Текст книги "Времена не выбирают"

Макс Мах
Времена не выбирают

Любовь – имперское чувство.

И. Бродский

Что ни век, то век железный,

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; обниму

Век мой, рок мой на прощанье.

Время – это испытанье.

Не завидуй никому.

А. Кушнер

ОТ АВТОРА

Автор обращает внимание читателей на тот факт, что в целях сокращения количества сущностей, с которыми приходится иметь дело, везде, где это возможно, используются земные аналоги представителей животного и растительного царств, а также социальных, культурных, религиозных и экономических явлений и понятий в применении к иным мирам и народам, их населяющим.

Отдельно следует сказать несколько слов относительно личных имен и части географических названий. Как часто случается и в земных языках, перевод имен собственных невозможен в принципе. Но и то, как произносится имя на том или ином языке и как оно звучит, скажем, по-русски, имеет существенное различие. Так, например, следует иметь в виду, что верхнеаханский – так называемый блистательный – диалект общеаханского литературного языка включает 18 йотированных дифтонгов – гласных звуков (типа я, ё, ю). Кроме того, имеются три варианта звука й, и 23 гласных звука (типа а, о, у), различающихся по длительности (короткий, средний, длинный, очень длинный). Соответственно, то, что мы, к примеру, можем записать и произнести по-русски как личное имя Йя, есть запись целой группы различных имен. В данном случае это четыре личных имени, три из которых женских, а одно – мужское, и еще два слова, одно из которых существительное, обозначающее местный кисломолочный продукт на северо-западе Аханского нагорья, а второе – глагол, относящийся к бранной лексике. Соответственно запись имен и географических названий, данная в тексте, есть определенная форма графической и фонетической (звуковой) условности.

Другая трудноразрешимая проблема касается отдельных религиозных, исторических и литературных реалий миров империи. Автор решает ее некоторым количеством сносок в тексте.

Пролог
ВРЕМЯ ГРАММАТИЧЕСКОЕ

Глава 1
КОРОНАЦИЯ
Когда-то потом. Будущее ультимативное

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

П. Герман

Здесь бой, где ждет нас победа иль гибель,

Игра, где корону получит счастливый.

Г. Гейне

Когда опричники, веселые, как тигры…

К. Бальмонт

Пятый день второй декады месяца птиц 2998 года от основания империи (апрель 2016, Вербное воскресенье), Москва, планета Земля

Первый удар колокола застал Кержака в лифте. Тяжелый и долгий голос недавно установленного Князя достал его даже сквозь толстые кирпичные стены старого здания, ударил и прошел сквозь него, заставив напрячься и без того взведенную до упора нервную систему. А когда Игорь Иванович достиг заветной двери на шестом этаже, гремели уже десятки, если не сотни колоколов новой Москвы.

«Сорок сороков? – спросил он себя, останавливаясь перед дверью. – Аллилуйя?! – Глубокий вдох, длинный выдох. И еще раз. И еще. – Сорок сороков, говоришь? Будет тебе праздник! Будет тебе Вербное воскресенье».

Кержак плавно отжал ручку двери и также плавно, замедленно, как будто плывя в густом вязком воздухе, вошел в кабинет.

Сукин Сын сидел на стуле напротив стола. Руки его были скованы за спиной и пристегнуты к ногам, прикованным, в свою очередь, к задним ножкам стула. Неудобная поза и унизительная, но Кержак на Сукина Сына как бы и не смотрел. Он поздоровался – через всю комнату – с дамой Ноэр, курившей сигару у высокого узкого окна («Доброе утро, Наталья Петровна, рад вас видеть»), пожал руку Шця («Как жизнь, Шалва Георгиевич?») и кивнул невысокому крепкому парню, стоявшему за спиной у вынужденно сидевшего Сукина Сына.

«Как его? Рэр, что ли?» – подумал он с раздражением, пытаясь вспомнить имя этого темного блондина, с серыми внимательными глазами, и никак не вспоминая.

Между тем Кержак подошел к столу и присел с краю, прямо на столешницу, не забыв, впрочем, поддернуть брюки. Вот теперь он посмотрел, наконец, на Сукина Сына открыто. Сукин Сын, как и докладывали, оказался молодым мужиком – от силы лет тридцати, – худым и жилистым, крепким. По виду он вполне мог сойти за русского, но Кержак подумал, что это, скорее всего, не так. Вот нет, и все. Вроде бы и причин сомневаться нет, и масть рыжеватая, и глаза серо-голубые, а все равно – не русак.

