Текст книги "Агата и тьма"

– Разумеется.

Он прошептал:

– Возможно, мы имеем дело с современным Джеком-Потрошителем.

Агата ахнула:

– Ох… это же чудесно!

Взгляд Бернарда стал напряженным: он явно ужаснулся.

У нее оборвалось сердце:

– Прошу вас, прошу – не думайте обо мне плохо. Просто именно о таком деле я и мечтаю. О чем-то крупном… серийный убийца… Это именно то, что доктор прописал!

Он широко открыл глаза:

– Дорогая моя… это ведь не ваш… мир фантазий. Итак, слушайте: я расскажу вам про место преступления, которое посетил этим утром.

Он так и сделал. И даже заглядывал в свой блокнот, сверяясь, не пропустил ли каких деталей.

Пристыженная Агата сказала:

– Я вела себя отвратительно… эгоистично. Бедняжка! Ее смерть – это трагедия, а не… материал для глупого писателя. Я прошу меня простить.

– Значит, вы отказываетесь от этой идеи?

– Отнюдь нет. Это же просто идеально. И я бы сказала, что ваше предположение верно, Бернард. Этот зверь нанесет новый удар.

Он покачал головой:

– У нас нет даже уверенности в том, что эти убийства – дело одних и тех же рук.

– Если это один и тот же человек, вы должны его найти… и остановить. Потому что он не закончил, знаете ли.

Официант подошел долить им кофе.

– Хотел бы я сказать, что не согласен с вами, – промолвил сэр Бернард. – Так чего вы от меня ждете? Позвать вас, если наш Потрошитель снова нанесет удар? Взять вас с собой на место преступления?

Она отпила кофе: он был горький, но сливок не было.

– Да, – подтвердила Агата.

Через десять минут она уже вела Джеймса по улице, а сэр Бернард послушно шел рядом.

– Вы уверены, что хотите это сделать? – еще раз уточнил доктор.

– Совершенно уверена.

– А разве вы не заняты этой вашей пьесой – «Десять маленьких… кого-то там»?

– Остались завершающие штрихи, дорогуша, – ответила она, специально прибегнув к этому актерскому обращению. – Но вы правы: я занята. По правде говоря, этим вечером я не работаю в больнице – я буду в театре «Сент-Джеймс». Вы можете туда за мной заехать, если что-то случится.

Они шли довольно быстро: пес задавал хорошую скорость, несмотря на запруженный людьми тротуар, тянувшийся вдоль практически пустой проезжей части.

Сэр Бернард спросил:

– Кажется, скоро премьера?

– Да. В пятницу. Я уже несколько раз предлагала вам билеты. Я была бы рада вашему обществу: открытые показы для меня всегда такое мучение!

– Возможно, нам лучше повременить с совместной поездкой на место преступления до пятницы…

Она невинно улыбнулась:

– Думаете, Потрошитель повременит?

Он нахмурился:

– Агата, я до смерти боюсь…

– Это черный юмор?

– Как часто у вас бывают открытые показы, дорогая?

– Бернард, – отозвалась она с легкой досадой, – каждый раз, когда вы проводите вскрытие, это – открытый показ.

И после такого сэру Бернарду Спилсбери было просто нечего сказать.

3. Десять актрисят

Театр «Сент-Джеймс» на Кинг-стрит был по-прежнему величествен, хотя соседний «Ассамблея Уиллиса» находился в жалком состоянии. Это знаменитое место, где когда-то проходили торжественные обеды, собрания и балы, серьезно пострадало от авианалетов сорокового года, и сейчас роскошное здание с банкетным залом с галереей и бальным залом по-прежнему притягивало ночных мародеров. Здание театра сохранило прочность, несмотря на соседство с такой развалиной, да и «Золотой лев», паб по другую сторону театра, остался в полном здравии, хотя здание аукциона «Кристи» напротив тоже пустовало из-за бомбежек. То, что квартал театра напоминал район боевых действий… а, в сущности, и был таковым… не мешало постановке очередной пьесы Агаты Кристи.

Сейчас здание было снабжено громадным занавесом с именем автора и названием новой пьесы… названием, вызывавшим, похоже, немало споров… к глубокой досаде Агаты Кристи Маллоуэн.

