вы только что утверждали, что каждый из них тянет почти на две сотни?

– А-а, вы имеете в виду тюки, – разочарованно вздохнул Ньюболд.

– А вы о чем подумали? – возмутился мистер Рэй.

Да уж, воспоминания о прекрасном девичьем личике окончательно выбивали нашего босса из колеи. Возможно, его так влекло к ней от осознания невозможности происходящего, потому что, узнав о его жестоком обращении с юным Чипом, девушка презрительно поджимала губки всякий раз, когда Ньюболд попадался ей на глаза.

Не сказать, чтобы Чип требовал к себе жалости, вовсе нет. Она была до смерти напугана его язвительным красноречием и после того самого первого дня, когда он так откровенно нахамил ей, их общение ограничивалось лишь вежливым обменом улыбками.

Но и погода, и потасовки работников между собой, и даже тоскливый взгляд влюбленного Ньюболда – все это казалось сущими пустяками по сравнению с дурацким прессом. Ибо точно предугадать, как он поведет себя в следующий момент, было невозможно.

Иногда это случалось в самый разгар жаркого дня, когда отогнать от себя мысли о самоубийстве можно было лишь единственным способом, а именно – продолжать усердно работать, обливаясь потом и задыхаясь от раскаленного зноя. Однако чаще всего простаивать приходилось по утрам, когда из лугов веяло росистой прохладой, или же вечером, когда солнце переставало палить. Да, именно тогда, когда работа была почти в удовольствие, откуда-то из чрева пресса вдруг раздавался противный скрежет, скрип или треск, давая понять, что там что-то заело или оборвалось.

Дважды нам пришлось угробить по полдня, снимая целиком стенку с ящика и приводя в порядок внутренности агрегата. Но затем вышел из строя механизм ворота, на починку которого ушел еще один день. Вместо запланированных сорока тонн, мы за сутки выдавали в среднем не более пятнадцати. Вспомнить стыдно!

Но без мальчишки, пожалуй, и этого мизера не наработали бы. Он как будто мог читать мысли строптивого агрегата и с ходу безошибочно определял, что именно в нем вышло из строя, экономя нам тем самым уйму времени и попутно наглядно объясняя, как и что следует делать.

За все время работы я, как и все остальные, имел шанс попробовать себя на каждой из операций, начиная от управления механическими граблями и заканчивая обвязкой тюков и хождением по кругу за впряженными в ворот лошадьми. Из всего этого обвязка тюков оказалась самой трудной, но и наиболее интересной операцией.

Все, что от меня требовалось, так это после того, как погонщик прокричит «Вынимай!» – открыть дверцу посредством железного стержня, опустить решетку, поймать концы пяти жестких проволок, пропущенных резчиком через агрегат, и, стянув их, закрепить концы «восьмеркой». И если я был достаточно расторопен, то последняя проволока снималась непосредственно с острия пробойника – после чего я орал что есть мочи «Готово!». В то время погонщик снова приводил в движение лошадей, трамбовка снова ползла вверх, а как только она поднималась над столом, в пресс начинала загружаться порция сена для нового тюка.

Моя задача состояла в том, чтобы вынуть тюк и захлопнуть дверцу прежде, чем это сено зашуршит вниз по желобу, для чего надлежало правой рукой схватить крюк, свисающий с поперечины над моей головой, подцепить им тюк и быстро подтянуть к себе, в то время как левой рукой ухватиться за дверцу, захлопнуть ее, после чего освободить крюк из тюка и с его же помощью задвинуть запор.

Затем оставалось лишь откатить тюк на весы, взвесить его, записать вес на деревянной бирке и в книге учета, после чего дотащить эту ношу до штабеля и, оторвав от земли фута на три, уложить на место. Но как раз в тот самый момент, когда я, надрываясь из последних сил, водружал тюк на отведенное ему место, погонщик снова кричал «Вынимай!» – и я, не чуя под собою ног, бросался к дверце конуры, чтобы повторить все с самого начала.