«Не русский ты, – окончательно решил он, рассматривая лицо Сукина Сына. – Не русский, хоть крестись по десять раз на каждую икону. А кто?»

– Тебе не повезло, – сказал он равнодушным голосом. – Ты знаешь, как тебе не повезло?

Перед глазами возник туман – кровавый туман, – и мышцы непроизвольно напряглись, но Кержак с собой справился, надеясь, что Сукин Сын его реакции не заметил.

– Давай, начальник! – огрызнулся Сукин Сын, решивший, видимо, косить под блатного. – Давай, пугай! Требую прокурора!

«Не заметил».

– Дурачок, – усмехнулся Кержак ему в лицо и оглянулся на Нету. – Вы слышите, Наталья Петровна? Клиент вспомнил о прокуроре.

– На понт берешь, начальник! – окрысился Сукин Сын.

У него был какой-то едва уловимый акцент.

«Осетин? Адыгеец? Чечен?»

– Нэт, дорогой! – включился в игру полковник Шця, старательно изображавший в России грузина. – Тэбэ же ясно сказали, мраз, тэбэ не повэзло.

– Хочешь знать, в чем? – спросил Кержак.

– Что девка эта… – Закончить Сукин Сын не успел.

Кержак ударил его по лицу. Он ударил намеренно больно – до крови – и обидно, не изменив позы, все так же рассматривая Сукина Сына равнодушными – он надеялся, что у него получается, – глазами.

– Эта девка, сучонок, моя жена.

Вот тут Сукина Сына проняло. Он даже с лица сбледнул, и испарина мгновенная выступила у него на лбу.

«Дошло», – с удовлетворением отметил Кержак.

– А ты, говнюк, убит при задержании, – сказал он вслух и полез в карман за сигаретами.

Кержак не торопился, хотя курить хотелось зверски, а перед глазами снова встало смертельно-бледное лицо Таты. Тата. Три проникающих: два в грудь, одно – в живот. Калибр – девять с половиной. Сукина Сына прикрывали три на редкость хорошо обученных боевика.

«Ну и за кем же ты пришел?» – Кержак медленно достал сигарету, слушая ставшее вдруг тяжелым дыхание Сукина Сына и наблюдая за поведением меча, стоявшего у того за спиной. Лицо у парня было спокойным, но в глазах разгорался холодный огонь. Меч был из последнего набора, и Кержак никак не мог вспомнить его имени. Зато он неожиданно вспомнил, что парень этот – его собственный ленник.

«Нехорошо, – решил он, закуривая. – Никуда не годится. Своих людей нужно знать. Всех. Вот Тата…»

Тата. Доктор – аханк – сказал, что выкарабкается, хотя раны нехорошие, потому что… Перед глазами Кержака стояло ее лицо, на которое уже легла тень смерти.

«Ох, Тата, сердце мое! – подумал он с тоской. – Но какова!»

С тремя дырками, каждая из которых была пропуском на тот свет, она взяла-таки Сукина Сына живым, пока остальные гасили боевиков из его прикрытия.

«Такая важная фигура? Или это такая новая тактика?»

– Я тебя подержу здесь, – сказал Кержак, дожимая. – Недолго, дня два-три… Это для моего личного удовольствия, чтобы ты знал, а не для дела. А потом передам тебя Цики Ёю. Знаешь такую геверет[1]1
  Геверет – госпожа (ивр.).


[Закрыть]?

«Знает! – понял Кержак, с удовлетворением отмечая то, как расширяются от ужаса глаза Сукина Сына. – И с происхождением твоим я, похоже, не ошибся. Хорошая у Клавы слава, правда, в основном на Ближнем Востоке, но…»

– Ведь мог ты за ихним царем прийти? – неторопливо продолжал развивать свою мысль Кержак, как будто и не обративший никакого внимания на изменившееся душевное состояние Сукина Сына. – Вполне мог. Вот пусть она тебя и спрашивает. А я тебя спрашивать не буду. Зачем?

Он посмотрел в глаза Сукину Сыну и понял, что выиграл. Это было не его поле. Контрразведка особое искусство, а уж дознание тем более, но в условиях отсутствия конституционных гарантий…

– Я все скажу! Все!

«Боже мой, какие простые слова. И как все это похоже на кино – на плохое кино про шпионов, – вот только Тата…»

– А мне неинтересно, – сказал он и затянулся.