Право, ну разве можно придумать что-либо более невинное, чем детский стишок? Ей нравилась ирония: прибаутка для детей во взрослой истории об убийстве. Она уже написала когда-то рассказ под названием «Песенка за шесть пенсов», а сейчас делала наброски для сюжета о Пуаро, который будет называться «Пять поросят». Агате казалось абсурдным, что кто-то готов возмущаться по поводу пьесы, названной по старинной считалочке, в которой десять негритят[3]3
  Оригинальное название «Десяти негритят» – «Ten Little Niggers».


[Закрыть] исчезают один за другим.

Ее заставили изменить название на «Десять маленьких индейцев» для публикации романа и постановки пьесы в Соединенных Штатах, где последнее слово сочли оскорбительным для чернокожей расы – настолько, что кинофильм, который планировали снимать американцы, должен был получить название по последней строке все того же стишка: «И вот не стало никого». Как оказалось, в Америке со времени Гражданской войны слово «ниггер» употреблялось исключительно как грубость и только в отношении африканцев (тогда как в Англии его можно было использовать в адрес любого темнокожего).

Как ни странно, но, по словам ее продюсера, недовольство выражали и здесь, дома. Это было связано с большим притоком американских солдат-негров, которые страдали от несправедливого отношения со стороны собственных товарищей по оружию, то есть белых.

Лондонцы, такие как сама Агата, находили это странным и тревожным, и небольшие скандалы вспыхивали по всему городу: рестораны, обслуживающие состоятельных американских солдат, отказывались впускать не только солдат-негров, но и цветных британцев. Ко всеобщему изумлению, Лири Константин, знаменитый индийский игрок в крикет, получил отказ в отеле «Империал», потому что постояльцы-американцы пригрозили отъездом.

Эти американцы были странные типы: сражались в войне против Гитлера с его «высшей расой» и ненавистью к евреям и в то же время демонстрировали глубоко укоренившуюся нетерпимость, примитивную и безвкусную.

Конечно, кое-кто и саму Агату счел безвкусной, когда она настояла на том, чтобы ее название из детской считалочки осталось. Она же считала, что стишок совершенно невинный, как и то, как она применила его, и отнюдь не содержит той мерзости, которую в него вкладывают американцы. Она никого не хотела обидеть и не виновата, если кто-то обиделся.

Агата капитулировала относительно названия на американском рынке, однако здесь Англия, и ее название останется (к тому же американское название соотносилось с американской считалкой, которая была банально-примитивной: один маленький, два маленьких, три маленьких индейца… Тьфу!).

Да уж: времена были странные. Еще два года назад казалось немыслимым, что в подвергавшемся налетам немецкой авиации Лондоне будет ставиться пьеса. Поначалу вообще все развлечения оказались под запретом, однако вскоре ради поднятия духа запрет сняли. Молодых актеров даже освобождали от мобилизации при условии, что они не будут сидеть без работы более двух недель подряд. Однако этим мало кто воспользовался: такие звезды, как Лоуренс Оливье и Ральф Ричардсон, откликнулись на призыв и подали хороший пример другим.

Только в разгар бомбардировок театры закрывались – а кинозалы не закрывались вовсе, таким образом, к концу прошлого года двадцать четыре театра в Вест-Энде снова процветали. Конечно, репертуар в основном был развлекательным: ревю, возобновленные постановки, комедии типа американского импорта – «Человек, который пришел к обеду» и «Мышьяк и старые кружева» – и чудесный «Неугомонный дух» Ноэла Кауарда.

Она надеялась, что триллер с убийствами и с нотками мрачного юмора найдет для себя аудиторию, готовую в эти тяжелые времена отбросить свою недоверчивость.

И момент казался подходящим для того, чтобы Агата снова вернулась в театральную круговерть. Она обожала театр и высоко ценила уважение, которым пользуется драматург, наконец, ей очень нравилось общаться с яркими людьми, которых манил мир театральных подмостков.