Короче, веселенькое занятие. Важно было лишь приноровиться к завязыванию бесконечных проволочных концов, а также к откатке и перетаскиванию тюков. Юный Чип владел всеми тонкостями этого искусства. Порой казалось, что тюки у него выскакивают из пресса и перемещаются по земле сами собой, и никому из нас не удавалось подавать проволоки так быстро, чтобы ему не приходилось простаивать без дела, дожидаясь, когда последняя из них выйдет из агрегата.

Конечно, долго выдерживать такую нагрузку ему еще было не по силам, но уж зато когда Чип трудился на этом участке, то все у него спорилось, и он показывал нам, как следует действовать, чтобы не тратить силы впустую. Иногда начинало казаться, что идея создания первого в мире пресса принадлежала именно ему, настолько глубоки были его познания в этой области!

Но даже Чип был не в состоянии оградить машину от поломок, следовавших одна за другой. Ньюболд, разрываясь между девушкой и прессом, становился все мрачнее и мрачнее день ото дня, все чаще взгляд его бывал устремлен в землю, и даже Чип больше не осмеливался отпускать язвительные замечания в его адрес.

Вечером Ньюболд обычно уныло брел на вершину ближайшего холма и подолгу простаивал там – высокий и сухопарый, похожий на огородное пугало, – обводя взором окружающие просторы и стараясь укротить ноющее, обливающееся кровью сердце. Он прекрасно понимал, что с такой производительностью ему никогда не удастся увязать в тюки все скошенное сено. Подумать только, все это богатство останется лежать на земле, высыхая, превращаясь в труху, чтобы затем сгнить под зимними дождями! Мысль об этом была невыносимой. И думаю, дело было даже не в его прижимистости; просто босс был ярым противником расточительности в любом ее проявлении.

Тем временем обстановка в лагере становилась все более и более взрывоопасной, и уже очень скоро никто из нас не сомневался, что ждать осталось не долго: вот-вот полетят искры, которые, возможно, спалят дотла чью-нибудь жизнь!

Проблема была в том, что мы были погонщиками, а не механиками. И даже если бы дело шло гладко, то все равно избежать беды не удалось бы – нам было проще застрелиться, чем час за часом выполнять одну и ту же монотонную работу!

Примерно тогда же к нам в лагерь нагрянул с визитом шериф Мерфи, и именно его появление здесь стало началом конца. Это произошло, когда на землю уже спустились сумерки. Мы начали располагаться на ночлег, устраивая себе лежанки, расстилая одеяла, не забыв подложить побольше сена под голову. И вот уже каждый из нас лежал на животе, подперев подбородок руками. Кто-то курил самокрутку, кто-то раскуривал трубку, но только так или иначе, каждые несколько секунд в темноте вспыхивал крохотный огонек, ненадолго выхватывающий из темноты лицо то одного, то другого из ребят.

Как мне помнится, говорил тогда верзила Кэш Логан, и рассказ его был о том, как однажды он подрался с одним канадским лесорубом, который оказался сильным, как медведь. Когда этот канадец, будучи загнанным в угол, выхватил нож, он, Кэш Логан, применил один хитрый прием, которому научился еще в детстве и который заключался в том, чтобы перекувырнуться колесом и со всего маху ударить противника в лицо подошвами обеих ног.

Затем Логан продемонстрировал, как это делается. Доброволец, использованный им в качестве условного противника, со стоном свалился на землю, видимо решив, что ему прострелили голову. Очнувшись, он ощупал распухшее лицо и начал голосить, что его всего изрешетили пулями.

– Что ж, Кэш, довольно неплохо, – проговорил Пит Брэмбл, осторожно потирая поврежденную челюсть. – Прямо как в книжке. Так где ты об этом вычитал?

– Вычитал? Я вычитал? – воскликнул Кэш.

– Именно, – подтвердил Брэмбл.

Казалось, драки избежать не удастся, поскольку каждый из этих парней был уверен в своей правоте и уступать другому не собирался, но тут послышалось звяканье шпор и дробный перестук лошадиных копыт, а в следующий момент из темноты нас громко окликнул голос шерифа.