– Вы не знаете! – заторопился Сукин Сын. – Вы не знаете, а…

– А ты, значит, знаешь? – усмехнулся Кержак и покачал головой. – Сомневаюсь. Ты же простой исполнитель, расходный материал, ну что ты можешь знать?

Он повернулся к даме Ноэр и попросил:

– Наталья Петровна, голубушка, будьте любезны, распорядитесь, чтобы этого мудака спустили в подвал, а то он тут своими воплями весь народ перепугает. А у нас все-таки праздник. И коронация опять же. Стыда перед иностранцами не оберемся.

– Начальник!

– А давай, Игорь Иванович, ему рот заклеим, – предложила Нета и потянулась так, что ее и без того выдающаяся грудь чуть не порвала, на хрен, и бюстгальтер, который она стала-таки носить, подчиняясь служебной дисциплине, и белый свитерок, все это богатство любовно обтягивающий. – Залепим, и пусть себе надрывается.

По-русски она теперь говорила без акцента, как, впрочем, и все остальные. Как Тата, например. Тата… Вероятно, она уже на «Вашуме». Вероятно, все с ней будет хорошо. Вероятно, Сукин Сын сейчас начнет петь… Но… он хотел получить не только ответы на разные вопросы, он желал получить сатисфакцию.

– Ты Кержак?

«Выходит, не только у Клавы есть репутация. У меня тоже. И это скорее хорошо, чем плохо. Опричнина – она и в двадцать первом веке опричнина, а иначе зачем?»

Кержак затянулся, выпустил дым – он держал паузу, как бы размышляя над словами Неты Ноэр – и покачал головой.

– Нет, Наталья Петровна. Вы уж извините меня, бога ради, но придется все же – в подвал… (Ты Кержак? Да? Слушай! – кричал Сукин Сын.) Там жарковато, конечно… (Я много… – надрывался Сукин Сын.) Но я хочу слушать, как он кричит.

– Горбунов, – сказал Сукин Сын каким-то неживым сиплым голосом.

«Ну, вот и Горбунов всплыл, голубь наш сизокрылый».

– Какой Горбунов? – спросил из-за его спины меч, и Сукин Сын сделал судорожное движение, пытаясь повернуться, но не смог. – Сиди спокойно. Отвечай.

«Молодец, – отметил Кержак и наконец вспомнил: – Эйк Рэр. Ну да! Рэр, Эдик Рукавишников…»

– Не вмешивайся, Эдик, – сказал он раздраженно. – Не дорос еще.

– Генерал! – выдохнул Сукин Сын. – Генерал Горбунов.

– Вот оно как, – «удивился» Кержак, даже не заметив, что говорит сейчас, как Федор Кузьмич. Впрочем, сам Федор Кузьмич теперь так не говорил, во всяком случае, при свидетелях. – А тебя, болезный, как звать-величать?

– Селим.

– Это ты заговариваешься, парень, – усмехнулась от окна Нета. – От ужаса, наверное. Ну какой из тебя Селим? Ты в зеркало-то смотрелся когда-нибудь?

– У меня мама русская, – объяснил Сукин Сын, облизав губы, и с надеждой посмотрел на вступившую с ним в разговор женщину.

– А папа? – спросил Кержак и снова затянулся.

– Набиль Абу-Рейш… – ответил Селим.

– Абу-Рейш… – якобы задумчиво повторил за ним Кержак. Его насторожила интонация Сукина Сына. Он сказал это так, как если бы Кержак обязан был знать, кто это такой – Набиль Абу-Рейш. На самом деле ничего такого Кержак не помнил и помнить не мог, потому что Ближний Восток – не его епархия. Ему и в империи дел хватало.

– Да, – сказал Сукин Сын. – Это он.

– И гдэ же он сэйчас? – спросил Шця.

– В Тегеране.

– А иранцы знают? – снова подала голос Нета.

– Знают. – Сукин Сын решил сотрудничать.

«Слабак, – вздохнул про себя Кержак. – Оно, конечно, все равно, но противно».

– Кто у них курирует операцию в Москве? – спросил он.

– Второй советник посольства…

«Ну? – спросил он себя. – Ты удовлетворен? Потешил сердце?»

Следовало признать, что – да, потешил.

«Как ребенок, честное слово! Как злой ребенок. А времени-то совсем нет».

На душе было пасмурно, и еще эти колокола звонили…

– Спасибо, господа, – сказал он, вставая. – Спасибо, Наталья Петровна. Извините, бога ради, за представление. Нервы. Еще раз – спасибо.