Театром она заболела еще в юности, когда в Лондоне ставилась пьеса ее сестры Мэдж «Претендент» и Агата ходила на репетиции вместе с нею, наслаждаясь возможностью видеть театральную жизнь. Вот и сейчас, если позволяла работа, Агата приходила на репетиции своей новой пьесы: она никому не призналась бы в этом, но слушать, как произносят написанные ею слова, было гораздо более волнующим, нежели видеть их напечатанными.

И она предпочитала сама переделывать свои романы для театра, не предоставляя это другим. Компромиссы, на которые пришлось пойти, чтобы перевести «Убийство Роджера Экройда» на театральную сцену (в виде пьесы «Алиби»), до сих пор ее тревожили, и особенно деревенская сплетница, которую омолодили ради любовной интриги… и притом с Пуаро!

Однако ей, обожавшей театр с детства (она до сих пор разыскивала клавиры мюзиклов, на которых бывала, чтобы наигрывать их на пианино), видеть свое «дитя» на подмостках, пусть даже в ухудшенном виде, было невероятно волнующе. В следующий раз она написала пьесу сама, так что примерно год назад, когда Реджинальд Симпсон, ставивший «Алиби», стал справляться о правах на постановку ее романа с названием из детской считалочки, Агата расправила плечи и заявила: «Если по нему будут писать пьесу, то сначала я хочу попробовать сама».

Пьеса получилась удивительно удачной, особенно с учетом проблем с первоначальным окончанием. В романе десять человек самого разного статуса, виновные в убийствах и оставшиеся безнаказанными, под разными предлогами приглашены на остров, где мстительный убийца устраняет их одного за другим.

Она придумала другой конец – жульнический, как она опасалась, но очень удачный согласно общему мнению, – и на репетициях финал действительно разыгрывали весьма недурно.

Конечно, была и еще причина, по которой Агата взялась за новую пьесу, – чисто меркантильная. Из-за ограничений на бумагу, связанных с военным временем, издатель печатал весьма ограниченный тираж ее новых романов и к тому же призывал ее несколько ограничить число новых книг.

Это оказалось особенно некстати, потому что американские гонорары из-за войны задерживались, а британское правительство настаивало на уплате налогов с учетом еще не полученных американских денег. Ее поверенные пытались оградить ее от этой очевидной налоговой нелепости, однако в настоящий момент угроза снята не была и ее доход уменьшался, тогда как налоговые обязательства возрастали.

Новое погружение в театральное варево было достаточно приятным способом заработать деньги. В периоды интенсивных авианалетов (по крайней мере, пока бомбы не падали) театр дарил передышку многим лондонцам, похожим на Агату: ее письма к мужу, отправленному на Ближний Восток, были полны отчетами о новых пьесах вплоть до сравнения ее впечатлений с отрывками из статей театральных критиков.

И сейчас до премьеры ее пьесы с вызывавшим споры названием оставались считаные дни. Она сидела в партере театра «Сент-Джеймс» довольно близко к сцене, режиссер Айрин Хелье сидела по одну ее руку, а муж Айрин Бертрам Моррис, продюсер, – по другую.

Державшая на коленях блокнот Айрин была поразительно красивой сорокалетней женщиной с темно-синими глазами и безупречно бледной кожей. Она была бывшей актрисой, и минимум макияжа, короткие темные волосы, бежевая блузка и темные коричневые брюки создавали общее впечатление военной подтянутости, которая явно должна была скрыть ее женственность, пока она командует этой небольшой театральной армией.

Ее муж Бертрам был низеньким, лысым и довольно круглым; двадцать лет назад он сделал Айрин звездой, а в этом году превратил в режиссера. Склонный к щегольству, он был сегодня в желтой рубашке с золотистым галстуком и темно-коричневом костюме; его наряды всегда были так ослепительны, что, как казалось Агате, и его самого можно было счесть почти красивым.

Почти.

Ведь черты его лица были бы впору ведущему актеру – но при этом пребывали на плоском круглом лице. Он был лягушонком, которого поцелуем превратили в принца, вот только превращение на полпути застопорилось.

Театр был освещен, и сцена была залита светом. Голая нищета неодетой сцены резко контрастировала с величественной роскошью самого зала: панели из темного дерева, колонны, арка портала сцены, на которой летали резные ангелы.