Его появление стало для нас полной неожиданностью. Между тем среди парней, работавших на босса, были и такие, кто решил взяться за ум, предпочитая нудную работу бесконечным скитаниям и необходимости скрываться от полиции.

Глава 9

Было довольно забавно, но в то же время и тревожно наблюдать за тем, как парни вдруг как-то беспокойно заворочались и в напряженном молчании начали потихоньку покидать лежанки, пятиться назад, подобно тому, как это делают собаки, учуяв в своей своре волка. Я имею в виду ученых собак, которым однажды уже приходилось иметь дело с волками. Во всяком случае, эти бывалые парни, за каждым из которых, как мне кажется, в прошлом числился тот или иной грешок, теперь бочком-бочком отходили от шерифа.

Босс тоже встал со своего места и смело шагнул навстречу представителю закона. В этом заключалось одно из немногочисленных его достоинств. Что бы ни случилось, Ньюболд неизменно становился на защиту своих людей. И они знали это. То была главная причина, заставляющая их испытывать по отношению к нему некое подобие уважения.

Итак, в то время, как наш босс предстал перед шерифом, тот, кряхтя, слез с коня. Конь зафыркал, словно его загнали насмерть. Я помню, как в нос мне ударил терпкий запах конского пота, а мгновение спустя услышал, как упали на землю тяжелые капли, сорвавшиеся с лошадиного брюха.

Шериф поприветствовал Ньюболда, после чего свернул цигарку, закурил, и мне удалось хорошо разглядеть его лицо.

Его звали Таг Мерфи. В те времена он был довольно известной личностью в наших краях. За глаза его еще именовали «буксиром», и это было довольно меткое прозвище, принимая во внимание его могучее телосложение, деятельную натуру и недюжинную силу, обращенную на благо общества. Думаю, за год он проезжал десять тысяч миль или даже больше. Его стараниями многие бандиты были вынуждены навсегда покинуть этот суровый край, и одно лишь упоминание его имени вселяло ужас в сердца разного рода проходимцев и мошенников, так что все честные и законопослушные граждане могли спать спокойно, зная, что их покой охраняет сторожевой пес Таг Мерфи. Теперь он уже давно никуда не выезжает. Отъездился. Как-то раз он, по своему обыкновению, бросился очертя голову навстречу очередным неприятностям и получил в ответ пулю 45-го калибра, которая прошила Тага насквозь, унося с собой его силы, оставив на грешной земле лишь две сотни фунтов бесполезного веса. Теперь о шерифе Мерфи уже никто и не вспоминает, но в те времена, о которых я веду мой рассказ, его имя гремело на всю округу.

У него были кривые ноги, широкие плечи и взгляд человека, вынужденного постоянно крепко стискивать зубы и держать себя в руках. Складывалось такое впечатление, что гнев для него был привычным состоянием и мог каждую минуту выплеснуться наружу.

Вот таким запомнился мне шериф. Когда он прикуривал, щурясь от едкого дыма, пламя на мгновение выхватило из темноты его лицо, и стало видно, что оно раскраснелось и блестит от пота.

Мерфи заговорил первым.

– Послушай, Ньюболд, – заявил он в присущей ему грубовато-простодушной манере, – почему ты не кормишь своих людей?

– Я кормлю моих людей, – возразил Ньюболд.

– Значит, плохо кормишь, коли они живут у тебя впроголодь, – стоял на своем шериф.

– С чего ты взял? – возмутился наш босс.

– Последнее время они повадились наведываться в курятник Ситона и перетаскали оттуда самых лучших кур-несушек, до каких только смогли добраться, – объяснил шериф, – и это ужасно действует старику Ситону на нервы. Жаловаться к тебе он не поехал, однако все-таки не поленился явиться в город и рассказать мне о случившемся. И вот что я тебе скажу, Ньюболд. Я охотно допускаю, что лично ты ничего такого не делал, но ты создаешь проблемы окружающим. С этим я мириться не намерен!