Он грустно усмехнулся, увидев понимание в глазах дамы Ноэр, но тут же представил, что бы сделала на его месте она, и успокоился. Все мы люди, все мы… животные.

– Эдик, займись этим трупом. – Кержак перехватил полный непонимания и ужаса взгляд Сукина Сына и, не удержавшись, подмигнул ему. Дескать, то ли еще будет! – Я хочу получить полный отчет не позже, чем через полчаса. Мы будем в комнате для совещаний.

Эйк молча кивнул – он вообще был неразговорчивый парень – и, открыв дверцу стенного шкафа, достал с верхней полки шлем ментального декодера и допросную аптечку. Праздник закончился, начиналась рутина. Химия не только развяжет Сукину Сыну язык – и, надо признать, сделает это много лучше, чем любые пытки, – она поможет допрашиваемому вспомнить такие детали, о существовании которых он и сам не подозревает, потому что не обратил на них внимания или давно забыл. Но мы ведь ничего не забываем, не правда ли? На самом деле все остается при нас, только найти это все обычно не удается. Вот тут химия и поможет. И, что характерно, никакого вранья, одна только правда голимая и ничего, кроме правды.

Кержак отвернулся и вслед за остальными вышел из кабинета. Комната для совещаний находилась в конце коридора, и идти им было недалеко. Практически весь этот этаж являлся неприступной крепостью – «А с чем тогда сравнить все здание в целом?» – и ни одного звука, тем более ни одного фотона визуальной информации отсюда вовне просочиться не могло по определению. Но комната для совещаний была защищена еще лучше. «Лучшее – враг хорошего, не правда ли?» Во всяком случае, не с земными технологиями было пытаться проникнуть в тайны Политического Сыска Империи, который в новой России назывался просто РИАЦ – Российский Информационно-Аналитический Центр. «Что хочешь, то и думай».

Закрылась тяжелая дверь, опустились на окна шторы из металитовой ткани, включились подавители электронного проникновения, и комнату на мгновение залил пронзительно-голубой свет. Все. Стерильная зона. Теперь только зеленая лампочка контроллера и красная – охранного контура, горевшие на центральном пульте, указывали на то, какие меры безопасности приняты для того, чтобы обеспечить спокойную работу руководителям штаба операции «Локи».[2]2
  Локи – один из богов древнегерманского пантеона. Если верить Вагнеру, Локи отличался большим умом, хитростью и изворотливостью и был, что называется, себе на уме.


[Закрыть] Кержак подошел к автоматическому бару, около которого уже стоял Шця, и налил себе чашку крепкого кофе без сахара. Секунду поразмышлял, не помешает ли работе алкоголь, и, решив, в конце концов, что от пятидесяти граммов коньяка хуже работать не станет, налил себе еще и немного «Камю». Между тем над овальным столом из оникса уже появились три проекции: прямая связь с командующим войсками специального назначения, генералом Шакировым, канал связи с Дворцовым Управлением, которое официально все еще называлось Управлением делами Правительства, и Лента Новостей – непрерывно обновляющиеся сводки аналитического бюро. В стороне от главных проекций, у стены, обозначились два дополнительных канала связи, находившиеся сейчас в режиме ожидания: Прямая Линия и Флотская Эстафета.

Дама Ноэр уже сидела в кресле координатора и вводила в вычислитель коды доступа.

– Наталья Петровна, – обернулся к ней Кержак, – тебе чего-нибудь налить?

– Будь любезен, Игорь Иванович, – улыбнулась Нета, не отрываясь, впрочем, от вычислителя. – Березовый сок, если тебя не затруднит, и… да, и еще немного бренди.

– Ты имеешь в виду именно бренди или тебя коньяк тоже устроит?

– Я имею в виду то, что налито в твой бокал, Кержак.

– Значит, коньяк.

– Значит, коньяк, – повторила за ним Нета, просматривавшая протоколы связи.

– Группа Семь в сборе, – сообщила она появившемуся на проекции дежурному по Дворцовому Управлению.

– Ждите, – сказал дежурный офицер.

– Ждем, – согласилась Нета.