С другой стороны, Агата прекрасно знала, что театр был иллюзией, и под сиденьями элегантного зала несомненно могли найтись засохшие трупики жевательной резинки.

Кстати об этом, актриса на сцене с текстом роли в руке как раз готовилась расстаться со своею: изящным жестом, чуть смущенная этим моментом; рабочий сцены поспешно подбежал с салфеткой, чтобы принять жвачку. После чего он умчался, напоминая сапера с неразорвавшейся бомбой, ищущего ведро с водой, в которое можно было бы бросить взрыватель.

– Прошу прощения, – прозвучал альт актрисы, и его звучание очень понравилось Агате.

Несмотря на все жевательные резинки, у женщины был голос, звучавший величаво, аристократически. Ну еще бы: она ведь была актрисой. Взять, например, Берти: он говорил так, словно учился в Оксфорде, хотя на самом деле отец его был мясником в Уайтчепеле, так что университет, который он закончил, давал исключительно уроки суровой жизни.

Актриса была немолода: тридцать с чем-то, сказала бы Агата, но оставалась весьма привлекательной ясноглазой брюнеткой с лицом сердечком, кукольно яркими губами и женственными формами, дававшими о себе знать, несмотря на сдержанный гардероб: темно-серый жакет поверх кремовой блузки и светлая серая юбка, темные «загорелые» ноги («Это те самые «жидкие» чулки», – подумала Агата).

Рядом со стоявшим актером Френсисом Л. Салливаном эта женщина среднего роста казалась миниатюрной. Он тоже держал в руке текст роли. Довольно массивный, под два метра ростом, он имел двойной подбородок и тяжелые веки – внешность приятная, но отнюдь не героя-любовника.

Ларри Салливан играл Пуаро в «Алиби» и позже получил ту же роль в «Загадке Эндхауза» («Почему, – думала Агата, – продюсеры настаивают на том, чтобы давать роль крошечного детектива этим громоздким типам? Габариты Чальза Лотона в «Черном кофе» могли поспорить только лишь с его переигрыванием»). В этой постановке Салливан не участвовал (Пуаро не фигурирует в произведении), и его позвали в последний момент как помощника режиссера.

Актриса второго состава (которая появится в важнейших ролях Веры и миссис Брент) ушла из труппы на прошлой неделе, получив более удачную роль в ревю. В обычное время это кончилось бы тем, что ее внесли бы в черный список всех лондонских театров, однако сейчас все понимали, как трудно собрать квалифицированный состав исполнителей в военное время.

Особенно трудно было найти хороших актеров: мужчин, которые предпочли не надевать мундир и коих обязали один или два раза в год выезжать на гастроли «Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих». А на хорошеньких молодых актрис был большой спрос в ревю: в числе дефицита в Лондоне военного времени оказались девушки-хористки и танцовщицы.

Сильный голос Айрин – контральто – прозвучал рядом с Агатой и разнесся по всему залу.

– Прошу назвать ваше имя! – произнесла она.

Молодая женщина на сцене, похоже, нисколько не смутилась.

– Нита Уорд, – сказала она.

По другую сторону Агаты прогудел Берти:

– Ах да, мисс Уорд! Как хорошо, что вы смогли прийти.

– Спасибо вам, мистер Моррис, – сказала мисс Уорд.

Берти подался вперед и прошептал жене:

– Взгляни на ее резюме, дорогая. У нее впечатляющий список ролей.

Айрин сурово посмотрела на мужа:

– Ты это так называешь?.. Это ты ее пригласил?

– Ну…

– Это твоя очередная находка, Бертрам?

– Дорогая… у нее есть опыт. Пожалуйста, прочти ее резюме.

Айрин снова бросила на него суровый взгляд:

– С какой стати?.. Ты уже вроде убедился в ее… опыте.

Агате вдруг показалось, что она стала сеткой в теннисном матче. И при этом в матче давних соперников.

Вдруг Агату осенило: возможно, Айрин обречена на такую ревность, поскольку ей лучше всех известно, как именно актриса может продвинуться в театральном мире, и особенно у этого продюсера…

– Ты порой бываешь невыносима, – буркнул Берти и, встав, прошаркал в сторону, чтобы занять место отдельно, ближе к сцене… и своей новой находке.