Босс ничего не ответил, и мне даже показалось, что он собирался молча проглотить эти обидные замечания.

Шериф же, обозначив позицию, продолжал последовательно развивать свою мысль:

– Учти, Ньюболд, они всецело поддерживают идею линчевания конокрадов. Хотя мне кажется, что человек, крадущий лошадь, выглядит настоящим героем по сравнению с жалким, паршивым вонючкой, который разоряет чужие курятники…

Босс не дал ему договорить.

– По-твоему выходит, я жалкий, паршивый вонючка? Так надо тебя понимать? – заключил он.

– Как хочешь, так и понимай, – бросил шериф.

– Тогда снимай сюртук и бляху, – предложил наш хозяин, – и я погляжу, каким ты станешь понятливым!

– Хочешь подраться, да? – усмехнулся Мерфи. – Считаешь, будто я разъезжаю по всей округе от нечего делать, исключительно ради того, чтобы лишний раз помахать кулаками? Так знай же: если мне придется приехать сюда по твою душу, Ньюболд, я приму твой вызов, но связываться с тобой за просто так не собираюсь.

Этот его монолог удивил меня до глубины души. Мне всегда казалось, что шериф только тем и жил, что изо дня в день рыскал в поисках приключений на свою голову. И вот тебе раз – ему такое счастье привалило, ну прямо-таки непаханое поле неприятностей, а он, видите ли, связываться не желает!

Услышав, о чем идет речь, остальные ребята тут же воспряли духом и несколько осмелели.

– Послушайте, шериф, здесь нет воров. Зря вы на нас подумали, – подал голос Пит Брэмбл.

– Но ведь не лисы же с койотами вот уже двенадцать ночей подряд таскают цыплят из курятника Ситона! Каждую ночь по курице. Лиса или койот действовали бы совсем по-другому. Люди Ситона тоже вне подозрений. Он целую неделю не спускал с них глаз, и все до одного оставались на месте; но кражи продолжались и тогда, когда работники были под присмотром. Так откуда еще мог взяться вор?

– А что, если он пришел из-за холмов? – предположил Пит Брэмбл. – Возможно, это какой-нибудь мексиканец, который прячется среди холмов и не желает зря расстреливать патроны на охоте.

– Нет, – отрезал шериф. – Никакой это не мексиканец.

– Тогда, может быть, хоть расскажешь нам, как выглядит этот проходимец? – с усмешкой поинтересовался Ньюболд.

– А что, и расскажу, – согласился шериф. – Он невысокий и довольно тщедушный, что позволяет ему запросто пролезать в окно, в котором мужик нормального роста и комплекции обязательно застрял бы. И еще он ловок настолько, чтобы поймать цыпленка и увернуться от заряда, выпущенного из дробовика, курок которого спустил своей собственной рукой. Той горстью дроби его должно было бы разнести в клочья, но мошенник все же успел увернуться, и, похоже, его даже не задело, потому что следов крови на земле так и не нашли. Это невысокий, проворный и очень хитрый малый. Не исключено также, что он и лицом смахивает на лису, потому что в этом и заключается его сущность – настоящий двуногий лис. Старый Ситон самолично трижды выстрелил в него из ружья, но ни разу не попал. Старик расставил с дюжину различных ловушек, но куры продолжают пропадать. Это коварный, дерзкий малый. А ты, Ньюболд, насколько мне известно, держишь здесь при себе целый отряд дерзких и отчаянных.

Сообщение о настырном воришке, еженощно таскающем кур из соседского курятника, меня крайне заинтересовало; тем более что кормежка у нас была такой отвратительной, что можно было спиться с горя или же отправиться воровать кур!

– Значит, ты считаешь, что я морю моих парней голодом? – раздосадованно заговорил Ньюболд, начиная закипать. – А когда они протягивают миску за добавкой, я заставляю их хлебать пустой кипяток? Вот оно, стало быть, как. И теперь, выходит, они свели дружбу с каким-то талантливым куриным воришкой и стали каждую ночь отправлять его на дело, так прикажешь тебя понимать? Ну так вот что я тебе скажу, шериф. Ты идешь по ложному следу.