Кержак поставил перед ней стакан с соком и бокал с коньяком и, вернувшись к бару, забрал свою посуду. Шця уже сидел за столом, когда Игорь Иванович наконец занял свое место и, отпив из бокала, активировал личный канал связи. В управлении О – «Опричнина, она опричнина и есть. Стало быть, О» – колеса крутились вовсю, но от резких движений опричники пока воздерживались. Кержак быстро просмотрел сводку и пришел к выводу, что никаких драматических изменений за последние три часа не произошло, если не считать инцидента на Большой Пироговской, но о нем он знал, что называется, из первых рук. А вот Лента Новостей оказалась гораздо интереснее. Не отрывая глаз от стремительного информационного потока, он на ощупь нашел чашку с кофе и сделал глоток. Кофе был горьким и ароматным и еще горячим. Все это вместе было замечательно вкусно, но насладиться чудесным напитком он не успел. Он даже забыл, что хотел закурить. Не до того стало. Аналитическое бюро обращало внимание всех заинтересованных лиц, что полтора часа назад из поселка Шибанкова началось выдвижение частей и соединений 4-й танковой дивизии на плановые учения. Кроме того, сводка указывала на то, что в последние двадцать четыре часа отмечен немотивированный семипроцентный рост активности на гражданских линиях связи в Шибанкове и одновременный двенадцатипроцентный рост – в Алабине. Содержание разговоров носит нейтральный характер, но повышенную телефонную и интернет-активность в указанных районах проявляют офицеры Кантемировской и Таманской дивизий.

«Неужели пропустили? Вот же!..»

– Дежурный по… – откликнулся на вызов штаб.

– Не надо, – отрезал Кержак. – Дай мне Чудновского.

– Боря, – сказал он полковнику Чудновскому. – Узнай – только, бога ради, аккуратно, – когда были запланированы нынешние учения Кантемировской? И кем? И побыстрее. И вот еще что: зашли-ка ты кого-нибудь поумнее в Алабино. Со связью. Пусть погуляет до ночи и посмотрит, что там да как.

– Сделаем, – пообещал Чудновский и отключился, а Кержак уже вызывал Никонова.

Вася Никонов сидел на какой-то броне и курил. Кержак секунду смотрел на него молча, затем достал-таки сигарету и закурил.

– Готовность? – спросил он наконец.

– Полная, – улыбнулся Никонов. – Сам видишь, спим на броне.

– Вижу, – кивнул Кержак. Несмотря на то что прошло уже больше шести лет, он по-прежнему испытывал чувство внутреннего дискомфорта, глядя на здорового – во всех смыслах – Васю. Даже протезы у Васи были такие, что от живых ног на взгляд не отличишь. Не то чтобы Кержак не был за него рад. Не то слово. Счастлив. И все же страшная это вещь – чудеса. И привык, кажется, а все равно страшно.

– Воевать пошлешь?

– Может быть, – невесело усмехнулся Кержак. – Как у тебя с противотанковыми средствами?

– А сколько у них танков?

– Пока не знаю. Теоретически в боеготовности должно быть штук сорок, но реально может быть и в два раза больше, а точнее – через полчаса-час.

– Это кто ж у нас такой смелый? – спросил Никонов, лицо которого стремительно приобретало выражение деловой озабоченности. – Кантемировская?

– Да, – подтвердил догадку полковника Кержак. – Литовченко тебя поддержит и вертолетчики…

– Хочешь совет? – Никонов отбросил сигарету и посмотрел Кержаку прямо в глаза.

– Ну?

– Вызывай семьдесят шестую из Пскова или из Рязани кого кликни, но если на Москву пойдут танки и если их окажется не восемьдесят, а двести, то, сам понимаешь, мы в развалинах долго, конечно, продержимся, но это будут развалины.

– Грамотный! – усмехнулся Кержак. – Не боись, все уже на крыле, и семьдесят шестая, и сто шестая, и девяносто восьмая тоже. Все ВДВ с позавчера в готовности номер один.

– Тогда не волнуйся.

– А я и не волнуюсь, я страхуюсь. Отбой.

В Наро-Фоминске под командованием Никонова стоял бывший 119-й парашютно-десантный полк, развернутый полтора года назад в бригаду Осназа МЧС, хотя, честно говорящих министру, Сабурову, она никогда не подчинялась, потому что к МЧС никакого отношения не имела. Вместе с 45-м полком специального назначения разведки ВДВ, которым командовал Литовченко, набиралось под три тысячи отличных бойцов, тридцать восемь танков и полторы сотни БМП, БМД и БТР. Вроде бы сила, но Кержак понимал, что против полутора сотен танков и двухсот БМП и БТР этого было недостаточно. К тому же не проясненными оставались два черных ферзя президента Лебедева и министра обороны Зуева: бригада охраны МО на Павловской улице и 27-я мотострелковая бригада в Мосрентгене. Если полыхнет еще и в Москве, москвичам и гостям города не позавидуешь. И ведь это не паранойя. Сукин Сын напомнил о Горбунове, а Горбунов был замначальника ГШ.[3]3
  ВДВ – воздушно-десантные войска. БМП – боевая машина пехоты. БМД – боевая машина десанта. БТР – бронетранспортер. МО – Министерство обороны. ГШ – Генеральный штаб.