Айрин холодно и громко попросила:

– Давайте начнем с третьего действия, сцена вторая… Ларри, читайте, пожалуйста, за Блора и Ломбарда.

Молодая женщина ничего выдающегося собой не представляла, но была довольно живой и не запиналась. Она стала шестой, кого они в этот день прослушали для второго состава, и чуть лучше всех прочих.

– Возраст примерно подходит, – решилась прошептать Агата, повернувшись к Айрин.

– Недурна, – признала Айрин. – Чуть низковата.

– О, по-моему, тут дело в Ларри. Он же зверски высокий, наш Ларри.

Айрин коротко хохотнула:

– Да… у него неплохо бы вышел судья.

– У вас великолепный судья. Ларри бывает чуть…

– Помпезен, – договорила Айрин.

– Вот-вот… Но чудесный человек.

– Спасибо! – обратилась Айрин в сторону сцены. – Подождите минуточку, пожалуйста… – Она обернулась назад: – Джанет!

Джанет Камминз, привлекательная брюнетка в очках в темной оправе, поднялась со своего места несколькими рядами дальше и подошла к Айрин. Джанет была секретарем Берти и прекрасно помогала им обоим.

Агата мысленно удивилась, что Айрин совершенно не ревнует мужа к Джанет – соблазнительной голубоглазой женщине, которой не исполнилось и тридцати.

– Да, мисс Хелье? – произнесла Джанет, деловито пригибаясь в проходе и держа наготове блокнот.

– Сколько еще?

– Осталось всего трое.

Айрин внимательно смотрела на сцену, где дружелюбная мисс Уорд и улыбающийся Ларри переговаривались – тихо и мило.

– Она и правда недурна… Я ее еще немного послушаю.

Джанет кивнула и, посмотрев через Айрин на Агату, прошептала:

– Мне можно поговорить с вами, миссис Маллоуэн?

– Конечно, дорогая.

Чуть раздражаясь, Айрин сказала помощнице:

– Так подойди и поговори.

Джанет прошла по ряду у них за спинами и, войдя с другой стороны, стала пробираться между сидений, намереваясь занять место, с которого ушел Берти. Однако Агата встала и перешла к ней, оставляя несколько мест между ними и Айрин.

Они сели.

Глаза Джанет за стеклами очков были напряжены.

– Миссис Маллоуэн, мне очень неприятно вас беспокоить… я знаю, как вы относитесь к суете вокруг…

– Продолжайте, дорогая моя.

Джанет колебалась – и вроде бы даже нервничала, пытаясь подыскать слова.

Агата мягко ее поторопила:

– В чем дело, дорогая? Я не кусаюсь.

Улыбка у Джанет вышла смущенной:

– Вы слышали, как я упоминала Гордона…

– Гордона?

– Моего мужа.

– А! Военный летчик. Ваш отважный молодой герой!

– Ну… Я считаю, что он станет героем, и скоро. Сейчас он учится летать на «Спитфайрах»… Короче, он ваш восхищенный поклонник. Он читает ваши книги днем и ночью, просто глотает их и… ну, я подумала, может, вы согласились бы к нему обратиться. Ради меня.

– Ну конечно! Отправим ему книгу? Где он служит, дорогая?

– Прямо здесь, в Лондоне. Ну, то есть в лагере в Сент-Джонс-Вуд.

– Ах, как чудесно, что ваш муж так близко от вас. Вы живете вместе?

– Нет, к сожалению. Его разместили рядом со станцией. Но мы часто видимся.

Агата приподняла ладони:

– Ну, тогда почему бы вам как-нибудь днем не пригласить его в театр, если его отпустит начальство? Или, может, он придет на премьеру в пятницу.

Виноватая улыбка Джанет превратилась в огорченную:

– На самом деле, я взяла на себя смелость… Я говорила с вашим другом… Ох, господи!

– Полно, Джанет. Вы делаете из меня сущую ведьму. В чем дело?

Джанет развернулась на месте и указала в дальнюю часть зала.

– Ну… он сейчас здесь. Гордон здесь.