– Но я все равно должен сам во всем убедиться, – упорствовал Мерфи.

– Так иди и убеждайся, будь ты проклят! – взорвался босс. – Но только если бы мои ребята и в самом деле начали воровать кур, то они уж точно не стали бы довольствоваться одним дохлым цыпленком за вечер. К твоему сведению, шериф, у меня здесь работают настоящие, крутые парни. Такие, как они, сожрут по целому цыпленку каждый – и глазом не моргнут, для них это не еда, а так, легкая закуска. И если бы они добрались до курятника Ситона, то уж утащили бы не меньше чем по полдюжине кур на брата; а разделавшись с цыплятами, сожрали бы и самого Ситона со всеми потрохами. Так и передай папаше Ситону, а заодно и Неду, и Гарри. И вообще, я прямо сейчас велю оседлать коня и сам отправлюсь проведать эту семейку! Значит, мы у него кур таскаем, да? Так это надо понимать? Чуть что, так сразу – ворье! – Он был вне себя от гнева.

– Остынь маленько, ладно? – предложил шериф. – Дело в том, что это мое предположение. Это дело рук кого-то из твоих людей!

– Но для этого, – не унимался Ньюболд, – ему пришлось бы отправиться туда, а потом вернуться обратно, а это же почти целых пять миль в один конец! К твоему сведению, за день мои парни так упахиваются у этого дурацкого пресса для сена, что к вечеру еле на ногах стоят. У них не остается сил даже на то, чтобы с поваром ругаться. Что же до меня, то лично я предпочел бы отсидеть шестнадцать лет в тюрьме, чем две недели возиться с этим чертовым прессом!

Произнося эту гневную тираду, он презрительно фыркал, словно лошадь, а со стороны собравшихся в кружок поодаль работников раздался приглушенный сочувственный ропот.

– Итак, давай перейдем к делу, – заявил шериф.

– Именно этого я и дожидаюсь, – откликнулся Ньюболд.

– Сколько работников находится сейчас здесь с тобой?

– Семеро.

– Это не считая тебя?

– Не считая.

– Повар входит в это число?

– Разумеется.

– Тогда выстрой всех семерых в шеренгу, а я взгляну на них, – попросил шериф.

– Тебе надо, ты и выстраивай, – зло огрызнулся босс. – Повар на кухне, возится у плиты. Чтоб он там сгорел, бездарь проклятый! А все остальные здесь.

– Здесь только пятеро, – заметил Мерфи.

Я тоже насчитал лишь пятерых, включая себя самого.

– Не хватает мальчишки, – пояснил Ньюболд. – Он улегся спать и, наверное, уже десятый сон видит.

– Что еще за мальчишка? – заинтересовался шериф. – Где он спит?

– А вон там. Отсюда видна его шляпа. Он ее даже на ночь не снимает, так и спит в шляпе. Крутой паренек, тебе не по зубам!

– Я должен взглянуть на него, – упорствовал Мерфи. – Эй, парень!

– Лучше оставь его в покое, – предложил босс. – Он устал. Целый день вкалывает за двоих.

– И надо думать, получает лишь половину обычного жалованья, – предположил шериф. – Эй, парень, вставай! Дай-ка глянуть на тебя.

Но Чип не пошевелился. Тогда шериф сам направился к нему, и я усмехнулся про себя, представляя, какую язвительную тираду мальчишка обрушит на представителя закона, когда тот, наконец-таки, доберется до него.

Шериф наклонился. Затем снова выпрямился во весь рост, держа за шкирку трепыхающегося Чипа. Точнее говоря, не Чипа, а лишь его шляпу, нахлобученную на скатанное одеяло, из которого сыпалось сено, набитое в него для создания эффекта спящего человека.

Шериф выпустил из рук рассыпающегося истукана, а сам обернулся к Ньюболду.

– Так, значит, твои парни не воруют кур, да? – издевательски уточнил он. – Значит, этим занимаются твои мальчишки!