[Закрыть] Вот и думай, Кержак! Вот и гадай, как оно все теперь повернется.

«В опасные игры играем, – покачал он мысленно головой. – В отчаянные!»

Россия не Израиль. Масштабы и традиции другие. Все другое. А там, в Израиле, страсти не утихли и по сию пору, а уж Коронационную войну и захочешь, не забудешь.

Он активировал канал связи со штабом Флота и запросил ситуационную карту. Когда справа от его кресла возникла новая проекция, к нему присоединился и Шця. Видимо, и Шалва Георгиевич Свания получил по своим каналам тревожный сигнал.

– Игорь Иванович, – сказал Шця, подкатываясь на своем кресле вплотную к Кержаку. – Я приказал вывести на улицы боевые подразделения управлений «А» и «Б», переодев их в полицейских. И «Русь», без бронетехники, конечно, тоже. Агенты-информаторы нервничают, в городе внешне спокойно, но есть нерв, вы меня понимаете?

– Понимаю, Шалва Георгиевич, – кивнул Кержак. – Очень хорошо понимаю. Вот они, ваши голуби, что скажете?

А что тут было сказать?

Из Балашихи на Москву нацеливались маршевые колонны оперативной дивизии МВД. И из Софрина тоже. Это уже, вероятно, была бригада особого назначения того же сраного министерства. И из Шибанкова. Кантемировская.

Шця тут же начал связываться с МВД, пытаясь выяснить, кто там без его ведома гонит войска в Москву и зачем.

А Кержак пробежался по границам. В Украине, Прибалтике и Польше 15 дивизий НАТО, и это при том, что их предупреждали. Говорили им, чтобы не делали резких движений. И авиация.

В Турции, Румынии, Венгрии, Польше и Норвегии. В общем, везде. И все в боевой готовности, что характерно. На границах территориальных вод два авианосных соединения – на севере – и оперативные соединения в Черном море и на Балтике. И хорошо просматриваемые с орбиты лодки. Много лодок.

«Вот же люди! Они что, всерьез собираются воевать?»

– Десять минут назад по НАТО объявлена повышенная готовность, – сказала со своего места Нета.

– В Китае уже полчаса как, – ответил любезностью на любезность Кержак. – Но китайцы не нападут, они просто страхуются от неожиданностей. Это нам Уоккер привет передает.

– Ирина Яковлевна держит их на мушке, так что главное – Москва. У Сергея Кирилловича гвардия в готовности Прыжок, но королева просила по возможности обойтись своими силами.

«Ну да, конечно, – мимолетно отметил Кержак. – Нам только ударов с орбиты не хватает. Для полного счастья, так сказать».

– А счастье было так возможно, так близко…

– Что? – не понял Шця.

– Ничего, – махнул рукой Кержак. – Это я про себя.

Он взглянул на часы. Двадцать минут.

«Нет, – решил он. – Ждать не будем. Потеря времени и ничего больше».

Все было ясно и так, и давно. И, решив, что в такой ситуации лучше перебдеть, чем недобдеть, Кержак вызвал своего зама.

– Михаил Аронович, – сказал он Пайкину. – Первое. Нейтрализовать оперативников ФСБ, а сами городское и областное управления взять под контроль. Пошли стрельцов и рысей. И как можно быстрее.

– Есть!

– Пусть постараются без стрельбы. Газом, что ли? Ну, им виднее.

– Не беспокойтесь, Игорь Иванович.

– Тогда второе. Сформируйте десять-пятнадцать мобильных групп дознавателей. Они пойдут с оперативниками. Задержанных будем потрошить на месте. Принцип домино, понимаете?

– Понимаю. Кого будем брать?

– По первому и второму спискам всех. И две-три группы в резерве. Будет еще один список.

– Начинаем через двадцать минут, – сказал Пайкин и отключился.