Там, в фойе стоял молодой человек в форме военной авиации, держа обеими руками пилотку, словно фиговый листок: широкоплечая крепкая фигура примерно метр семьдесят пять или восемьдесят – по-мальчишечьи красивый образчик британских военных, словно сошедший с плаката, призывающего идти на военную службу.

Агата прикоснулась к локтю Джанет:

– Ну конечно, милая: пойдемте поздороваемся. Я буду рада, если вы нас познакомите.

Они направились к выходу из зала, где прослушивание шло своим чередом: мисс Уорд умело обменивалась репликами с Ларри Салливаном, и ее голос приятно разносился по залу. По мере продолжения диалога она обретала уверенность.

Пока Агата и миссис Камминз шли по проходу, Гордон Камминз переминался с ноги на ногу, нетерпеливо терзая пилотку. Вблизи его привлекательность лишь усилилась: каштановые волосы с золотым отливом, хороший цвет лица, широко поставленные ясные глаза необычного зеленовато-голубого цвета, похожие на лесной ручей. Нос прямой, хорошей формы, губы почти женственные, в чувственной готовности к поцелую.

«Арчи, – подумала Агата, широко открывая глаза. Вид этого молодого человека был подобен удару: перед ней мгновенно предстал образ ее первого мужа в форме летчика прошлой войны. – Я не видела настолько красивого мужчину в военной форме с тех пор, как Арчи был моим…»

– Миссис Кристи, это такая честь! – выпалил молодой человек.

– Гордон, – укоризненно прошептала Джанет, – надо говорить «миссис Маллоуэн». Я же объясняла, что…

– Ничего страшного, дорогая, – успокоила ее Агата. – Это ведь тоже мое имя – мое профессиональное имя. – Она бросила взгляд на сцену, где шло прослушивание. – Может, мы выйдем в фойе?

Они так и сделали.

У молодого человека был мягкий голос и безупречные манеры. Агата заметила, что у него есть знак старшего пилота – белая кокарда кадета на пилотке, которую он мял в руках.

Он оказался очень милым, хотя и наивным. Несколько минут восторженно хвалил ее книги, в особенности романы о Пуаро, и Агата позволила себе купаться в лучах его восхищения. Казалось, это Арчи стоит и хвалит ее книги, обожающе интересуясь ею… чего на самом деле в их браке никогда не было.

В конце концов она сказала:

– Вы очень добры, мистер Камминз. Расскажите мне что-нибудь о себе.

– Да, по сути, нечего и говорить, – отозвался он с быстрой улыбкой. – Мой отец был кем-то вроде школьного учителя.

– Это звучит очень… исчерпывающе.

Тут вмешалась Джанет:

– Боюсь, все хуже, чем вы думаете, миссис Маллоуэн. Я бы сказала, что отец Гордона был скорее надзирателем, чем учителем: это была школа для трудных подростков.

– Ох, – откликнулась Агата, сочувственно хмурясь. – Надеюсь, для вас это не было неприятным. Так ваш отец был строг?

– Согласно общим стандартам, да, – ответил паренек, – но мне это было на пользу. Подготовило к жизни, которую я веду сейчас.

Джанет не без гордости вставила:

– У Гордона есть с вами еще кое-что общее, миссис Маллоуэн.

– Вот как? И что же, дорогая?

– Он химик.

– Вот как, мистер Камминз? Вы ведь знаете, что я работаю в аптеке.

– Что я точно знаю, – отозвался он, – это что вы разбираетесь в ядах.

Они все посмеялись. Немного.

А потом курсант чуть смущенно сказал:

– Надо признать, что моя служба в качестве химика не была примечательна ничем. Я закончил Нортгемптонское техническое училище и работал здесь, в Лондоне, в лаборатории.

– Тогда мы и познакомились, – пояснила Джанет. – Я уже работала у мистера Морриса.

Агата улыбнулась им обоим, а потом спросила Гордона:

– Вам нравится служить в военно-воздушных силах?

– Очень! Я скоро буду летать на «Спитфайре».

Джанет добавила:

– Один из его начальников, обладатель кубка Шнайдера, лично рекомендовал Гордона на этот курс.