Пайкин был классным профессионалом, но человеком не простым, а обремененным такой большой и сложной дурью, что не вступись за него сама королева, Кержак с ним работать поостерегся бы. Но королева настояла на своем, и они уже три года работали вместе. Так что у Кержака вполне хватило и времени и поводов, чтобы понять – Катя никогда не ошибается, не ошиблась она и теперь. Тут ведь вот какая история. Обычная, если разобраться, для России история. Фамилия Пайкина была Кудряшов, а отчество – Николаевич. И был он сорок лет Михаилом Николаевичем Кудряшовым, служил в военной контрразведке и дослужился до подполковника. Конечно, где надо, знали, что родной папа Кудряшова, Александр Исаакович Пайкин, еще в девяносто третьем отъехал на постоянное место жительства в государство Израиль. Ну и бог с ним, потому что с мамой Миши означенный Пайкин развелся намного раньше, когда Миша и говорить-то толком еще не умел, и с сыном отношений почти не поддерживал. Но четыре года назад, когда начались Израильские Большие Игры, Кудряшов вдруг сорвался и поехал в Израиль навестить папу. О чем они там беседовали, что и как между ними происходило, осталось тайной. Возможно, об этом знали в Шабаке[4]4
  Шабак – организация, известная также как Шин Бет (Служба общей безопасности, по первым буквам, Ш и Б, слов «служба безопасности»), отвечает за ведение контрразведывательной деятельности и обеспечение внутренней безопасности в Израиле.


[Закрыть] или Моссаде,[5]5
  Моссад – израильская разведка.


[Закрыть] но до России эта информация не дошла. Тем не менее именно в этот момент обычная история превратилась в фантасмагорию. Подполковник Кудряшов решил стать евреем. Вернувшись в Россию, он поменял паспортные данные, приняв фамилию отца и родное отчество, оказавшееся, на поверку, не Александрович, а Аронович, и, пройдя гиюр и обрезание, окончательно стал Михаилом Ароновичем Пайкиным и, вероятно, чтобы добить руководство военной контрразведки России, стал носить черную ермолку.[6]6
  Ермолка – небольшая шапочка (на иврите – кипа) из ткани, которой покрывают голову верующие иудеи.


[Закрыть] Под фуражкой, разумеется, пока ее, фуражку, с него не сняли. Не за национальность, за дурь.

– Игорь Иванович!

– Слушаю тебя, Эдик.

– Это не исполнитель, Игорь Иванович. Он просто блатной дурень. А послали его как координатора. Правда, есть еще кто-то, кого Абу-Рейш не знает, и этот другой – более серьезный человек.

– Фамилии он назвал?

– Да. Горбунов, Никодимов, Ершаков. Остальные мелочь.

– Молодец, Эдик. Теперь так, Сукин Сын как? Жив?

– Почти.

– Отправь его к медикам. Он мне целый нужен. Список отправь Пайкину и сам тоже ступай к нему. Все.

– Пайкин, – позвал Кержак.

– Слушаю вас, Игорь Иванович, – сразу же откликнулся Пайкин.

– Сейчас Эдик Рукавишников сбросит вам список, о котором я говорил. Горбунов, Никодимов, Ершаков… Их надо брать первыми и колоть быстро и качественно, но они мне нужны целыми. Понимаете меня?

– Будем выводить на Процесс, – кивнул Панкин, обозначив слово «Процесс» особой интонацией.

– Да. Устроим им образцово-показательный тридцать седьмой год.

– В этом случае мне потребуется подкрепление. Может быть, «Витязь»?

– Нет, Михаил Аронович, витязей я вам не дам, они и оперативный полк – наш последний резерв в черте города. Берите СОБР РУОПа, они тоже неплохие ребята, но учтите, они почти наши, но все-таки не наши.

– Учту.

– Внимание! – прервал их беседу голос дежурного по Дворцовому Управлению. – Внимание! Здесь Первый.

И почти мгновенно заставка ожидания – семь вращающихся по сложным траекториям звезд, окрашенных в цвета спектра – исчезла, и на центральной проекции возникло лицо Федора Кузьмича.

«Виктор Викентьевич, – поправил себя Кержак. – Виктор Викентьевич. Теперь, и присно, и во веки веков. Аминь!»

Между тем изображение отдалилось и детализировалось, стало видно, что облаченный в строгий черный костюм и белоснежную рубашку Дмитриев сидит в кресле по одну сторону журнального столика, а его жена, Виктория Леонидовна, одетая в длинное голубое платье – по другую.