– Как здорово! – сказала Агата. – А вы сможете получить увольнение, чтобы присоединиться к нам на премьере?

– Это было бы чудесно! Мне так понравился роман!

Она чуть виновато улыбнулась:

– Ну, пьеса заканчивается немного иначе… Почему бы вам не посидеть в зале? Мы ищем дублершу для главной героини.

Камминз устроился где-то на заднем ряду, Агата вернулась к Айрин, а Джанет направилась к сцене, чтобы управлять ходом прослушиваний. Бойкой мисс Уорд было предложено задержаться на случай повторного вызова, остальные актрисы прочитали свои отрывки с Ларри, и ни одна не оказалась особо хорошей.

Худая блондинка (которой было никак не меньше сорока пяти) читала свою реплику как раз тогда, когда вдоль кресел прошествовал Стивен Глэнвилл и плюхнулся рядом с Агатой.

Археолог Глэнвилл был яркой личностью. Высоким, видным, усатым сорокадвухлетним мужчиной с ямочкой на подбородке. Мятый коричневый твидовый костюм с красновато-коричневой бабочкой указывали на то, что он профессор – и при этом он был ловеласом. Тем не менее он был лучшим другом мужа Агаты, собратом-египтологом, и, несмотря на все недостатки, Агата нежно его любила.

Глэнвилл занимал какой-то административный пост в ведомстве военно-воздушных сил (в Уайтхолле), и именно ему Макс был обязан тем, что получил офицерское звание и назначение. Это стало для Макса громадной услугой, поскольку его происхождение, как это ни смешно, обернулось против него: хоть Макс и родился в Англии и вел себя как образованный британец, в нем не было ни капли английской крови: мать – француженка, отец – австриец.

Так что на самом деле именно Стивен добился для Макса назначения на должность советника ВВС по арабским вопросам при британском военном командовании в Триполи, в Северной Африке. Агата старалась не завидовать тому, что Макс находится среди величайших древностей, которые так страстно любит, в бунгало у моря, в теплом климате, на рационе из свежей рыбы и овощей. А она тем временем влачит существование в холодном и опасном Лондоне на сосисках и картофельном пюре.

Еще до того, как Макс получил назначение, Стивен помог им с Агатой найти жилье в Лондоне – в том же доме на Лоун-роуд, где жил сам. Семья Стивена – жена и дети – давно были отправлены в Канаду ради их безопасности, а тем временем сам Глэнвилл крутил один роман за другим.

Стивен не скрывал этого от Агаты: в отсутствие Макса она стала его единственной наперсницей. Он заявлял, что эти «интрижки» для него ничего не значат, и это просто способ утешиться в отсутствие семьи.

Они провели немало вечеров вдвоем; Агата часто готовила Глэнвиллу. Она находила его весьма привлекательным и испытывала облегчение (но, однако, и легкую обиду) из-за того, что за ней он ухаживать не пытался.

– Боюсь, что мне придется признать себя виновным, – прошептал Стивен.

– Это потому, что вы так часто бываете виновны, – так же тихо ответила Агата. Поймав недовольный взгляд Айрин, она жестом пригласила Глэнвилла передвинуться на несколько мест, чтобы не мешать, после чего поинтересовалась: – Виновны в чем?

– Боюсь, что в присутствии здесь этого вашего румяного поклонника из лагеря Сент-Джонс-Вуд виноват я… по крайней мере отчасти.

Агата оглянулась на красивого курсанта, который смотрел на сцену и последнюю из прослушиваемых актрис.

– А, он довольно милый, – сказала Агата. – Джанет – просто счастливица.

– Джанет могла бы найти кого-то получше этого юнца, – возразил Стивен. – Впрочем, не важно.

Агата повернулась и посмотрела на него:

– Это вы устроили ему увольнение, Стивен?

В конце концов, он ведь занимал высокую должность в Министерстве военно-воздушных сил.

Он ухмыльнулся:

– Признаю себя виновным… Джанет рассказала, что паренек ваш ярый поклонник. Я предупредил ее, что вы не любите суеты вокруг себя. Но Джанет умоляла.