– Добрый день, дамы и господа, – улыбнулся Виктор Викентьевич. – К сожалению, у нас крайне мало времени. Максимум сорок минут. Так что попрошу вас быть лаконичными. Слушаю вас.

И в этот момент слева от Кержака прямо в воздухе возникла бегущая строка. Это Чудновский передавал в текстовом режиме экстренное сообщение. И пока дама Ноэр – «Прошу вас, Наталья Петровна!» – обрисовывала ситуацию в целом, Кержак читал данные, добытые Чудновским, и отчет Эдика, поступивший сразу на два адреса, ему и Пайкину.

– Игорь?

Кержак заметил, что Виктор Викентьевич нашел нужным отметить в обращении известную близость, которая между ними существовала, и благодарно кивнул.

– Они начали, – сказал он без предисловий. – То есть все будет решаться сегодня. Я знаю, времени нет, но вскрылись интересные факты. Двадцать семь дней назад генерал-полковник Горбунов – замначальника ГШ – санкционировал плановые учения 4-й танковой дивизии, а тремя днями позже приказал привлечь к учениям резервистов. Кантемировская дивизия – кадрированная, но на данный момент развернута уже почти до штата военного времени. От ста шестидесяти до ста восьмидесяти танков. Кроме того, пятнадцать дней назад, в связи с обострением обстановки на российско-украинской границе, министр обороны Зуев приказал 2-й Таманской дивизии начать подготовку к переброске в Белгород. Эшелоны еще не ушли, но техника в боевой готовности, а это сто танков и двести БМП и БТР. Участвует ли Зуев в заговоре, пока неизвестно, инициировать переброску мог и генерал-лейтенант Никодимов, он же, по-видимому, и задержал отправку эшелонов в Белгород. Косвенным доводом в пользу непричастности Зуева является то, что 27-я отдельная мотострелковая бригада признаков активности не проявляет. Зато с уверенностью можно говорить об участии в заговоре генерала армии Ершакова. Без ведома Дворцового Управления он вызвал в Москву, якобы для поддержания порядка, оперативную дивизию особого назначения из Балашихи и отдельную бригаду особого назначения из Софрина. Шестьдесят танков и до полутысячи БМП и БТР.

– Идут? – спросил Дмитриев.

– Идут.

– Иван Максимович!

– Здесь, – во врезке появилось лицо генерал-лейтенанта Лукова.

– Иван Максимович, у тебя полк-два штурмовой авиации найдется?

– Вторая ШАД,[7]7
  ШАД – штурмовая авиадивизия.


[Закрыть] – лаконично ответил летчик.

– Вот и славно, – кивнул Дмитриев. – Пусть наши вандейцы пока выдвигаются, а ты им чуть позже – часа через два – врежь на марше.

– Есть, но…

– Без «но». Ирина Яковлевна, – обратился Дмитриев к невидимой Йфф. – Вы здесь, радость моя?

– Здесь.

– Ирочка, будь любезна, когда луковские соколы начнут бомбить, ударь с орбиты. Скажем, что это наше новое чудо-оружие. Ну, например, лазеронесущие спутники. Как считаешь?

– Это возможно.

– Замечательно, Ирина Яковлевна. Просто прекрасно! И еще одна просьба, утопи им, пожалуйста, какой-нибудь авианосец. Мы потом извинимся, естественно. А ты, Кержак, обеспечь нам, будь добр, Большой Процесс. Или два. Справишься?

– Непременно, – улыбнулся Кержак.

* * *

«Так просто? – спросил он себя. – А как еще? Все жестокие вещи просты, а на сложные многоходовки у нас просто нет времени».

Вот так всегда. Нет времени, не хватает ресурсов, недостаточно сил, а в результате погибнут солдатики – мальчики, свои, не чужие, обряженные волей государства в военную форму. И чужие погибнут тоже. И их тоже жаль. Сколько их на том авианосце? Тысяча? Две? Но иначе погибнет гораздо больше людей. И дело погибнет, и потянет за собой в могилу несчитанные миллионы жертв. Такая бухгалтерия. Такой выбор. А иначе не получается. Не агитаторов же к ним, как Корнилову в восемнадцатом, посылать! И агитаторов тех нет, и толку от этой агитации – нуль. С той стороны ведь тоже не дураки руль держат. Они свою выгоду блюдут, за свое воюют. И жестокие решения принимать не сегодня научились. Так что делай, что должно, и надейся, что получится то, что нужно.