– Только не говорите, что вы нацелились на…

– Нет! Нет-нет. Мы с Джанет просто приятельствуем. Но я всегда готов оказать услугу хорошенькой особе. Никогда не знаешь, с кем именно окажешься на необитаемом острове.

Агата покачала головой:

– Стивен, вам нет равных в умении сочетать цинизм и романтику. У вас просто уникальный дар!

– Спасибо, милая. Вернее – дорогуша. Мы же в театре, не будем забывать!

Она еще раз посмотрела на курсанта, очарованного новыми впечатлениями.

– Ну, я не против встречи с постоянным читателем… и вообще, Стивен, у меня нет «поклонников». У меня есть читатели… покупатели. Я просто не люблю, когда их много. По одному они порой очаровательны.

– Он – парень красивый, согласен.

– Да я ему в матери гожусь, он же совсем мальчишка!

– Но вы же ему не мать. Так что вопрос о кровосмешении не стоит.

Она покосилась на него:

– Вы – ужасный человек, Стивен. Настоящий злодей.

– Тогда за что вы меня любите?

Она пожала плечами:

– Право, не могу объяснить.

– Так когда мы начнем?

В его голосе звучало озорство, словно он, наконец, заговорил о любовной интрижке:

– Начнем что?

– Нашу книгу! Наш египетский детектив.

– Я же говорила вам, Стивен: я не беру соавторов.

– Я и не хочу быть соавтором. Я просто хочу вас консультировать. Вот был бы чудесный сюрприз для Макса: он возвращается – и узнает, что действие вашего нового романа происходит в Древнем Египте.

После отъезда Макса этот разговор повторялся бесконечное число раз.

И заканчивался он всегда одинаково:

– Посмотрим, Стивен.

А потом она рассказала ему о своем исследовательском проекте с сэром Бернардом Спилсбери.

– Это, похоже, опасно, – сказал Стивен скептически.

– Не глупите. Может, я и стану ездить на места преступлений, но это все.

– И все же… мне это не нравится. И, думаю, и Максу не понравилось бы.

– Он отреагировал бы, точно как вы, милый Стивен: инстинктивно-шовинистически, а потом я бы ему напомнила, что исследования сэра Бернарда в чем-то похожи на его собственные: копание в прошлом. А моя работа – по крайней мере, такая, какой я сейчас ее вижу, – требует от меня собственных исследований. И я получила бы от Макса благословение.

Его темные глаза под темными бровями смотрели напряженно:

– Не знаю, Агата. Пожалуйста, будьте осторожны.

– Да еще неизвестно, выйдет ли из этого хоть что-то. Этот Потрошитель может больше никак себя не проявить, или те два убийства вообще окажутся не связаны между собой.

Стивен неловко поерзал на жестком сиденье.

– Но если новый Джек-Потрошитель действительно начал шнырять по Лондону, используя затемнение вместо тумана… это само по себе опасно. Вам следует передумать.

– Вот что я вам скажу, Стивен: не приближайтесь к таким, как Джанет Камминз, и я подумаю о том, чтобы… передумать.

– Вы – жестокая женщина, миссис Маллоуэн.

– Миссис Маллоуэн! – словно эхо окликнула ее Айрин. – Агата!.. Можно вас на минутку?

Агата укоризненно посмотрела на Стивена и отошла, бросив на прощанье:

– Ведите себя хорошо, пока меня нет.

– Извините, что прерываю ваше общение, – сказала Айрин, поддразнивая ее дружелюбно, но не без ехидства, – но вам удалось хоть сколько-то внимания уделить прослушиванию?

– Конечно, удалось.

– Я колеблюсь. Мне надо выбрать из трех кандидатур.

– А вот и нет, Айрин. Вы прекрасно знаете, что эта Уорд – лучшая. Остальные совершенно ужасны. Мисс Уорд самая привлекательная и мой текст подает хорошо… ну, по крайней мере, приемлемо.

Айрин вздохнула:

– Мне ужасно противно давать роль очередной «находке» Берти.

Агата тронула ее за локоть:

– Берти любит только вас, Айрин. Так же как вы любите только театр. Возьмите лучшую – иными словами, мисс Уорд.

Следующий вздох был очень глубоким: